Как-то всё казалось, что родители будут жить вечно. Да никто и не думал о их смерти. Мать ушла годом раньше как-то неожиданно летом в июле. На похоронах народу было много. Она проработала всю жизнь учителем. Сначала в Мамонтовском, потом шесть лет в Завьяловском, пять лет в Романовском и последние годы снова в Мамонтовском районах. Народ, кто пешком, кто на машинах, собрались проводить её в последний путь. Дорога от дома до старого кладбища была усыпана живыми цветами. Отец сильно переживал. Скупые мужские слёзы текли по небритым щекам. После похорон матери он как-то замкнулся, ушёл в себя. В декабре вдруг выяснилось, что у него онкология четвёртой стадии. Ему уже шёл восемьдесят второй год. В апреле отца не стало. Похоронили рядом с матерью.
И вот, спустя пару месяцев, решили с братьями навести порядок в гараже. Гараж был завален разным барахлом, новыми и старыми запчастями на все виды техники, которая когда-либо стояла в этом гараже, всяким инвентарём и другими интересными и не совсем, вещами, которые копились, и переезжали вместе с нами всю жизнь. Что-то висело на рейках и верёвках под потолком, что-то лежало на полках, что-то прямо на полу. В углу стояли какие-то палки, обрезки труб и уголков, пару лодочных моторов, большой металлический шкаф, закрытый на проволоку вместо замка и так далее. На улице возле гаража стояли, лежали и валялись целые и разобранные клетки, кормушки, поилки и ещё много всякой всячины необходимой для разведения и выращивания всякого зверья. Отец с матерью, когда были помоложе, а точнее лет за пять до, и когда пошли на пенсию, занялись песцами, нутриями, кроликами и прочей живностью. Это при том, что всю жизнь у нас, как у всех сельских жителей, была корова, поросята, куры, и конечно собаки, и кошки. На наши попытки навести порядок, родители однозначно отвечали: «Мы здесь хозяева. Сами разберёмся».
Двоюродный брат Валентин подогнал прицеп. Поставили его задним бортом к воротам гаража и потихоньку, с перекурами, приступили. Сначала решили отбирать явный мусор и сразу грузить в прицеп. Нормальные вещи, которые можно было бы ещё использовать, решили пока откладывать в сторону. Первым делом решили освободить большой металлический шкаф, чтобы его можно было передвинуть в какой-нибудь угол и сложить в него все запчасти и прочую металлическую мелочь. Раскрутив проволоку и открыв дверь, мы увидели на полках карбюратор от какого-то мотоцикла, подшипники разных размеров, коньки снегурки, приспособления для зарядки патронов и много всякого интересного барахла. Каждая вещь напоминала о каком-то периоде прожитого, пробуждала воспоминания.
Валентин, рассматривая карбюратор, сообщил, что он от мотоцикла ИЖ-49. Я взял карбюратор и протёр его сухой тряпкой. Он оказался абсолютно новым. Сколько себя помню, до того как мне исполнилось семь лет мы жили в Завьялово. Однажды летом, мне было лет пять, отец подъехал на новеньком мотоцикле. Мотоциклы тогда были редкость и ребятня, да и взрослые, друзья, соседи с любопытством разглядывали нашего красавца. Тёмно синего цвета, с двумя большими чёрными из мягкой резины, сиденьями, хромированной выхлопной трубой и другими рычажками, ободками, он был пределом мечтаний многих односельчан. Отец любил нас с друзьями покатать, когда выдавалось свободное время. Он выкатывал мотоцикл из сарая, давал нам возможность его протирать от пыли. Сам в это время сидел на крыльце, покуривая папироску, улыбался чему-то своему. Потом ставил ногу на техстартер, резко опускал ногой рычаг, и мотоцикл начинал урчать, вздрагивая от работы двигателя. Отец, как многие мотоциклисты, перегазовывал, садился на сиденье. На заднее, садился кто-нибудь постарше. Я, и кто-нибудь ещё на бак, и отец потихоньку катал нас по райпотребсоюзовскому двору. Эмоции зашкаливали. Особенно мне нравилось слушать его урчание и нюхать хромированную крышку бака, которая пахла бензином. Потом мотоцикл куда-то исчез. Как потом выяснилось, отец отдал его своему брату Нефёду в Борково.
