Мистический триллер "Шестая брамфатура"
https://ridero.ru/books/shestaya_bramfatura/-
Гимн Паттайи
Нескончаемая очередь на паспортный контроль состояла целиком из похмельных, потных туристов, нервно копавшихся в рюкзачках в поисках паспортов. Турхельшнауб, заглушавший весь полет тайную аэрофобию коньяком и не сомкнувший глаз, ощущал себя измученным медицинскими опытами кроликом, не понимающим человеческий язык. Сергеев выпучил глаза и соображал, где бы подешевле глотнуть пивка. Белгруевич страдал, рассматривая экран смартфона, и вытянутое серое лицо бедняги выражало смертельную тоску. Одна лишь Евгения смотрелась свежей и жизнерадостной. Девушка заводила знакомства в очереди, болтая непринужденно по-английски с молодыми пухлыми итальянками. Наконец мытарства кончились, друзья получили багаж, выбрались из аэропорта, прихватив по дороге дюжину банок пива и литровую бутыль русской водки, едва вдохнув теплого влажного воздуха Бангкока, поймали такси до Паттайи.
Старенький «Мерседес» выбрался на трассу и набирал скорость, встроенная стереосистема наигрывала незамысловатый гимн Паттайи. В песенке сообщалось, что беззаботный турист, прилетевший в Бангкок, намеревался двинуться на знаменитые песчаные пляжи Пхукета, но карманы его опустели, и он отправился в доступную Паттайю. Проведя день на пляже, парнишка окунулся с головой в ночные развлечения и, по-видимому, изрядно хлебнул, так как дальше слова гимна приобретали бессвязный характер: названия бесчисленных баров перемежались ремарками сексуального характера. Турхельшнауба подташнивало, он не переносил пошлости. Сергеев и Евгения радостно подпевали: «Паттайя, Паттайя…» Ударение на последнем слоге невольно вызывало ассоциации с нецензурным русским выражением, означавшим в переводе на литературный язык «ничего». «Ничего, ничего, еще не вечер», — подумалось Турхельшнаубу.
Белгруевич, зажатый на узком заднем сиденье межу Сергеевым и Евгенией, неожиданно затрясся в бесшумных рыданиях.
— Что с тобой, Гришенька? — Турхельшнауб обернулся назад с переднего сиденья.
— Мари-и-ина, Мари-и-ина. Она целых двадцать минут не отвечает на мои СМС, — стонал Белгруевич.
— Ты ей пишешь СМС? — удивился Сергеев. — Но зачем?
— Я написал ей, как она мне дорога! И потом, я волнуюсь, что Марина могла обидеться на меня. Я улетел так внезапно, не предупредив. Ей может понадобиться моя помощь. В конце концов, Марине надо перевезти мебель на новую квартиру.
— Но у нее, кажется, есть муж, если я правильно трактую историю вашей нежной любви после адского перелета, — поморщился Турхельшнауб.
— Разве она может на него полностью положиться? — сотрясался Белгруевич. — Он груб и не понимает ее утонченные вкусы так, как понимаю их я.
— Гришенька, но ведь Марина, кажется, сама попросила тебя держаться подальше, не так ли?
— Ну и что, что просила… Она же беззащитна. И потом, мы так и не успели купить ей сервиз. — Белгруевич раскисал, как мороженое на жаре. — Я устал! Мне нужно съесть что-нибудь диетическое. Срочно!
— Вот какая любовь, правда, Евгения? Какие муки! Не этого ли хотят женщины? — спросил Сергеев.
— А мне откуда знать? — пожала плечами Евгения. — Да, мы, женщины, хотим быть единственными, просыпаться по утрам в объятиях любимого, салаты готовить, а я лично дочку хочу родить. Мне нужны серьезные отношения.
— Эх, америкосы нагадили, — сел на своего «конька» Сергеев. — Чего они добились? Потребление у нас стало такой же манией, как и у них. Лишь бы купить новый «Мерседес» или «Айфон». Ради этого разворуют и предадут всю страну. А женщины? Они должны мужа бояться, ходить в длинных юбках, в платочках, брюки не одевать. По хозяйству помогать, детей воспитывать. А на деле? Такой вот Марине чужой квартиры мало! Хотя по ее статусу ей положено за сосиску и стакан молдавского вина всю ночь мужчину обслуживать. Но нет! Подавай ей дворцы!
— Что же мне делать, Олежик? — хныкал Белгруевич.
— Я считаю так: прежде чем жениться на Марине, нужно вырасти духовно. Ты начни с малых шагов: где-то бордели дешевые, где-то бесплатный уличный перепихон. Ты, Гриша, сначала изучи женщину снизу, ощупай ее всю. Ты пойми, что женщина — тоже почти как человек, только она вся внутри пустая, как перевернутое помойное ведро. Освой простейшие техники управления, осознай, что в это ведро, как в черную дыру, сколько ни вливай эмоций и денег — все мало, оно никогда не будет полным. Научись азам, а потом замахивайся на Марин и дари им квартиры.
Все почему-то посмотрели на Евгению, даже водитель-таец обернулся на секунду, интуитивно уловив нить разговора.
— А я что? А я ничего, я вся пустая, как перевернутое ведро, — улыбнулась ослепительно Евгения.
«Красивая сестренка, — решил Турхельшнауб, — но глупа как пробка». От досады он глотнул водки из горлышка литровой бутыли, лежавшей в пакете у него в ногах.
— Требую порцию диетической пищи! — не унимался Белгруевич. — Моя поджелудочная железа на грани функционального спазма. Мы ведь сегодня толком не завтракали. Олежик, есть в Паттайе хоть один приличный диетический ресторан?
— Один я знаю, — откликнулся Сергеев, — там подают филе акулы, змей маринуют в спирту, жарят крокодилов, гигантские креветки готовят на сковородке, варят острый суп «Том-Ям», цыганский контрабандный ром наливают. Цены копеечные по нашим деньгам, дешевле свиной шаурмы у метро Митино. Вы удивитесь. Печень только немного поболит, но потом привыкнет. Ну, в крайнем случае пропоносит и антибиотики пару дней придется попить.
— А диетические пирожные там есть? — сомневался расстроенный Белгруевич.
— Пирожных не обещаю, здесь с кремами беда: быстро тухнут на жаре. Зато тайки там точно диетические. Каждое утро завозят свежую партию из провинции. Похожи на ящериц: теплые, кожа сухая, нежная, как будто резиновая, и мордочки сплющенные, милые. Прямо во время еды можно присунуть недорого. — Сергеев вдохновился при воспоминаниях о свежих тайках.
— Желательно срочно съесть диетическое пирожное, иначе у меня повысится температура. — Белгруевич всхлипывал.
— У меня есть пачка конфеток в сумочке: кокосик в молочном шоколаде, — призналась Евгения.
— Подойдет, — неожиданно сказал Белгруевич.
Он съел три конфетки, запил пивом, отмерил традиционную пипетку водки и начал успокаиваться. Через полчаса подъезжали к Паттайе. Долго выруливали по узким улицам к пляжу Пратамнак, где Сергеев умудрился приобрести недвижимость. И вот открылись взору новые дома — счастье изголодавшихся по халяве московских инвесторов. Вылезли из такси. Турхельшнауб с любопытством осматривал строения: невыразительные серенькие здания, напоминавшие знаменитые «хрущевки», этажей в пять-шесть. Построены слишком близко друг к другу, окружены пышными тропическими кустами, грязными асфальтовыми дрожками и кучами мусора. Сергеев скупил чуть ли не весь первый корпус.
