Мистический триллер "Шестая брамфатура"
https://ridero.ru/books/shestaya_bramfatura/
Адское похмелье
Когда Веня очнулся, часы показывали два часа дня. События вчерашнего дня смешалась в его голове с приснившимся кошмаром, и трудно было отделить одно от другого. Во сне он увидел себя маленьким мальчиком, приглашенным на детский утренник, посвященный Дню космонавтики. Воспитатели велели родителям приодеть детей, сшить им белые «скафандры» и снабдить каждого малыша воздушным шариком. Венина мама, женщина добрая, бережливая, относившаяся к официальным мероприятиям, мягко говоря, с прохладцей, достала где-то завалявшийся, выцветший, небольшой шарик — дескать, сойдет и так. При надувании шарик лопнул от старости. Бежать в газетный киоск было поздновато, и мама второпях замотала дырочку ниткой и надула шарик заново, на этот раз лишь наполовину, опасаясь, что он снова лопнет.
Так маленький Веня и пришел на утренник: с чахлым, сморщенным, подвязанным ниточкой шариком. Второпях сшитый «скафандр» плохо сидел на нем. Маме попалась под руку желтенькая, застиранная и протертая до дыр простыня. Другие дети, казалось, прибыли на ярмарку тщеславия. Девочки щеголяли в сарафанах, с громадными бантами в косичках и с тяжелыми букетами сочных гладиолусов. Мальчики в белоснежных, отглаженных комбинезонах смотрелись празднично, нарядно. Кое-кому мамы вышили на груди красные звезды или серп с молотом. А соседскому Борьке папа сделал из картона космический шлем. Задумка сценария утренника не отличалась оригинальностью. Мальчики изображали космонавтов и с воздушными шариками в руках и располагались строем у картонной ракеты. Девочки в сарафанах и красочных бантиках проходили в танце мимо, как бы провожая космонавтов в небо, помахивая букетиками цветов. Все вместе дети исполняли песню про покорение космоса.
Веня во сне не обижался и не проявлял досады, лишь смотрел огромными черными глазами на строгую воспитательницу детского сада. А воспитательница нахмурилась, она решила наказать непослушного мальчика за испорченный праздник: легкий взмах указки — и заколдованный крошечный Веня оказывается внутри собственного сдутого шарика, стремглав летящего к потолку. Сверху Веня снова взглянул на воспитательницу и обомлел. Женщина торопливо стягивала с себя строгий серый костюм. Оставшись в чулках и нижнем белье, она посмотрела снизу вверх на Веню и сказала: «Хочешь меня поцеловать?» Он присмотрелся, и с замиранием сердца узнал в воспитательнице тетю Риву. Женщина уставилась на него наглым, разнузданным взглядом. «Ах так! Ты не хочешь! Тогда я сделаю тебе укол, и ты лопнешь», — сказала она, накидывая на плечи белый халат. В руках ее оказался шприц. Он взглянул сам на себя и осознал, что теперь он не мальчик, а просто пустота внутри шарика. Если шар лопнет, то он окажется полностью свободен.
Открыв глаза, весь в липком поту, он с трудом узнал собственную квартиру. Находясь в полусне, натянул штаны, майку, всунул ноги в тапочки и поплелся на кухню пить воду. Как добрался домой и во сколько лег спать, он не помнил. Кажется, приехал на такси. Похмелье накатывало волнами: вчерашние похождения не прошли бесследно. Гудела голова, пронимала мелкая дрожь, и в голову лезли навязчивые видения. Пытаясь разобраться, где сон, а где явь, Турхельшнауб уставился в потолок, затем выпил шипучий аспирин, накапал валокордину в рюмку и тяжело вздохнул. В этот момент раздался дверной звонок.
На пороге стояли вчерашние мадам-соседки. Веня уставился на них как на привидения. После случая с пистолетом он побаивался соседок, как сумасшедших. Соседки в ответ молча изучали его с некоторым упреком в стеклянных безжизненных глазах.
— Вы нас опять затапливаете! Да, воды по колено! — Сказал Деменция Карловна. — Мы с двух часов ночи бдим на боевом дежурстве, ждем, как вы придете и начнете мыться. И точно, под утро слышим — вода на нос капает: «Кап, кап, кап…»
— Не может быть, я и не мылся совсем.
— Пройдемте к нам, сами увидите.
— Никуда я не пойду, ходил я к вам уже, насмотрелся, ничего у вас там нет!
— Вода хлещет по потолку, — настаивал Виолетта, даже немного исказившись в лице.
— Никуда я больше не пойду. Вызывайте слесаря!
Турхельшнауб посмотрел в глаза Деменции Карловны и ничего не прочел в них, кроме старческого маразма. Снова безотчетный страх прошил его сердце насквозь, как холодными иглами. Он бесцеремонно захлопнул дверь перед носом соседок, пошел в спальню и лег в кровать. «На работу не пойду, гори оно все синим пламенем, так и так без Витопластунского все пойдет под откос», — подумал Веня, немного успокоился и решил вздремнуть пару-тройку часов. Он свернулся клубком, как в детстве, накрылся с головой пледом и задремал.
Проснувшись вторично уже под вечер, Турхельшнауб принял душ, покормил Моцарта и Сальери и поплелся варить кофе. Чтобы отвлечься от кошмарных воспоминаний, он включил телевизор. Там непрестанно муссировались все те же новости, которые он уже занес в свой дайджест: смертельный вирус и летучие мыши, коррупция и аресты. «Разбудите меня лет через сто и спросите, что сейчас делается… и я отвечу — пьют и воруют», — процитировал Веня сам себе цитату Салтыкова-Щедрина. «Все веселее и радостнее жить», — вспомнил он лозунг на недавней демонстраций.
От грустных размышлений его отвлек звонок мобильника.
— Веня, ты кабан, ты вчера ушел, а Гришу чуть не изнасиловали прямо на крышке фортепьяно, — раздался бодрый голос Сергеева.
— Мне жаль, надеюсь, акт насилия совершили гуманно?
— Самым что ни на есть диетическим образом. Гриша влюбился в скрипачку, ее зовут Марина. Редкостная коза с гор, но красива как целых три козы. Я бы ей вдул, впрочем, я и так вчера вдул одной.
— Что, неужели одной из оркестранток? — изумился Турхельшнауб.
— Нет, они неприступны, поэтому я снял девушку в метро, — признался Сергеев.
— Такую же красивую, как Марина?
— Самую симпатичная в вагоне метро. — Сергеев засмеялся.
— Что ж, поздравляю вас обоих с Гришей, — устало сказал Турхельшнауб.
— Но я не за этим звоню тебе, Веня. — Тон Сергеева сменился на грустный.
— А что случилось?
— У меня дома был обыск…
— Что? Какой обыск?
— Понимаешь, пока я вчера гулял по ресторанам, кто-то откопал мою машину — она стояла в сугробе у подъезда — и вынул запасные ключи от квартиры из бардачка. Я храню ключи в машине на случай, если по пьяни потеряю основной комплект. Затем кто-то побывал в моей квартире, рылся в вещах. Пропала желтая папочка с документами на собственность пакета акций банка «ЖМУР». Кроме того, я случайно заметил на кухне «жучок», — рассказывал Сергеев.
— Ты уверен? Может, тебе показалось? Ты вообще, как себя чувствуешь? Голова не трещит?
— Веня, друг, ты не понимаешь, я спросил у соседей, они видели эту банду в синих бахилах в подъезде вчера вечером. — Сергеев взволновался.
— И что это все значит? — спросил Турхельшнауб.
— Проклятые масоны собирают обо мне информацию!
— Зачем?
— Не знаю. — Сергеев вздохнул.
— Ладно, обсудим позже, мне надо подумать. — Турхельшнауб тоже вздохнул.
Как только разговор прервался, мобильник снова затрезвонил.
— Турхельшнауб, ты свинья. — Звонила Янина Сцапис. — Тебя с утра ищут, в банке работает проверка. Ты где?
— Я дома, приболел немного.
— Ну да, ну да, теперь самое время болеть! Русский грипп, наверное… В любом случае готовится приказ о сокращении половины персонала в каждом отделе, можешь своим сказать. — Сцапис явно злорадствовала.
— Что я людям-то скажу? — возмутился Турхельшнауб.
— Каким людям? У тебя же и так пусто? Так что гаси волну, родной.
— Но у меня тринадцать вакансий, значит, сколько надо убрать? Семь или шесть?
— Шесть с половиной. Не забудь выгнать Наталью Поперхон, куклу крашеную, нечего быть такой неприлично молодой. Она, кстати, беременная.
— Беременную нельзя по закону увольнять, — защищался Турхельшнауб.
— Ну, тогда сам уволься, если ты такой тупой. — Сцапис залилась смехом.
— Янина, я боюсь, что проверки, сокращения и необдуманные инвестиции плохо кончатся для банка.