На нижней полке ящика лежали друг на друге подшипники разного размера. Особо среди них выделялись четыре. Они были сантиметров двадцать в наружном диаметре, сантиметров пять толщиной. Это были не простые подшипники. От нас до озера было минут пять ходьбы. Как-то раз, перебегая центральную улицу, мы с пацанами увидели как двое ребят тащили на верёвке доску, на которой сидел третий пацан и рулил ногами. К доске была прибита палка на которой крутились два подшипника, а впереди ещё одна палка, которая с помощью ног поворачивалась в нужном направлении и на ней тоже были подшипники. Благодаря отцу, у нас через пару дней появились четыре больших подшипника, и мы с пацанами, в нашем райпотребсоюзовском дворе смастерили из ящиков из-под водки автомобиль с кузовом и кабиной. Один садился в кабину, другой в кузов, а двое пацанов за верёвку тащили по двору. Счастливей нас тогда никого не было.
На верхней полке ящика лежали коньки «Снегурки» с закрученными носами.
К середине ноября снег на улицах укатывался конными санями так, что па-цаны, у кого были коньки, гоняли на них в обгонки. Самодельными клюшками вбрасывали в забор замёрзший конский навоз. У меня тоже появились коньки. Назывались они снегурками и были приспособлены под сапоги. Отец снял с них всё лишнее, привязал бечёвки из сыромятной кожи. Показал мне как коньки прикручивать к валенкам, и на следующий день я влился в коллектив конёчников. Гоняли по всему селу, и загнать нас домой было очень сложно. Особым шиком было догнать, зацепиться крючком из проволоки за конные сани, и как можно дольше прокатиться незамеченным, а потом вовремя смыться и подальше удрать. Если зазевался, то можно было получить кнутом по спине.
Так перебирая потихоньку содержимое металлического ящика и выкладывая всё на полку, я наткнулся на пачку старых пластинок и пару коробочек с иглами для патефона. Открыл одну коробочку. Иголки были новые. Лежали завёрнутые в пергамент. Хоть сейчас вставляй в патефон и играй. Закрыв коробочку приступил к просмотру пластинок. Здесь были песни и Блантера, и Исаковского, и других композиторов. Старинные русские вальсы, танго, Полонез Агинского и много другой музыки, которую я помнил наизусть. Вспомнил, как однажды, гоняя с пацанами на коньках, я вылетел в переулок, из которого выезжал мотоцикл с коляской. Зимой обычно на мотоциклах никто не ездил, а здесь, наверное, была какая-то необходимость. Очнулся я дома в кровати под тёплым ватным одеялом. Врач что-то рассказывал маме. Я пошевелился, вроде всё нормально. Попытался встать. В глазах потемнело. Голова закружилась. Врач сказала, что чрез пару дней пройдёт, что полежать придётся пару месяцев. Никакой улицы. И собрав свой саквояж, ушёл. Поскольку родителям нужно было работать, а меня нескем было оставить, отец принёс с работы кучу пластинок и новенький патефон. Утром, когда все уходили на работу, а младшего брата уводили в детский сад, начиналось моё время. Я открывал патефон, крутил рукоятку, ставил пластинку, убирал тормоз, и дом наполнялся музыкой. Так и пролетело незаметно пара месяцев. Когда я вышел на улицу, на дворе уже была весна. С крыш свисали мокрые сосульки. Снег на завалинке стаял. На заборе и соседних кустах, греясь на солнышке, о чём-то своём чирикали воробьи. Пару воробьёв, сидя в золе, чистили свои перышки.
