Олух Царя Небесного 3

Роман ОЛУХ ЦАРЯ НЕБЕСНОГО
вышел в ЛитРес в электронной и бумажной версии.
По вопросу приобретения - пишите в личку.


©

Олух Царя Небесного 2. Новая редакция
Предыдущие главы
http://www.proza.ru/2019/12/05/597



©

21. Союз Нерушимый артистов свободных

За те годы я так ничего и не написал, но наработал такой потенциал, что, когда переехал в свою мастерскую, я, так и не поступив в Строгановку, с лёгкостью вступил в СХ. Правда, теми  работами, что отобрал у меня, не дав испортить, мой сосед, Алексей Георгиевич Марин. Светлая память! А мне урок на всю жизнь, который я так и не постиг до конца – где же прячется наша удача?

«Своя мастерская» это та, где я работаю до сих пор – мой тихий подвал в центре Москвы. Здесь морок закончился, и я стал плодотворно работать – уже несколько персональных выставок было, о которых расскажу позже. Этот подвал просто упал тогда мне на голову и явился подарком судьбы – только так я воспринимаю это. Только как. И я впал в искушение увидеть в этом божественный промысел. Но об этом нужно (если нужно) рассказывать с придыханием и очень тихо. В отдельной главе. 

А «Союз» для начинающего художника был тогда местом желанным, даже вожделенным. Да что там – святым! Землёй обетованной, где течёт молоко и мёд. Он давал многое, но особо выделю – неприкосновенность в государстве, где практиковали реальный срок за тунеядство. Союз Художников – каста неприкасаемых, масонское ложе, элитарный клуб, остров Свободы в океане тоталитаризма – не знаю уж, как и обозначить это. А также степень моего счастья, которое я испытал, попав под сень его крыл.

Кстати, это было то ещё времечко! Его можно обозначить наречием «накануне». Да-с, как у г-на Тургенева, который целый роман по этому поводу насочинял. Образцовый был либерал-демократ, кстати. Вот и в нашем сообществе «артистов свободных» накануне эпохальных событий под кодовым названием «Перестройка», повеял уже расслабляюще либеральный ветерок. Но никто не ожидал такой скорой кончины нашего Счастья.

Не стоит теперь поминать, что когда-то СХ (как и прочие творческие Союзы) был создан, чтобы объединить и подчинить разношёрстную творческую братию. Чтобы направлять в нужное русло хаотичную творческую мысль, а при необходимости – и приструнить кого надо. Всё это давно стало анахронизмом, а все эти объединения интеллигенции оказались падки на всякого рода веяния. И, в конечном счёте, всё это хозяйство превратилось в нечто противоположное задуманному – в колыбель неолиберализма. Что в итоге ускорило развал всего, что и составляло наше благополучие.

Парадокс! Вообще все эти процессы оставили у меня неоднозначное ощущение. Творческая интеллигенция оказалась не готова к тому, чего так настойчиво добивалась. Так капризные избалованные дети рвутся из дома, поносят родителей, презирают семью, пока не оказываются там, куда рвались – один на один с улицей, о которой они, оказывается, ничего не знали. Тут и начинаются вой и стоны. И вселенские обиды.

Но в 85-м году всё оставалось ещё нетронутым. Мы ещё прикидывали, что да как. Мы только начинали гробить свои основы и подпиливать сук, на котором сидели рядком. Мы ещё были девственно чисты…

Многое стало понятно только теперь. Слетел флёр воздушных замков и прочих розовых сооружений в дымке, которых успели мы понастроить себе, пока слушали радио о наших «героических буднях», и их «тлетворном загнивании». Теперь, реально ощутив «аромат» того загнивания, как-то неловко становится за себя и тот инфантилизм, в котором пребывал наш девственный мозг. Теперь я бы мог петь дифирамбы тому Союзу очень долго (что-то уже пропел). Одно добавлю. Все прелести того времени хорошо видны лишь из сегодняшнего безвременья.

1985 год – можно было назвать началом конца. Это то роковое время, когда наш великий Союз – советский и социалистический начал разлагаться и умирать. Вернее,  просто умирать, потому что к тому времени он уже благополучно разложился. Странно оказалось то, что и спасать его никто особо не собирался. Разложение происходило настолько естественно, что его и восприняли как завершающий процесс явления, которое до конца никто не осознал – было оно  в природе, или мерещилось 70 лет кряду.

Страна пребывала в эйфории, выдавая сентенции, что так жить нельзя. А как можно и нужно жить – сообразить не могли. Народ напоминал жертву, что впала в ступор, покорно наблюдая, как преступник залезает к нему в карман. Сопротивляться не было ни сил, ни желания. Свергать, выживать, воевать и терпеть народ учили. А что было делать, когда мироздание просело и начало заваливаться?