— Все теперь боятся. Руководство мне так и высказало, что, мол, полный банк набрали трусов и один лишь Бздяк не бздит, а занимается делом: инвестирует в меру сомнительные сделки и поддерживает рост портфеля.
— Ладно, придумаем что-нибудь, пока, — закончил разговор Турхельшнауб.
Не успел он дать отбой, как позвонил взволнованный Белгруевич.
— Веня, я отравлен! — горестно простонал он.
— Опять? Ты же говорил вчера в ресторане, что отравился на даче, или перегрелся…
— На этот раз все серьезней! Замешана секта «Синих бахилов», — стонал Белгруевич.
— Как? Что произошло?
— Понимаешь, мне приглянулась скрипачка из вчерашнего оркестра, ее зовут Марина, у нее нереально длинные ноги. Впрочем, ты сам видел не хуже меня ее ноги и все остальное…
— Да, помню. — Турхельшнауб улыбнулся.
— Я хотел сегодня утром подарить Марине духи. У меня лежал флакон, я его во Франции купил по случаю. Красивый такой флакон, и упаковка шикарно выглядит. Но мне показалось, что ее кто-то вскрывал. Открываю я упаковку — крышка флакона поцарапана, и флакон на вид не новый, как с помойки. Я открыл, понюхал духи и почувствовал себя плохо. Я сразу принял рвотное, потом активированный уголь, поставил горчичники и все время вливаю в себя одну пипетку водки каждые полчаса. Но мне пока не лучше. Я замерил радиацию в духах своим дозиметром. Ну, ты помнишь, которым я определял радиационный фон на даче. И что ты думаешь? Отклонение от нормы! Кроме того, я сделал экспресс-анализ одним прибором. Ну, ты знаешь, я его держу на всякий случай, вдруг мать принесет продукты с рынка. В духах есть отравляющие вещества! Мне конец! Правда, содержание незначительное. Видимо, рассчитано на длительное пользование, а я только вдохнул разочек! Я собираюсь срочно лечь в больницу. Бедная Марина!
— А Марина тут при чем? — удивился Турхельшнауб.
— Мы собирались поехать за посудой, — сказал Белгруевич.
— За какой посудой?
— Для нашего нового дома: я обещал купить Марине квартиру, а теперь покупка отложится дня на два, на три. У нее нет даже московской прописки! Можно она у тебя поживет
— Нет!!!
— Ну, по крайней мере, ты обязан одолжить свою машину Марине! — Голос Белгруевича сделался строгим.
— Хорошо, машину забирайте, она мне вряд ли теперь понадобится…
— Почему, Веня?
— Не знаю, Гриша, предчувствия тяжелые… Спасибо, что позвонил, ты давай, поезжай, лечись. Завтра вечером встречаемся в нашем ресторане, обсудим дела. Предупреди Сергеева.
— Постараюсь, если не положат в больницу. — Белгруевич вздохнул и положил трубку.
Турхельшнауб ощутил растерянность. Он выпил коньяку, впал в нервное возбуждение, ходил из угла в угол, не заметил, как за окном стемнело. Из задумчивости снова вывел звонок мобильника. Номер не определился.
— Алло, — сказал растерянный и подавленный Турхельшнауб.
— Вениамин! Это я, Дорис Викторовна. Что же вы не звоните и не звоните?! Я же оставила вам свой телефон! Женщина не должна первой звонить мужчине. Ай-ай-ай! Вы меня расстраиваете. Вы хотите моей смерти?
— Нет, я не хочу вашей смерти! — Он сразу потерял нить разговора.
— Тогда чего вы ждете? — Дорис Викторовна вздохнула.
— А чего я жду? — растерялся пуще прежнего Турхельшнауб.
— Ой, ну какой детский сад! Кстати, в нашем досье отмечено, что в детском саду у вас на попе выступала сыпь малинового оттенка, мелкие очаровательные прыщики. — Она засмеялась.
— И что это значит?
— Ну что, что? Приезжайте скорее ко мне. Я вас жду! Вот они, нынешние Дон-Кихоты!
— Где Дон-Кихоты?
— Вениамин, вы мой Дон-Кихот недоделанный, приезжайте же скорее! Нет, вы не Дон-Кихот, вы Портос. Маленький растерянный Портосик? Правда? Де Брасье, дю Валлон! Можно я вас пощекочу? Я вас хочу, Вениамин. Вы что, не поняли? Впрочем, как вам понять? У вас эмоциональный интеллект отрицательный, согласно нашей анкете. Как вас в банке-то держат?
— Я… я приеду. Я согласен.
— Вот дурачок! Ну, спасибо!
Дорис Викторовна залилась таким приятным и эротичным смехом, что Турхельшнауб хоть всю ночь провисел бы на трубке. «Боже мой! Что за искушение эта Дорис-шморис! Какая пакость бытия! Но как экзотична», — размышлял он.
— А где вы живете?
— Я скину вам адрес на телефон. За вами заедет наша бесшумная машинка-«ягуарчик». Одевайтесь, милый мой Вениаминчик, и прекратите глушить коньяк. Вы мне нужны бодрым! Мы будем читать стихи Беллы Ахмадулиной и смотреть на звезды до утра! Вы что, не любите Ахмадулину? Ах, любите? Да? Что вы хрипите в микрофон как песик? А я наивно считала, что вы меня любите, а не Ахмадулину. Негодяй! Ну хорошо, хорошо, еще пару рюмочек моему Портосику разрешаю. Нет, вы не Портос, вы следопыт Натаниэль Длинный Чулок. Вам понравились мои чулочки на допросе? А, я все видела: глазки-то у вас заблестели. Ага, попался, зайчик! Нет, вы не зайчик, вы волк — серый бок. Не пейте коньяк, я все вижу! Вы сейчас будете переодеваться, а я буду подсматривать на мониторчике. Ха-ха-ха. Какие трусики наденет мой храбрый Натаниэль? А? Я-то жду его совсем без трусиков, и вчера на мне их тоже не было. Совсем! Ой, как зайчик покраснел. Стеснительный какой зайчик! Беда, беда, беда!
Галиматья выпадала из уст неугомонной Дорис Викторовны непринужденно, как вода из родника.
«Ах, какой голос! — мысленно восхищался Турхельшнауб. — За такой голос люди продают родину, потом выкупают ее назад за полцены и снова продают». Он почувствовал, что к нему возвращается вчерашнее чудесное ощущение сна разума. Теперь исчезло проклятое смущение. Эмоции укладывались удобными кубиками на пол, к ногам. Какую эмоцию извлечь ему для восхитительной Дорис Викторовны? Какую гамму чувств сложить? Какими мыслями приправить? Может, растереть мысли на терке для сыра пармезан? Он понял, что ситуация находилась полностью под его контролем. Турхельшнауб парил от счастья. «Скорее бы приехал „Ягуар“, черт возьми, я ее разорву». Телефон звякнул, на экране высветилась СМС: «Мой адрес: аллея Пролетарского Входа, дом 31».
Аллея Пролетарского Входа
Дорис Викторовна проживала у Измайловского парка в милом двухэтажном особнячке дореволюционной постройки, со стрельчатыми окнами первого этажа и массивными дверями резного дуба. Старший следователь занимала весь первый этаж — квартиру из семи просторных комнат, по размеру годившихся под гимнастические залы. К услугам Дорис Викторовны и ее гостей была прихожая с зеркальными шкафами, гостиная с камином, три роскошные спальни с кроватями-аэродромами, и округлыми ваннами голубого мрамора, кабинет, скромная кухня-бар и фитнес-зал с двадцатиметровым бассейном-джакузи.
Хозяйка квартиры встречала Турхельшнауба в элегантном бежевом вечернем платье, облегавшим ее формы мягкой, тончайшей, просвечивающей шерстяной тканью. Дорис Викторовна походила на статую Дианы-охотницы с несколько гипертрофированными пропорциями, созданную скульптором-эротоманом, но зачехленную с формальной целью сбережения нравственных начал. Однако дьявольское многообразие форм вываливалось сквозь зыбкие границы скользящего по коже одеяния. «Где только шьют такие вызывающие наряды?» Воспитанному Турхельшнаубу казалось, что нацепить подобное платье гораздо неприличнее, чем ходить абсолютно голой.
В гостиной сервировали столик с напитками и закусками. Восковые свечи в массивных подсвечниках создавали таинственное мерцание. Пылал камин, потрескивали березовые поленья. Атмосфера показалась бы самой что ни на есть интимной, если бы не включенный презентационный проектор, высвечивающий на экране странную схему, сразу же привлекшую внимание Турхельшнауба. Кое-где на схеме бросались в глаза знакомые фамилии: Витопластунский, Синекур, Боговепрь, Блюй и Мочеструйкин. Рядом обозначены названия компаний и банков. Веня не испугался, только задумчиво посмотрел на Дорис Викторовну и насладился исходящим от нее потоком сексуальной энергии.