Последнее, что я достал из ящика, это была фанерная коробка из посылочного ящика. В ней хранились пыжерубки, мерки для пороха и дроби, аптекарские весы, латунные гильзы разных калибров, старые пыжи, баночки с порохом и дробью, дроболейка. Когда мне исполнилось двенадцать лет, началось укрупнение районов. Летом того же года мы переехали жить в Мамонтово. Отец купил курковую двустволку шестнадцатого калибра. Научился сам заряжать патроны, а потом научил и меня. Как-то осенью он взял меня на перелёт. Это было такое место между заповедником и бором. В народе называлось «Курская дуга». Рано утром утки, гуси поднимались и летели через это место на кормёжку на поля, а вечером, в сумерках, возвращались обратно. Пока отец с мужиками пробовали кем-то привезённый самогон, я настрелял из его ружья штук шесть чирков. Когда с утками подошёл к мотоциклу уже стемнело. Мужики собирались расходиться. Один из них, взял у меня уток: - Сам набил? – Да, ответил я. Он посмотрел на отца, на остальных мужиков, пожал мне по взрослому руку. Мужики разъехались. Через неделю, вечером, отец занёс в дом перевязанный верёвкой мешок. – На. Тебе мужики передали. В мешке лежала берданка тридцать второго калибра, латунные гильзы около сотни, самодельные мерки, прогонное кольцо и другие приспособления. Радости моей не было конца. Уже через пару дней с полными карманами патронов, я сидел наравне с другими мужиками на перелёте и стрелял в пролетающие табунки. А зимой с нетерпением ждал каждое воскресенье. Рано утром, часов в пять, укладывал в карманы патроны, за пазуху завёрнутый в газету хлеб, сало и луковицу. В нагрудный карман телогрейки коробку спичек. Верёвкой перевязывал телогрейку и вешал на неё самодельный котелок из консервной банки из под повидла. Вставал на лыжи, и через озеро Горькое уходил в сторону второй бригады. Ходу было километров шесть. Бригада располагалась в живописном месте между берёзовыми колками. Пока шёл, становилось светло. Иногда везло. Добывал зайчишку или косача. Вечером по темну возвращался домой. Телогрейка на спине стояла колом. Сбрасывал лыжи, одежду и на кровать. Ноги на спинку. А потом, сидя за столом наворачивая горячие пельмени с крепким чаем, рассказывал отцу о своих похождениях.
Так незаметно ящик опустел. Мы вчетвером еле перенесли его в угол. Вы-ровняли деревянными клиньями. Сложили обратно то, что по нашему разумению должно в будущем пригодиться, остальное закинули в прицеп. Доложив шкаф нужными вещами, закрыли и закрутили на проволоку.
На верху под потолком, заткнутые под стропила, лежали старые и новые лыжи, лыжные палки, тяпки, лопаты, литовки, грабли и разный инструмент для походов, сада и огорода.
Среди лыж были одни особенные. Помню в ноябре выпал снег. Отец принёс с работы армейские лыжи, подогнал крепление к моим валенкам. Я, шестилетний пацан, попытался протащить эти доски по снегу. Помогла мама. Она показала мне как нужно двигаться. Помогла пройти десятка два метров, подталкивая в спину. У меня начало получаться. Уже через пару дней на этих лыжах по очереди каталась вся ребятня нашего двора.