Вошли внутрь: тесный лифт, длинные коридоры, зеленый линолеум. Турхельшнауб почему-то вспомнил общежитие текстильного института в городе невест Иваново, где он побывал случайно в юности. На нижних этажах царило запустение. Выяснилось, что отремонтированы квартиры только наверху. Однотипные комнатки-студии походили на номера в третьесортном отеле. В каждом номере миниатюрная ванная, крохотная прихожая со шкафом и спальня, целиком занятая двуспальной кроватью.
Сергеев ушел общаться с администрацией, долго пропадал и вернулся с грустным лицом и с толстой пачкой неоплаченных счетов в руках. Начал раздавать ключи. Евгения заупрямилась:
— Я с братиком. Ненавижу спать одна в незнакомом месте. Я боюсь, я в первый раз за границей. Наверняка здесь какие-нибудь пауки по стенам шныряют или тараканы ползают. Я ночью умру от страха.
— Но ведь в комнате только одна кровать. — Турхельшнауб смутился.
— Не волнуйся, я надену пижамку и буду спать тихо-тихо, братик. — Евгения смотрела хитро, улыбалась.
— Вечером разберетесь, — прервал беседу Сергеев, — а сейчас по пиву — и на пляж.
— Олежик, а в спальнях постелено чистое белье? — спросил помешанный на порядке Турхельшнауб.
— А как же, все путем. Мне предлагали закупить комплекты белья у администрации по десять долларов, но мне показалось дороговато. Потом они признались, что дом не до конца сдали в эксплуатацию и в нашем корпусе разрешали жить гастарбайтерам из соседней Камбоджи, а в некоторых квартирах местные бездомные ночевали. Полиция прогнала всю банду недавно. Внезапно устроили облаву, так что постельное белье осталось на месте тепленьким. Я посмотрел — прекрасные нейлоновые комплекты, тайцы ведь чистоплотная нация. Считайте, нам повезло.
Комментариев на речь Сергеева не последовало. Турхельшнауб закусил губу. Быстро переоделись. Сергеев нацепил яркие пляжные шорты, водрузил на голову поношенную кепку, повесил через плечо полотенце. Евгения прикрылась легкой маечкой, из-под которой снизу торчал трогательный треугольник микроскопического купальника. Белгруевич остался в черных трусах-боксерах из плотной ткани и красной легкой пуховочке с капюшоном, накинутой на плечи и призванной защищать его от несуществующего ветра. Турхельшнауб достал из сумки модную майку с надписью «Можем повторить!». Выпили по банке пива и отправились на пляж.
Идти было недалеко, но взгляд не радовался: мусор, шевелящиеся в объедках толстые крысы, недостроенная набережная, какие-то перекошенные столбы с клубками проводов, мелкие магазинчики, грязные пластиковые столики, выставленные на улицу и завлекающие редких посетителей в невзрачные кафе. Узкая полоска песка прямо за строящейся автомобильной трассой. Две рифленые трубы канализации трехметрового диаметра уходили с пляжа в океан. Серая грязноватая вода пахла тиной и керосином. Впрочем, было тепло.
— Слушай, Олежик, а зачем набережную разворотили и канализацию в море воткнули? — уныло спросил Белгруевич.
— Как зачем? Инвесторов привлекают, — ответил Сергеев. — Деньги вкладывают в основном жители Москвы. Значит, нужно, чтобы все было как в Москве: энергичная стройка, гранитная плиточка, модный бордюр и современная канализация. Ты погоди, в будущем году вон те лачуги снесут и построят четыре мусороперерабатывающих завода.
Сергеев с видом аборигена повел друзей вдоль пляжа, выискивая местечко посвободнее. Белгруевич плелся следом с понурым видом. Гриша, так и не почувствовав ветерка, нацепил тем не менее капюшон красной пуховочки на голову, что смотрелось немного странно на жаре. Никто на Гришу не косился: в Таиланде чудаков хватало и без него. Турхельшнауб вышагивал под ручку с худенькой Евгенией, задевающей одной худой коленкой другую при каждом шаге.
Отдыхающих на пляже была тьма-тьмущая. Люди располагались группами и по одиночке на плетеных циновках на песке. Встречались индивидуумы постарше: иностранцы в сопровождении местных девушек. Среди отдыхающих выделялась хорошо узнаваемые соотечественники: крикливые, пьяные, не успевшие загореть, отсвечивающие на солнце либо белой кожей, либо ожогами всех трех степеней. Наконец нашли прогалину среди груды ворочающихся в песке тел. Расположились, направились купаться в кишащий людьми грязный лягушачий загончик, огороженный канатом с поплавками. За канатом царила вакханалия: с рычанием носились водные мотоциклы, мощные катера увозили туристов на многообразные водные аттракционы.
Турхельшнауб расслабился, лег на воду у самого каната и прикрыл глаза. Но безмятежный отдых сразу прервался из-за приближающегося рева мотора. Он нащупал ногами дно, обернулся и увидел мчавшийся прямо на него водный мотоцикл с плечистым мускулистым мужиком за рулем. Находящиеся неподалеку люди опрометью метнулись к берегу, некоторые вплавь, другие срываясь на бег по отмели. Мотоцикл проскочил линию канатов, промчался в опасной близости от девочки, плескавшейся со смешным спасательным кругом в виде уточки. Было заметно, что гонщик пьян в стельку.
Турхельшнауб, продолжавший двигаться рывками к берегу, обернулся. Пьяный придурок развернулся, отъехал за канты и снова направил мотоцикл в сторону берега, выкрикивая что-то на ходу. Турхельшнауб тихо выругался и с новой силой рванул к пляжу. Скутер приближался. На загорелой ряшке пьяного любителя водных видов спорта застыла счастливая улыбка, на мощной груди видны были наколки в виде роз, змей и кинжалов. Передняя пластиковая панель скутера вздымалась над водой…
В последний момент Турхельшнаубу удалось чудом отпрыгнуть. Скутер пронесся рядом и остановился у самого берега. Мужик орал красной от солнечного ожога квадратной жирной бабище в розовом трико, ошивавшейся неподалеку с видеокамерой:
— Алена, ну что, ты сняла? Получилось? Я пацанам в Магадан вышлю — обосрутся!
— Ну что я, виновата, Миша, что ли, если ты в кадр не помеща-ишси? — Алена выдавала оперное сопрано на весь пляж. — То рожу не видно, то скутер твой. Жрал бы меньше, что ли.
— Ты камеру держи ровней, это тебе не член, Алена, она же японская. Давай повторим. Лошары гнойные, разойдись! На сей раз я заеду вон оттейда.
Мужик поправил свисающие до колен черные мятые трусы на выпуклом животе и потащил скутер в воду. Народ потихоньку разбежался, и в воде уже никого не было. Девочку с надувным кругом в панике забрала хлопотливая бабуся. Сергеев, наблюдавший сцену с берега, с сигарой во рту, безмятежно улыбался. Евгения прикрыла рот тонкой ладонью и согнулась в приступе сдерживаемого смеха. Белгруевич прокомментировал ситуацию несколько пессимистично:
— Веня, если бы тебя задавили, кадр для ребят из Магадана получился бы посочнее. Может, предложить снять дубль? Кстати, — продолжил Гриша, — я звонил Курильчикову, и он обещал к нам присоединиться. Причем сегодня! Он продвигается из Лаоса.