— Ну что ты на меня так уставился, герой ты наш? — спросила Дорис Викторовна шепотом. — Хочешь сразу в постельку или сначала займемся делами? Как видишь, нам есть что обсудить.
— Лучше выпьем, — ответил Турхельшнауб.
Дорис Викторовна взглянула настороженно, не заметив в голосе собеседника ни тени смущения. Женщина явно присматривалась к нему, наливая в пузатый бокал коньяк. По-видимому, она была не в силах понять его отрешенное и в то же время сосредоточенное состояние. Даже для такой опытной женщины ситуация оказалась неожиданной.
— Слушай, ты не обижайся на мои шутки, — сказала она, — но перед тем, как ты грубо овладеешь мной в одной из спаленок, животное, давай-ка обсудим кое-что. Вот, взгляни на схему, что я набросала на досуге. Сообразим, что у нас получается.
— У нас получается отличная пара, если я сброшу килограммов пять, а ты перестанешь нести околесицу, — спокойно проговорил Турхельшнауб. — А схему я подобную видел. У моих соседок висела картина с «деревом жизни» из Каббалы, так у меня такое впечатление, что все остальные схемы ее просто копируют.
— Шутник! Хотя ты, прав, такой же многоугольник — одиннадцать кружочков. Ну да ладно, я тебе открою глаза, пока не померла со смеху.
— Давай, открывай, — равнодушно согласился Турхельшнауб.
— Вот, взгляни на схему, дурашка. — Дорис Викторовна указала длинным пальчиком в сторону экрана. При этом движении бежевое платье ее мягко и свободно заскользило по гладкой коже, как шелковая скатерть скользит по полированной поверхности стола, подчеркивая отсутствие нижнего белья под тончайшей тканью.
— Верхний кружок на схеме — Боговепрь, теперь уже бывший чиновник, подонка арестовали вчера. Да ты сам должен знать, ты же парился с друзьями в «Вознесенском централе». Наш сотрудник тебя там отследил.
— Ну да. Вы что, так тщательно за мной следите?
— Следим, следим, ты мне сразу понравился, — улыбнулась Дорис Викторовна с и придала своему лицу выражение детской беззащитности. При этом она немного обнажили верхнюю десну и ровные зубы. — Не отвлекайся, сказала она, заметив его восхищенный взгляд. — Черные стрелки на схеме обозначают денежные потоки. Как ты уже понял, выведено из бюджета три раза по шестнадцать миллиардов, то есть сорок восемь миллиардов. Сумма-то скромная, но на мороженое хватит, обожраться просто. Ты застал знаменитый пломбир по сорок восемь копеек? Я бы скушала сейчас с малиновым вареньицем. Впрочем, забудь про пломбир, смотри сюда. Вот нарисованы конторы: НИИ КОРЯГА, телеканал «3К», банк «Тобик», «Писа-Роза» и банк «ЖМУР». Кто только такие придурочные названия выдумывает? Не знаешь?
— Дорис, ты очаровательна, но ты несешь полную ересь, извини за откровенность. Впрочем, тебе это идет. Неприличное платье тебе тоже к лицу, хотя твоя официальная форма следователя мне больше нравится. — глаза Вени широко раскрылись и гипнотизировали собеседницу, передавая без всяких слов то, что и произносить не требовалось.
— Не перебивай, дурачок. Должна тебе сказать, мы тщательно отработали связи между объектами. Хотя, видишь, есть еще неясные места, обозначенные буквами: «X», «Y» и «Z». Все указанные фигуранты вовлечены в преступную группу, и многие уже рассажены по камерам. Ах да, ты не знаешь еще, Гена Блюй утонул в ванне испанского отеля. Бухал бедняжка не по-детски, вот и захлебнулся в собственной блевотине. А ведь какие сделки заключал, подлец! Одних только недосозданных резервов в банке хватило бы для разрушения экономики трех Бельгий. Говорят, из-за его воровства даже спутники с орбит попадали. Давний его кореш, Андрей Бигузякин, пока отлеживается в больнице: ошпарен борщом в твоем любимом ресторане. Ожоги второй степени. Сходим как-нибудь в этот ресторан вместе? Ты же должен иногда выводить свою даму в свет? Ну, молчи, молчи, идиот. Ох, какие все мужчины идиоты! У меня прямо сводит все внизу живота! Ну молчи же, не перебивай! А то мы сейчас ничего не закончим. А времени у нас мало!
— Я молчу, — спокойно сказал Турхельшнауб, уставившись на низ живота Дорис Викторовны.
— На схему смотри, идиот, а не туда, куда ты смотришь. Там и так вибрирует все в нетерпении, не перебивай. Как мы видим, денежки стекли струйкой от «Тобика» и дальше по перечисленным местам. А в результате они осели где? Осели они в офшорной зоне островов Вануату. Ты туда летал, барашек мой? Нет? Ну, свози меня туда как-нибудь. Я как раз примерю белые шортики. Ты видел мои белые шортики? Нет? Ну, ты оценишь, если тебе понравилось это платье. По сравнению с ними платье
— ничто. Хотя ты и так понял, что оно — ничто. А шортики — другое дело, они просто нечто. Шортики задают такую перспективу, что я сама на себя набрасываюсь, когда вижу в зеркале. Я никому еще не показывала — опасно, ха-ха-ха-ха! — Дорис Викторовна замаялась.
Ее смех напомнил Вене шум весеннего прохладного ручья, где плавают нерастаявшие прозрачные льдинки и маленькие кораблики, запускаемые беззаботными детьми навстречу солнцу.
— Слушай, давай перейдем к делу, — предложил мечтательно Турхельшнауб, упорно переводя взгляд со схемы на низ живота Дорис Викторовны.
— Перейдем, перейдем, не волнуйся. — Дорис Викторовна снова обнажила верхнюю десну в детской улыбке. — А пока слушай вопрос и отвечай, негодяй. Иначе даже с моим влиянием я не спасу тебя от суда. Кто, по-твоему, конечный бенефициар в подлой воровской схеме? А бенефициар прячется где-то там, в экваториальных зонах, вблизи островов Вануату, в Меланезии. Иначе как бы они успели вывести деньги до арестов?
— Мне-то откуда знать? — Веня равнодушно пожал плечами.
— Ага, мы пока не любовники, а ты начинаешь мне врать, малышка! Этого я не потерплю, я разорву тебя в клочья в камере, но сначала изнасилую. Уж больно ты милый, врунишка Портосик. Ты забываешь, что у меня записаны все твои аморальные разговорчики за последние дни. О чем вы там трепались в бане с Белгруевичем? Помнишь? Кто там, по-вашему, родственник Боговепря? Кто увлекается зороастризмом? Кто почернел в экваториальных зонах? Ты думаешь, это случайность, идиот?
— Курильчиков?!
Даже в своем полугипнозе Турхельшнауб искренне поразился этой догадке.
— Да, болван, что ты о нем знаешь?
— Ничего я не знаю, мы не виделись с Нового года.
— Ну, если ты не врешь, сделаем так, слушай внимательно и запоминай. Сейчас я говорю серьезно. После того как ты уедешь от меня удовлетворенный и счастливый, в квартиру свою не возвращайся. Впрочем, ладно, заедешь на час, захвати документы и что там тебе надо, презервативы. Не задерживайся, промедление опасно. Может произойти кое-что страшное. Очень надеюсь, что ты исчезнешь из квартиры вовремя. Ты мне дорог, идиот. Потом бери билеты и вылетай из Москвы куда подальше завтра же вечером. Я постараюсь, и тебя сотрут на время из базы запрета вылетов, можешь взять своих инфантильных друзей из детсада для маразматиков. Знай, все вы в списке арестов. С этим шутки плохи сейчас. Почему да как, я тебе потом объясню, если останешься жив. Вылетай в любое место в Юго-Восточной Азии и жди меня. Я прилечу позже к тебе, если позволят дела. Постарайся связаться с Курильчиковым и выманить его к себе, в вашу компанию. Понял? Сам в Меланезию не суйся ни под каким предлогом. Никому ничего не рассказывай. От этого зависит твоя жизнь. Я прилечу, и мы все решим. Повторять инструкцию я тебе не буду. Считай, ты завербован.
— Я понял, — серьезно сказал Турхельшнауб.
В этот момент он начал рассматривать в виртуальный бинокль свою мысль о том, что на самом деле он ничего не понял, но жизнь вдруг приобрела опасный, нервный и увлекательный характер. Только вот думать об это ему хотелось меньше всего сейчас. Мерцание свечей, невыносимо возбуждающая женщина в своем платье, остановившееся время, спокойствие ума — гармония сочилась ручьями отовсюду.