В углу стояли старые с уключинами, вёсла. Лодки уже давно не было. Какой-то весной её раздавил трактор во время чистки проезда к озеру от снега. Отец оставил вёсла на «А вдруг пригодятся». Рядом стояли два лодочных мотора «Ветерок-8» и Москва-10. Как-то после армии, летом, решил покатать друзей. Закрепил на транце мотор, подсоединил бензобак. Второй взял на всякий случай. За пару часов выжгли первый бак. Переключились на второй. Дёрнул техстартер. Мотор завёлся с полуоборота. Добавил газу, и, лодка как-то резко рванула с места. Очень быстро вышла на глиссер и вдруг мотор резко заглох. По простому его заклинило. Во втором баке бензин оказался без масла. Домой гребли на вёслах. Всё лето искали игольчатые подшипники. На открытие осенней охоты сделали из жести что-то подобие вкладышей и поехали на Пискуниху. Отец с мужиками уехали на мотоциклах, а я на моторе. Охота, как сейчас помню, была удачная. Утром часам к девяти поднялся ветер со стороны перешейка. Волна около полуметра. Утка ушла в камыш. Решили ехать домой. Я взял в лодку палатку, котелок, ружьё, и пошёл на моторе к перешейку. Не доходя до берега метров пятьдесят, мотор вдруг дёрнулся и заглох. Догрёб до берега на вёслах. Расстелил палатку, снял мотор, разобрал. Картина была из серии «Приплыли». Импровизированные вкладыши из жести практически превратились в жёванную бумагу. Ловить было нечего. Собрал мотор, чтобы запчастями не растерять, протащил лодку через пролив в Большое Островное. Волна была уже покрупнее. Погрёб на волну. Часам к десяти вечера догрёб до рыбзаводского причала. На причале на пустой бочке сидел, курил отец. Вокруг была куча окурков. Видно было, что сильно волновался. Увидел меня, обрадовался. Лодку вытащили на берег и поехали домой. Ветер, какбуд-то ждал этого момента. Начал стихать. После этого случая дня три не мог сидеть. Болела спина, попа.
На стене висели ремки старых сетей. Пару мешков с сетями лежали на вер-стаке. Перебрав сети, выбросил в прицеп за ненадобностью. Заглянул в мешки. В одном лежали более или менее пригодные для рыбалки сети. Среди них была гальянка. Вспомнил свой четырнадцатый день рождения. Вечером, за день до дня рождения, ветер отогнал лёд от берега метров на сто. Я надел отцовские болотники, взял гольянку, топор, пару металлических штырей и пошёл на берег Горького. Зашёл насколько позволили сапоги. Забил штыри в промёрзшее дно, натянул сеть и пошёл домой спать. Утром, часов в пять встал и пошёл на берег. Штырей в воде не было. Сердце ёкнуло: «Неужели украли?». На всякий случай зашёл в воду и споткнулся обо что-то. Это была сеть забитая рыбой. Штыри, привязанные к сети, были тут же. Волоком вытащил сеть на берег. Пришлось идти домой за коромыслом и большими вёдрами. Рыбы получилось три с половиной ведра. Мать нажарила большой эмалированный таз, сварила уху. Вечером в печи спекла рыбный пирог. Остальную рыбу раздали друзьям, соседям.
В другом мешке лежал бредешёк метров семь-восемь длинной, и старенькая, ещё в рабочем состоянии ряжёвка. Бредешёк выручал нас много раз. Когда приезжали гости, или мы с пацанами собирались сварить уху, доставали бредешёк, привязывали к концам бреднёвые палки и шли на ближайшее озеро. Рыбы, я скажу тогда в наших озёрах, было много. Одних гольянов и карасей по три-четыре вида, линь, окунь. Иногда попадались караси, лини более трёх килограмм. Пару заходов бредешком и можно было накормить рыбой приличную компанию. Ряжёвка, так называют в народе ряжёвую сеть, устроена таким образом, что если в водоёме есть рыба, то она, независимо от размера, будет поймана. Между верхним и нижнем поводками, на которых закреплены в определённом порядке поплавки и грузила, свободно насажена сеть с мелкой или средней ячеёй. Из более крупной ячеи насажена параллельно другая сеть, которая называется ряжем. В ячейках ряжа из полотна сети с более мелкой ячеёй образуются мешки. Попадая в такой мешок, рыба уже выбраться не может. Как-то летом, после седьмого