То время уже тогда называли временами, и, как хотите, но мне кажется, ничего нельзя было уже поделать. Всё разваливалось само по себе дружно и с энтузиазмом, будто по утверждённому свыше плану. Не по распоряжению правящей верхушки, к чему мы привыкли, а совсем «свыше» – по задумке неких сил, что и управляют всем и вся. Хотя я и в этом засомневался. Была, очевидно, тайная правящая верхушка. Высшие силы на то и высшие, что неведомы обычным умам.

А план был жёсткий, даже жестокий: кинуть нас на съеденье «общечеловеческим ценностям». Нас – таких вот творческих, таких вот неприспособленных к жизни! (Это я о своём брате – художнике). Мы этого сами и возжелали со всей вековой страстью к киданию в омуты. (А это уже – о великорусском мужике). Всем известно, как русский человек любит броситься в неизведанное с головой. А может в тех роковых полётах мы, и видели смысл своего существования? Быть может, в тех роковых полётах и выковывался наш непобедимый дух, который так «радует» наших западных друзей?

Когда смотришь вперёд, трудно понять, предопределено что-то там, или нет. Но уж, когда всё случилось, тут и всплывают эти слова: рок, судьба, фатум. И начинаешь задумываться, а не выполняем ли мы некий план неких сил? Так и жизнь свою, когда начинаешь анализировать – убеждает только одна мысль: ничего другого и быть не могло. Не, ну пофантазируешь чуток: «а если бы!», но не долго. Сослагательного наклонения не существует ни в истории, ни в судьбе. На этой истине и успокаиваешься.

Вообще-то художник, как не крути, – существо фатальное. Потому что работает он не с реальностью, а за пределом ея. Всё что за Пределом – и есть наша вотчина. Но хватит болтать об очевидном. Я просто вспомнил, что для нас художников – очевидно, вам, не художникам – наоборот. Вот об этом и хватит. Я лучше расскажу, как моя неочевидность повела себя в очевидных обстоятельствах. 

Дело в том, что раньше, когда Союз как страна существовал – Союз, как сообщество «артистов свободных» (Artist – художник), имел колоссальное значение в жизни этих самых артистов-художников.  В СХ решались все жизненные проблемы. Здесь же выстраивалась своя иерархия, от которой и зависело решение этих проблем.

Возьмём хоть нашу секцию монументалистов. (СХ делился на секции: живописи, графики, скульптуры и проч.). Ядро и производственная база секции – был монументальный комбинат. У живописцев был свой комбинат, у скульпторов – свой. Да-с, господа, как это не уничижительно звучит, но и живопись творилась на комбинате…

Так вот, Его Величество Комбинат в то великое время Социалистических Ценностей был для нас всё: и кормилец, и поилец, и на дуде нам ещё наигрывал, чтобы жилось веселей. Были, конечно, ещё выставки, на которых художник и доказывал, что он художник и настоящий артисто. Но всё остальное – был комбинат.

Не самый большой секрет, что у рода людского к деньгам всегда было трепетное отношение. Так вот, на нашем комбинате род людской мог оттянуться и возрадоваться – здесь делалось бабло в немереном количестве. Не зарабатывалось, как на других предприятиях, а именно делалось. А ещё точнее – творилось. Алхимики, короче.

Мы уже тогда жили при капитализме. Никаких фиксированных зарплат, никаких ограничений в гонорарах – сколько заработаешь, то и твоё. А заработать на комбинате можно было много, потому что, пока вся страна купалась в социализме – мы прагматично и даже цинично рубились за блага капитализма. То есть условия жизни у страны и у нас были неравные. У нас была договорная система: мы сами добывали заказы, дрались за расценки, пробивались сквозь Совет, охмуряли заказчика и проч., и проч. Кстати, даже исполнителем или разнорабочим устроиться на комбинат считалось большой удачей.

Тогда же в стране халявных денег было море. На культуру выделялся какой-то ощутимый процент (чуть не 1,5% от всего ВВП). Короче, любое предприятие к концу года имело кучу неосвоенных денег, которые необходимо было потратить, иначе на другой год не дадут. Наша задача была освоить деньги, замутив какую-нибудь монументальную стелу или мозаику на фасад. Для этого и существовал комбинат, со своим штатом сотрудников – мастеров своего дела. Ещё добавлю, что только наш комбинат (КМДИ) и комбинат оформителей (КДОИ) приносил реальный доход. На эти деньги и содержался Худ Фонд.