— Ну и ладушки. — Дорис Викторовна сразу как-то расслабилась, изогнулась грациозно, наклонилась к проектору и выключила его, затем подошла к столику и наполнила два бокала коньяком. — Вот, выпей. И не сверли меня таким рентгеновским взглядом, как будто я в кабинете флюорографии. — Она села в кресло.
— Что ты там увидел в моей груди? Что молочные железы не изменены? Ну и хорошо. Так как ты говоришь, ты хочешь взять меня? Ведь сегодня первая наша ночь, и она должна тебе запомниться. Или сначала ты захочешь узнать меня полностью, с разных сторон? Тебе нравятся развратные разговоры? Они тебя заводят? Впрочем, ты сейчас странный, раскованный, совсем не похож на того запуганного стеснительного мальчишку-переростка, что вошел ко мне утром в кабинет. Как тебе удается? Ты где-то тренировался блокам от гипноза? Колись давай.
— У меня особое состояние, не гипноз, нет, что-то другое, я спонтанно научился технике вчера в клубе, в камере с раствором.
— Да? Я не ожидала, считала, что эти клубы придуманы для дешевого расслабления после работы.
— Верно, но на меня обстановка подействовала нестандартно.
— Ты и сам нестандартный. Ты знаешь, я хочу от тебя ребенка. У нас будет дочка, но тебе сейчас не обязательно об этом думать. О чем ты мечтаешь? Что ты чувствуешь в своем состоянии?
— Я могу думать и чувствовать как обычно, только как бы со стороны, как будто мои ощущения и мысли — мыльные пузыри.
— Понимаю, ты мне сейчас нравишься очень: такой бесформенный, как ртуть. — Дорис Викторовна снова улыбнулась.
— Соседка сказала мне, что Тиферет означает любовь…
— Да, она слишком умна, твоя соседка. Мы ей еще займемся. Ну иди же ко мне…
Дорис Викторовна медленно встала и расстегнула молнию сзади, позволив платью мягко соскользнуть на пол. В ее выражении лица не просматривалось ни тени смущения. Гладкая, удивительно ровная матовая кожа слегка отсвечивала, отражая неровный свет свечей и камина. Лисьи глаза ее засветились хищным желтым светом в полумраке зала. Женщина опустилась назад в кресло в свободной, вызывающей позе, гордо выпрямила спину и еще раз взглянула на него с выражением дикого животного, застигнутого врасплох в лесу. Некоторое время они молча пожирали друг друга глазами, жадно накапливая энергию.
Поставив пустой бокал на столик, Турхельшнауб подошел к Дорис Викторовне, наклонился и приблизил лицо к ее рту. Ему показалось, что у женщины нет губ, лишь что-то влажное и прохладное, похожее на воду из ручья коснулось лица, шеи. В позвоночнике дернулся забытый, умерший от бездействия нерв, и мощный электрический разряд заставил сердце сжаться и пропустить два или три удара. Сознание, оставаясь в удивительной, не испытанной никогда в жизни ясности, с высоты птичьего полета фиксировало происходящее с точностью судебного эксперта. И все же Турхельшнаубу удалось по-настоящему изумиться в тот вечер: аллея Пролетарского Входа привела его не в кожаный мешочек, принадлежащий старшему следователю, а в прохладную струящуюся глубину древней темной реки, вынырнуть из которой оказалось нереальным.
Левофлоксацин внутривенно
Мутный февральский рассвет поднимался над Москвой, а бесшумный «Ягуар» с «лыжником» в голубой куртке за рулем мчал умиротворенного до полного отупения героя-любовника назад домой. Водитель обернулся и протянул бутылку коньяку — дорогого, выдержанного, терпкого и крепкого напитка.
— Дорис Викторовна велела вам передать, чтобы вы не замерзли без нее, — улыбнулся «лыжник». — Так и сказала! Любит она пошутить. Она добавила, что вас любит немножко и приказала поцеловать вас в ушко от нее. Эх, шуточки! Меня, кстати, Майкл зовут, я к вам прикреплен как оператор наружного сопровождения на время операции. Но вы не обольщайтесь, это ненадолго. Либо вас ликвидируют, либо меня открепят — что раньше случится. На крайняк, вас закроют лет на десять. Вы не волнуйтесь, я тоже шучу.
Турхельшнауб равнодушно кивнул и, выдернув мягкую маленькую пробку из пузатой черной бутыли, глотнул из горлышка. Мелкая дрожь сотрясала его тело. Воспоминания о прошедшей ночи проплывали, как жирные дельфины, на поверхности ума. Дорис, Дорис, Дорис — всюду она, со своей роскошной грудью с неровными, невероятно большими коричневыми сосками, с холодными влажными, как ручей, губами и горячей, обжигающей кожей.
Вот и Ленинский проспект, квартира, полная скрытой опасности, по словам Дорис. Но в данный момент никакой тревоги не ощущалось. Возможно, следователь-провидец на этот раз ошиблась. Турхельшнауб по привычке сходил в душ, переоделся в домашнее, сварил кофе, покормил котов. Усталости он не чувствовал, видимо организм задействовал скрытые резервы. Он встал на весы: так и есть, за последние сутки испарились три килограмма. Соорудив привычный завтрак, он включил телевизор.
На экране неожиданно появился бывший руководитель НИИ КОРЯГА. Сникший и небритый, опустившийся буквально за одну ночь, потерявший лоск и уверенность в себе, несчастный Аркадий Аркадьевич Мочеструйкин произносил жалобную речь, намереваясь, как казалось, апеллировать к состраданию со стороны зрителей.
— Поговорим о культуре, — настаивал профессор, как будто именно после ареста понял необычайную важность этого вопроса. — Культура — есть, конечно, совокупность мельчайших достижений человеческой, так сказать, деятельности, — выдавил из себя профессор со слезами на глазах, вздыхая и морщась.
— Неправильно принимать возню мышей за культуру, — продолжил он. — Пока многое из того, что делает человек, некультурно и не может претендовать на то, чтобы войти в нашу культуру. Культура — это совокупность правил, которые общество считает удачными, правильными, истинными, культурными. — Его заело на одной точке, и он никак не мог продвинуться дальше.
— Если интеллигенцию кидают в камеры к уголовникам, разве это культурно? — наконец перешел он к сути. — Я с ними поздоровался вежливо, а они молчат и смотрят неодобрительно. Я ведь старше и в чем-то даже умнее их. А они бац мне по лицу кулаком… грубо так, с размаху. Оказывается, я неправильно представился по их понятиям. Они сказали мне: «Эй, первоход, и не разевай хавло». Вот вам и вся культура, — горько вздыхал профессор.
На прощание он просил рассмотреть вопрос о снисхождении к его годам и званию.
— Вину я свою полностью признаю, — добавил он. — Но клянусь вам, что к исчезновению денежных средств я непричастен. Они сами испарились как-то. Бес попутал. Исчезли со счета без следа… а я заслуженный человек. Я полет Гагарина видел! Племянница дома одна плачет, она мне почти как дочь, только нежная и ласковая. Мы ночами напролет стихи Беллы Ахмадулиной читаем и плачем вместе. — На этом месте Мочеструйкин окончательно разрыдался.
Дослушать профессора не удалось: завибрировал мобильник и пополз, как черепашка, к краю стола. Веня выключил телевизор и принял звонок. Звонил Светозар Бздяк, начальник по инвестициям, тот самый, что обманом выбил визу по сделке на шестнадцать миллиардов.
— Здорово, болезный, где пропадаешь?
— Да вот, лечусь от гриппа коньячком, — ответил Турхельшнауб.
— Правильно. В баньку сходил?
— Сходил. — Веня улыбнулся при воспоминании о бане.
— Слушай, я чего звоню… «Тобику» нашему, похоже, кабздец намечается. Комиссии, перекомиссии, проверки. А я схематозу одну замутить хочу, понимаешь? Если вкратце…
— Стой, — перебил Турхельшнауб, — от меня-то тебе чего надо? Я теперь ученый, забесплатно рыбки по льду не прыгают.
— Ну, так бы и говорил, ты только подпиши заявку на кредитный, а я тебе нарисую, где скажешь, хороший процент со схемы. Слово. Ты же меня сколько лет знаешь. Разве я тебя кидал? — Голос на той стороне трубки сделался возмущенным.
— Кидал, Светозарчик, кидал, родной. Ты меня десять лет как кидаешь непрерывно. Вот ты сначала нарисуй, а я подпишу. Реквизиты я тебе по СМС скину. Найди уж способ, а за подписью пришлешь своих клоунов в аэропорт, я валю из страны, — удивляясь собственной наглости, выпалил Веня — видимо, коньяк в крови накопился.
— Правильно! Все сделаю, как ты сказал, — неожиданно согласился Бздяк. — Куда хоть валишь-то?
— В Юго-Восточную Азию.