— Как же Игнашу занесло в Паттайю? Насколько я помню, он презирает цивилизованные пляжи с зонтиками и лежаками, — удивился Турхельшнауб.
— Он хочет праздновать тайский Новый год. Здесь обычно собираются пьяные придурки со всего мира, чтобы из водяных пистолетиков побрызгать на прохожих. Девушки из баров выходят в нарядных купальниках, туристы визжат от неожиданности
— праздник души. Игнаша готовится заранее, приезжает за месяц до начала, покупает водные пистолеты разных систем, тренирует руку в меткости, а заодно и лично инспектирует злачные места — улицы, где расположены элитные бордели.
— На хрена ему это надо?
— Зороастрийцы избегают прикасаться к женщине, заменяют секс невинными развлечениями. Лично Игнаша предпочитает обливание водой. Единственное, что его огорчает — слабое солнце в Паттайе. Он опасается за свой загар и по ночам будет посещать солярии.
— Интересный товарищ. — Евгения проявила врожденное любопытство. — И что, он прямо никогда-никогда с женщиной не может сойтись близко?
— Ни в коем случае! Секс в зороастризме запрещен, — пояснял Белгруевич. — Если прикоснулся к женщине ненароком, то, считай, покрылся грязью в духовном смысле. Ноги в руки — и бегом на обряд очищения. Обычно священные животные помогают: как посмотрит тебе в глаза какая-нибудь собаченция, ты чист, но девять дней нужно отлежаться в тени баньяна.
— Ничего-ничего, мы попробуем сию вредную привычку проверить на прочность, — улыбнулась Евгения, обнажив ровные красивые зубы. — А что еще любит ваш Игнат?
— Он уважает конный спорт и любое невинное веселье. Может просто кататься по улице в тележке из супермаркета или на кроватях с роликами по холлу отеля. Один раз он устроил мытье в ванной посреди улицы, прямо в автомобильной пробке.
— Сколько же лет мальчику? — поинтересовалась Евгения.
— Ему, как и всем нам, сорок пять. Но в душе он чертовски молод, — пояснил Белгруевич, — и притом сказочно богат.
— Если так дальше будет продолжаться, глядишь, к полтиннику и в детский сад парня определим, — пошутил Сергеев.
— Ничего, ничего, мы покажем вашему Игнату, как сиськи в профиль выглядят, — засмеялась Евгения.
— Евгения, родная, мне кажется, у тебя ничего не выйдет, не смей думать, — заволновался по-родственному Турхельшнауб.
— Ты имеешь в виду, что у меня нечего показать, братик? — Евгения не смущалась, провоцируя мужчин взглянуть на ее мокрую после купания, прозрачную маечку.
— Я имею в виду, что мыслишки на брачные темы не всегда уместны, — отрезал Турхельшнауб.
— Ну, не будем ссориться, братик, лучше намажь мне спинку кремом от загара, и тогда я немного похожу без маечки.
На пляже появились ловкие разносчики, орудующие коромыслом: на одном конце располагалась миниатюрная походная кухня с дымком от углей, а на другом — корзина с фруктами. В кастрюле в многочисленных пакетиках мариновались полуфабрикаты на любой вкус. Разносчик останавливался, ставил причиндалы на песок, раздувал угли — и вот перед вами горячее блюдо. Поели печеной кукурузы, закусили креветками в кляре. Остаток дня на пляже пролетел незаметно.
Солнце клонилось к закату. Серый океан засверкал вдали золотом. Небо окрасилось в неописуемую смесь розовых и серых тонов. Воздух обрел мягкость, жара ушла. Вместе с закатом опускалась вселенская лень и задумчивость, пляж опустел. Подбегали сиамские бесшерстные голые собаки, смотрели в глаза и улыбались, затем отбегали в сторону и копошились в мусоре. Настроение у Турхельшнауба улучшилось. Он мечтательно смотрел на закат, лежа на циновке. Рядом пристроилась голенькая Евгения с электронной книжкой в руках. Сергеев непрерывно плавал кругами с сигарой во рту. Белгруевич кутался от несуществующего ветерка в пуховку. Он так ни разу не искупался, опасаясь излишней сырости. Пьяный Миша из Магадана неутомимо гонял на скутере где-то поодаль и по-прежнему бессвязно кричал красной, как знамя революции, Алене про японскую камеру, непохожую на член. Звуки мотора и голосов приглушались одеялом наступающего тихого вечера. Шелестел легкий прибой.
На закате странная картина предстала перед друзьями. В лучах заходящего солнца прямо по воде вдоль берега, разбрызгивая воду во все стороны, скакал обнаженный, черный до синевы всадник на упитанном белом коне. В бликах заката переливался рельеф мускулатуры, белоснежные зубы выделялись яркой полоской на черном лице, голова была обмотана розовым махровым полотенцем наподобие индийской чалмы, а поверх полотенца отсвечивал мутный фальшивый изумруд в овальной виньетке. На шее, на массивной золотой цепи висел зуб акулы. Всадник остановился как раз напротив друзей, ловко спрыгнул с коня, подошел поближе к циновкам, где расположилась наша компания, и произнес на чистом русском языке:
— О, да у вас дамы присутствуют! Не ожидал. Не надеть ли мне штаны по случаю?
Он расстегнул кожаную седельную сумку, достал оттуда легкие индийские шаровары желтого цвета, нацепил их, подпоясал куском черного шелка и уселся на песок в позе лотоса.
— Игнаша, ты ли это? — первым узнал Курильчикова Гриша.
— Собственной персоной. Как в старом советском кино: я скакал к вам три дня и три ночи, чтобы сказать вам, как вы мне безразличны! Я шучу, мои дорогие. А не выпить ли нам пивка и тем самым не отметить ли нашу встречу? Я как раз прихватил пару баночек из Лаоса. Представляете, там пиво на целых пятнадцать центов дешевле! — Он захихикал заливисто и протяжно.
Евгения от любопытства привстала на колени на циновке, прикрывая несуществующую грудь рукой. Похоже, сестренка удивилась. Игнаша вытащил из седельной сумки две миниатюрные баночки пива и протянул одну Евгении.
— На всех не хватит, ну, по глоточку. Как вы поживаете? Слышал, вам пришлось драпать из Москвы сломя голову?
— Да, понимаешь, всюду следствие, аресты, заказуха сплошная, беспредел творится, зашквар! Ну, и мы попали в самый центр следственной комбинации, — начал пояснять Турхельшнауб. — Знакомься, кстати, моя родственница Евгения.
— Очень приятно. — Курильчиков выпучил мутноватые, под стать фальшивому изумруду, глаза в сторону Евгении и снова заливисто захихикал. — О ваших злоключениях наслышан во всех подробностях от Гриши.
— Америкосы виноваты! — заладил старую песню подошедший Сергеев. — Вот посмотрим на выборы в Массачусетсе, когда наши хакеры их достанут, посмеемся тогда от души. «Нью-Йорк Таймс» оборзела последнее время: отказываются признать целебные свойства раствора боярышника на спирту, хотя факт научно доказан. Съел — и порядок, даже сифилис вылечивается, но нужно еще чеснок прикладывать к пораженным местам. Впрочем, — добавил он, — а не прошвырнуться ли нам сейчас по центру? Развеемся, вдуем кому-нибудь, выпьем пивка. Евгения, Веня, вы как, не возражаете?