В основном через наш комбинат делались все правительственные заказы. Знаменитый Форос, где упаковали в своё время Горбачёва, был оформлен нами. Метро, вокзалы по всему Союзу – всё это наших рук дело. Поговаривали, что были среди  художников и реальные миллионеры. Точно не скажу, но я сам лично заработал как-то за пару месяцев в конце года – 5 (пять!) тысяч рублей. А такой зарплатой даже за год мог похвастаться не каждый советский человек.

Монументальное искусство, что-то вроде десантуры, шутили старожилы комбината – выкинули тебя в чисто поле – крутись, как хочешь, но объект выследи и сделай. Парадокс состоял в том, что монументальное искусство могло существовать только при социализме, но его созидатели были акулами капитализма. А вот в реальный капитализм – ни нас, ни наш комбинат не взяли.

Про лёгкость обогащения я к тому говорю, что комбинат для нас стал реальной кормушкой. О такой кормушке умные люди не свистят на каждом углу, но тихой сапой её пользуют. Были у той кормушки и своя аристократия, и гвардия её охраняющая. Объясняясь сегодняшним языком, существовал истеблишмент нашего царства, то есть власть имущие, правящие круги. Элита.

На языке недавнего прошлого, впрочем, это звучало иначе, но не менее заманчиво. Существовал Совет и Правление. Часто одни и те же уважаемые люди входили в оба этих института. Правление выбиралось на собраниях секции, а оно уже и формировало Совет. То есть, именно Собрание являлось отправной точкой, на котором, в конечном счёте, и решалось, кому и сколько перепадёт от гигантского пирога.




22. Собрание

Юрий Константинович Королёв (1929 – 1992) – советский живописец, народный художник СССР, действительный член АХ СССР (1983). Директор Третьяковской галереи. Создал монументально-декоративную композицию «50-летие СССР» в г. Тольятти (1981 год), мозаичное панно на тему революционных событий 1905 -1907 годов в вестибюле станции метро  «Улица 1905 года» в Москве.

Анатолий Михайлович Ладур (1936 – 2003) – главный художник комбината монументально-декоративного искусства (КМДИ), автор более 30 оригинальных композиций для украшения архитектурных ансамблей, среди них Павелецкий вокзал и станция метро Бибирево, интерьеры аэропорта и Дома науки в Улан-Баторе. (Википедия)

Зачем, спросите вы, нам понадобились эти уважаемые люди? Сейчас и расскажу. Просто всем должно быть понятно, что это абсолютно реальные люди. Причём, настолько реальные, что уже, после своих фамилий имеют две даты, а значит, их реальность перерастает в миф. Так вот, пока за моей фамилией только одна дата – я и расскажу эту мифологическую историю.

Вот её суть. На первом же собрании секции, куда я был допущен как новоиспечённый член этой секции, произошло такое вот уникальное в своём роде событие. Пацан отвёл мэтра. (Отвод – процедура при выдвижении кандидата). Что такое директор Третьяковки, народный художник и академик объяснять не надо. Объяснить, очевидно, нужно, что собой представлял я.

Речь здесь пойдёт не о внутреннем мире исследуемого, хотя и этого коснусь. Что-то там внутри ведь должно было зародиться, когда я решился на такой вот безумный демарш. Но сейчас я, собственно, о статусе персоны. А статус мой был нулевой.

Я, правда, был сын главного художника Фонда, но, поверьте, в тот момент (а всё случилось спонтанно) я меньше всего об этом помнил. Московский Фонд в то весёлое время социальных радостей – был организацией мощнейшей. Вся халява была его вотчиной. Творческие базы, выставочные залы, салоны, мастерские, и прочая, и прочая (у Фонда было множество функций). Все комбинаты подчинялись  непосредственно художественному Фонду. То есть мой отец был начальник нехилый, но…

Но надо было знать моего отца. Это – чудо, человек не от мира сего, без царя в голове, Идиот с большой буквы (если вспомнить Достоевского) или Дурак с большой буквы (если вспомнить русские сказки). И об этом знал, конечно, не один я. Об Отце я писал не раз, но так его до конца и не понял. Теперь вот о сыне Дурака.

В моём внутреннем мире звучали примерно такие голоса. Вернее, даже не голоса – фразы, вернее, обрывки фраз. А ещё вернее – некие сполохи. Суммируя и формулируя их, получится примерно вот это: «Вот и посмотрим сейчас, что ты, на самом деле, стоишь». (Всё-таки я был правильный пацан).

Королёва я знал по рассказам отца, видел его работы, и был наслышан о его деятельности. В принципе этого было достаточно, чтобы понять: он олицетворял то, что называлось конъюнктура, в самой что ни на есть совковой форме. А в то роковое время переосмысления ценностей – это был приговор. И я его вынес.