— Молодец, давай, сигнализируй, как и что. На связи!
Как только закончился разговор, в дверь настойчиво позвонили. Пришлось захлопнуть ноутбук и открыть дверь. На пороге стояли привычные мадам-соседки. Турхельшнауб аж присвистнул от удовольствия. Ему показалось забавным в третий раз послушать историю несуществующего потопа.
— Что, опять вас заливаю, да? — саркастически начал он.
— Нет, — испуганно промямлили соседки, — извините нас, мы не за этим пришли.
— А зачем?
— Вы запах газа не чувствуете? — Соседки, похоже, были реально напуганы.
— Какой газ? У нас же дом с электроплитами, — произнес он и машинально принюхался.
Газом не пахло.
— Спуститесь к нам, пожалуйста, понюхайте, — умоляла пышная Виолетта трубным басом.
— Спуститесь, милый наш Вениамин! — пищала в унисон Деменция Карловна.
Ничего не оставалось, как сойти на этаж ниже, в знакомую квартиру соседок, и убедиться, что газом там тоже не пахло. Ну, совсем не пахло, от слова «ничуть».
— А я встретил свою Тиферет, — неожиданно для себя поделился Веня.
— Что вы говорите, надо же! — изумилась Деменция Карловна. — Если мы не отправимся в вечность из-за взрыва газа, то прошу вас, Вениамин, заходите к нам почаще, мы скучаем без вас, — выдала неожиданное признание старушка.
— Боюсь, мне пора, с вашего разрешения я вас покину, мне еще в дорогу собираться, — засмущался Веня.
— Вы уезжаете? — поинтересовалась Деменция Карловна.
— Да, я отправляюсь путешествовать, образовался отпуск, можно сказать.
— Желаем вам счастливого пути! Не забывайте нас, Вениамин, заходите чайку попить в любое время, — произнесла Виолетта.
Короткий разговор принес умиротворение. Соседки, казавшиеся исчадием ада еще вчера, приобрели неожиданно некую духовную ценность в его глазах. «Как сложно и неоднозначно поворачивается сюжет жизни», — подумал Турхельшнауб и решил поторопиться со сборами. Первым делом была отправлена трагическая СМС Сергееву и Белгруевичу:
«Бросайте дела, обстоятельства не в нашу пользу. Расклад при встрече. Пакуйте шмотье. В три часа встречаемся в „Холодном сердце“».
Он горько улыбнулся и подумал, что, учитывая последние неприятности, друзья должны отнестись к сообщению серьезно. Оставалось пристроить котиков, собрать необходимые вещи, выпить коньяку и сходить в парикмахерскую. Отправляться в путешествие без модельной стрижки и должного снаряжения Турхельшнауб считал варварством.
Моцарта и Сальери пристроить оказалось проще пареной репы. Зная о пристрастии тестя к котам, Турхельшнауб решил отправить бедных животных на комфортабельную дачу в Пережогино. Явиться лично было бы нахальством, а потому он позаимствовал офисного курьера. Путешествие было поименовано в журнале выездов загадочной фразой: «Доставка документации». Он дал щедрые чаевые и попросил курьера разжалобить тестя, чтобы тот принял посылку.
Собравшись, Турхельшнауб запер квартиру, спустился на первый этаж и зашел в соседний подъезд, где располагалась уютная частная парикмахерская. Пока мастер первого класса, победительница международного конкурса пыталась изобразить из кудрей клиента нечто сексуальное, не слишком длинное и строгое, сам клиент смотрел в окно на улицу, где шныряли в серой грязи озабоченные городской суетой прохожие. Медитативное занятие не оставило бы в Турхельшнаубе абсолютно никаких воспоминаний, если бы не одно крайне настораживающее обстоятельство.
Среди бегущих по тротуару людей на секунду, так быстро, что оставались обоснованные сомнения в реальности увиденного, промелькнул высокий господин в черном длиннополом пальто, широкой цилиндрической шапке и синих бахилах на ботинках. Господин тащил за собой двухколесную каталку с установленным на ней красным газовым баллоном на пятьдесят литров. Пустячок, но волосы умного Турхельшнауба встали дыбом. Последнее обстоятельство несколько облегчило задачу мастера первого класса, и стрижка закончилась на пять минут быстрее регламентного времени.
Выбравшись из парикмахерской, он отхлебнул коньячку и двинулся к метро. В кармане завибрировал телефон. Звонила неугомонная Янина Сцапис:
— Турхельшнауб, слышала, ты собираешься свалить из Москвы. Учти, проверка продолжает работать, лучше будет, если ты запасешься официальным больничным. Есть к кому обратиться? Кстати, насчет тебя пришел сигнал: велели пока тебя не трогать, придержать коней. Сама слышала, как звонили.
— Интересно. Впрочем, я догадываюсь, откуда ноги растут. А больничный будет, у меня знакомая в медицинском учится. Спасибо, — поблагодарил Турхельшнауб.
— Давай, загорай, халявщик.
Он проехал две станции метро и зашел в трехэтажный корпус одной из московских больниц, где пристроилась на полставки медсестрой его дальняя родственница. Веня затруднился бы точно определить степень ее родства, наверняка что-то троюродное. Родственницу звали Евгения. Со слов жены, поддерживающей с ней контакт, было известно, что судьба у девушки не сложилась. Провинциалка-отличница, она окончила школу в Архангельске, готовилась в актрисы, посещала курсы имени Бертольда Брехта. Собиралась поступать в театральное, ночами не спала, роли зубрила. «Медею» Еврипида назубок выучила для демонстрации на экзамене. Приехала в Москву, и жизнь закипела: мимо театрального пролетела со свистом, но Еврипид частично пригодился — пошла стриптизершей в ночной клуб «Медея». Бессонные ночи, пьяные клиенты, оскорбления и синяки под глазами. Зарплаты едва хватало на аренду квартиры в дымной Капотне, да и то вскладчину с подругами. Все же она поступила в медицинский на вечернее.
Ранние морщинки уже требовали гиалурона и ботокса, а ее мечта — олигарх на алом «Майбахе» на горизонте не появился. Хотелось зацепиться в Москве получше, не возвращаться же в Архангельскую область: там, кроме нового мусороперерабатывающего завода, ничего нет. Либо осваивай забытую профессию — оператор ТБО, либо выуживай московского жениха. Евгения предпочла второе и выскочила замуж за приличного с виду парня: отслужил в армии, поигрывал в интернете в танчики и, кроме пива, в рот ничего не брал. Квартирку они купили в кредит, и Евгения продолжала учиться на медицинском, подрабатывая медсестрой в больнице.
Евгения сильно изменилась с момента последней встречи, а виделись они пару лет назад на свадьбе одного из общих кузенов. Из миловидной, но заурядной студентки медвуза, с вьющимися светлыми волосами, глуповатым детским, немного кукольным лицом она превратилась в существо экстравагантное, привлекающее внимание. Стриженная наголо, нарочито худая, с мужским типом фигуры, почти без груди, с широкими костлявыми бедрами и заостренными скулами, она лишь благодаря медицинскому халату и розовым колготкам выглядела женственно. Синие глаза смотрели проницательно и жестко, но в то же время мечтательно и игриво.
— Привет, Венечка, каким ветром тебя задуло в больничку, ушки простудил? — спросила Евгения.
— Привет, Женечка, понимаешь, нужна твоя помощь. На работе у нас проверки и вообще дела идут мрачновато… От сумы, так сказать, до тюрьмы один шаг, и полшага мной пройдены. Вот и понадобился больничный срочно, сегодняшним числом, а лучше вчерашним. Можешь устроить?
— Запросто, только забежим к завотделением, напишем тебе что-нибудь. Может, менингит? Ну, хочешь, простатит устрою? Или инфаркт яичек?
— У меня постоянный звон в ушах, как рождественские колокольчики. Вечно пропускаю все самое интересное.
— Это серные пробки… Ладно, напишем тебе вирусную пневмонию. Как у Капы дела? Давно мы не пересекались, — интересовалась Евгения.
— Понимаешь, мы разошлись три дня назад, она уехала в Пережогино, к отцу.
— Да что ты говоришь! И что случилось? Не вынесла твоих капризов? Значит, ты теперь живой холостой мужик? Небось, уже нашел кого-то за выходные при твоих доходах? — Глаза Евгении лихорадочно заблестели.
— Ну, не преувеличивай, Женечка. Ну да, я нервный, ей тяжело со мной. Я скучал, а сейчас… ну, не то чтобы нашел, но сложился безвыходный вариант, компромисс, можно сказать. Но, так или иначе, мне надо срочно уехать из города, — вывалил честный Турхельшнауб.
— И где этот твой компромисс? С тобой едет?
— Нет, так складывается, мы по разные стороны баррикад, но не без симпатии друг к другу. В общем, я хочу уехать с друзьями в Юго-Восточную Азию. Куда, не знаю пока, мы решим сегодня и сразу же улетим, обстоятельства сложные.
