Душевная у меня просьба: Если кто по-жизни шибко серьёзный; в нашем несмешном бытие ничего смешного не видит-лучше дальше не читайте. Не надо.
В 70-м году, где-то в марте, откуда-то оттуда, откуда она всегда приходит, в наши края опять пришла она. Распутная весна. Распутная, потому что пришла и устроила как всегда весеннюю распутицу. Зимние месяцы летели медленно и натужно так, что казалось их не три, а пять, но к марту всё таки пролетели. Прилетели грачи: скандально, но дружно.
Лежалый снег в жарких объятьях распутницы - весны растаял и слился с ней в половодьи. Половодье было бурным: ручьи сливались с ручьями, лужи с лужами; щепка лезла на щепку, соломинка на соломинку, льдинка на льдинку. Земля лежала, обнажившись от снега; лес стоял голый. На дорогах ожила грязь; пешеходный народ вылез из валенок и влез в сапоги.
На первых лесных проталинах, прогретых солнцем, повылазили подснежники. Весеннее солнце своими аэро-ионами возбудило в атмосфере Сибири целые аэрогенные зоны; флюиды любви вступили в реакцию. Реакция не заставила себя ждать: природа пробудилась к размножению, цветению и зеленению.
В загустевшей за зиму крови мужиков, поднимал свой уровень гормон - тестостерон. Он активировал в них, задремавший за зиму, их древний инстинкт: "пахать". На повестку дня встал "полевой вопрос": в полях, набухшая весенней влагой, лежала и ждала семян зябь.
Суровый сельский народ сдержанно радовался теплу. Несдержанно радовался теплу выживший за зиму домашний скот. Молодая часть сельского народа потянулась инстинктивно к прекрасному. Захотелось музыки, песен, танцев, стихов. В нашем, почти потухшем за зиму, очаге культуры - Доме культуры, оживала художественная самодеятельность.
Собирался хор жизненно активных сельских женщин, в основном второй молодости и склонных к полноте. Баянист, освежая парами алкоголя задубевший дерматин мехов баяна, извлекал из него, охрипшие после зимней спячки звуки. Подбирались актуальные песни, по вечерам после кино начинались в ДК репетиции.
Мужчины в хоре были только идейно обязанные: парторг, профорг и предсельсовета. Из необязанных я был только один среди преобладающего числа необязанных женщин-хористок; но это меня мало смущало. Любовь к песне, рано пробудившаяся во мне, пересиливало смущение.
Смущались, способные петь только на пьяных свадьбах похабные частушки, способные сельские мужчины. А в хоре они смущались. Откуда это взялось, но на деревне считалось "дурью" мужику петь в хоре. Вот в партию по настоянию парторга они ещё вступали; правда рта там не раскрывали. А в хор по настоянию парторга, хотя бы просто рот открывать - ни за что.
Обязательным номером самодеятельности всегда были торжественные стихи. Хор своей постоянной актуальностью и стихи своей постоянной торжественностью нагоняли скуку; народу неосознанно хотелось театральных страстей.
Какой-нибудь пьесы, где блистали бы в необычной для них роли, знакомые Мишки и Люськи; и чтобы происходящее на сцене было из другого мира - более интересного. Утомило уже монотонное застойное бытие наше, где всё развлечение либо чья-то свадьба, либо похороны. Ну ещё если пожар.
Вдохновителем и организатором самодеятельного театра был наш зав. клубом, Михал Петрович Светилко. Он же был главным режиссёром и главным актёром. Жена его была в том же клубе билетёршей, но в театре играть отказывалась. Не желала давать мужу над собой командовать.
Однажды, ещё до моего появления в художественной самодеятельности, ставили они пьесу. И замахнулись на нетленное - военное. С оружием. И, можно сказать, не промахнулись. Как и положено по логике жанра, оружие там выстрелило. Правда не в третьем акте, а уже в первом, поскольку пьеса была одноактной. Актёры-любители изо всех сил добивались натуральности, и Михал Петрович, в которого выстрелили, упал тоже очень натурально. Публике это понравилось.
