Мистический триллер "Шестая брамфатура"
https://ridero.ru/books/shestaya_bramfatura/
Стекание струй
— Какое счастье, что я не сменила фамилию! — Это была ее коронная фраза — сигнал начала тяжелой семейной сцены.
Он стоял на пороге — униженный, промокший, пахнущий коньяком, рвотой, мочой и чужой женщиной. В руках его так и осталась бесполезная связка ключей: пока он пытался просунуть нужный ключ в замочную скважину непослушными дрожащими руками, супруга открыла дверь изнутри. Она стояла в едва запахнутом халате, накинутом на голое тело, привлекательная, несмотря ни на что, вызывающая желание даже сейчас. Видимо, вскочила с постели, услышав царапание у железной двери. В глазах ее не проглядывало ни тени сочувствия.
— Кого ты на этот раз соблазнил, мразь? Отвечай! Мне осточертели твои бесконечные любовницы. Я тоже человек. Сколько ты выпил?
Насчет бесконечных любовниц она преувеличивала. Да, он чуть было не изменил ей сегодня, но ничего не вышло. Проклятое стеснение, мучившее его с самого детства. Панический страх перед незнакомым красивым женским телом возникал с того дня, как незабвенная тетя Рива из Черкасс застала его голым в спальне с журналом женской моды в руках. Сколько ему было тогда? Тринадцать лет, не больше. Он боялся прокручивать в памяти подробности, чем там все кончилось. Травма зафиксировалась на всю жизнь. С тех пор ему всегда требовался в постели особый, извращенный контекст.
— Что ты молчишь как партизан? А ну-ка иди на свет.
Она потащила его за рукав плаща в прихожую, как теленка на убой. Всмотрелась в лицо, принюхалась. Тонкие нервные выразительные черты лица ее исказилась, выдав сразу целую гамму чувств: отвращение, любопытство, страдание и даже некое восхищение собственной безукоризненной позицией объективного судьи. Недаром она в молодости подрабатывала актрисой на детских утренниках, изображая добрых фей и сказочных лошадей. Сейчас не пахло ни сказкой, ни добротой. Назревала истерика.
— Не смей трогать меня!
Она одернула его руку, потянувшуюся к ее шее. Халат окончательно распахнулся, показалась низкая правильная грудь, стройная, чуть полная в бедре нога, низ живота со шрамом от операции. На нервах она уже не могла справиться с поясом и надежно запахнуть халат. От стыда он опустил голову вниз и посмотрел на брюки: какими-то подозрительными коричневатыми струйками с них стекала вода на кафельный пол, вылизанный до блеска приходящей уборщицей.
— Что ты сопишь? Коньяка нализался? Сколько выжрал? Бутылку ноль семь? Точно, не меньше, судя по ароматам. С кем я связалась! Мои нервы! Какой идиот! Почему ты весь мокрый и грязный? В канаве валялся? Ты что, блевал?
Вопросы так и сыпались из ее рта, очерченного тонкими влажными губами, складывающимися в безупречные линии, чуть открывающие ровные острые зубы, любившие кусать плоть в те редкие моменты упоения, когда ее саркастичный ум полностью отключался. Почему женщинам надо задавать одновременно столько вопросов? Ему и на один трудно ответить. Из пересохшего горла вырываются только хрип и мычание. Да, он блевал, а сколько пил, разве упомнишь. Да и какая теперь разница?
— Вот мразь! Кого на тот раз ты затащил в постель? Весь свой отдел перетрахал? Впрочем, про какую постель я говорю? Вы где развлекались, под дождем, что ли? Романтик хренов. Надеюсь, на этот раз хоть с совершеннолетней связался.
Вопрос возраста потенциальных любовниц ее волновал больше всего. На втором месте было количество выпитого. Она ценила точность. Видимо, по некой известной ей формуле вычисляя степень вины. Нет, скорее степень эмоционального накала, которую она должна будет обрушить на его голову. Сегодня формула давала сбой. Он был на корпоративе, не предупредив, не позвонив, и теперь вернулся «на рогах» в пять утра, с запахом коньячной блевотины и каких-то приторных фруктовых духов, к тому же мокрый и грязный. Тонкие брови, выведенные в идеальную дугу десятилетием труда первоклассного косметического салона, хотели нахмуриться, но это было технически невозможно.
— Марш на кухню, сволочь! Опохмеляйся, если хочешь. На этот раз ты доигрался, я собираю вещи и уезжаю к отцу на дачу. Живи один, раз тебе дороги твои шалашевки и алкоголь. Мне тридцать семь лет! Мне надоело служить тебе доброй мамочкой и психиатром в одном лице. Утешать тебя после работы, расследовать твои психозы, подставлять свое тело, как кукла, когда ты заявляешься среди ночи и тебя тянет с новенького на старое для контраста.
Упоминание возраста означало, что дело дрянь. Он огорчился, понимая, что ничего сейчас не изменишь, хоть башкой треснись о стену. На всякий случай он все-таки стукнулся лбом о дверь. Несильно: членовредительства она бы не простила. Затем зашел на кухню, достал из морозилки бутылку, выпил полстакана ледяной водки и заперся в ванной, захватив бутылку с собой. Пока он отмывался, она собрала вещи и постучала в дверь.
— Я ухожу, алкаш. Тебе повестка, кстати, пришла: вызывают как свидетеля. Доигрался со своими схемами, разбирайся теперь сам. Если посадят — поделом. Говорила, ничего не подписывай. Моцарта и Сальери не забудь покормить. Пока!
Моцарт и Сальери были двумя котами, временно отвлекавшими ее от мыслей о несуществующих детях. Первый — белый игривый пушистик, второй — черный прожорливый жирдяй. Когда он выбрался из ванной, жены и след простыл. Только халат лежал в белом кожаном кресле. Он посмотрел равнодушно в повестку:
«Следственный отдел… по делу о превышении полномочий кредитного комитета… для предварительного допроса в качестве свидетеля…»
Он накапал себе валокордину и завалился в смятую, пропахшую ее телом кровать, закутался с головой одеялом, представил себя полярным летчиком, потерпевшим крушение, в палатке, занесенной снегом, и уснул.
Ближе к вечеру он проснулся с головной болью, сварил себе куриный суп, попробовал дозвониться жене. Капитолина предсказуемо не брала трубку. За окном было мрачно и сыро. Плотный ледяной дождь окутывал улицы. Мутный тяжелый лед накапливался панцирем на автомобилях и деревьях. Прогноз погоды не обещал ничего хорошего.
В эту минуту он стал противен сам себе. В мозгу его гудело бесконечное тупое нытье. Говорят: внутренний диалог. Он ощущал по-другому: будто два актера в голове сводили счеты, словно в бездарном и бесконечном сериале. Вдобавок его душило чувство вины. Что бы там ни думала его жена Капитолина, на корпоратив он идти категорически не хотел. Зачем ему было продлять офисную каторгу? Он и так ходил на работу с настроением висельника. Понедельник растягивается сначала на неделю, а потом на год, в одну сплошную полосу мелких, ранящих душу конфликтов. Ни малейшего желания видеть своих ехидных коллег в неформальной обстановке он не испытывал. Пусть они там беснуются на дискотеках без него, как макаки в зоопарке, а он с удовольствием поваляется на диване с ноутбуком.
Однако пойти пришлось. Турхельшнаубу прозрачно намекнули, что начальство требует его присутствия. Якобы сам Витопластунский желает лично провести с ним беседу после корпоратива. И он пошел, сдерживая нервную дрожь, с перекошенным лицом. Простоял весь вечер в углу, щедро подбадривая себя марочным коньяком, благо последний лился рекой. Зайдя в туалет, он посмотрелся в зеркало, преувеличенно застеснялся своей внешности, после чего с горя нализался в хлам.
В кабинет шефа он вошел, что называется, «на бровях», но вошел твердо, переступая одеревеневшими ногами по ковру без посторонней помощи. Достижение, достойное продвижения по службе. Какая ирония судьбы: возможно, шеф вызвал его именно с целью сообщить ему о грядущем повышении. В последнее время за Турхельшнаубом числились два или три неподписанных документа, а именно в них был кровно заинтересован один акционер по фамилии Боговепрь, чиновник из министерства. Визировать этот документ было опасно, да и уровень ответственности был не его. Речь шла о банальном выводе активов куда-то на острова Вануату. А вот если Вениамина приподнять на ступеньку, тогда все встанет на свои места. Таков был расклад, к тому же он ранее выказал лояльность и одну стремную бумажку все же подмахнул. Поэтому теперь и валялась у него дома смятая повестка.