— Что, припекло в банке? Неужели все так серьезно?
— Ну, ты же знаешь, сейчас полоса черная, аресты. — Он тяжело вздохнул.
— Знаю, наслышана. Слушай, возьми меня с собой, а? — совершенно неожиданно попросила Евгения.
— Как с собой? У тебя же муж… — опешил Турхельшнауб.
— Что муж? Я считала, что я тебе нравлюсь. Ты тогда, два года назад, косился на меня левым глазом. А с мужем мы разошлись… Грустная история, но без мужиков свободнее себя ощущаешь. — Евгения подмигнула, но улыбка исчезла с ее лица.
— Ну что ты такое говоришь, Женечка? Мы же родственники, и потом, ты еще молода, в дочери годишься… наверное, если тебя усыновить. Впрочем, я не знаю, сколько тебе лет.
— Не расстраивайся, хорошо, что родственники, вот и поедем как родственники. Так и быть, забуду, как ты косился тогда. И куда Капа смотрела? Добрая она у тебя. Будем считать, ты по пьяни клеился. Давай так: скажем, что я твоя сестра? — Евгения хрипло засмеялась, но стало заметно, что ей невесело.
— У тебя тоже что-то случилось? — с сочувствием в голосе спросил Турхельшнауб.
— Да, случилось! Кинул он меня, мой муж. Кинул! В себя прийти не могу. Тварь! Тяжело мне. С деньгами кинул, с квартирой кинул, с ребенком кинул. То есть выкидыш случился. Вот постриглась как не пойми кто, не знаю, куда деть себя, а с тобой мне легче будет, ты интеллигентный, понимающий, теплый. Только с деньгами у меня плохо. Оставил он меня ни с чем. Понимаешь?
— Хорошо, хорошо, ты не волнуйся, не расстраивайся. Но учти, вылетаем срочно, такое условие. — Турхельшнауб нахмурился и принялся обдумывать детали.
— Спасибо, Венечка, ты друг! А больничный я сооружу сейчас. Только забегу к завотделением, заодно и себе отпуск оформлю. В нашей больничке формализмом не злоупотребляют. — Евгения обрадовалась.
— Ладно, давай так: я сейчас еду в ресторан встречаться с друзьями. Мы решим вопросы, что и как. Ты заканчивай работу, поезжай домой, собирайся. Насчет денег не трясись, деньги будут. Встретимся прямо в аэропорту вечером, я кину эсэмэску. Только ты… — Он не договорил и сам запутался в том, что хотел сказать.
Не избалованный женским вниманием с самого детства, стеснительный и замкнутый, Турхельшнауб не привык к резким поворотам отношений. Невольно закралась мысль, что Евгения по-своему привлекательна, хотя с неожиданной стороны. Но эта чертова родственная связь, разность в возрасте. Пришлось откинуть порочные мысли до поры.
— Хорошо, я у подруги сейчас живу, я приеду, только ты не кидай меня. Если не можешь взять, лучше скажи сейчас, — попросила Евгения.
— Полный порядок, не переживай. — Он кисло улыбнулся и вспомнил о Дорис Викторовне и ее возможном приезде. Вариант прибытия Дорис показался ему далеким и неправдоподобным.
Евгения поскакала к заведующему. Больничный коридор был совсем пустым. «Что это за отделение? Инфекционное, кажется», подумал Турхельшнауб. Он заскучал в ожидании, поставил сумку на скамейку и начал медленно прогуливался взад-вперед. Заглянул от нечего делать в процедурный кабинет — ни души. На столиках блестели аккуратно разложенные инструменты: шприцы разных размеров, щипцы, скальпели, пинцеты, тампоны, поддоны. В углу стоял белый шкаф со стеклянной дверцей, переполненный бинтами, пузырьками и пачками с лекарствами. У стены, перед миниатюрной раковиной, примостилась смотровая койка, а рядом капельница на роликовой подставке и тумбочка со стопкой сложенных чистых простыней. В другом углу, у самого окна, находился еще один шкаф, побольше, предназначенный, наверное, для одежды. Глупое любопытство подтолкнуло Турхельшнауба подойти к нему и потянуть на себя ручку дверцы.
Произошедшее дальше показалось ему сном, причем сном мерзопакостным, похмельным и нервозным. В платяном шкафу, среди медицинских халатов, скрывался осточертевший уже за последнее время волосатый гражданин в длиннополом пальто, в цилиндрической меховой шапке. Гражданин улыбался кривой злорадной улыбкой, а в руках держал револьвер с изящным тонким дулом. Турхельшнауб опешил и застыл в столбняке. Дуло смотрело ему прямо в живот, и при мысли о возможном выстреле мышцы сводило спазмом. Он опустил глаза и успел рассмотреть синие бахилы на ботинках гражданина, точно такие же, как на нем самом: их выдавали посетителям при входе в больницу.
Волосатый кретин в пальто, в свою очередь, не шевелился и молча рассматривал Турхельшнауба. Немая сцена продолжалась, наверное, минуту. Затем длиннополый субъект повел дулом пистолета в сторону, как бы намекая, что просит дать ему возможность выбраться наружу. В глазах бородача читалась явная угроза, он приложил палец к губам. На Турхельшнауба накатила волна животного страха, сменившаяся неведомым ему ранее буйством. Он с силой захлопнул дверцу и надавил на нее как можно сильнее, используя собственный вес. Рука бородача оказалась зажатой, и дуло револьвера теперь смотрело в сторону и вниз. Турхельшнауб оглянулся на мгновение и потянулся свободной рукой к столику. Пальцы его нащупали лоток с инструментом, в руку попался скальпель. Он, не размышляя, принялся втыкать его в запястье своего врага. Видимо он задел вену, красным ручейком хлынула кровь. Бородач завизжал тонким голосом и выронил оружие.
Турхельшнауб тотчас же пнул револьвер ногой, и тот откатился к входной двери, затем он резко отступил назад и распахнул дверцу шкафа. Проклятый масон, давивший энергично на дверь изнутри, вывалился и по инерции налетел на столик с инструментами, сбил его с роликовых ножек. Медицинские причиндалы со звоном рассыпались по полу. Вениамин, оказавшийся теперь позади противника, толкнул его в спину обеими руками, сжатыми в кулаки, как делал не раз в детстве, играя во дворе в жестокие, но веселые игры. Резкость удара помогла достичь результата сверх всякого ожидания: голова длиннополого мотнулась назад, зубы клацнули, меховая шапка свалилась на пол, затем сам длиннополый, споткнувшись об опрокинутый столик, не успев выставить руки, глухо брякнулся лбом о стену и рухнул без сознания на пол.
Затравленно оглянувшись по сторонам, не в силах опомниться от страха, Турхельшнауб впал в двигательную истерику, начал творить безобразные вещи, смысл которых он плохо осознавал. Первым делом он схватил лежащего длиннополого за воротник пальто и потащил к койке. Тело оказалось неожиданно легким, как у подростка или женщины, что позволило взвалить ненавистного субъекта на койку. Турхельшнаубу захотелось непременно спрятать тело. Как бы скрывая следы преступления, он, развернув одну за одной, уложил все до единой простыни из стопки на тумбочке поверх бессознательного бородача, укутав того с головой.
На полу, среди разбросанных предметов валялись иглы. Турхельшнауб вспомнил о капельнице. Морщась от отвращения, он высвободил кровоточащее запястье из-под простыней, воткнул неумелой дрожащей рукой иглу наискось, целясь в вену. Добившись желаемого, он кое-как подсоединил трубочку к игле и принялся соображать, что бы такое влить из лекарств. Вскоре в дыру, неровно прорезанную в пакете скальпелем, полилось содержимое пузырьков, разбросанных по полу. Турхельшнауб лихорадочно вскрывал зубами крышки, не успевая прочесть надписи — буквы двоились в газах. Он вливал все без разбора. Почему-то казалось, что вот-вот попадется снотворное, но оно не попадалось. Он метался, как в бреду, от шкафа к капельнице и обратно, наконец догадался сделать укол и неумело, зарядив одноразовый шприц вонючей желтой жидкостью из очередного пузырька, всадил иглу поглубже в руку и надавил что есть сил на рукоять шприца, кажется забыв предварительно выпустить воздух.
Осознав бессмысленность и идиотизм проделанной работы, ощутив, как нервный шок понемногу отпускает его, Турхельшнауб остановился, осторожно выглянул в коридор — никого. Он тщательно помыл руки в раковине, сел на пол и попытался сообразить, что делать дальше. Сердце бешено колотилось. Мысли не выстраивались. Он одновременно дико боялся, что убил «пациента» и что тот придет в себя и набросится на него. Наконец пришло мужественное решение посмотреть на нападавшего, и Вениамин дрожащими руками стянул простыни с головы своей жертвы.