— Олеженька, мы поддерживаем тебя, так сказать, со стороны пивка и променада, а уж насчет вдувания, извини, у собравшихся могут быть разные мнения и привычки,
— дипломатично ответил Турхельшнауб.
— Я такие места знаю — зашибись, всем понравится, — воодушевился сверх меры Сергеев.
— Я считаю, надо начать с диетической пищи, — заявил Белгруевич. — Поджелудочная железа требует сейчас чашечку говяжьего бульона, поданного строго при температуре шестьдесят два градуса со сваренным в мешочек яйцом и гренками.
— А мне необходимо сначала припарковать коня! — сказал Курильчиков. — Олежик, у тебя ведь найдется местечко? Мой Гносис любит уединение.
— Ты назвал коня Гносис? — удивился Турхельшнауб. — Оригинально!
— Да, когда я скачу на нем вдоль линии прибоя на закате, меня настигают религиозные откровения. Я купил Гносиса в Индии по случаю, его доставили грузовым рейсом в Бангкок. Гносис боится летать, бедняга, у него классическая аэрофобия. Ему надо отдохнуть, — пояснил Курильчиков.
— Игнаша, не волнуйся, поставь коня прямо в бассейн на крыше моего дома. Там все равно воды нет, я счета за воду не оплатил, — предложил Сергеев.
— Какой он красивый, какой мужественный! — воскликнула Евгения. — Можно его погладить немножко?
— Нет, нет, нельзя ни в коем случае! — ответил ревниво Курильчиков. — Гносис смущается, он не привык к прикосновениям женщин. Он может неправильно истолковать.
Немного погодя коня с трудом протащили по узкой пожарной лестнице и привязали к ограде пустого бассейна. Компания, приодевшись кто как мог, двинулась к остановке местной разновидности маршрутного такси — тук-тука, представляющего собой ржавую железную телегу, прицепленную к огромному антикварному мотоциклу. Через двадцать минут друзья пробирались сквозь бурлящую разношерстную толпу по центральной улицы.
По обеим сторонам дороги у дверей бесчисленных баров выстроились разодетые в пестрые наряды юные существа женского пола на любой вкус. Существа выкрикивали что-то неразборчивое на смеси английского и тайского языков — тайглише. Таблички в руках уличных зазывал информировали о ценах на напитки. Сергеев в пестрой рубашке с рисунком в виде опавшей осенней листвы возглавлял шествие с видом хозяина. Видно было, что он знает каждый уголок наизусть. Недаром Сергеев ездил в отпуск исключительно в Паттайю последние пятнадцать лет.
Белгруевич походил на пенсионера брежневской эпохи. Весь вид его свидетельствовал о том, что стадия экзистенциального кризиса в нем давно сменилась глубоким равнодушием к реальности. Разве что функциональными сбой поджелудочной железы мог обеспокоить этого философа. Курильчиков, щеголявший в индийских шароварах, с розовым полотенцем на голове, веселился от души. Он непрестанно показывал пальцем на ту или иную деталь происходящего и смеялся так заразительно, как если бы смотрел старую добрую французскую комедию. Турхельшнауб шагал с брезгливой гримасой. Происходящее не доставляло ему ни малейшего удовольствия. Евгения, в легкой маечке, смешной кепке и шортиках, шла под руку с «братиком» и рассматривала бордели любопытными и испуганными глазами.
— Нельзя ли нам зайти в какое-нибудь заведение не столь вызывающее? — спросил Белгруевич. — Ведь среди нас дамы, и они…, то есть она может быть разочарована местной разнузданностью нравов и угрозой вирусной инфекции. Не говоря уже обо мне: я хоть и не дама, но сильно разочарован.
— Рядом как раз открыли вполне респектабельный спортивный клуб. Там подают прекрасные блюда из свинины, у них скидки на пиво и к тому же женщинам вход бесплатный, — сообщил Сергеев.
— Интересно, давайте зайдем, — сказал Белгруевич. — А каким видам спорта посвящен этот клуб?
— Там есть бильярд, пинг-понг, стрельба из лука, метание топорика и все такое… — замялся Сергеев.
Только друзья собрались посетить клуб, на улице началось что-то несусветное. Из ниоткуда подкатили зеленые грузовики, из них быстро выпрыгивали солдаты в противогазах. Они построились в цепь и начали оттеснять толпу с улицы. Послышались крики, ругань. Где-то вдали уже работал пожарный гидрант, поливавший туристов тугой струей холодной воды. Друзья, увлекаемые толпой, продвинулись подальше, перелезли через низкий забор какого-то отеля и укрылись за бассейном. Никто не понимал, что происходит. Сергеев отправился на разведку и вскоре вернулся.
— Они все бары закрывают. Таблички прибивают к дверям, на них написано, что начался карантин.
— Наверное вирус и сюда проник! — испугался Белгруевич. — Надо срочно маску надеть.
— Да плюнь ты Гриша! Наверняка власти перестраховываются. Все обойдется. — Сказал Сергеев. — Эх, жаль не успел я вам показать, как тут в бильярд играют.
— А что в биллиарде может быть особенного? — удивилась Евгения.
— Не скажи! — улыбнулся Сергеев и шепнул Евгении что-то на ухо…
— Я ничего не понимаю, — растерялась Евгения. — Что в них влезают все эти шары? Ужас!
— Как-то раз я вдувал одной тайке, чувствую — твердо, потряс как следует, пару шаров и выкатилось на кровать. Я их до сих пор храню на полке как сувенир. Но вы ничего не поняли, Главное — не шары закатывать, а выбрать девушку на ночь. Предлагаю теперь пойти на набережную, там еще можно кое-кого задешево снять.
— Нет уж, я пас, день выдался трудный, и мне хочется поспать, — заявил Турхельшнауб.
— Я тоже пас, — улыбнулась ослепительно Евгения.
— И я пас, — сказал Курильчиков, — коня покормить надо. Гносис выпивает на ночь литр кефира и съедает три булочки с маком, а потом жует до утра овес.
— А я бы сейчас с удовольствием сжевал банан или грушу, — сказал Белгруевич.
— Эх жалко, Гриша, бананы раньше в соседнем баре давали. Совершенно бесплатно,
— Сергеев засмеялся.
— Я стесняюсь спросить, — с сарказмом заметил Турхельшнауб, — откуда те бананы вынимали?
— Что, неужели и бананы, наподобие шаров, вынимают из?.. — догадалась Евгения.
— Конечно! — сказал Сергеев.
— Ну, нет, — возмутился Белгруевич, — это негигиенично! По крайней мере, фрукты следует протереть перекисью водорода.
— Зачем? Максимум подхватишь гепатит, он элементарно лечится.
Сошлись на том, чтобы отправить Сергеева одного на набережную и пойти спать. Турхельшнауб чувствовал себя неимоверно уставшим, опустошенным и измотанным. У него не оставалось сил спорить с Евгенией, когда она зашла с ним в номер и сразу заняла ванную. Он стянул джинсы и плюхнулся на кровать. Но, как это часто случалось при переутомлении и нервном перевозбуждении, несмотря на крайнюю усталость, сон не шел.