Как можно догадаться, такие дела так не делаются. В одиночку на таких зубров не ходят. Да, что уж там, заговоры, как и во всяком, уважающем себя творческом союзе, конечно, и у нас практиковали. Их устраивала элита, когда хотела поменять Председателя. Это случалось обычно при смене поколений. Я полагаю, этого особо и не скрывали, потому что наше сообщество из всех секций было самое продвинутое и демократичное.

Такая смена поколений, оказывается, и случилась на том собрании, о чём я, естественно, не догадывался. Николая Андронова, замечательного русского художника меняли на не менее замечательного художника – Ивана Николаева. Николаев – белая кость, потомок Лансере, Бенуа, внук Зинаиды Серебряковой. Он был достоин этих славных имён и фамилий. Я писал о нём много, потому что задружился с ним в тот период, и знал его, так сказать, изнутри.

Королёва же выбирали не на роль Председателя секции, он летал гораздо выше – в СХ СССР. Просто формально он должен был пройти процедуру избрания на низшем секционном уровне. Поэтому я, если и не спутал карты «заговорщиков», то моя выходка была уж точно не к месту. Но к делу.

Когда Николай Андронов произнёс формальную реплику, есть ли отводы у данной кандидатуры, я услышал чей-то незнакомый надтреснутый голос: «Есть отвод».

Это было так неожиданно. Для всех, и для меня в том числе. Я помню, на меня все оглянулись с каким-то ужасом. Хотя, быть может, я и преувеличиваю – ужас был составляющей той пустоты, что возникла в моём мозгу. Пустоты до звона в ушах. И принадлежала она только мне.

Оказывается, (чего я не зал), нужно было выйти на авансцену и аргументировать свой отвод. То есть я-то думал, что уже совершил свой подвиг, а оказывается я на полпути к нему. И подвиг реально мог обернуться позором, потому что, что и как говорить в данной ситуации – я не знал.

Я вообще, как оказалось, ничего не знал. Ни жизни секции, ни их законов. Да и жизни вообще я не знал. Так, олух царя небесного вдруг вскинулся и… пошёл напролом. Куда? Зачем? Публично выступать я не умел также, и не умею до сих пор, а тут на глазах всех наших уважаемых коллег (а это реально человек 300) нужно было сказать гадость о самом главном зубре, от которого много чего зависело и для нашей секции.

Я всё-таки «выдавил из себя раба», и произнёс нечто членораздельное. Что меня этот товарищ не устраивает как директор Третьяковки, ну и художник он так себе…

Получилось даже убедительно, поскольку я выразил чувства и чаяния всех сидящих в зале. Как оказалось. Когда я, пошатываясь от перевозбуждения, возвращался на своё место на галёрку, многие кивали мне, улыбались, а некоторые даже пытались пожать руку. Однако. За мой отвод  должно было проголосовать Собрание. Такова процедура.

И Собрание проголосовало единогласно. Все – «за». То есть не за мой отвод, а как раз за кандидатуру Королёва. «Против» и воздержавшихся не было никого.

Я ничего не понимал. Что случилось, как такое могло быть, и не сон ли это? «Художники! Вы же самые свободные люди на земле!» – думал я, продолжая пребывать в эйфории. Я был молод, горяч и глуп. Но, войдя в раж, успел дать «отвод» ещё одному деятелю – главному художнику нашего комбината. Ну, это рыбка была помельче… Ладура  никто не любил, хотя, опять же, «против» – ни кого не нашлось. Как мне потом объяснили умные люди, будет же тайное голосование – вот там, типа, и поквитаемся со всеми.

Забегая вперёд скажу, Королёв всё-таки прошёл, а вот Ладуру не повезло. Его не выбрали в Правление. Он горько запил, бедолага. После пяти лет воздержания. Так что, моё спонтанное действо оказалось судьбоносным.

Но тогда я думал только об одном. Что я сделал какую-то непоправимую глупость. Не дерзость, а именно глупость, в лучших традициях дурака, причём с маленькой буквы. Я пошёл перекурить свой позор.

На деле оказалось всё не так безнадёжно. Во-первых, как потом рассказал мне отец, к нему тут же подскочил Королёв, и спросил: «Твоя работа?». На что мой отец ответил, не без тайной гордости: «Не, он у меня самостоятельный…».