Еврей дышал шумно, прерывисто, с неприятной хрипотцой. Очевидно, он выжил, однако лицо его сделалось красноватым и заметно опухло. Особенно устрашали уши и нос, окрасившиеся в малиновый оттенок. Турхельшнауб, немного разбиравшийся в медицине, подумал, что у «пациента» аллергия. Он начал вспоминать забытые сведения об анафилактическом шоке. По телу пошли мурашки, от переживаемого ужаса по лицу заструился липкий холодный пот. Турхельшнауб вздрогнул всем телом, услышав скрип двери кабинета, обернулся и с облегчением увидел Евгению с больничным листом в руках.
— Что ты делаешь? Кто это лежит?! — Евгения застыла с подозрением в глазах, рассмотрев сцену.
Кабинет выглядел ужасающе: беспорядок, разбитые стекла, неумело поставленная капельница и странный бородатый субъект, валявшийся на койке в полной отключке под грудой окровавленных простыней.
— Он первый напал на меня! — оправдывался Турхельшнауб. — Эта сволочь пряталась в шкафу. Я не знаю, как он здесь оказался, но он один из них!
— Из кого «из них»?
— Из секты масонов, преследующей меня и моих друзей. Они связаны со шпионажем, кажется.
— Сколько дней ты пьешь? Отвечай честно, — спросила строго Евгения.
— Второй день всего, дело не в алкоголе, поверь! Это не белая горячка. Они точно нас преследуют, существует заговор! — бормотал Турхельшнауб.
— Почему он без сознания? — спросила Евгения, внимательней присмотревшись к «больному».
— Я вырубил его, лбом о стену саданул, у меня не было выбора. Он, гад, оружием угрожал. — Вениамин показал пальцем на револьвер, валявшийся на полу.
— Что ты ему вливаешь сейчас и зачем? — Голос Евгении смягчился: увидев револьвер, девушка прониклась доверием.
— Я пытался его усыпить, но не нашел снотворное. Вливал все подряд из того шкафа. Потом укол сделал из желтого пузырька. — Он протянул Евгении пустой пузырек.
— Дебил! Ты вколол ему сильнейший антибиотик — левофлоксацин! Лошадиную дозу!
— закричала Евгения.
— Ну что ж, теперь этот козел не рискует подцепить заразу. — В критические моменты Турхельшнауба тянуло на юмор. — Только он какой-то слишком красный, скуксился, бедолага, уж не анафилактический шок ли?
— Тоже мне, доктор нашелся! — Евгения рассматривала другие пустые пузырьки. — Боже ты мой, ты вливал ему в капельницу все подряд! Тут другие антибиотики, витамины, средство от предстательной железы, от сердца, против грибков, от эндометриоза, слабительное тоже. Ну ты дебил! А вот и антигистамин. Ну, ты обо всем позаботился. Дозы ужасные! Сейчас я сниму капельницу, пока не влилось слишком много.
Евгения аккуратно вынула иглу капельницы, стерла кровь, перевязала запястье «больному». Она вколола еще раз, отдельно, антигистамин маленьким шприцем. Длиннополый задышал спокойнее, потом очнулся, открыл глаза и вскочил с койки. Как безумный, без шапки, несчастный еврей бросился из процедурной в коридор. Турхельшнауб высунулся из двери и проводил его взглядом. Затем, подойдя к окну, они с Евгенией увидели своего шального «пациента» на улице, во дворе больницы. Адская смесь стыда, страха, отвращения и ненависти буквально раздирала мозг Турхельшнауба на части.
Как раз в это время во дворе появилась группа врачей, шагавших к подъезду. Еврей, шатавшийся как пьяный, направился к врачам и вступил с ними в объяснения. Дожидаться развязки не хотелось. Чувствуя себя разоблаченным преступником и одновременно загнанным в угол зверем, Турхельшнауб вышел в коридор и увидел свою сумку на скамейке у двери. В сумке оставался спасительный коньяк. Он жадно хлебнул, потом хлебнул еще. Горячая волна побежала по телу, и нервное напряжение пошло на спад. Одна из частей сознания как бы выпрыгнула в этот момент из вихря бешено метавшихся мыслей и, повиснув отдельно от них, произнесла: «А ведь только от тебя зависит твое спокойствие, дружок». Турхельшнауб ухватился, как за канат, за эту часть сознания и всей имеющейся силой воли потянулся в сторону спокойствия.
Через пять минут он пришел в себя. Евгения предложила им обоим по-тихому смыться из больницы, не дожидаясь последствий. Он согласился. Перед уходом Турхельшнауб снова посмотрел в окно: ни хасида, ни группы врачей во дворе не наблюдалось. Быстрыми шагами пересекая двор, Евгения и Турхельшнауб добежали до ворот и, попрощавшись до вечера, направились в разные стороны.
Поздно пить боржоми
Пригревшись на заднем сиденье такси класса «комфорт», Турхельшнауб посасывал из горлышка коньяк и обдумывал сложившееся положение. Воспоминания о нелепом эпизоде в больнице лучше было до поры до времени выбросить из головы, отложить переживания по этому поводу и ничего никому не рассказывать.
Ресторан «Холодное сердце» был переполнен. Отстояв небольшую очередь в гардеробе, Турхельшнауб нашел друзей. Сергеев и Белгруевич примостились за столиком у окна. Сергеев веселился, но казался немного напуганным. Белгруевич представлял собой раскисшее создание, похожее на старый гриб-подосиновик. Оба друга пили водку, закусывали «вокзальными» пирожками, воспроизведёнными точь-в-точь по рецепту советского общепита. Белгруевич слюнявил традиционную дамскую рюмочку. Сергеев прихлебывал водку как компот из стакана.
Турхельшнауб подсел к столу, бросил кофр на широкий подоконник, выставил на стол наполовину пустую бутылку коньяку, с которой так и не расставался весь день. Приносить с собой спиртное не разрешалось правилами, но никто из персонала не возразил.
— Как дела? — поинтересовался Турхельшнауб.
— Кошмарно, просто ужасно, — жаловался Белгруевич. — От меня ушла Марина, точнее, я от нее ушел… технически. Она теперь живет в моей квартире с мужем.
— Как такое может быть? Откуда муж взялся?
— Сегодня днем мы вместе поехали покупать посуду в новую квартиру, которую я обещал подарить Марине. Купили фарфоровый сервиз на двенадцать персон, но Марне он категорически не понравился. Закатила истерику, коробка с сервизом полетела с моста в Яузу. Я на коленях умолял ее простить меня, и Марина согласилась, но я должен был загладить вину… Короче мы договорись, что я подарю ей не двухкомнатную квартиру, как обещал, а трехкомнатную. Она заранее присмотрела неплохой вариант в центре, и мы поехали оформлять. Но у меня не хватило денег на счете, а мгновенный ипотечный кредит ваш «Тобик» не одобрил. Формалисты несчастные! Марина расплакалась, и пришлось в срочном порядке переписать на нее собственную квартиру. Прямо на месте, у риелторов, и подписали договор дарения. Я маме не успел сообщить, она ведь на даче в основном живет. Марина обрадовалась и поехала забрать вещи со съемной квартиры. Я ее ждал. Смотрю, а она приезжает не одна. Оказывается, Маринин бывший муж нагрянул из Сочи. Они формально еще не развелись. Парню тоже жить негде. Неудобно вышло. Марине стало стыдно, что вот, мол, неприличная ситуация: новый любовник и бывший муж рядом, в одной квартире. Как-то нехорошо. Она деликатно попросила меня уехать месяца на два, чтобы завершить свои отношения с мужем.
— Ну ты даешь!!! — захлебнулся Веня от несправедливости. — Олежик, ты что-нибудь понимаешь?
— А что тут понимать? — ответил Сергеев. — Попал наш Гриша в «кожаный мешочек» без тренировки. Чувствуется рука Вашингтона. Распустили наших баб потребительской психологией дальше некуда. Только брать и ничего не отдавать взамен — вот их девиз. — Сергеев выпил рюмку залпом.
— Стой, Олежик, но ведь Гриша квартиру потерял!
— Ничего, Веня, квартира — дело наживное. — Гриша горько улыбнулся. — Квартиру я ей обещал ей подарить в нашу первую ночь, после Марининого оргазма, а для меня такая клятва нерушима.
— У меня нет слов! — Турхельшнауб огорчился. — Но как же твое отравление?
— Обошлось, уровень ядов в крови оказался ниже, чем я думал, но в селезенке нашли отклонения. Пока мне надо поддерживать диету: ровно семь миллилитров водки каждые полчаса.
— Хоть в чем-то благополучно! А у тебя что, Олежик?