Он робко втиснулся в кабинет и увидел легендарного Боговепря, лысого господина, загорелого до черноты в круизах по тропическим морям. Из расстегнутого пиджака Боговепря торчало аккуратное круглое пузо, которое тот поглаживал маленькой жирной ручкой.
— Здрасте. Вызывали?
— Заходите, заходите, Вениамин, мы вас с нетерпением поджидаем.
Витопластунский плеснул подчиненному от барских щедрот полный пузатый бокал коньяку. Турхельшнауб послушно чокнулся и выпил залпом, перебарывая нервную дрожь. Дальнейших слов начальства он уже не слышал. Наступил провал памяти, чернота.
Очнулся он уже под утро, на подземной стоянке, на заднем сиденье собственного автомобиля. Очнулся и не поверил глазам: рядом с ним дышало жаром обнаженное влажное от пота тело, принадлежащее сотруднице подчиненного ему отдела, по имени Наталья Поперхон. Уши его тем временем, наряду со вздохами и стонами, ловили слова, которые женатый мужчина слышать не желает даже на пьяную голову:
— Ко мне переедешь, дочку родим. Крохотную такую, будет бегать и кричать: «Папа, папа…»
Ему хотелось самому кричать: «Мама, мама!» Обоняние портило дело больше всего: изо рта Поперхон разило как из бочки, причем каким-то сладким пойлом, что вливают в себя молодые, очень здоровые женщины на корпоративах. Картину запахов довершал приторный аромат духов в сочетании с едким духом секреций возбужденного тела. Трахать собственную сотрудницу — он всегда считал это низкопробным инцестом. Его начало тошнить. Он попытался набрать воздуху в легкие и задержать дыхание, но не смог.
Оттолкнув партнершу, Вениамин открыл дверцу, вывалился из машины, добежал до темного угла и начал с облегчением выливать из себя накопившееся за ночь безобразие. Потом он вышел на улицу и принялся ловить такси, прикрывая голову перчатками от ледяного дождя. Очень хотелось отлить, но было негде. Плюнув, он полез к фонарному столбу через сугроб и провалился по колено в коричневую жижу. Вот, собственно, и все приключения. Ничего особенного. Незачем Капитолине было переживать.
Помучавшись вдоволь угрызениями совести и опустошив кастрюлю жирного куриного супа, он протрезвел и в ночь на воскресенье уснул здоровым и освежающим сном. Приснилось ему пророческое видение. Будто бы понедельник — это демоническое чудовище на шкале времени был кем-то отменен. На стеклянной двери офиса банка, как это давно следовало сделать, повесили ржавый замок и табличку «Опечатано в связи с утратой доверия». Веня мчался на поезде, а впереди вырисовывались берег моря, закат и обнаженная всадница неописуемой красоты, мчавшаяся галопом на белом коне. Всадница была почти так же красива, как тетя Рива из Черкасс, в которую юный Веня навсегда влюбился в тринадцать лет. Только, помнится, у тети Ривы груди были на три размера меньше.
Деменция Карловна
Разбудил его дверной звонок, заливавшийся соловьиными трелями. Турхельшнауб, наполовину парализованный сном, натянул тренировочные штаны, засунул ноги в резиновые шлепанцы и посмотрел на будильник: пять утра. Кряхтя, как старик, он поплелся открывать дверь.
— В ваших трубах протечка! Вы нас затапливаете!
На пороге стояли две возмущенные соседки. Голос одной хрипел басовой трубой, а другая выпускала из бледных губ звуки флейты-пикколо.
— Мы с двух часов ночи слушаем, как струи стекают. Безобразие!
В лицах визитерш он уловил едва заметное сходство. Одной на вид было лет под семьдесят, другой от силы сорок пять, как и ему. Мать и дочь, наверное, с нижнего этажа, растрепы долбанутые. У дочери жиры свисали складками, как у борца сумо. Махровый костюмчик розового цвета только подчеркивал полноту. «Вот ведь фыфра, — подумал Веня, — засадит кулаком в глаз, и свезут меня в морг». Старшая дама, напротив, была с виду безобидна: запущенная какая-то, иссушенная и затертая годами.
— Не может быть, — сказал он, зевая, — у меня сухо. Если хотите, взглянем на трубы.
Он провел их в ванную и продемонстрировал сухие, аккуратные и чистые поверхности. Проверили туалет, открыли дверцу в стояк — ничего подозрительного. Раз уж разбудили в такую рань, он решил спуститься к соседкам, чтобы оценить ущерб. Дамы не возражали, все гуськом пошли вниз по лестнице.
Своей ванной дамы, видимо, пользовались редко: на кафеле был заметен слой пыли. Никаких следов залива не наблюдалось. Он всмотрелся в лица соседок с удивлением.
— Вот, видите, нас систематически подтапливает, — настаивала басом младшая.
— Ровно с двух часов ночи дежурим, — добавила старшая.
— Ничего я такого не вижу, — промямлил он и решил уйти подобру-поздорову.
В прихожей Веня случайно скосил взгляд на боковую глухую стену. Там висела необычная картина. В черном звёздном небе плыли маленькие цветные шарики планет. Только сгруппированы они были необычно: не по кругу, а составляя сложный многоугольник. В центре сверкало лучами красное солнце, под ним, на одной оси, располагались бледная желтая луна и голубая Земля. Над Солнцем на той же оси были нанизаны неизвестная Вене девятая планета, а еще выше над ней Уран. Сатурн, Марс и Меркурий парили слева, а Нептун, Юпитер и Венера — справа. А вокруг комплекса планет был изображен символический силуэт светящегося космической плазмой человека с расставленными в сторону руками.
— Что у вас такое нарисовано? — Спросил Веня.
— Не обращайте внимания, это пустяки, — ответила старшая соседка.
Картина притягивала взгляд против его воли. Как ни противны были в эту минуту соседки, он задержался и рассмотрел ее получше. Веня заметил, что у каждой планеты на картине обозначено второе название. Солнце называлось «Тиферет», Луна
— «Йесод», Земля — «Малхут» и так далее. Вениамину эти названия напомнили что-то. Он изучал каббалу на пятом курсе, потому что в их институте ввели модную тогда теологию. Но он отнесся к этому предмету небрежно, глубоко не полез, сдал зачет кое-как.
— Вениамин, если вам любопытно, я вам поясню, — сказала младшая дама, — Перед вами дерево сфирот или «дерево жизни». — Здесь изображены девять сфирот и не-сефира Даат. Каждая сефира означает небесный сосуд и свойство мироздания. Например, Тиферет символизирует красоту и любовь, а Йесод — основание. — Соседка показала пальцем на два центральных кружка. Малхут — царство.
— Гвура означает строгость и суд, она соответствует планете Марс, — добавила старуха.
И вдруг случилось совсем несуразное: в руках младшей соседки неожиданно появился пистолет: черный, небольшой с глушителем. Дуло смотрело прямо на Веню, у которого от страха затряслись коленки.
— Я вас должна предупредить, — сказала изменившимся голосом соседка. — Никуда в понедельник не ходите! Возьмите больничный, отгул, что хотите. Вас хотят втянуть в одно очень опасное мероприятие!
Веня в растерянности взглянул в лицо старухи, как бы прося у нее помощи. Но та стояла спокойно. Но через минуту, как бы опомнившись, она подошла к дочери и зашептала строго:
— Убери оружие, дура! Ты все испортишь.
Веня воспользовался моментом и, протиснувшись бочком в открытую дверь, выскользнул на лестничную площадку. Перепрыгивая через две ступеньки и спотыкаясь, он понесся на свой этаж.