Через час Евгения мирно посапывала, свернувшись калачиком поверх одеяла в трогательной детской пижамке с медведями. Курильчиков, покормив коня в бассейне на крыше и хлопнув дверью соседней квартиры, отправился загорать в солярий. Белгруевич заглянул по-тихому, пожелал всем спокойной ночи. Турхельшнауб все ворочался с боку на бок. Он поднялся с кровати, принял душ, переоделся, выпил залпом стакан коньяку, зашторил окна. Нестерпимая духота нервировала. Он попробовал включить кондиционер, но тщетно. Приоткрыл крышку агрегата — на голову посыпались ядовитая зеленая плесень и обрывки обгорелых проводов. «Фу, зараза!» — выругался Турхельшнауб. Он снова лег, посмотрел на бритый затылок Евгении и вздрогнул от охватившего чувства: смеси возбуждения, стыда и тихой нежности.
Попробовал повернуться на спину — сон не шел. Над потолком раздался гулкий стук: вероятно, Гносис переступал копытами по кафельному дну бассейна. Потом за окном проревел мотор приближающегося к дому мотобайка. Послышались шаги и голоса: Сергеев вел ночную бабочку к себе. Стены в доме были тонкие, на звукоизоляции азиатские застройщики явно сэкономили. Турхельшнауб отчетливо слышал каждое слово Сергеева, впрочем, тот и не старался понижать голос. Сергеев на ломаном английском рассказывал не понимающей ничего тайке о них, его друзьях. Тайка мяукала как котенок. Потом послышалось напряженное пыхтение Сергеева и скрип кровати. Турхельшнауб засек время на смартфоне. Ровно через одиннадцать минут Сергеев вывел тайку на улицу и завел мотор мотобайка. Еще через тринадцать минут Сергеев вернулся с новой тайкой, и процедура в точности повторилась.
Между третьей и четвертой тайками Сергеева Гносис издал тихое ржание на крыше. Евгения встрепенулась во сне, перевернулась и прижалась вплотную к Турхельшнаубу. Он ощутил тепло тела девушки сквозь тонкий шелк детской пижамки и, не удержавшись, погладил мнимую «сестренку» по коже головы, испещренной едва пробивавшимися волосиками. Сердце его билось, как треснувший церковный колокол. На шестой тайке Сергеева за окном занялся розовый рассвет. Заквакали жабы и запели неведомые птицы. Турхельшнауб выругался, высвободился из-под Евгении, встал и выпил новый стакан коньяку. Затем лег и наконец уснул мертвым сном. Он спал так крепко, что не мог слышать, как за стенкой, высунувшись в окно, Сергеев и седьмая тайка истошно орали навстречу рассвету гимн Паттайи:
До Пхукета далеко
Я поеду в Паттайю.
Паттайя, Паттайя…
Пьяный треп
Вене снилось, что он плыл по-лягушачьи вдоль пляжа и, проплывая мимо канализационной трубы, зацепился плавками за острый край. Отцепиться никак не удавалось, сколько ни греби руками и ногами. А из трубы бежал желтоватый вонючий поток, перемежаемый бурыми разводами и зеленоватыми пузырями, обдавая тело нечистотами, а разум — туманящими парами. На трубе появился конь Гносис и заливисто заржал:
— Ну куда ты торопишься? Зачем ты нервничаешь и отчего не можешь дышать полной грудью?
Слова коня заставляли призадуматься, стало тревожно на душе, испугала как никогда неопределенность дальнейшей жизни. В данную минуту его очень беспокоили московские аресты и раздражало, что дерьмо из трубы льется прямо на голову.
Объяснять свои страхи смеющейся лошади вместо психотерапевта было бы полным идиотизмом, но конь легко угадывал его мысли.
— Вижу, ты не знаешь главной тайны жизни, — произнес Гносис, — но я открою ее тебе, так и быть. Посмотри на меня и скажи, где я сейчас нахожусь?
Пришлось вывернуть шею, чтобы одновременно плыть от трубы и, обернувшись, ловить взглядом философствующего Гносиса. На вопрос Гносиса ответить было трудно. С одной стороны, конь находился во сне, с другой — в голове или в сознании. Но наяву, в пустом бассейне, стоял настоящий, живой Гносис. Получалось целых три коня — легко было в них запутаться. Гносис снова прочитал мысли Турхельшнауба и прокомментировал:
— Какой ты ученый человек, не то что я, бедное животное.
Турхельшнауб понял, что он спит, и ему сделалось грустно. Где-то в пустом бассейне стоит реальный живой Гносис, жует овес и смотрит на луну, но все это не имеет прямого отношения к содержимому его сна. Но даже если проснешься, реального коня не отличишь от фантазий. Чтобы по-настоящему узнать мир, надо как-то вылезти из собственной головы, что ли…
— А сам-то ты, Веня, где в данный момент находишься? — задал Гносис новый мучительный вопрос. Турхельшнауб от удивления забыл, что надо грести, и не смог уклониться от очередного выплеска вонючей жидкости из трубы. «Где я нахожусь?» Он панически соображал. Ситуация складывалась идиотская. Первый Вениамин, как сказочный герой, плыл в океане внутри собственного сна, второй — наблюдал за первым и размышлял, а третий лежал на кровати в пьяной отключке и создавал двух первых внутри мозга.
— Веня, тебе не кажется, что ты превратился в солипсиста? Гносис разразился громоподобным хохотом.
Турхельшнауба озарило: в данную секунду ничего не существует, кроме вспышки ума, рисующего картину и одновременно интерпретирующего ее так, как будто кто-то ее наблюдает. «Я сам себе режиссер и сам же зритель!» — догадался он и сделал ошеломляющий вывод: «Значит, я и есть сам себе конь». Придя к этой философской мысли, достойной Эммануила Канта, Турхельшнауб мгновенно успокоился. Вновь открывшееся обстоятельство снимало кучу досадных противоречий.
— Ну, наконец-то сообразил! — обрадовался Гносис. Турхельшнауб действительно сообразил, скорее, почувствовал всем существом, нечто важное. Близкая, но в то же время невыразимая тайна поразила его.
— Как же, мать вашу, просто! — воскликнул Турхельшнауб. В этот момент плавки с треском порвались, и он, высвободившись из плена канализационной трубы, поплыл, ускоряясь, к линии горизонта. Берег скрывался из виду, конь Курильчикова превратился в далекую неразличимую точку на берегу. Вода очистилась от нечистот.
Солнце внезапно закатилось за горизонт, и наступила темнота. Веня проснулся.
Вокруг действительно стемнело. Он понял, что проспал до позднего вечера. Вдали за окном тускло горел уличный фонарь. В его свете из окна, как из дальнего ряда бельэтажа в театре, различались фигурки людей, сидящих за небольшим столиком и играющих в домино, а может быть, в карты. Турхельшнауб присмотрелся: ему показалось, что он узнал Сергеева по рубашке с опавшими листьями, рядом маячила красная куртка Белгруевича и худенькая фигурка Евгении в белой майке. «Ну вот, им весело там, на улице, а я никак не могу проснуться, — подумал он. — Надо выпить пива». Он пошевелился и протянул руку к банке, стоявшей на полу.
В этот момент дверь постучали, потом она приоткрылась, и в комнату протиснулся понурый Белгруевич. Покинутый влюбленный присел на кровать, и Турхельшнауб испугался, насколько тот отвратительно выглядел: серое лицо, круги под глазами, худые куриные ноги, нелепые черные трусы и красная курточка.
— Гриша, ты здесь? — удивился Турхельшнауб. — Мне показалось, ты там, во дворе, с Евгенией в домино играешь.