— Я домой не пошел вечером. Смотрю, дежурят чмыри в синих бахилах у подъезда, прячутся на детской площадке, за качелями. Я переночевал у одной знакомой, вдул ей быстренько — и сюда. Приколитесь, с акциями «ЖМУРа» я их классно кинул: та желтая папочка, что евреи забрали, была не настоящая. Я специально заготовил дубликат на случай похищения. Взял на работе обычную папку, наклеил эмблему банка. Распечатал копии сертификатов на покупку акций и положил туда. На самом деле реестр владения электронный, эти козлы не поняли. Кстати, ты ошибался насчет «ЖМУРа», у него дыры в балансе обнаружились на триллионы, и Гена Блюй утопился в ванной в Испании. Я чудом успел слить акции, — веселился Сергеев.
— Молодец! Но, друзья, должен сообщить вам жуткую новость. Узнал я из достоверных рук… Короче, ребята, нам капец, если мы не мотанем срочно из города. Мы все трое в списках на арест. — Турхельшнауб перешел на шепот.
— Я так и знал! — сказал Сергеев. — Я чувствовал. Опять америкосы… Впрочем, это уже не америкосы. Надо рвать когти. Надо валить!
— Надо валить, — вторил уныло Гриша, — второго, точнее, третьего отравления моя поджелудочная железа не перенесет. Мне обеспечен катар желудка.
— Бежим! — произнес грозно Турхельшнауб и положил руку на стол ладонью вниз.
— Улепетываем! — повторил Сергеев и положил сверху свою руку.
— Сматываемся! — простонал Белгруевич и повторил жест друзей. — Но куда мы рванем?
— Мне настоятельно посоветовали Юго-Восточную Азию, не в наших интересах пренебрегать такими, идущими от самой груди советами, — произнес Турхельшнауб. — Тем более я получил сегодня наглядное доказательство угрозы, но о нем до поры умолчу…
— Поддерживаю, — сказал Сергеев. — Я, кстати, присмотрелся утром к рынку недвижимости и нашел неплохой вариант. Мне же надо было инвестировать средства. Изучил цены и обнаружил, что в Таиланде квартиры продают по цене мотобайков, я набираю денег сразу на целый многоквартирный дом. Всем места хватит, еще и сдавать будем.
— Только не Паттайя, там крысятник, — сморщился Турхельшнауб, знавший об увлечении Сергеева этим городом.
— Только не Паттайя, — эхом простонал Белгруевич, — это дизентерийное фу!
— Поздно пить боржоми, если куплен самогонный аппарат! — веселился Сергеев.
— Что ты имеешь в виду?
— Мой риелтор уже совершил сделку час назад. Я владелец роскошного кондоминиума на самом берегу, с бассейном на крыше. Район Пратамнак, тихое место, вокруг пальмы. Ура!
— Олежик, ты валенок. Ну ладно, значит, судьба. — Турхельшнауб обдумывал последствия, но параллельно уже заказывал графин водки и салат.
— Когда мы полетим? — спросил Белгруевич.
— Сейчас, дурилка картонная! Надо брать билеты срочно, на вечер!
— Что, и чайку не попьем? — обиделся Белгруевич. — А как же вещи? Теперь и домой-то нельзя.
— Поедим, а вещи купишь какие надо в аэропорту, домой вам обоим точно нельзя,
— сказал Турхельшнауб и крикнул в сторону официантки: — Девушка! Еще водки, пожалуйста! И краковской колбасы шматок.
— Так я заказываю билеты? Мне обещали бизнес-класс бесплатно в любое время за мою инвестицию! — радовался, как мальчик, Сергеев.
— Четыре билета, Олежик. С нами летит моя сестра. Ей позарез нужно.
— Что за сестра? Симпатичная? — поинтересовался Сергеев.
— Притормози, Олежик. Эта сестра — она не полностью сестра… Ну что вы ржете, как кони? Она мне как брат… Ну, то есть я хотел сказать, что… Ну, сбили с мысли. Скорее, как дочь, но в другом смысле. Короче, сами увидите.
— За это надо выпить! Сестра как брат, но при этом как дочь — звучит круто, но лучше, чем «Брат два». Главное, что она тебе не мать, остальное поправимо, — веселился Сергеев.
Друзья засмеялись, в такие минуты к ним возвращалась молодость. Вскоре официантки принесли заказ. Веселье разгоралось, пили много. Белгруевич сократил время между аптекарскими рюмками до пяти минут. Сергеев заказывал билеты: самолет вылетал ночью из Шереметьево. Турхельшнауб обменивался почти что любовными СМС с Евгенией. Евгения благодарила, называла его братиком и посылала смайлики. Позже Турхельшнауб отписался Светозару Бздяку и вскоре уже проверял состояние офшорного счета — полный ажур. Денег оказалось гораздо больше, чем он ожидал. Видимо, Бздяк решил под шумок слить половину работающих активов несчастного «Тобика». Можно было не сомневаться, что и Янина Сцапис в доле. За окном давно стемнело. С учетом пробок, традиционных двух запасных часов до регистрации и времени на встречу с курьерами Бздяка, требовалось брать такси на семь часов вечера. Спешить, казалось, было некуда, но и рассиживаться не стоило.
При посадке в такси произошел курьез. Таксист-таджик, плохо говорящий по-русски, отказывался ехать в аэропорт Шереметьево. Дескать, нет такого аэропорта в Москве. Друзья умоляли, грозили — все без толку. Белгруевич полез проверять навигатор таксиста. Действительно, Шереметьево на карте отсутствовало. Хмель ударил всем троим в голову, и друзья не сразу припомнили, что аэропорты Москвы недавно повально переименовали. Никто не знал новое название. Сергеев опрашивал прохожих. Две девицы подозрительного вида, в искусственных шубах, лохматые и с голыми ногами, прокричали: «Аэропорт имени Пушкина, деревня!» Наконец поехали. Такси сразу же попало в мертвую пробку. За час с трудом проползли несколько километров. Решили не искушать судьбу и приказали таксисту протискиваться к Белорусскому вокзалу, чтобы пересесть на «Аэроэкспресс». Впрочем, и туда добирались слишком долго. Пока пробежали по серой чавкающей грязи среди толпы зачуханных, похожих на крупных мышей приезжих из провинции, пока дождались поезда и сели, времени оказалось в обрез.
В аэропорту имени Пушкина на стене сверкало гигантское мозаичное панно с портретом Маяковского, выполненное в стиле супрематизма. Под панно, в кафе, прохаживалась Евгения, нервничая всерьез из-за их опоздания. Неподалеку, у газетного ларька, ожидал хмурый курьер с папками документов на подпись. Евгения переоделась, и ее новый облик смутил друзей. Девушка надела легкий серый костюм с укороченными брюками, суживающимися к низу ноги, коротким жакетом и белой блузкой. Стрижка наголо, умело наложенная косметика, свободная манера держаться, — все это производило ошеломляющее впечатление. Всем троим подвыпившим беглецам на секунду показалось, что они познакомились с супермоделью, сошедшей с подиума. Евгения улыбалась огромным ртом с тонкими, едва подведенными губами, обнажая идеально ровные зубы, смаковала произведенный на мужчин эффект. Своим поведением она до боли напоминала не модель, а самую обычную женщину.
Подписание документов заняло много времени: пьяный, но осторожный от природы Турхельшнауб изучил каждую букву. Половина бумаг была на английском. Пока он работал, Сергеев и Белгруевич допивали остатки коньяка и знакомились с Евгенией. Судя по дружному оживлению, девушка ребятам понравилась. Наконец с делами покончили. Посадку уже истошно объявляли в динамиках. Поднялись с мест. Евгения взяла Турхельшнауба под руку и сказала:
— Веди меня, братик, я не привыкла летать. И следи, чтобы никто девочку не обидел. — При этих словах «сестренка» демонстративно поцеловала спутника в щеку.
Компания пулей прошла проверку паспортов и расселась в бизнес-зале. Полет обещал быть веселым: в салоне разносили элитное спиртное.
Друзья не могли видеть, как на многочисленных телевизорах аэропорта трансляция прервалась экстренным выпуском новостей. В Москве, в одном из домов на Ленинском проспекте, в эти часы прогремел взрыв бытового газа. Пострадала квартира многоэтажного дома. О жертвах не сообщалось, как минимум пять человек пропали без вести. В городе сработал оперативный план «Гюрза», разработанный на случай перехвата потенциальных преступников. Выезды из города тщательно проверялись, дороги к вокзалам и аэропортам застыли в многокилометровых пробках. По версии следствия, взрыв произошел от неаккуратного использования баллона с газом. Баллон по странной случайности оказался в квартире одинокой пенсионерки и ее дочери. Журналисты особенно подчеркивали, что пострадавший дом был оборудован электроплитами. Сообщали, что районная прокуратура взяла случай под пристальный контроль.
Продолжение http://proza.ru/2020/01/10/176