Вернувшись в квартиру, Веня выругался и попытался вспомнить имена странных соседок. Младшую вроде бы звали Виолеттой, а старшая носила какое-то смешное доисторическое имя, наподобие Деменции Карловны, по крайней мере, ее так называли жильцы дома. Соседки, похоже, были психически больны, причем серьезно. Веня решил не связываться с ними и забыть произошедший с ним инцидент.
Он принял душ, покормил котов, соорудил крепкий кофеек, подогрел ватрушки, нарезал бутербродики с сыром. Он вообще с детства обожал сыр, была у него такая слабость. Только вот купить приличный продукт теперь стало сложно из-за продуктовых санкций. В магазинах за бешеные продавали какие-то опасные для здоровья суррогаты из пальмового масла. Однако покупатели брали их безропотно и никто, кроме Вени, не жаловался. В данном случае сыр не выдерживал никакой критики. Пришлось отправить бутерброд и всю упаковку сыра в мусорное ведро. Вот досада! К тому же сливки закончились: их запас обычно пополняла Капитолина.
От скуки Веня включил телевизор. На одном из аналитических каналов, со странным названием «3К», работал режиссером и ведущим его друг Олег Сергеев. Однако сегодня вещание канала было почему-то приостановлено. Веня подумал, что надо будет расспросить Олежку при встрече. А пока, хочешь не хочешь, Вене предстояло полазить по соцсетям, напрячь извилины и составить дайджест новостей. Это было одной из его обязанностей, как члена кредитного комитета, к тому же он любил находить необычные новости, меняющие жизнь людей на планете. Это было одним из его хобби. Последнее время, у него появилось ощущение, что каждая новость в отдельности и все они вместе создают некий фон, который вот-вот ворвётся в привычную жизнь и разрушит ее.
Ах, если бы Турхельшнауб знал, что его ощущение окажется пророческим! Если бы он знал, что его ежедневник вскоре попадет в руки людей, ведущих за ним наблюдение.
Вот, что написал Турхельшнауб 13 февраля (курсивом выделены его личные комментарии):
«Смертоносный вирус продолжает распространяться по миру.
ВОЗ объявила вспышку нового легочного вируса чрезвычайной ситуацией международного значения. Однако, не все люди верят в существование этого вируса. Распространились разного рода конспирологические теории и дезинформация о возникновении, лечении и профилактики вируса. Самыми популярными стали версии, что вирус является биологическим оружием Билла Гейтса, придуманным для того, чтобы регулировать численность населения или чипировать людей с целью контроля их поведения. Кроме того, имеются сообщения о том, что определенные травы, настойки или отвары спасут этой болезни.
Пометка: узнать, помогает ли облепиха и настойка боярышника, которую мне предлагал недавно Сергеев. Спросить, по каким симптомам можно отличить больного человека. Влияет ли вирус на психику?
Зафиксированы первые случаи заражения в нашей стране. Исследователи отмечают, что хотя и существуют доказательства того, что источником вируса могли быть летучие мыши, однако нельзя быть уверенными относительно именно этого варианта происхождения.
Пометка: хорошо, что в Москве не водятся эти твари! Все же виноваты ли в эпидемии китайцы или летучие мыши?
Обнаружена девятая планета Солнечной системы. Майкл Браун, автор книги «Как я убил Плутон», совместно с выходцем из России Константином Батыгиным завершил теоретический поиск девятой планеты, которая существенно превосходит Плутон по своим размерам и массе. По одной из гипотез масса этой планеты так велика, что она может представлять собой черную дыру. Предположительно девятая планета — это захваченная в притяжение Солнца планета-сирота, ранее одиноко путешествовавшая без выраженной орбиты в межзвездном пространстве. Из-за своей огромной массы она вызывает серьезные аномалии в орбитах других планет Солнечной системы, в том числе нарушения гравитационных полей Земли.
Пометка: прекрасно! Не та ли это планета, что я видел на картине у соседок? Если так, какие практические последствия это может вызвать? Не связано ли это с эпидемией?
Начало эпохи массового вымирания. Глобальное потепление является наибольшей отдельно взятой угрозой в сфере здравоохранения. Его последствия, в том числе волны жары, засухи и наводнения, оборачиваются гибелью и болезнями людей, вспышками инфекций и голодом, массовыми психическими заболеваниями.
Уже через несколько десятилетий чашка кофе на завтрак может стать роскошью, как и бокал вина на ужин. А некоторые города и вовсе исчезнут из-за глобального потепления — таково мнение ученых. По оценкам экспертов, уровень Мирового океана значительно поднимется.
Пометка: может они преувеличивают? С другой стороны, достаточно ли средств выделяется правительством для освоения Арктики? Что если американцы опередят нас? Не забыть уточнить сумму, выделенную из бюджета, и какие банки будут допущены к освоению средств (обсудить с Витопластунским). Повлияло ли потепление на последние наводнения в Иркутской области?
Юная активистка Грета Тунберг произнесла обличительную речь на конференции ООН. «Вы украли мои мечты и мое детство», — заявила она. Активистка также добавила: «Началась эпоха массового вымирания».
Пометка: а разве у моего поколения не украли детство? Ведь все рожденные при СССР лишены элементарных навыков выживания при капитализме! Не нужна ли специальная пенсия? А нам, наоборот, продляют пенсионный возраст! Безобразие!
Растет волна громких коррупционных скандалов. За последние пять лет были задержаны девять бывших и один действующий сенатор. Трое из них были приговорены к лишению свободы, при этом один — условно. Двум экс-сенаторам назначено наказание в виде штрафа, еще двое находятся в розыске. Кроме того, уголовные дела были возбуждены в отношении тридцати четырех глав регионов, включая девятнадцать действующих губернаторов, из которых виновными были признаны девять человек: шестеро получили реальные сроки заключения, трое — условные.
Пометка: не докатится ли эта волна до нашего бедного банка? Обсудить с коллегами.
Прокуратура начала расследование растраты значительной суммы средств при строительстве космодрома «Восточный». Обвиняемым грозит до пяти лет лишения свободы. Арестованы также топ-менеджеры банка «Траст» по подозрению в нечистоплотных сделках.
Пометка: совсем близко подобрались!!! А все же обидно, не потому ли мы отстаем от американцев по программе покорения Марса?»
Дальнейшее стекание
В ночь на понедельник выпал обильный снег. Машины во дворе едва угадывались, погребенные в толстых слоях сошедшей с небес стихии. Дороги, конечно же, никто не почистил. В последнее время гастарбайтеры-дворники таинственно испарились из московских ЖЭКов. Дело было то ли в новом вирусе, то ли в кризисе экономики. Автомобиль Вени так остался на офисной парковке. Надо было ехать на метро. При нормальной погоде пробежка до метро заняла бы у Вени минут десять. Но сейчас ноги по щиколотку застревали в сугробах, ботинки зачерпывали холодную мокроту и с трудом выдергивались. В нескольких метрах от дверей метро Турхельшнаубу преградил путь тощий волосатый бомж. Он был одет в грязную хламиду, пропахшую мочой и помойкой.
— Командир, постой, у тебя не б-будет… это, как его… — поначалу робко замычал бомж.
Он протянул вперед грязную руку. Все его тело тряслось, а ноги были словно деревянные: они не гнулись, и он волочил их одну за другой, как протезы.
— Не будет, не будет, — буркнул Турхельшнауб, брезгливо поморщившись.
— Мужчина, погоди! Постой, пожалуйста, минутку! Я тебя не отпускал! Ты в курсе, что наша Земля была задумана Богом как рай? — этот бомж, видимо, учуял в лице Вени легкую добычу.
— Ну что вам от меня надо? Мне некогда! Я на работу опаздываю.
— Знаешь, какой грех наказуется превыше всего? Самый тяжкий грех — беспокоиться по поводу б-будущего.
В этом месте бомж икнул, распространяя тяжелый пряный запах перегара.
— Ты меня хорошо понял, командир? Беспокойство — есть путь уныния, а этого мы, брат, не можем себе п-позволить.
— Понял, понял. Дайте пройти, я опаздываю.
Веня стеснялся взглянуть в глаза собеседника.
— Не, я тебя не отпускал, командир, — сникнув на последнем слове, продолжал бомж.
Дальнейшая речь его сделалась бессвязной и произносилась шепотом, напоминавшим бульканье жидкости в стояке канализации.