Оказалось, что и ружьё выстрелило натурально: настоящим патроном. И попало Михал Петровичу натурально в живот. Его увезли в районную больницу и прооперировали. К счастью ружьё и патрон были мелкокалиберным и всё обошлось. Только Михал Петрович после этого стал худым (не в смысле дырявым, а в смысле тощим), но водку мог пить без ограничений.
Этот трагический случай нисколько не охладил ему его актёрский пыл и он, с кучкой таких же одержимых, продолжал играть. И уже без риска для жизни поддерживал жизнь самодеятельного театра. Поскольку пьесы подбирал теперь уже без оружия. Это было время всеобщего неподдельного энтузиазма; желания творить.
В тот год он решил замахнуться на классику, на Антон Павловича Чехова. Есть у Антона Павловича пьеса, как специально для маленького сельского театра написанная. Называется "Злоумышленник". Очень злободневная тема там обыгрывается: вредительство на железной дороге в царское время.
Что такое железная дорога мы знали не понаслышке; она круглые сутки гремела своими составами, свистела локомотивами, громко разговаривала динамиками в тридцати километрах севернее; в нашем районном центре и одновременно станции Исилькуль на Западно - Сибирской железной дороге. И было удобным средством для сообщения с большими городами страны, вплоть до Москвы. Правда, и доставляло досадное неудобство; поскольку приходилось много времени изнывать на переездах в ожидании прохода очередного состава.
Но никто никаких вредительств на дороге не производил, разве что переходили в неположенных местах. Но в царское время, как описывает в своей пьесе Антон Павлович Чехов, этим грешили некоторые мужики. Мужики в деревне, что у самой железной дороги; они вязали себе рыбацкие сети, а вместо грузил использовали железные гайки. Гайки эти они практично скручивали с рельсов. Со спокойной душой, поскольку их там было много.
И в той пьесе всего два персонажа: Следователь и Мужик. Мужик, злоумышленник, которого поймали за скручиванием гаек и, который искренне не понимает, за что его судить. Он ведь не все гайки скручивал; и вообще, он не один такой. Следователя взял себе Михал Петрович, а вот мужика подходящего: чтобы в возрасте, чтобы "деревня деревней" - не находилось.
Нет, ну таких мужиков в деревне можно было в каждой избе без следователя найти; но далеки были они от театра. Всё на что хватало смелости: устроить пьяный театр в общественной бане. Хотели попробовать киномеханика или кочегара из клубской котельной, но те употребляли алкоголь без системы и посему были ненадёжны.
За поисками наблюдал клубский художник-оформитель Боря Божок. Божок, это не побочная ветвь божественных отпрысков; это такая, вполне хохлятская фамилия. Самоучка со способностями, он писал афиши к фильмам и всякие там агитплакаты и транспаранты по заданию парторга. К советским праздникам, а ещё больше к нашему советскому быту. Чтоб он праздником казался.
Писал белой краской по красной материи. Красной материи в стране было завались; из неё делали флаги и обшивали гробы из дешёвой древесины. А белую краску Боря тоже делал дёшево: смешивал зубной порошок с бумажным клеем. Зубы у него были от природы белые и он не тратил на них порошок. Под его лёгкой рукой и перегаром помирились наконец красные и белые.
Эти транспаранты на видных местах мозолили людям глаза своей агитацией и, как сегодняшняя реклама, назойливо сверлили мозг своей пропагандой. Но должны были разъяснять высокий смысл творящегося в стране строительства недоразвитого коммунизма.
"Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме" например. Из этого обещания мне было понятно, что поколение и коммунизм не встретятся, поскольку живут в разных временах. Поколение в нынешнем, а коммунизм в будущем. Может неправильно понял.
Народ тоже не особенно понимал. Он улавливал красный цвет материи, белые буквы на ней, но из тихого протеста смысла не улавливал. Народ знал житейскую мудрость: "От того, что сто раз скажешь "сахар" - слаще во рту не станет". Так и жили: народ делал вид, что верит; партия делала вид, что так и будет.