— Какое, к чертям, домино? Ты сбрендил, Веня? Да и Евгения должна быть с тобой, — ответил грустно Белгруевич.
При этих словах Евгения, оказавшаяся под одеялом на краю кровати, заворочалась и высунула заспанное лицо.
— Да, я здесь, а что происходит? — сказала она, зевая.
Турхельшнауб с сомнением подошел к окну и посмотрел. Никакого фонаря за окном не оказалось. Только темнота, кусты и серые стены соседнего корпуса с черными, вымершими глазницами окон. Ничего не оставалось, как признать ошибку и глотнуть теплого пива из банки.
— Я посоветоваться зашел к Евгении, — сказал Белгруевич и, как всегда, окончательно скис.
— Что с тобой случилось, Гриша? — участливо спросила Евгения.
— Дело в том, что Марина целый день не отвечает на мои СМС. С чем это может быть связано? Поясни мне как женщина. Может быть, она таким образом проверяет меня? — хныкал Белгруевич.
— Гриша, я советую тебе отвлечься. Подумай о чем-нибудь другом. Я как женщина тебе советую и как врач, — улыбнулась Евгения.
— Отвлечься? Да, пожалуй, гениально, — умирающим голосом произнес Белгруевич.
— Кстати, как к врачу у меня к тебе тоже есть важный вопрос. Вот я видел в местном универсаме прибор для измерения влажности. Мне показалось, он достаточно чувствительный. Точность измерения приличная. Как ты думаешь, купить?
— Для чего, Гриша? — спросила Евгения.
— Как для чего? — возмутился Белгруевич. — А влажность в зоне яичек после купания? Кто ее будет контролировать? Важно вовремя переодеться в сухое, иначе — простатит.
— Гриша, но ведь у тебя есть куча приборов: дозиметр, магнитометр, насколько я помню, — вмешался Турхельшнауб.
— Этого мало, важно следить за влажностью, правда, Евгения? Скажи мне как врач.
— Как врач я бессильна, а как женщина я хотела уточнить один момент, Гриша, можно?
— Да, конечно! — Белгруевич продемонстрировал всем своим видом готовность к
любому вопросу.
— Гриша, а у тебя есть в наличии тот орган, влажность которого ты собираешься контролировать?
— Конечно, есть в наличии, — не смущаясь, ответил Белгруевич. — Я проходил обследования недавно в центре репродуктивной медицины.
— Ну, тогда будь мужиком и не кисни!
— Легко сказать, ты не понимаешь характер Марины, — занудствовал Белгруевич.
— Гриш, а почему ты весь день в нижнем белье ходишь? — спросила Евгения.
— Разве это не возбуждает женщин?
— Я так не думаю, — вежливо произнесла Евгения, — меня больше привлекают борода и усы.
— Ты еще слишком молода, для дам постарше вид стройного мужчины в нижнем белье очень привлекателен.
— А где наш Курильчиков? Что-то его не видно, — сменил тему Турхельшнауб.
— Он ускакал рано утром в направлении автовокзала, — сказал Белгруевич. — Дело в том, что у Игнаши есть одна слабость, ахиллесова пята, так сказать. Если он просыпается утром и ему не смешно, то он совершает дальнее путешествие.
— Теперь я понимаю, почему он не любит жить в Москве, — съязвил Турхельшнауб.
— Ему там не смешно. Впрочем, жаль, что мы его не увидим.
— Не беспокойтесь, — уточнил Белгруевич, — к ночи Игнаша вернется. Поездка в Сингапур — лишь небольшой марш-бросок. У него и дел-то особых там нет, разве только покататься полчасика на роликовой кровати по коридору любимого отеля. Говорят, там в номерах кровати с роликами от скейтборда. Курильчиков у них почетный гость.
— А где же наш неутомимый Сергеев? — спросил Турхельшнауб. — Он целую ночь не давал мне спать, я насчитал шесть таек, а на седьмой мне удалось вздремнуть.
— Я слышал, как утром Олежик жаловался на здоровье, — сообщил Белгруевич. — Во-первых, семь таек для него оказалось маловато. Нервы у него на пределе. Во-вторых, он заподозрил у себя симптомы гонореи. По-видимому, он заразился, будучи еще дома. Приехал в Паттайю со своей гонореей, прямо как неопытный пакетный турист какой-нибудь. Впрочем, для него гонорея как насморк: он прекрасно ее переносит.
Как будто почувствовав, что о нем сплетничают, в дверях возник Сергеев с довольным выражением лица.
— Представляете, у меня гонорея! Хорошо, что нагулялся напоследок!
— Олежик, тебе нужны антибиотики, — забеспокоилась Евгения, — и медицинская помощь.
— Ерунда! Я лечусь по бабушкиному рецепту. А бабушка у меня была долгожительницей и умерла в девяносто лет совершенно здоровой. Начет гонореи она мне оставила великолепный рецепт. Сначала ванночки с раствором фурацилина, потом прижигания соляной кислотой и, когда нарывы вскроются, поллитруха спиртовой настойки на боярышнике. Еще можно клоназепам попробовать.
— Олежик, клоназепам — вроде бы лекарство от эпилепсии и панических атак, — удивилась Евгения.
— Вот и я говорю, чтоб никаких панических атак. Гонорея и насморк проходят за семь дней без всякого лечения и за неделю с лечением.
— Олежик, но тебе необходимы анализы: если ты подхватил гонорею, то вероятны и другие болезни, — продолжала проявлять врачебную заботу Евгения.
— Да не буду я сдавать ничего! Подумаешь, презерватив порвался! На каждый порванный презерватив не набегаешься в диспансер. Америкосы опять накосячили. Устроили, знаешь, глобальное потепление, а в Иркутске наводнение дома смывает. Правительству пришлось дополнительно выделить из бюджета восемь триллионов на обледенение Арктики, чтобы льды не плавились, и города не затопило. Но ничего! После ядерной войны мы попадем в рай, а они попляшут у нас в адском пламени.
Сергеев разгорячился, с шумом открыл банку пива и влил в себя содержимое, жадно глотая, утираясь рукавом.
— Тогда давайте хлебнем коньку и отправимся подышать воздухом на пляж. — Сказал Турхельшнауб. — Как вижу, сегодня полнолуние, в такие вечера я жду чудес от природы.
Предложение было принято единодушно. Хлебнули коньячка и отправились на ночной пустынный пляж. Прямо с литрушкой «Курвуазье» залезли в теплую и черную, как чифирь, воду. Стояли всей компанией и смотрели на громадную полную луну. Коллективную медитацию вскоре прервал стук копыт, показавшейся некоторым из друзей знакомым. Все разом повернули головы.
В сиянии полной луны на упитанном белом коне вдоль берега, разбрызгивая воду, скакала обнаженная всадница, отсвечивая матовым светом белоснежной атласной кожи. Мощная грудь ее колыхалась при каждом прыжке лошади, красивые губы неправдоподобно широкого разреза рта сложились в сверкающей улыбке. Стройные ноги умело обхватывали круп несущегося галопом скакуна. Восходящая луна придавала картине мистический окрас.
— Дорис Викторовна! — не скрывая пьяной радости, воскликнул Турхельшнауб, узнавший женщину.