— Понимаешь, командир, под нашими с тобой ногами, — он показал пальцем в землю и его зашатало, — есть целый город. И в нем полно счастья. Понял?
— Не понял.
— Слушай, командир, не будь гнидой, дай, ради Христа, рублей ****исят. Видишь, я, пока не опохмелюсь, не смогу мыслить ясно. Я тебе кто? А! — бомж грозно взглянул на Веню.
Турхельшнауб вспомнил, что в кармане пальто как раз завалялся мятый полтинник. Нервной рукой он нащупал бумажку, сунул бомжу и только тут в первый раз внимательно взглянул в его лицо. Боже мой! Борода, слившаяся с усами и бакенбардами, грязные пакли черных волос. Черты лица трудно было разглядеть. Но глаза, эти огромные умные и добрые глаза — их он помнил прекрасно. Первый курс Московского инженерно-физического института, друг и верный помощник по трудным экзаменам Алексей Припрыжкин. Да, это он, такой же худой, как тогда, в жутком облике бомжа, но глаза такие же умные.
— Леша, ты ли это?
Бомж задумался, потом, бережно засунув полтинник в карман джинсов, долго всматривался в лицо Вениамина. В конце концов он узнал бывшего товарища и смущенно кивнул головой. Сказать было нечего, оба молчали. Турхельшнаубу стало стыдно, и он, перепрыгнув через последний сугроб, вошел в двери станции метро и побежал вниз по лестнице. Краем глаза он увидел, как Припрыжкин идет за ним. В вагон бывшие сокурсники вошли вместе.
Припрыжкин, не стесняясь, плюхнулся на свободное место. Исходящий от него едкий запах сразу же спугнул двух девушек в приличных светлых пуховочках. Сиденье вмиг освободилось, и ослабший от похмелья бродяга разлегся как дома на диване. Он тихо рыгнул, пошевелился и испустил новую волну страшного смрада. Вокруг него образовалось пустое пространство, а дальше по вагону людская масса невольно уплотнялась. Турхельшнауб терпеливо стоял рядом. На каждой станции в вагон входили новые пассажиры, и Веню все ближе прижимало к Припрыжкину. Оставалось только терпеть и вдыхать амбре. «Вот угораздило!» — подумал Веня.
После двадцати минут позора и зубовного скрежета Веня прибыл на станцию «Библиотека им. Ленина». Он с облегчением выбрался из метро, пробежался по склизкой плиточке, щедро политой серой липкой солью. Затем, на переходе, вдохнул выхлоп стоящих в нескончаемой пробке автомобилей. И вот уже показались двери родного офиса. Банк, где он работал, назывался «Торговый банк инвестиционного кредитования», сокращенно «Тобик». Веня прикинул, что опоздал не сильно, до заседания кредитного комитет оставалось целых пять минут. Можно было успеть распечатать аналитические записки. Пробежаться глазами по цифрам. Он быстренько сбросил пальто, включил компьютер, ввел пароль.
Но кредитному комитету не суждено было состояться. В комнату, запыхавшись, вбежала энергичная и раскрепощенная Янина Сцапис, начальница административного отдела. Она с порога загудела, как пароход:
— Витопластунского посадили!
— Как? Не может быть!
Веня удивился. Витопластунский возглавлял правление банка. Конечно, как и подобает всякому начальнику, он был законченным придурком. Однако фоне иных экземпляров из трудового прошлого Вени казался паинькой. Веня вспомнил свой дайджест новостей и подумал: «Ну вот, добрались и до нас!»
— Сама не поверила бы, если бы не видела своими глазами!
— И что вы видели?
— С утра, пока народ не пришел, я цветочки поливала на пятом этаже, у руководства. Вижу, идут двое в штатском. Выглядят странно: черные пальто до пола, шапки меховые. Волосы такие длинные, в завитках. На ногах — синие бахилы. Ворвались в кабинет, достали красные книжечки. Охрану в угол оттеснили, надели наручники на Витопластунского и увели.
— За чтобы это его?
— Ума не приложу. Он у нас такой осмотрительный, чуткий в финансовых вопросах. А какими связями оброс? Насчет политики вообще звериный нюх имел…
— Ну что вы его зря хороните? Наверное, произошла ошибка… следствие разберется. Может быть, его потом отпустят?
— Ошибка — не ошибка, а мы вызвали два передвижных шредера на базе автомобиля МАЗ. Вот-вот приедут. Будем утилизировать документацию. Ты же знаешь, Венечка, архив давно переполнен. Отчетность по рискам — те еще авгиевы конюшни. Мы же не обязаны этот хлам хранить? Ты подумай, что у тебя накопилось. Но свежие документы трогать нельзя: очевидно, налетит проверка. Ты ведь ничего такого не позволял себе подписывать в последнее время, Венечка? — поинтересовалась Янина Самойловна.
— Вот если только та сделка с банком «ЖМУР». На шестнадцать миллиардов, помните?
— Как же ты умудрился вляпаться, родной? Что же твой анализ показывал? — воскликнула Янина Самойловна.
— Казалось, что все чисто! Обычный контрагент, в меру ненадежный. Да и Светозар Бздяк требовал, можно сказать, умолял: у них, дескать, план по инвестициям горит, — оправдывался Турхельшнауб.
— Смотри! Светозар твой выкрутится, еще и бонус получит, а ты погоришь. Готовься к худшему. По слухам, дело вовсе не в Витопластунском, он — пешка, — сказала Янина Самойловна.
— А что вообще народ болтает?
— Боговепря хотят снять. Будешь смеяться, но ему шьют какие-то хищения. Месяц за ним следили и ничего серьезного не нарыли. На самом деле это только повод, все министерство в курсе: Боговепря элементарно подставили. Слушай, а где все твои? Почему в отделе пусто? Где твой заместитель?
— Заместитель… Он это… утонул недавно.
— Как?
— В проруби купался на Крещение. Начальство приказало. Труп течением унесло…
— Жуть! Ну, хорошо, а этот ваш волосатик… старший аналитик?
— Умер. На марафоне сердце не выдержало…
— Это когда мы с другими банками соревновались?
— Да.
— Понимаю… Ну а девочки, где все?
— В декрете…
— Понятненько… и Наталья?
— Нет, Наталья отгул взяла…
— Ладно, держись, я побежала предупредить бухгалтерию и программистов, чтобы
все лишнее потерли на серверах. Пока! — администраторша выбежала из кабинета.
Турхельшнауб пригорюнился. Вот они, сомнительные подписи, теперь вылезут боком. Неприятно — не то слово, острый нож в сердце. На планете гуляет вирус, начальник арестован, документы до каталажки доведут, погода дрянь, жена бросила. Он вспомнил лежащую дома повестку и совсем упал духом. Что остается делать в такой мерзопакостный понедельник? Конечно, снова накачаться в стельку.
День Святого Валентина
— Мужчина, остановитесь на минуточку!
Возглас исходил от молодого человека в ярко-голубой спортивной куртке и смешной красной шапочке с помпоном. Похожий на лыжника из семидесятых тип стоял у раскрытой дверцы шикарного «Ягуара», нагло перегородившего тротуар. Турхельшнауб сделал вид, что к нему обращение не относится, и обогнул автомобиль сзади, для чего ему пришлось выбраться на проезжую часть. Там неслись сплошным потоком озверевшие от пробок таксисты — то и жди, что собьют. Пробежав метров сто, Турхельшнауб запыхался и вспотел. От страха он остановился, а неуклюжий на вид «лыжник» без труда догнал его и схватил за рукав.
— Мужчина, стоять, блин, я к вам обращаюсь! Вы Вениамин Осипович?
Турхельшнауб обернулся с обиженным выражением лица.
— Да, это я, — придавлено пробормотал он. — А в чем, собственно, дело?
— Нехорошо по повесточкам не являться. Вам придется подскочить к нам в следственный отдел.
Перед носом Турхельшнауба возникла красная книжица, в ней было фото догнавшего его типа, причем тоже в лыжной шапочке. Стояла, как положено, синяя печать и значилось странное имя: Майкл Игоревич Бледовитый.
— Мне некогда, я тороплюсь…
— Ничего, это ненадолго, показания снимем, и все, — настаивал «лыжник».