У Бори был свой закуток в клубе за сценой, где он разбавлял растворителем свои краски, разгонял водкой свою трезвость, творил и откуда и наблюдал за нашими стараниями. И Михал Петрович стал его уговаривать просто попробоваться. Тот поломался немного, но искушение было велико и он сподобился. И ему и перевоплощаться не надо было: Чехов как с него мужика писал.
Михал Петрович вцепился в него как клещ и уговорил его играть. Они репетировали, а мы из хора помирали со смеху, настолько натурален был Борин " мужик". Его хохлятский говор, где "х" вместо "г", вот это "чёво" вместо "чего" и сам он: косолапый и сутулый, - всё было точно в "десятку".
На майские праздники народ уже рефлекторно потянулся на звуки громко играющей музыки к "очагу культуры" в ДК. Впереди маячил весенне-полевой сезон, который потом плавно переходил в заготовку сена, которая плавно переходила в уборочную страду.
Про выходные тогда на всё лето и осень - забудь. Есть поговорка, ещё из старых добрых времён: "летом - день год кормит". В наше, ещё более доброе время, день этот постепенно превратился в полярный.
Ну, так вот, страждущий народ собрался; набился не раздеваясь потно в зале ДК; тяжёлый занавес наконец раздвинулся и представление началось. Первым пошёл хор с тремя песнями, потом шли стихи, потом была постановка от коллектива школьников. Публика с пониманием слушала, смотрела; старательно хлопала. "Злоумышленник" шёл в конце, когда публика была уже распарена и утомлена; и уже готова была расходиться. Вообщем, готова была к театру.
Борис, пока ожидал своего первого выхода, своего дебюта, изволновался страшно. И уже отказывался играть. Замучил Михал Петровича своим нытьём. Тот успокаивал его изо-всех сил, но силы заканчивались, а Борин страх и нытьё нет.
Тогда он прибёг к известному средству, всех известных от этого, актёров - алкоголю. В ещё не начатой пьесе появилась начатая бутылка "Померанцевой" и Боря принял для храбрости. Одну порцию, ещё одну, ещё...Ныть перестал. Михал Петрович допил остатки и они пошли на сцену.
Михал Петрович (следователь) уселся за стол; перед ним протокол допроса - сценарий пьесы. Перед столом Боря Божок (злоумышленник); косолапый и босиком, в безразмерных штанах с гузном до колен. Сутулый, в безразмерной же рубахе; волосатая грудь наружу и на ней крестик. Стоит переминается ногами и чешет под рубахой, как блохастая собака.
Уже от одного этого наша непритязательная публика начала ржать и свистеть. На свист повалили в зал даже непоклонники самодеятельности, что гоняли в нетрезвости биллиардные шары в фойе и курящие в нетрезвости на крыльце перед клубом.
Интерес зашкаливал; напряжение возрастало от задних рядов к передним и передалось на сцену. Боря почувствовал это через свои штаны и рубаху и стал чесаться ещё сильней. Публика затаила дыхание в ожидании глагола.
Но Боря то ли не выучил текст, то ли забыл его под действием смеси алкоголя с волнением, и он заладил, как тот Скворец из любимого народом мультфильма "Простоквашино":"Чёво", да "Чёво".
Михал Петрович уж ему и подсказывать стал, но в зале было шумно: всё время кто-то ржал, кто-то кричал; и Боря "чёвокал" уже от того, что не расслышал. Измучились они оба, а действие не двигалось; и публика каталась со смеху уже глядя на то, как они облажались.
Боря помаленьку протрезвел и почувствовал всю глубину позора. И почувствовав, он сказал: " Я по нужде", и ушёл со сцены. "Следователь" подождал ещё немного, и когда понял, что "Злоумышленник" сбежал, дал знак закрывать занавес.
Таких аплодисментов и свиста наш ДК ещё не слышал. А Боря, снявши мужицкие портки в одних трусах, стоял в своём закутке за сценой под афишей "Гамлета", и в его глазах читался заострённый до предела вопрос: "Жить или не жить?".