Евгения вздрогнула и напряженно взглянула на «братика». Всадница осадила коня, спрыгнула прямо вводу и произнесла:
— Да, это я! Заждались, мальчики? Обожаю скакать при луне, меня дико возбуждает ощущение теплого тела животного. Представляете, подъезжаю к автовокзалу, а там стоит этот красавец, кем-то брошенный. Ну, я и не удержалась. Впрочем, я вижу, что не со всеми еще близко знакома, — при этих словах Дорис Викторовна ревниво скосила взгляд на Евгению, — поэтому, думаю, мне надо временно приодеться. Веня, будь другом, достань там из седельной сумки шортики — помнишь, я тебе рассказывала — и рубашку.
Турхельшнауб подошел к разгоряченному Гносису, достал одежду Дорис Викторовны и подал ей. Он размышлял, как его любовнице мгновенно удалось одной фразой подчеркнуть глубину их отношений.
Дорис Викторовна облачилась в простенький наряд. Она не преувеличивала умопомрачительное значение шортиков в сочетании со своей фигурой. Созданные каким-то хитроумным, но неаккуратным дизайнером, шорты скрывали только те части тела женщины, которые скрывать обычно незачем, и, наоборот, открывали самые выразительные виды туда, куда и заглядывать воспитанному человеку не полагается.
В сочетании с полурасстегнутой клетчатой льняной рубашкой шорты позволяли Дорис производить гораздо более ошеломительный эффект, чем при полном отсутствии одежды. В этом и заключался фирменный стиль старшего следователя.
Сергеев застыл с раскрытым ртом. Лицо Олежика если и напоминало теперь Гагарина, то только перед самой гибелью, в момент катастрофы летального аппарата. Белгруевич вытянул физиономию так, как будто примеривался засунуть голову духовку. Евгения прикусила тонкую губу до крови, ее нервные длинные пальцы незаметно для всех сжимались и разжимались за спиной, демонстрируя одинокой луне красноречивые знаки секретной женской азбуки жестов.
— Ну что ж, мальчики… и девочки, а не скушать ли нам мороженого где-нибудь на живописной террасе хорошего ресторана, а? А то вы тут бухаете без перерыва без меня. — Дорис явно была в ударе. Ночь обещала незабываемые приключения. Гносиса опять оставили в бассейне на крыше, вся компания дружно направилась на такси в один из лучших русских ресторанов Паттайи, один из тех, что еще не успели закрыть на карантин.
Надевая джинсы, Турхельшнауб ощутил тревожную вибрацию мобильника в кармане. Звонила неугомонная Янина Сцапис. Она пребывала в горе и не походила сама на себя, почти что рыдала в трубку:
— Веня, дорогой, помоги. Мне не к кому больше обратиться. Я осталась без гроша. Все банковские карточки, представляешь, абсолютно все заблокированы. Мне не на что детям купить творожные сырки. И у мужа тоже счета не работают, и у моей мамы.
— Что случилось? Как все произошло? — удивился Турхельшнауб.
— Моя мама утречком пошла в магазин прикупить пачку гречки. Гречка-то кончилась, да и творожные сырки у детей тоже, — рассказывала Сцапис, перемежая повествование всхлипываниями, — глядь, а карта банка заблокирована, на кассе ее не принимают. Побежала мама в отделение банка. Там ей говорят: дескать, решение властей. Маму еле откачали валокордином сотрудницы оперзала, спасибо покойному Гене Блюю за тренинги персонала. Мы с мужем тоже проверили наши счета — заблокированы.
— Ужас какой-то, но вы выяснили, что происходит?
— Я использовала связи. Мне дали координаты одного следователя, по фамилии Молниеносный. Приезжаю к нему, а он мне вежливо объясняет, что мама якобы финансировала незаконные митинги…
В этом месте что-то случилось со связью. Слова Сцапис разобрать было невозможно. Раздавались звуки, напоминавшие бульканье в унитазе… Потом ее голос снова прорезался и обрел четкость.
— …получается вот, мамины сто пятьдесят рублей, которые она на бездомных собак отправила, пошли на финансирование черт знает чего.
— Нельзя ли ходатайствовать о прекращении дела? Может, надо простимулировать кого? В рамках закона, конечно.
— Да ты что! К Молниеносному с этим не подъедешь. По лицу видно — человек ворочает иным порядком цифр.
— Кстати, по закону вам положена временная компенсация. Из этих денег, правда, придется заплатить подоходный налог. — Турхельшнауб проявлял знание юриспруденции и финансовую грамотность.
— Да, этой компенсации и на гречку не хватит! — Сцапис утопала в рыданиях.
— Слушай, Янина, — после приезда Дорис Викторовны Турхельшнауб подобрел, — я тебе помогу. Во-первых, открой новую карту в интернете, в банке где-нибудь на островах, тебе Светозар Бздяк сделает. Во-вторых, я тебе одолжу денег сколько смогу. А в-третьих, я поговорю, у меня знакомства теперь кое-какие завелись. Ты не переживай, если надо, и до самого верха дойдем. Пенсионеров нельзя обижать. Решим вопрос индивидуально.
— Спасибо, Венечка, век не забуду. Пока, целую в щечку. Я, чтобы ты знал, тебя отблагодарю. Хоть срок не вышел, но по поводу того документа, что ты завизировал, можешь не беспокоиться: первым полетит в шредер. В трудные времена будем держаться друг друга.
По дороге в кафе Турхельшнауб поведал компании о злоключениях Сцапис. Дорис Викторовна обещала помочь по мере сил. Сергеев выразил твердую уверенность в причастности американских спецслужб к происходящему. На этот раз Сергеева поддержал и Белгруевич:
— Наступает кризис либерализма на Западе. К чему привели игры с мигрантами в Европе? Хаос, и только. А что будет, если все кругом потребуют свободы? Кто будет родину защищать? Мультикультурализм — вот что погубит цивилизацию. Культура должна быть одна, понятная народу, простая. Каждый должен знать: вот стол, за ним едят, вот стул, на нем сидят, а это икона, на нее молятся, а вот остальное — недопустимое извращение и запрещено при любых обстоятельствах, будь то хоть спасение жизни. Где проходит грань между вечным и добрым, между разумным и полезным, а? Никто не задумывался и не может задуматься, потому что народ в глубине своей души как ребенок и правды не видит. Я так считаю.
— Гриша, скажи, ну что ты конкретно предлагаешь? — спросил Турхельшнауб.
— Я считаю, что стыдно, если мы не можем у себя в столице победить влияние на детей таких чужеродных слов, как «фейкньюз», «гаджет» и, не при дамах будь сказано, «каршеринг».
— Да, «фейкньюз» — плохое слово, — поддержала Белгруевича Евгения, — чем-то напоминает «селффакинг». Если законодательно запретили первое, то почему не запретили второе? А потом удивляются, что рождаемость в Сибири падает.
Ресторан, а который они пришли, оказался уменьшенной копией «Холодного сердца», потому что принадлежал тем же владельцам. Правда, маленькие темнолицые тайцы в шинелях и шапках-ушанках выглядели комично, а мяукающие сиамские собаки вместо овчарок — и вовсе смехотворно, но это не портило общего впечатления. Обстановка ресторана весьма подходила для тайных бесед: полумрак, тишина, самодельные керосиновые лампады в банках из-под тушёнки, отсутствие толпы докучливых посетителей.