Турхельшнауб растерялся, сник, погрустнел. Ничего не оставалось, как заползти на заднее сиденье удивительно красивой машины.
Автомобиль бежал плавно и бесшумно по Садовому кольцу. Минут через пять свернули в переулки и въехали во двор тщательно огороженного особняка. Веня прошел через рамки металлоискателя. Дежурный велел уму пройти в кабинет номер сорок восемь, на второй этаж, к старшему следователю. Следователем оказалась на удивление миловидная женщина средних лет, высокая, слегка полноватая брюнетка с короткими завитыми волосами. Одета она была в синюю форму, но немного странную, как бы ненастоящую, а сшитую на заказ для съемок сериала: уж больно игриво выглядели жакет и блузка. Казалось, костюм следователя был призван не прикрыть, а, наоборот, выставить напоказ пышную, но правильную грудь, стройные ноги.
Женщина сидела не за массивным письменным столом, а сбоку, у стеклянного столика, где чья-то заботливая рука сервировала кофейный набор: две чашки, красивый никелированный кофейник, печенье, сливки, сухофрукты и минеральная вода. Хозяйка кабинета расположилась в кресле свободно, положив ногу на ногу, демонстрируя восхитительные коленки из-под укороченной юбки с разрезом.
— Проходите, садитесь, Вениамин Осипович, — сказала следователь, не сводя с него раскосых глаз желтовато-зеленого оттенка, — угощайтесь, вот кофе. Если хотите, я попрошу для вас чаю, можно коньячку или мартини. Вы что предпочитаете в такое время суток?
Веня неуклюже плюхнулся в кресло и снова украдкой посмотрел на женщину. До чего же она была привлекательна! Ему показалось даже, что она смотрится чересчур игриво, словно только что выскочила из объятий любовника. Крупные симметричные формы лица, нереально широкий разрез рта. Взгляд влажный, немного обиженный, немного распущенный. Подобные женщины, напоминавшие тетю Риву из Черкасс, пугали его до нервной дрожи. Какая подвижная мимика, какая бесстыдность манер, какое сладострастие во взгляде, раскованность…
— Меня зовут Дорис Викторовна Скунс, я буду вести ваше дело, — произнесла следователь, — и сразу должна вас предупредить: не пытайтесь изворачиваться. В прошлом я работала психиатром, так что все ваши мужские тайны я просто прочту у вас на лице. Кстати, нашему ведомству и без всякой психологии многое о вас известно.
— Да? Неужели? — удивился Турхельшнауб. — Я вроде ничем таким не провинился…
— Ну, не прибедняйтесь, мелкие грешки за всеми водятся. — Дорис Викторовна улыбнулась так обаятельно, что Турхельшнауб на целую минуту забыл, где он находится.
— Если вы имеете в виду подписи на документах, то меня вынудили. — Он почувствовал, что начал оправдываться слишком рано.
— Вениамин, позвольте мне называть вас так, я должна откровенно признаться: у меня лежит внушительное досье на вас. Если хотите, я вам прочту кое-что.
Она сменила позу, плавно убрала одну ногу с другой, невольно продемонстрировав замысловатый узор чулок. Пододвинулась ближе к нему, распространяя горький миндальный запах дорогого парфюма. Турхельшнауб застеснялся, в голову ему пришла нелепая мысль о том, разрешается ли следователем носить под формой чулки, как у актрис из любовных мелодрам. Невольно он представил себе Дорис Викторовну, сидящую обнаженной, бесстыдно раздвинувшую ноги. От этой мысли у него кровь бросилась к щекам.
— Интересно, что же я такого натворил, по-вашему?
— Вот, смотрите, в шестом классе вы прогуляли торжественную линейку в честь дня антифашиста…
— Но я болел, у меня случилась дизентерия, кажется.
Турхельшнауб поразился абсурдности постановки вопроса. «Какого черта! Ну при чем тут школьная линейка?» — подумалось ему.
— Не стоит оправдываться, вы пока не в суде. Наш следственный отдел занимается предварительным опросом свидетелей. Вы понимаете, на что я намекаю?
Дорис Викторовна посмотрела на него так нежно, как если бы только что узнала, что он ее родственник, считавшийся погибшим, но внезапно возвратившийся в лоно семьи. Большая грудь ее ритмично вздымалась при каждом вдохе.
— Нет, ничего я не понимаю, — промямлил он.
— Разрешите мне продолжить. Итак, в двенадцать лет и вы отдыхали у родственников в Черкассах, тетя Рива застала вас обнаженным в спальне, разглядывающим один неприличный журнал. Ох, пресловутый пубертатный период! А на прошлой неделе вы уж вовсю изменяли своей жене Капитолине с одной из сотрудниц банка. Помнится, девушка числится в вашем отделе и ее зовут Наталья Поперхон.
— Нет, неправда! Откуда вы знаете? Я хотел сказать… это не совсем правда. Я не изменил. То есть я, конечно, хотел, но ничего такого не вышло в итоге, я застеснялся. К чему вам все эти личные сведения? — Турхельшнауба затрясло.
— Это еще не конец. Пять лет назад вы отказались стоять в очереди на поклонение святым мощам Варвары-великомученицы. Как же так? Вся православная интеллигенция собралась, люди регистрировались, писали номера на ладошках химическим карандашиком, перекликались, а вы просто сбежали.
— В те дни мороз ударил, я честно отстоял три часа, потом почувствовал простуду и ушел. Разве это преступление? — Его голос срывался на крик.
— Не далее, как десять дней назад вы поставили подпись на аналитической записке по сделке с банком «ЖМУР». После чего исчезло шестнадцать миллиардов, — подвела наконец беседу к главному пункту Дорис Викторовна, игнорируя возмущение собеседника.
— Меня вынудили, то есть меня попросили, я не мог отказать. Светозар Бздяк, начальник инвестиционного отдела, беспредельщик известный, им требовалось якобы для плана…
— Вениамин, вы же интеллигентный человек, а верите в сказки. Как вам не стыдно? — Дорис Викторовна помахала тонким, чрезвычайно длинным наманикюренным пальчиком в воздухе и продолжила речь:
— Наконец, вчера утром вы затопили квартиру снизу. Разве это хорошо? Кстати: а где была ваша супруга? Мои сотрудники отметили в рапорте, что последние две ночи вы провели в квартире один.
— Мы разошлись недавно. Жена съехала к отцу в Пережогино… Но какое отношение к нашей беседе имеет моя жена? При чем тут затопление, которого, кстати, не было? Почему вы меня мучаете такими нелепыми вопросами? Кто вас уполномочил лезть в мою личную жизнь? — У Турхельшнауба сдавали нервы.
— Ах вот как! Значит, вы не настолько безнадежно женаты… Такое обстоятельство в корне меняет угол зрения, под которым я собиралась вас сегодня рассмотреть.
Дорис Викторовна взглянула на него хитрым, испытывающим взглядом, потрясла бархатными ресницами и задумалась. По-видимому, хозяйка кабинета не собиралась отвечать на его вопросы. Она поднялась из кресла, прошла, шурша юбкой, к письменному столу, вынула листочек бумаги, что-то написала на нем, потом обернулась и отдала Турхельшнаубу. Он прочитал: «Наш разговор записывается. Заткнитесь! Не произносите больше ни слова о работе!» Вениамин удивленно уставился на следователя. «О боже, как же она хороша, тварь!» — снова пронеслось у него в голове.
Коварная представительница юстиции села в кресло, без всякой необходимости оправила юбку на широких округлых бедрах и заговорила без видимой связи с предыдущей беседой:
— Я вижу, Вениамин, вам нехорошо, вы побледнели. Выпейте кофе с сахаром, скушайте печенья. Может быть, у вас давление упало? Молчите! Я знаю, что вас похмелье не отпустило. Я все про вас знаю, но не обольщайтесь. Даже я что-то пока о вас не знаю. Это нормально, существует принцип относительности субъективных знаний. Чем больше изучаешь человека, тем меньше его знаешь. Пейте кофе, не хватает мне еще скорую к свидетелям вызывать. Да не волнуйтесь, вы пока что свидетель. Никто вас ни в чем пока не обвиняет. Нет, не подумайте, что я гарантирую вам статус свидетеля навечно. Не подумайте ничего плохого о наших методах.