Ну почему все и всегда видят в нормальном душевном порыве (не совсем, конечно, нормальном, но душевном уж точно) чью-то тайную руку. Сейчас вон в Америке выбирают не того президента – рука Кремля. Примерно такая же паранойя, как у западных борзописцев, случилась и у тогдашнего директора Третьяковки. То есть, вдумайтесь, мой отец подговаривает сына, только вступившего в Союз, свалить одного из самых влиятельных чиновников СХ! Мой милый папаша, фронтовик, видевший не раз реальную смерть, добрейший и бескорыстнейший человек  – чадоубийца??

Но дальше случилось то, чего я уж никак не ожидал. Ко мне подошёл САМ. Господь Бог спустился на землю, чтобы кое-что уяснить для себя. На небесах, типа, не всё поняли…

-Ну, и чем это, молодой человек, я вам не угодил?

Вот так да! Я видел на лице его смятение. Он начал даже оправдываться передо мной. На моё высказывание, что Третьяковка ничем не отметилась в столь судьбоносное время переосмысления ценностей, ответил, что готовится выставка Филонова.

На очереди, я его увидел следом – стоял Ладур! Он, выждав, когда отойдёт Королёв, подошёл ко мне с тем же вопросом. Ну, ему-то мне было что сказать! Но дело было уже не в этом. Я почувствовал вкус победы. А этот вкус, согласитесь, самый лучший вкус для мужчины.

Потом мы пили у Ивана Николаева в мастерской. Тогда он и стал нашим новым Председателем, а я, через несколько лет, вошёл в Правление. Это была уже другая история. Довольно, кстати, (или некстати) грустная, пошлая, отчаянная, и… тривиальная. Впрочем, что уж…



23. Русь Святая 90-х. Песнь акына

Об этой другой истории я и попытаюсь рассказать. Попытаюсь, потому что толком уже ничего не помню. Помню многое, но какими-то сполохами, а вот последовательность событий – восстановить уже не могу. Впрочем, а оно нам надо?
 
Всё-таки не отчёт пишу, даже не мемуары – роман! Хотя бы себе об этом временами напоминать надо. Странный, правда, какой-то роман получается – ничего не выдумываю. Что помню – то пою. А где вот это: «над вымыслом слезами обольюсь»? Правда жизни, и правда литературы – абсолютно разные правды. Так мне по телеку недавно сказали в одной умной передаче. Всё-таки не надо мне умных передач смотреть. Настроение только портится…

Выходит и не роман это, а песнь акына.  Я всё-таки остаюсь безнадёжным дилетантом, (и графоманом до кучи) – не знаю даже, как обозвать то, чем я занимаюсь всю жизнь. Хотя, как оказалось, даже среди русских классиков, профессионалов не было. Кроме разве что Достоевского, так обожаемого на Западе. Только он мог творить по договору. На Западе и художники, и писатели делом занимаются. У нас же – раскопками души. Хотя как раз Достоевский смог совместить оба эти занятия – и русскую душу перепахал, и деньги той пахотой зарабатывал. У меня же… не Достоевский, короче.

Впрочем, тема эта бесперспективная. Я имею в виду, оценки себя и своих способностей – графоман, не графоман…  «Не моё дело знать!» – так говаривал мой приятель того времени Иван Николаев. А он понимал толк в творческих процессах – где собственно творчество, а где ля-ля тополя. Так что, начнём-с. Без расшаркивания, чего я там могу, и могу ли чего вообще. 

Это была эпоха, в которую входили мы как слепцы без поводыря, крадучись и наощупь. Мы боялись её! «Святые 90-е» – так недавно окрестила это время вдова президента, подарившего нам ту эпоху. Ну, и… кто бы спорил? У нас, куда ни кинь взгляд: в день вчерашний, вглубь веков или совсем уж в древнюю древность – сплошная святость. Из одной эпохи выберемся, нас другая поджидает, ещё святее. Иоанн Грозный – Великая Смута – Раскол – Романовская муть – Сталинская жуть. Так и ходим по кругу…

А когда вспоминаешь XX век, достаточно только обозначить эпоху, и всё становится яснее ясного: вот она – святость! Можно вспомнить, святых апостолов революции, можно – святую инквизицию ГУЛАГа. Можно святую Войну и неоспоримую святость Победы. Святая эпоха, что пожирала нас всегда с большим воодушевлением. 
 
Так что, нечего тут рассуждать долго, святые 90-е, или лихие. Лихие-то лихие, но ведь если вспомнить русский народ, их переживший – святее его не найдёте. Слова мало что значат, и крутить ими можно с ловкостью фокусника. А спасёт нас… только живопись.