Михал Петрович подошёл, всё понял и не стал заострять драму до критического, а послал за "Померанцевой". После первой бутылки вопрос уже не стоял. А после второй - не стояли уже сами актёры.
Но неудачное выступление требовало обоюдного осмысления. И обсуждения. Осмысление у них плохо поддавалось словам. Нить осмысленного разговора у них то и дело рвалась, но поднатужившись они склеивали её снова. Опьянённый Михал Петрович чересчур оптимистично строил планы на совместное творчество.
Боря не хотел никакого совместного творчества, но и обидеть главного режиссёра не хотел. И нехотя соглашался. И от раздвоения страдал. Потом, протрезвевши, он уже ничего кроме позора не помнил и играть отказывался наотрез.
Так и прозябал в своём закутке, утопляя водкой, едва родившегося в себе актёра. И во время репетиций сидел там тихо и не высовывался. Жалел наверно. Но в деревне его игра понравилась и ему ещё долго припоминали его дебют.
В тот затянувшийся допоздна день, я некоторым образом был соучастником опустошения "Померанцевой" и вследствиии этого свидетелем драматических страстей за кулисами. Когда казалось, что страсти уже наконец улягутся, они разгорались с новой силой, причём всё с самого начала.
Это сильно меня утомило; я сказал, что мне надо отойти за угол, и отошёл. Вышел на крыльцо клуба, высокое и широкое ступенями, зашёл за угол, привлекательный кустами и деревьями;...и накрыла меня своей тёмной материей наша деревенская вселенная.
Во вселенной было поздно. Тёплый, но хмурый майский вечер загнал всех разгулявшихся жителей в дома и ему на смену пришла мечтательная ночь. Лишь ленивый собачий брёх изредка нарушал оцепенение темноты и идиллию момента. На столбе у клуба горел стоваттной лампочкой электрический фонарь, и вырезал на земле в густоте тьмы круг света.
В кругу света сидел и деловито-беспечно чесал за ушами - заяц!? Многим сегодня на практике известно, что по-пьяне иногда является "белочка", но чтоб заяц - это уже перебор. Сюрреализм.
Не веря глазам своим, я подошёл в темноте тихо поближе, и понял, что это - кролик. В самом деле: что делать зайцу посреди деревни у клуба, в такое позднее время? Когда кино уже давно закончилось. И театр тоже.
Да это был определённо кролик: он вёл себя как типичный кролик. Он не убегал, а озабоченно чесал задними лапами за ушами, видимо боролся с перхотью. Я, движимый инстинктом "взять,что плохо лежит", сделал загребущее движение.
Кролик, движимый полузатухшим инстинктом сохранения своей шкуры, сделал движение "бежать"; но натолкнулся на стену темноты и вернулся в круг света. Круг замкнулся. Определённо кролик из местных, удалившийся от хозяйских владений, по одному ему непонятной причине.
Вот что нас людей роднит иногда с животными? Да жажда воли. Вот хочется иногда бросить свою клетку и бежать к собакам в ночь. Сесть на краю под луной и пропАсть; и мазохистски наслаждаться мыслью, что кто-то сейчас страдает и рыдает тебя потерявши; понявши, что не ценили, не замечали, не берегли.
Немного мудрёно, но зато своё, выстраданое. Но вернёмся к зайцам. Вообщем, по всем имеющимся в это тёмное время признакам, кролик был временно ничей. Сознание этого факта заставило действовать меня решительней и я поймал его за длинные холодные уши.
И радостный быстренько двинул с ним к родительским владениям, чтобы там определить его в "статус" собственности. Кролик постоянно дрыгал лапами и идти, держа его за уши, было ужасно неловко. К тому же у меня было глупое опасение, что уши от кролика оторвутся и я останусь с ушами.
Кругом было темно и пустынно и поэтому неоткуда было ждать толкового совета, как правильно нести краденных кроликов. И я поступил с ним как бы уже со своей собственностью - бережно.
Расстегнул куртку и засунул его себе за пазуху; он ещё при этом подрыгался, но быстро успокоился, согрелся и затих. Должно быть тоже мало тепла видел в своей лопоухой жизни.