Расселись в элитной зоне, на террасе, интерьер которой имитировал сторожевую пулеметную вышку. Пулемет тоже имелся, но нестоящий, а надувной. Заказали привычные каждому русскому блюда: чефир в граненых стаканах, краковскую колбасу, крупно порезанную с лучком, слегка подсушенную для шика, черный хлеб, водку, твердые как камень пряники. Как часто поступают экономные туристы, коньяк принесли с собой. Дорис Викторовна позаботилась: в неприметной спортивной сумке у нее лежали освобождённые коробок литровые бутыли французского терпкого «Курвуазье». Вначале жадно набросились на колбасу, никто и пришедших за целые сутки толком не перекусил. В конце трапезы, когда официанты сервировали на десерт топленую сгущенку, завязалась перерванная беседа.
— Поясни нам, наконец, Дорис Викторовна, что происходит в Москве? — спрашивал Турхельшнауб. — Кому, как не тебе при твоей работе, знать детали. Почему вдруг в атмосфере повеяло какой-то нестабильностью, тревогой? Что, собственно, случилось?
— Ну, новости-то вы все смотрите, надеюсь?
— А как же, — сказал Веня, — я даже дайджест составляю для банка. И там в последнее время картина печальная: международная напряженность — это раз.
— Это ты прав, Веня, — подтвердила Дорис, — наши озабоченности все растут, «красные линии» нарушаются, так недалеко и до…
— До чего?
— Поживем — увидим!
— А как насчет арестов?
— Ну что ж, проворовался — будь добр, сядь! Кстати, недавно еще одного арестовали — авиатора. Развалил, понимаешь, всю нашу авиацию… пытался сбежать в Лондон. В аэропорту задержали.
— В соцсетях пишут, что телепродюсер Дряблов повесился, — сообщил Сергеев. — Помните, автор документального фильма «Недобитки девяностых»? Отдыхал здесь же, в Таиланде, с любовницей, вышел во дворик отеля, перекинул веревку через ветку и влез в петлю. Любовница глядит в окно — милый качается на ветру. Она в крик. Говорят, у Дряблова крышу снесло.
— А как насчет вируса? — спросил Веня.
— Да, ученые подтвердили, развивается мировая пандемия. Вирус поражает в основном легкие. Создали его искусственно в лабораториях… Сами догадываетесь, в каких. Вирус сложный. Что он по легким бьет — это полбеды. Есть версия, что он проникает в гены человека, меняет их структуру. Миллионы умрут, а кто выжили, у них будут гены другие. И тогда уже ничто не будет как раньше. Представляете?
— Уже и так все не как раньше, — заявил пьяным голосом Белгруевич. — Но должна же быть какая-то защита от вируса, вакцина! Куда смотрят наши эпидемиологи?
— Над вакциной работают. Эффективной защиты пока не существует. Заразиться можно всюду. Зараженного человека от обычного может отличить только микробиолог. Но самое страшное, как я слышала, если человек напрямую заразился от летучей мыши. Тогда — конец.
— Мне надо срочно надеть брюки с длинным рукавом. То есть с длинной штаниной, — заныл Белгруевич, сидевший по-прежнему в трусах и красной пуховке. — Нет! Обычные штаны не помогут. Летучая мышь их прокусит насквозь. Нужны джинсы с надежным начесом! И маску! И кепку!
— А правда пишут, что иногда вирус на психику влияет? — спросил Турхельшнауб.
— Вопрос до конца не изучен, — пояснила Дорис, — проявления многообразны. Возможны разные осложнения, иногда даже психика травмируется, поведение становится неадекватным, сумерки сознания наступают. А общие симптомы как при простуде: кашель, насморк.
— Неужели зараженных нельзя как-то выявить, госпитализировать и подлечить? — спросил Турхельшнауб.
— К счастью, можно! — Сказала Дорис Викторовна. — Разрабатывают тесты.
— А если выявят вирус, дальше-то что? — спросил Турхельшнауб.
— В Америке лечат за милую душу, даже не парьтесь. Таблеточки надо попить пару месяцев, в больнице полежать с капельницей. Обследования пройти.
— Кошмар! — Турхельшнауб вскочил. — Слушайте, получается, может уже в Москве много кто заражен?
— Да, он вирус со скоростью ветра распространяется. Официально пока цифры маленькие, а на самом деле, кто знает… А сидение в соцсетях только подрывает иммунитет!
— Точняк, я заметила: как на сайте знакомств с приличным мужиком познакомишься, он вдруг бухать начинает, а говорит, что заболел, — сказала
Евгения.
— А некоторые даже мастурбируют онлайн! — возмутился Белгруевич.
— К сожалению, профилактика вируса не удалась, — продолжила Дорис Викторовна с горечью в голосе, — Боюсь, что меры в регионах носят характер показухи. Отсюда возникает картина полной безнадеги. Последствия вируса дорого обойдутся бюджету, но оценить ущерб никакой эксперт не возьмется. Дело-то серьезное.
— Я тут прочитал в журнале. Во Франции жил такой замечательный человек — Жозеф Пуйоль, великий пердун, — вдруг вмешался в разговор Белгруевич. — Его прозвали «Ле Петоман» — пукающий человек. Он умел набирать задницей воздух и издавать самые невероятные звуки. Копировал пение птиц, звон колоколов. Выступал даже в «Мулен Руж», а позже основал свой театр «Помпадур».
— Гриша, ты это к чему рассказываешь? — спросил Турхельшнауб.
— Нет, вы не подумайте, что я пьян… Я намекаю, что нам тоже не плохо бы традиционные ценности возвращать, народные обычаи…
— Какие? — удивился Сергеев.
— У нас тоже пукать мелодично умеют и… на балалайках играть. Можно не хуже театр открыть.
Все рассмеялись. Вечер продолжался. Друзья изрядно опьянели, коньяк почему-то валил всех с ног и начисто отрубал мозги. Евгения сдернула через голову маечку и в таком виде, не смущаясь, разгуливала вдоль террасы. Белгруевич спьяну пытался руками завить собственные седые волосы, накручивая их на пальцы. Сергеев засунул кубинскую сигару в ноздрю и зажег ее. Ночь, как и предчувствовал Веня, становилась веселой. В самый разгар пьянки на террасе возник Курильчиков. Он вернулся из Сингапура и разыскал друзей в ресторане.
— Весело у вас! А что, собственно, происходит? — спросил Игнаша и радостно захихикал.
Курильчикову налили «штрафную», пересказали быстро страшные новости. Шума поднялось много, но пора было сворачиваться, многих уже клонило в сон. Друзья допивали коньяк и расплачивались. Отправились домой. Турхельшнауб чувствовал себя переутомленным. Перед глазами расстилался сплошной туман. Он плохо запомнил обратный путь. К моменту прибытия в спальню Турхельшнауб совсем отключился, и тем сильнее было его удивление, когда, проснувшись под утро с чувством нестерпимой жажды, он обнаружил в своей кровати Дорис Викторовну. Она лежала с закрытыми глазами, прикрытая лишь простыней. Вениамин жадно выпил стакан воды и снова заснул. Он не видел, как Дорис Викторовна тихо поднялась с кровати, накинула халат и, выкатила из шкафа свой чемодан и вышла с ним в общий коридор. Внутри чемодана у нее был сетчатый контейнер, в котором банки шевелили перепончатыми крыльями несколько небольших летучих мышей. Дорис Викторовна выдернула алюминиевую решетку с ближайшего вентиляционного отверстия, открыла крышку контейнера и поднесла его открытым концом к отверстию.
Продолжение http://www.proza.ru/2020/01/10/181