класса, мы с одноклассником Михаилом взяли у отца ряжёвку и поехали ботать в Лютаевку. Сам принцип ботания заключается в том, что сеть бросается прямо в длину и на конце заворачивается петлёй. Если посмотреть сверху, то похоже на вопросительный знак. На длинном шесте из жести сантиметров семьдесят в длину делается воронка. Это называется боталом. Рыбак резким движением погружает ботало воронкой вниз до самого дна. Получается хрюкающий звук. Рыба пугается и старается уйти куда подальше, попадая и запутываясь в ряжёвке. День был жарким. Поверхность озера была ровной как стекло. Только шум крыльев стрекоз в камышах нарушал тишину. Казалось всё замерло в ожидании чего-то. Проботав пару затяг и не поймав ни одной рыбки, решили прекратить это безрезультатное занятие. Выплыли на большую воду. На том берегу на плотиках кто-то мыл посуду. Слева, на нашем берегу, прямо по кромке, стояли несколько домиков типа шалашей с двухскатными крышами крытые шифером. В этих домиках когда-то держали колхозных свиней. В дальнем левом углу над бором нависла свинцовая туча, которая двигалась в нашем направлении. Перед тучей по воде шёл небольшой бурун из пены. Мы, как-то не сговариваясь, выкинули сеть поперёк озера, и быстро в берег. Едва успели заскочить в ближайший домик, как сразу сверкнула молния. Грянул гром. И началось. Ливень с градом шёл сплошной стеной в стороны дамбы. Минут через двадцать всё прекратилось. Выглянуло солнце. Умытая дождём природа ожила по новому. Запели вдруг сразу птицы. Кукушка в бору подала свой голос. Вдруг совсем рядом забарабанил дятел. Мы с Михаилом вышли из домика. Лодка стояла по щиколотку наполненная водой. С теневой стороны дотаивали мелкие градинки. Поплавков сети на поверхности озера не было видно. Вычерпав воду, оттолкнулись от берега и поплыли искать сеть. В том месте, где её ставили, наткнулись веслом на что-то. Михаил разделся и нырнул. Из воды показалась рука с поводком от сети, а потом и сам Михаил. Когда он залез в лодку, начали тянуть сеть. Было что-то не понятное. Сеть была полностью забита разной рыбой. С большим трудом вытащили сеть в лодку и поплыли к берегу, а точнее к плотику моей родной тётушки Прасковьи. Сеть конечно из лодки мы с Михаилом вытащить не смогли. Михаил остался выбирать рыбу, а я поехал на велосипеде за отцом.
Так незаметно перебрали весь гараж. То, что могло ещё как-то послужить, разложили, развешали. Остальное вынесли в прицеп. Осталось последнее место под верстаком. Вернее под длинным, на всю длину гаража, стеллажом. Там лежала старая матрассовка, набитая какими-то тряпками. Втроём вытащили её в центр гаража. Содержимое вытряхнули на пол. Какие-то старые подушки, одеяла, перина. Внутри этого хлама лежали два крупных свёртка в пергаментной бумаге, перевязанные шпагатом. Хлам выкинули в прицеп. Свёртки положили на стеллаж, развязали шпагат, развернули. Там лежали совершенно новые книги в красных переплётах, тиснённые золотом. Это было собрание сочинений Иосифа Виссарионовича Сталина в семнадцати томах. На чурки бросили доску, присели. Закурили. Кто-то принёс чайку. Да. Насколько были мудры наши родители. Помню, отец с матерью ходили на занятия в университет марксизма, ленинизма. Тогда это было либо обязаловкой, либо модно. У нас дома было полное собрание сочинение И. В. Сталина, и самые ходовые тома В. И. Ленина. Однажды вечером, это было где-то в 1958 или в 1959 году, отец нарочито громко, чтобы слышали мы с братом, сказал матери о том, что труды И. В. Сталина и другие бумаги, газеты, журналы с его именем необходимо сжечь в бане. После этого разговора мы сочи-нения Сталина больше не видели. И вот, спустя почти пятьдесят лет, они снова перед нами. Насколько глубока была народная любовь к Иосифу Виссарионовичу. Люди в душе сопротивлялись не всегда правильным решениям наших властей. Гараж вымели, закрыли.
Как все-таки устроен мир. Каждая вещь несёт на себе отпечаток времени. Каждая вещь пропитана воспоминаниями.