Да! Моя – яростная, сумасшедшая, нутряная, греховная живопись! Я ж художник, если кто не помнит. И что это значит? Ядерная живопись: пятьдесят оттенков стронция – вот что это значит! А ещё умбра, охра, марс коричневый тёмный… а ещё кобальт, кадмий кроваво красный, краплак, кость жжёная! Я накидаю туда земли и неба. Земли на могилы, Неба – для святых. Я прожгу холст космосом светящейся Чёрной Дыры. Я залью всё свинцовой мутью Безвременья. Я окрашу нашу Боль и Отчаяние окисью хрома порушенных надежд. Я подкрашу жизнь бледно розовой Ложью. Вот она – Русь святая!

А предтеча той святости стала, не к ночи будет помянута, эпоха Гласности. Помнится, был такой растиражированный слоган у оптимистичного нашего Лидера, округлого и мутного, как и его слоган. Перестройка, Гласность, новое мЫшление. Чего там ещё было? Бессильная ярость от осознания унижения целой нации. Но это позже, когда дошло до нас, куда мы въехали.   

На этих примитивных словесах, которые не значат ничего, и подкатывают к нации такие вот фокусники. Словно мантру он читал пустышку из каждого динамика – округло и деловито, подталкивая страну к пропасти. И тихой сапой столкнул-таки её туда. И вот что дошло до нас, в конце концов. Этот неунывающий Лидер тогда и разменял всю нашу Святость. На что? Так на самую хитрую в жизни вещь – на Иллюзию. И, конечно же, продал всех нас: и белых, и красных, и рыжих, и серых. И полностью седых…

Но при этом, это была абсолютно наша эпоха. Она, похоже, была у нас в крови – эпоха Смуты, Безвременья и… Мечты. Мы забеспокоились. Мы почуяли вкус свободы. Мы же такие широкие, открытые ребята, такие яростные. Как говорил Митя Карамазов, широк русский человек, надо бы сузить! Так ведь кто ж на то решится, сужать, то есть, русского человека. Да и возможно ль? У нас же зуд. Зуд откровения, зуд открытости. Нимб святости! Вот оно, вот! Мы и несли в этот мир свою настежь распахнутую душу. Каждый заявлял о себе – гласно и громогласно. Народ жаждал Света…

Из мрака веков – к Свету! А оказалось очередная подстава. Их Гласность – эпохально-государственная, подсунутая нам сверху, как морковка на верёвочке, была опять не про то. Оторопь берёт, как всё хитро было задумано и выполнено. Телек, журнал «Огонёк» и прочие освобождённые СМИ сворой псов накинулись на нас и… (вот именно, что и…). Они нам такое поведали – так всё замутили исповедально и вероломно. Хотите знать ВСЮ правду? Мы хотели…

Мы не просто хотели, мы её впитывал всеми фибрами, всей своей воспалённой кожей. ВСЯ правда ВСЕЯ Руси оказалась жуткой и страшной. Как дыба. Как плаха, уготованная всем нам. Господи, в какой же дыре, оказывается, суждено было родиться и жить! Чёрная Дыра Россия пожирала своих детей легионами. Мать оказалась сукой, отец – подлецом. А сынка – лопух, каких мало.

Вот она тройка, что воссияла тогда над страной: Подлец, Сука и Лопух. По этому поводу хочу сделать признание. Это признание, впрочем, я делаю с периодичностью школяра, и настойчивостью  маньяка. Только и слышится с этих страниц – олух да лопух.  Это чтобы вы не забыли, с кем дело имеете…

Так в чём же тогда признание?  А вот в чём. Не один я такой, оказывается. У нас ОЛУХ спрятан в самой глубине глубокой, в самой нашей сердцевине, он там, где душа. Где мечты и надежды. Мы его любим, вскармливаем, лелеем. На одни и те же грабли наступаем, но не сдаёмся. Он водит нас по кругу, от смуты к смуте, от бунта к бунту. А мы всё терпим, всё стерпим и перетерпим… 



24. Ля-ля, тополя

А теперь, для полноты картины, сообщаю, что никогда не ощущал себя интеллигентом. Хотя, никто меня в этом и не уличал, так что беспокойство моё напрасно. Просто я считаю, что настоящие художники – не совсем интеллигенты. Я бы даже сказал, чем больше ты художник, тем меньше интеллигент. Впрочем, я, быть может, никогда и не понимал значение этого слова. У Даля: «интеллигент – разумный, знающий…» – мне это уж точно не грозит…

Но мы-то знаем, что интеллигент в России, больше, чем «разумный, знающий». В России – это понятие, примерно такое же, как совесть, или та же святость. Совесть нации – слышали, наверное? Слова, слова… – нет там ни совести, ни святости. «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр». Это не я, к сожалению, это самый наш интеллигентный интеллигент – самый наш Чехов.