— Как я могу плохо подумать, если я не в курсе, что за методы?
— Я вам все сейчас объясню. — Женщина говорила нежно, с придыханием. — Вы читали классиков немецкой философии? Знаю, что читали. Вы в курсе, что мы неизбежно продвигаемся к светлому будущему? Вы изучали теологию и другие предметы, и вы знаете, что по мере развития нашего общества растет и кассовая борьба, потому что денег в бюджете все меньше, желающих нечестно нажиться пруд пруди.
— Но при чем тут я? Я мелкий служащий, делаю что прикажут. Мне и по должности не полагается знать лишнего, за бюджет начальство отвечает. — Турхельшнауб не понимал, куда клонит следователь.
— Вы здесь при том, дорогой Вениамин, что вы свидетель. — Дорис Викторовну как будто радовало обзывать его свидетелем. — Вы не удивляетесь, отдельных безобразий творится немало. Что это означает? Каждый гражданин о чем-нибудь может нам сообщить. Здесь нужна правильная стратегия работы со свидетелем. А для этого и создали наш отдел.
— И как вы работаете со свидетелем, если не секрет?
— Мы смотрим и пытаемся определить степень вины свидетеля, и для этого берем за основу принцип относительности. Этот принцип гласит: нельзя быть невиновным сразу по всем признакам. Чем меньше мы наблюдаем вины в одном аспекте дела, тем больше ее скрыто в каком-то другом аспекте.
— Как это непостижимо! — пробормотал Веня.
— Вы не волнуйтесь, пожалуйста, к настоящему моменту вы только свидетель, так что сидите тихо, пейте кофе… Давайте сейчас мы с вами прервемся. Ступайте домой, отдохните. В банк не ходите. И без вас там разберутся, кого наказать. Поняли? Ну что вы сидите, мусолите целый час эту чашку кофе? Вставайте, идите. Хватит философствовать. Развалились! Здесь вам не ресторан и не клуб дискуссий!
Турхельшнауб озверел от галиматьи, произносимой следователем, но сама женщина так нравилась ему, что он согласился бы часами ловить каждый ее жест. Только вот проклятое смущение, не дававшее ему свободно вздохнуть. Он послушно встал, пошел к двери, обернулся, еще раз грустно взглянул на нее и вышел из кабинета.
Следователь догнала его в коридоре.
— Возьмите открытку! — прошептала эксцентричная служительница Фемиды и протянула конверт.
— Какую открытку?
— Вы забыли, какой сегодня день?
— Какой? — удивился он.
— Четырнадцатое февраля, День всех влюбленных, — шептала умопомрачительная Дорис Викторовна в самое ухо. — Вот я вас и поздравляю. Вы же влюбленный? Только не говорите мне, что я вам хоть немножечко не нравлюсь, не поверю!
Дорис Викторовна улыбнулась так мечтательно, словно вспомнила романтический момент из любовного фильма.
— Нравитесь, — прошептал он, невольно почесывая ухо, растревоженное ее горячим дыханием. У него закружилась голова.
— Вот и забирайте вашу открытку. И валите ко всем чертям! — Последнюю фразу Дорис Викторовна произнесла громко и грубо, на весь коридор.
Веня в полной растерянности покинул здание и сразу же вспомнил о своем намерении накачаться в хлам. Домой идти не стоило: там было слишком одиноко и неуютно после ухода Капитолины. Хорошо было бы пойти в какой-нибудь ресторан.
«Холодное сердце»
Ресторан «Холодное сердце» располагался неподалеку, в полуподвале старинного особняка, чудом уцелевшего от реновации. Поговаривали, что в советскую эпоху в здании располагался секретный институт, где разводили боевых пчел в пику американцам, работавшим, по данным разведки, над загадочным «боевым комаром». В эпоху девяностых в доме временно учредили кооператив по производству полиэтиленовых мешков, которые очень пригодились для упаковки трупов после многочисленных разборок. А когда хозяева кооператива разбогатели, они сделали ремонт и открыли ресторан. С названием у них вышла промашка. Один из владельцев услышал старый девиз: «чистые руки, горячее сердце и холодный ум», но он по невежеству все перепутал и решил, что ум должен быть чистым (в этом ему слышались отголоски буддизма), руки — горячими (от непрерывной борьбы), а сердце — холодным (чтобы не испытывать сочувствия к врагам). Впоследствии ошибка вскрылась, но курирующие ресторан чиновники сочли такую версию даже забавной.
Интерьеры ресторана отличались нарочитым аскетизмом с налетом тюремной эстетики. Скамьи и столы были выполнены из неструганных почерневших досок, потолки были темные, низкие, сводчатые с медными керосиновыми лампами, свисавшими на толстых цепях. Вдоль стен укрепили настоящую колючую проволоку. У входа дежурили часовые в шинелях советских времен, с хрипящими от надрывного лая овчарками на поводу. Заведение специализировалось на советской кухне, но и русскую национальную кухню здесь тоже пытались возродить.
Официанток для шика одели в военную форму старого образца. Особенно пикантно смотрелись на молодых девчонках грубые хлопчатые колготы и огромные, стучащие по полу кирзовые сапоги. На головах официанток красовались пилотки со звездами. Выпивка и закуски подавались в алюминиевых мисках и граненых стаканах. Для пущего погружения в эпоху официантки могли и нахамить клиенту, и бросить миску на стол небрежно, и даже забыть протереть стол. Из динамиков, стилизованных под советские радиорепродукторы, лился блатной шансон.
Турхельшнауб заказал традиционный фирменный чефир, миску квашенной капусты, шматок сухой краковской колбасы, пива и водки, которую приносили в литровых бутылях без этикеток. Выйти из шока Вене удалось лишь минут через сорок, и то только после того, как он осушил несколько рюмок водки и две кружки пива. Он достал из кармана конверт, врученный ему следователем, и распечатал. Внутри лежала самая настоящая «валентинка», с розочками и голубями, на открытке было написано: «Не теряйся, влюбленный глупышка», а внизу — номер телефона. «Вот так Дорис!» — удивился Вениамин.
Подумав минуту, он позвал официантку.
— Что у вас есть нового в меню? Есть что-нибудь вкусненькое из русской кухни?
— Шпырь чебоксарский попробуйте, — улыбнулась официантка.
— Это что еще?
— Старинное охотничье блюдо из сырого фарша…
— Нет, я, пожалуй, воздержусь… А что-нибудь более традиционное есть?
— Пожалуйста, яловичина фронтовая, просроченная…
— Почему просроченная?
— Так положено по рецепту… Так деды наши употребляли…
— А что-нибудь совсем простое?
— Кровяночка…
— А это что?
— Колбаска из печени с кровью.
— А еще проще?
— Котлетки свиные, рубленные с гречневой кашей.
— Вот, это подойдет. Несите.
«Скушать сжаренной свининки после водки с пивом — не в этом ли состоит истинный патриотизм?» — подумал Веня. В соцсетях утверждали, что свинина укрепляет иммунитет. Недаром же он добровольно и сознательно крестился в православную веру, избавив себя от глупых иудейских запретов. Сегодня ведь День святого Валентина, он имеет право.
Отхлебнув еще пива, Турхельшнауб набрал телефон Сергеева: не заливать же горе в одиночку, в самом деле. Он не сомневался, что приятель примчится, как обычно, готовый прыгнуть в огонь и воду. А уж если звать Сергеева, то почему не пригласить и Белгруевича? Гриша был слишком осторожным и осмотрительным человеком, но чем черт не шутит. Белгруевич, как и Турхельшнауб, отмучился некогда пять с половиной лет техническом институте, а потом устроился протирать штаны в НИИ КОРЯГА. Название института было сложной аббревиатурой, смысл которой Веня забыл. Что-то насчет комплексного образования, русского языка и городского администрирования. Гриша был завзятым ипохондриком и занудой, но поддержать мужской разговор умел.