И пока мы с ним шли тёмной улицей, я всё соображал, что же мне делать с этим, неожиданно свалившимся, счастьем. Мяса кроличьего я не хотел; шапку кроличью - да, хотел, но мяса - точно нет. Я и сегодня его не хочу.
В какой-то момент мне стало стыдно и я уже был готов его отпустить. Но вспомнил, что наши бомжующие деревенские собаки не склонны постится, и уж точно захотят диетического кроличьего мяса; и неминуемо испортят шапку. От этих собак что угодно можно ожидать.
Однажды в одну из поздних осеней, несколько одичавших за лето домашних уток и гусей, ночью не пошли к себе домой; остались ночевать на озере сразу за селом. Может предчувствовали занесённый топор над головой. А не почувствовали, что поздней осенью ночью в Сибири может быть мороз.
А хозяева поленились, не кинулись лезть за птицей в хододную воду. Ночью, ожидаемо для Сибири, но неожиданно для хозяев, врезал хороший мороз. И эти утки вмёрзли в лёд вместе с гусями. Утром пришли бомжующие собаки пораньше ленивых хозяев и отгрызли птицам их безмозглые головы.
Моя будущая жена, когда ей ещё не была, а была молодой специалисткой, жила вместе с другой, опять же молодой специалисткой, в комнате при школе-интернате. Как молодые специалистки, они должны были терпеть отсутствие городского комфорта и пройти через испытания трудностями.
А трудности уже наступили. В сельмаге из еды стояли на полках в основном банки с зелёными помидорами и лежала покрытая солевой коростой дохлая килька. У девушек был выбор: кормиться в двухзвёздочной сельской столовой или готовить самим в однозвёздочном интернате. И как-то прикупили они у сердобольного населения пару килограммов экологического свинского мяса; и заготовили они себе пельменей впрок.
А была как назло зима, и от этого пришла им в сознание гениальная по простоте идея: заморозить пельмени в снегу под окном. Холодильником они ещё не обзавелись, а руководство не озаботилось. Так девушки и сделали. Закопали - чтобы никто не видел - в тёмное время зимы нашей деревни и следы замели. Успели пельмени замёрзнуть, или нет, теперь уж не узнать.
Потому что они без остатка исчезли. Остались на снегу только собачьи следы. Нашли собаки и сожрали, не посмотрели, что сырые. Потом эти собаки неблагодарные приходили под окно ещё несколько раз, как к своему холодильнику. Короче: мясо и собаки - вещи несовместимые.
Я отогнал стыд, и на ходу стал соображать; и вспомнил о чердаке на нашем сарае. Там на полу опилки, а в углах остатки сена от зимних запасов. И там уже жили сизые голуби моего брата и серые мыши, объект охоты нашей кошки. Вполне подходящее место, за неимением лучшего, для начинающего новую жизнь кролика.
Туда с облегчением я и запер находку подальше от собак и посторонних глаз. На другой день пришлось мучительно чистить свою одежду от липучей кроличьей шерсти. Вроде кролик и не дикий, а линял и значит на шапку временно не годился. Я переключился на другие дела, а тут и призыв в армию подоспел и я забыл совсем про ушастого.
Вспомнил о нём в поезде по дороге во Владивосток, где началась моя флотская служба. Срочно написал с дороги брату, уже не надеясь, что кролик живой. Ответ получил уже в части; оказалось: кролик живее всех живых и уже с приплодом; потому что притащил я домой беременную крольчиху.
Через два года я приехал домой в отпуск и увидел во дворе целую колонию кроликов строго режима. И с удивлением наблюдал как мой 15-летний брат лихо таскал кроликов за уши, и со знанием дела их спаривал, кастрировал, резал - вообщем разводил.
А когда я уже отслужил и вернулся, то от кроликов во дворе не было и следа. Только пустые клетки во дворе да распятые шкурки валялись в чулане. Надоело брату с ними возиться; да и мясо кроликов у нас никто есть не хотел. Шапками кроличьими он, правда, всю семью обеспечил.