Что это я вдруг интеллигенцию помянул? А так. Достало. Что вижу, то пою. О чём подумалось, то и озвучил. Так уж у нас, у акынов, завелось…

Вот аристократ – это да, с этим вообще никаких вопросов. Лично у меня. Аристократ – это, прежде всего, внутренняя свобода, природный вкус и чувство собственного достоинства. И за свои слова аристократ отвечает. Никакого словоблудия, как у некоторых прочих. Впрочем, это моё толкование, ничего общего, не имеющего со значением слова. По тому же Далю: «вельможа, знатный боярин, не столько по сану, как по роду…».

А теперь, после всего, что я поведал, разрешите сообщить, что во всю эту либеральную лабуду 90-х я уверовал. Да! как это ни прискорбно, как это ни постыдно. И всё моё достоинство в одночасье сдулось – никакой ты не аристократ, парень, а рефлексирующий интеллигент. Остаётся только посыпать голову пеплом, застонать, и… запить. Впрочем, стонать не обязательно, а вот запить... был такой порыв души.

Было, было, причём порыв основательный, глубинный. Ля-ля, тополя – здесь не прокатывает. Тут попахивает новым исследованием. О запое, как о составляющей личности художника. Моей, то есть личности. Для начала я заявлю тезис: пьянство – это высшая математика творчества, это жизнь и смерть в одном флаконе. Это альфа и омега, начало и конец всех поисков причин, во всех вещах. Это – замерзший огнь, ледяное пламя. Проще сказать – истина. Но об этом уже древние всё сказали…

Оно же выполняло очистительную функцию – всё наносное, мелкотравчатое, обыденное отсекалось от подлинной жизни. Причём, пьянство художника, это и нечто глубоко метафизическое – никак не ложилось в повседневное пьянство обычных граждан. Мне один мой приятель и коллега, имея в друзьях нарколога, сказал, что тот потрясён нашим братом. Как пьют художники – пролетарию и не снилось. Слесарь из ЖЭКа от ваших доз за один заплыв давно бы съехал с катушек. А вы – ничего. Что-то ещё успеваете миру поведать. Тезис сомнительный, как и нарколог… да и приятель однако.

Я, впрочем, успел-таки загордиться от принадлежности к этому цеху. А в цеху том, кого только не было! И любимый Ван-Гог с Гогеном, и Модильяни с Утрилло и Пикассо с Браком и со всей их парижской тусовкой. А уж наших Саврасовых и Брюлловых перечислять запаришься. 

А мы действительно  – ничего так. Причём, настолько «ничего», что впору складывать легенды о творческом пути московских монументалистов, потому что, скажем, питерские монументалисты не были созданы для подобных легенд. Питерские монументалисты замерли, заворожённо глядя на московских монументалистов. Была у нас однажды совместная выставка в тогда ещё Ленинграде. Так вот, запомнилась она городу трёх революций – пьяным поездом, пьяным вернисажем и потом просто великой пьянкой, закончившейся только в Москве (кстати, далеко не у всех).

Господи, – сказала молодая поросль питерских монументалистов – как же вы пьёте! Мы такого никогда не видели! Ясен перец, что не видели. Питер вообще странное местечко. Болотный дух, очевидно, ещё не до конца выветрился с его мостовых. Питер – страна христиан, рокеров, постмодернизма и скинхедов (такой вот весёленький наборчик возник у меня на ассоциативном уровне). И всё – не русское. Впрочем, что ещё на том болоте народиться может…

А пьянства и мы не видели, мои питерские братья, – мы просто жили в этом сказочном мире. В этой божественной пустоте, принимая её за единственную религию. И даже, как истинные аристократы – не замечали её. Но об этом, обо всём – чуть ниже…



25. Два Ивана

В моей жизни случилось два Ивана. Был, правда, ещё один, отец моей матери – лётчик, красавец и мой дед. Но он, хоть и на Модильяни похож, и дед родной, но не случилось, знаете ли, его в моей жизни. К тому же, не наш он был какой-то – не пил, не курил. И умер рано, меня не повидав…

А вот эти два – совершенно «герои моего романа». Один, правда, тоже не пил. Почти. Но это, когда в стране «пьянству – бой» нарисовался. Помните ужас середины 80-х. Я так скажу, не трогали бы коммунисты святого – глядишь, и Советский Союз сохранили бы. А Иван как раз и был из тех деятелей… в некотором роде.

Так вот, первый Иван, условно непьющий, судьбу имел крутую, но бесперспективную. В моём понимании. У нас просто отношение к художнической перспективе было различное. МСХШ и Суриковский институт он окончил с блеском. И дальше всё как по нотам: МОСХ, персональные выставки, сначала у нас, потом по всему миру, лучшие заказы, (новая станция метро Маяковская его рук дело) премии и даже ордена. Работы – в Третьяковке, Русском музее. Народный художник, профессор и академик. Я же… – всё шиворот навыворот.   