Не прошло и получаса, как в зал энергично вошел Сергеев. Он работал по гибкому графику, что способствовало его участию в любой случайной попойке. Сергеева называли рубахой-парнем, и, видимо, поэтому он всегда носил сорочки ярких цветов. Сегодня на нем была рубашка канареечного цвета в красную полоску. Не успев присесть, отмахнувшись от официанток, он закатал рукава, налил сам себе стакан водки, выпил залпом и вздохнул.
— Как дела, Олежик, чем дышишь? — спросил Веня.
— Представляешь, — произнес с оттяжкой Сергеев, — нашего куратора Синекура загребли сегодня, схватили прямо в аэропорту! Он в Лондон улететь хотел, но не успел. И вещание канала теперь прикрыли.
— За что?
— Завидуют, видимо. У нашего канала рейтинг неуклонно растет.
— Слушай, давно хотел спросить, а почему у вас такое название: «3К»? Что это значит?
— А бог его знает. Суть в том, что мы хотим быть злободневными. У нас же демократия: критиковать Америку нам никто не запретит.
— Так за что Синекура взяли, как ты думаешь?
— Понимаешь, пропали шестнадцать миллиардов, выделенные на укрепление традиционных ценностей. Я уверен, он к ним даже не прикасался, сами как-то по-тихому исчезли. Распускают нелепые сплетни, якобы он за городом семейную усыпальницу из желтого мрамора отгрохал, вроде как египетский фараон. Но это ложь, я ездил к нему на дачу: обычная помещичья усадьба средней руки, всего три посадочных места для вертолета, а мрамор розовый, а не желтый. Основные хоромы-то у него в Лондоне, но до них пока не добрались.
— Кошмар, — сказал Турхельшнауб. — А нашего Витопластунского тоже арестовали какие-то странные типы в длинных пальто. И у нас тоже шестнадцать миллиардов попало. Только… понимаешь, я тоже засветился в одной мутной сделке… Меня сегодня к следователю уже вызывали.
— А вашего-то шефа под каким предлогом? Он же известный перестраховщик.
— Говорят, довел банк до санации.
— Да уж, дело дрянь, есть внеочередной повод выпить, — выпалил Сергеев. — Почем здесь пивко? Ого! Дороговато! Жалко, я с собой баночного не захватил. Отхватил я ящик недавно с бешеной скидкой в нашем таджикском продмаге в Бирюлево. Срок годности на исходе, но градус не выветрился, крепкое пивцо. Говорят, таджики сами же и варят в подсобке, в чугунной ванне.
— Олежик, не юродствуй, я угощаю, возьми разливного. Давай лучше обсудим сложившуюся ситуацию. Ты не считаешь, что мы теперь оба на улице окажемся, да еще и на следствие дернуть могут?
— Давай обсудим, но мне и так все ясно. Основная проблема у нас в чем?
— Дураки и дороги…
— Это само собой. Но еще американцы сильно гадят.
— Причем здесь американцы?
— Они заповеди Христа извращенно понимают. Там же заговор масонов…
— Это как?
— Ну, скажем: «не убий». Что за заповедь такая? Если бы наши солдаты в Отечественную слушали такие заповеди, нас бы здесь не было.
— Точно!
— А другая: «не укради». Разве это для нас придумано? Нет, ты, брат, укради, но укради по-тихому и с пользой для дела. Поделись с начальством, занеси, отстегни, тогда бог простит. Я так считаю.
— Ты прав, Олежик, — сказал Турхельшнауб. — Мне тоже за страну обидно. Думаешь, Америка виновата?
— Однозначно! Потребляют американцы в три раза больше, чем производят в процентах к мировому ВВП. Ты ощущаешь разницу? Куда, ты думаешь, она у них уходит? В сферу услуг, конечно. Что им остается? Собак друг у друга по очереди стригут — вот вам и дутое производство, а у нас одна только космическая программа пожирает триллион рублей в год.
— Я тоже слышал, что НАТО нас собирается втянуть в какую-то провокацию, — добавил мрачно Турхельшнауб.
— Мне кажется, надо достроить космодром в Амурской области побыстрее и первыми освоить Марс. Мы уже десятый год строим. Эх, чувствую, америкосы сами первые воткнут туда свой флаг. Тогда что? Молчишь? Ну, вот так-то… — Сергеев призадумался и вздохнул.
— Олежик, давай не будем преувеличивать проблему. Может, обойдется? — с надеждой в голосе спросил Турхельшнауб. — Остановись, выдохни и выпей водки.
— Обидно, Веня, понимаешь? «3К» — по-настоящему народный канал. Нас и рыбаки смотрят, и оленеводы, и чиновники… А выпить водочки можно. Слушай, официантки-то какие красавицы! Я бы женился на любой. Ты не знаешь, они как насчет знакомства здесь?
Неизвестно, чем бы данный диалог закончился, если бы в зал не вошел Белгруевич. Покрытый сединой, как будто инеем, бледный до желтизны. Гриша как бы демонстрировал всему миру, что ему, плюнувшему на жизнь философу, больше нечего терять. Он был облачен в затертый серый костюмчик, вытянутый на коленях и на локтях.
— Новости печальные, — начал он вместо приветствия. — Нашего профессора Мочеструйкина сцапали.
— Что?! — воскликнули хором Сергеев и Турхельшнауб.
— Мне завхоз Петр Абрамович рассказал. Явились двое субъектов в черных пальто. На головах — шапки из меха, наподобие казацкой папахи, в синих бахилах на ногах. Предъявили какие-то удостоверения…
— Кошмар! — выдохнул Сергеев.
— Все случилось сегодня утром, во время еженедельного музыкального шоу для студентов. Прямо на глазах у публики надели наручники. Аркадий Аркадьевич — заслуженный деятель культуры. Он виртуозно играет на пианино. Да и на флейте тоже не плохо, на гитаре умеет. А какие песни задушевные он разучил! Про походы на байдарках по таежным рекам, про дружбу между мужчиной и женщиной, про светлое будущее страны. Весь институт теперь в слезах: в НИИ в основном женщины предпенсионного возраста работают… Зарплаты маленькие, до пенсии далеко, вот влюбились все повально в Мочеструйкина.
— Что, неужели Мочеструйкину тоже вменяют какое-нибудь высосанное из пальца хищение? — с сочувствием спросил Сергеев.
— Как ты догадался, Олежик? Вменяют освоение шестнадцати миллиардов. Средства выделили на борьбу с иностранными заимствованиями в русском языке. Например, вот есть такое безобразное слово «гаджет». А гораздо хуже «каршеринг» — просто неприлично звучит, как мат.
— И как же вы с этим боролись? — удивился Турхельшнауб.
— Очень просто: закупили японское оборудование… Потихоньку заменяли иностранщину на старославянские выражения. Но дело не в этом. Никто не верит, что Мочеструйкин при делах. Профессор — романтик, он лично наблюдал полет Гагарина, присутствовал на похоронах Визбора, не раз путешествовал в Италию, к могиле Пазолини. Человек высокой культуры! Племянницу юную воспитывает исключительно в суровых русских традициях.
— Три ареста за утро! — перебил его Сергеев. — Наших шефов тоже свезли на съезжую: и Витопластунского, и Синекура. А Веню вон к следователю дергали.
— Да, Гриша, я под следствием, — грустно подтвердил Турхельшнауб. — Меня вызывали и сделали предупреждение, или, как его теперь называют, внушение… Оставили пока в качестве свидетеля.
— Ужасно, Веня! В этих казенных зданиях полно вирусов. Надеюсь, ты надел маску? — спросил Белгруевич.
— Какую, блин, маску, Гриша? Меня на допрос таскали, а не на медосмотр!
— Все равно надо надевать маску! Хотя эти современные маски ни черта не держат. Я сам их шью из марли, с тремя слоями ваты и угольным фильтром. Могу тебе одолжить одну, только не забудь побрызгать фурацилином. Думаю, нам следует немедленно выпить, а то давление может повыситься от неприятностей.
Белгруевич жестом подозвал официантку и трагическим шепотом произнес:
— Есть у вас рюмки поменьше?
— Есть дамские, старинные…
— Несите дамские, — попросил Белгруевич, — и дайте, пожалуйста, пачку антимикробных салфеток. И еще… Понимаете, я вчера отравился, есть у вас что-нибудь диетическое?
— Шпырь чебоксарский свежий…
— Нет, шпыря не надо, а шашлык есть?
— Какой вам?
— Из свинины достаточно диетический, как вы считаете? — допытывался Белгруевич.
— Свининка свежая, прямые поставки из совхоза, — гордо сообщила официантка.
— Бери свинину, не ошибешься, реальный цимес, кошерная поросятина, — произнес заскучавший Турхельшнауб, — капец как рекомендую.
— Сам Будда, по легенде, откушал крестьянской свинины. Может, от того и помер бедолага, — вдруг сказал Сергеев, вливая в себя четвертый стакан водки.
— Ну хорошо, несите из свиной шейки, если гарантируете, что шашлык не угрожает катаром моей поджелудочной железе. Она что-то шалит в последнее время. Только маленькую порцию, детскую. А есть у вас диетические пирожные? Например, эклеры? — не унимался Белгруевич.
— Свежайшие, только что с фабрики.
— Уговорили, принесите один эклер, — решился наконец Гриша.
Белгруевич протер рюмку гигиенической салфеткой, затем достал из кармана пластиковый футлярчик, аккуратно вынул оттуда пипетку с мерными поперечными насечками. Попросив у официантки стакан кипятку, он продезинфицировал пипетку тщательным образом. Затем он отлил водки из графина в стакан, наконец, пипеткой накапал себе в рюмку ровно семь миллиграммов. Удовлетворившись проделанным, он выгнул спину дугой, взял рюмочку в левую руку, оттянул мизинец, запрокинул голову назад и резко влил содержимое в рот. Сглотнул, поморщился и вздохнул печальнее прежнего:
— Что-то водка у них несвежая сегодня…
Пиршество продолжалось. Беседа приобретала хаотический характер. Турхельшнауб пил много, но оставался трезвым. Сергеев двигал руками гораздо энергичнее прежнего, а Белгруевич, к удивлению товарищей, сразу скис от первой же микродозы.
— Вот меня что беспокоит, — переживал Турхельшнауб, — так это глобальное потепление? А если льды Арктики нафиг растопит? Как мы тогда деньги осваивать будем? Тогда программу по Арктике прикроют, и наш банк наш пролетит мимо. Его, конечно, санируют, а нас всех выгонят на улицу.
— Я открыл важную вещь. — перебил Сергеев. — У меня три любовницы, вы знаете. Недавно поехал я к одной из них вечером, она мне, между прочим, русалку из мультика напоминает. Что вы думаете? Попросила денег. Потом поехал ко второй, по имени Алина. Тварь она та еще. Капризная очень. Но тоже выудила у меня деньжат. Я по-быстрому ей вдул и помчался к третей. В итоге всем троим заплатил. И вот смотрю я, что получается? Всегда платишь им наличными, но за что конкретно? В них ведь внутри ничего нет, зияющая пустота, никакого внутреннего содержания. Я бы сразу женился, если хоть у одной внутри хоть что-то было. А так, ты просто засовываешь член в пустоту, в кожаный мешочек с гонореей! Но почему же меня тогда тянет к ним как магнитом?
— А что говорит по этому поводу твой психоаналитик? — поинтересовался Турхельшнауб.
— У меня сейчас нет психоаналитика, — доверительно сообщил Сергеев, — не до психотерапии мне сейчас, я буддизмом лечусь и пивом.
— Ты не прав, Олежа, — поучал друга Турхельшнауб. — Мне на последнем сеансе психотерапии доходчиво разъяснили смысл отношений. Возьмем утят, к примеру. Известно, что птенцы плавают за матерью-уткой. А как утята узнают родную мать? Ученые проверили и обалдели: да никак. Они с таким же успехом могут следовать за любым объектом похожего размера: за собакой, за воздушным шариком, за чем угодно. Утята видят лишь бесформенное пятно, у них в голове нейроны замыкает, и они покорно плывут. Природе наплевать на тонкости. Так и мы, мужчины, преследуем баб благодаря шаблонам в башке и гормонам в крови. Наше принципиальное отличие от уток лишь в бесконечном и словоблудии. Надо вот непременно вскарабкаться на нечто теплое, обладающий дыркой, желательно почаще и поразнообразнее…
— А для женщин? — спросил Белгруевич.
— А женщинам вообще ничего не нужно, кроме ребенка. Для них мужчина — утилитарная функция, расходный материал. Нечто вроде шприца со спермой. Плюс еще свинка-копилка с золотыми монетами.
— Мне кажется, я простудился вчера, — перебил Белгруевич. — Горло что-то болит, голова раскалывается. Поджелудочная железа покалывает, но не сильно. Но главное, помню отчетливо, я отравился чем-то, а может быть, перегрелся на даче в новой бане. Понимаете, температуру трудно стало регулировать после того, как я обложил печку речным камнем. Должно быть ровно шестьдесят три градуса, но злополучные камни набирают влагу — и получается выше. Хотя набор микроэлементов в паре отменный…
— Вот я чего не понимаю. — сетовал Турхельшнауб. — К чему эти скороспелые аресты? Что, разве можно поверить, что растратили средства? Ерунда! Ну хорошо, пусть растратили, но наверняка все по закону! Поговорите сначала с людьми начистоту, выясните их намерения, в душу залезьте, а уж потом сажайте!
— Веня, ты представляешь масштаб информационных подтасовок, которые американцы нам организуют? А что, в самой Америке не воруют? — ораторствовал Сергеев.
На этом месте беседу друзей прервал странный инцидент. Из дверей кухни появился молодой человек в черном костюме, видимо администратор зала. Он нес поднос, на котором дымилась кастрюлька с борщом. На руках у него были белые перчатки. Он деловито, не торопясь, подошел к одному из столиков, где ужинали трое прилично одетых гостей. Остановился за спиной у одного из них, господина в синем костюме, увлеченного оживленной беседой с товарищами. Улучив момент, администратор с мефистофельской улыбкой на красивом лице поставил поднос на стол, снял крышку с кастрюли. Затем, приняв несколько театральную стойку, взял кастрюльку и вылил ее содержимое на спину ничего не подозревавшему господину, целясь за воротник. Борщ растекся разводами по пиджаку. Капуста, картошка медленно сползали по спине на пол. От борща валил пар: очевидно, содержимое кастрюли предварительно разогрели до кипения.
Ошпаренный господин взревел, как раненый кабан. Два его товарища вскочили и кинулись к выходу из зала, как выяснилось, чтобы позвать охрану, дежурившую на улице, у машин. Воспользовавшись замешательством, администратор взял со стола графинчик водки, налил себе рюмку и спокойно выпил. Охранники, два тупоносых квадратных спортсмена с лысыми черепами, с запозданием нарисовались в зале. С высунутыми языками, как доберманы, ринулись они к администратору, накинулись на него, повалили на пол и скрутили ему руки за спину. В зале раздались женские крики, люди вскочили с мест, некоторые побежали к выходу.
Друзья решили не искушать судьбу и оказались в первых рядах очереди в гардероб. Едва успев нацепить пальто, вышли на мороз. Некоторое время стояли молча, обдумывая инцидент. Обсуждать происшедшее никому не хотелось. Дело было темное, однако Турхельшнауб все же спросил:
— Олежик, вот ты многое знаешь, расскажи нам, что сейчас произошло?
— А что тут знать? — произнес Сергеев. — Ребенку понятно. Очередной обманутый дольщик наказывает застройщиков. Ошпаренного дядьку я вроде узнал: его зовут Андрей Бигузякин, он вице-президент известной компании под названием «Писа-Роза». Говорят, Бигузякин набрал кредитов в банке «ЖМУР» на строительство поселка в лесу. Название такое романтическое: «Дали Достоевского». Нараздавали людям обещаний и застыли на стадии фундамента.
— Но зачем же борщом несчастного поливать? — спросил Белгруевич.
— Из мести, конечно.
— Какие дикие нравы! Нескоро вернемся к утраченным идеалам поэзии Серебряного века.
— Ребята, а давайте махнем в баню?! — пришла Турхельшнаубу на ум счастливая идея.
Друзья не возражали. Турхельшнауб уже вызывал такси. Как раз в этот момент за ошпаренным Бигузякиным примчалась скорая.
Продолжение http://www.proza.ru/2020/01/10/142