Я с ним ещё по МСХШ знаком. Была у нас такая элитная школа в советские времена – «школа одарённых родителей». В ней все художники учились. Она и сейчас существует, переехала только к Третьяковке на Крымской. А мы учились у первоисточника – напротив настоящей Третьяковки. Я его там и запомнил. Он на четыре года старше, я был «личина» (так традиционно у нас звали мелких), а он, видный малый – курил в туалете и рассказывал про красивых тёлок. То ли рисовал он их, то ли ещё что. Очень меня это впечатлило тогда. После четвёртого класса (восьмой в обычной школе) меня выгнали, ну, а Иван уплыл в свои сияющие дали…

Пару слов о той школе. Навеяло, знаете ли. Как пили мы коньяк на алгебре. Я на мамины полтинники, что давала на обеды, скопил на бутылку коньяка Pliska, притащил его на урок, и… ко мне за парту подсаживался то один друг, то второй – и я наливал. А Осипов, самый взрослый и бывалый из класса, на физике закурил. Приоткрыл окно и дымит туда. Вот такие мы были артисты-эквилибристы. Помню ещё, как горько плакал я, когда меня выгнали из тех райских кущ…

Но вернёмся к Ивану номер раз. У нас его недолюбливали. Ну, в кругу пьющей братии комбината, а пили тогда практически все. За то, что не пил, за то, что карьеру делал, удачливый был, с большими людьми тёрся. А когда эпоха сменилась, стал сильно верующим. Вдруг. Наши остряки ёрничали: «Поклоны бьёт, а из кармана партбилет вываливается». Завидовали, короче.

Второй Иван в той же школе учился, но не со мной – этот старше был на 15 лет. Вот уж кто выплыл… из «одарённых родителей» – перечислять запаришься. Как сказано в википедии – представитель известного рода Бенуа-Лансере-Серебряковой. Голубая кровь, короче, аристократ. Но… пьющий. Это его и спасло, и перспективы его были радужны и бескомпромиссны.

На этой почве мы и сошлись потом. На перспективах. Художник, он же красоту носом чует. Он же не будет утыкаться тем носом в предмет недвижимый, обыденный, то есть в сегодняшний серый день, нет, он летать обязан! Его перспективы за горизонтом, там, где вселенная уж закончилась – а он всё летит и летит…

Короче сошлись мы с ним плотно и летали. Бывало по несколько суток кряду. Тут, конечно, я ему не ровня – Иван месяцами мог в космосе зависать. Да и не только тут. У Ивана было практически всё, о чём только может мечтать зрелый мужчина. Председатель нашей секции, родовитый боярин, в смысле аристократ, заказы на самом высоком уровне, а, стало быть, куча бабла… и живопись, живопись… бог, короче.

Он однажды так высказался. Вот мне говорят, мол, ты, Иван, пьёшь. У меня четверо детей и куча внуков. Я два срока Председатель, у меня живописи на два Кузнецких потянет (имелся в виду Дом Художника на Кузнецком 11 – довольно внушительные залы), у меня три станции метро, и куча объектов. А роспись потолка в одиночку, это вам как?

И я… надо всё-таки представиться, чтобы понять, что я собой представлял в то время. Ну, чтобы сложилось понимание, как это мы с Иваном сошлись. Ну, во-первых, у художников нет «табели о рангах». Есть понятие Художник, и всё. Всё остальное – шелуха. У художника нет ни статуса, ни возраста. Другое дело, не каждого к себе подпускали. Иван мне сразу сказал, ты – художник. А я и без него знал, что бог. А боги на Олимпе всегда вместе квасили…

Пусть, не совсем бог – начинающий такой, подающий надежды, наглый и уверенный в себе божок. И роспись потолка в одиночку мне было не осилить. Я вообще не понимал все эти монументальные страсти. Монументалист работал в архитектуре, а это особый склад ума, которого, как я уже докладывал – у меня не было. Я писал. Картины и романы. Я жаждал чистого творчества. А чистое творчество – жесточайшая вещь. Я только опустился ещё в этот кипящий бульон. Я только начинал вариться в той кастрюле.

И не слышал я тогда ничего, и не видел. Я был в полном улёте. По поводу этого, я кое-что вспомнил из прочитанного. Одно наблюденьице. Был такой Мариенгоф, друг Есенина. Во всяком случае, так он себя позиционировал. И книжицу про Есенина сочинил: «Роман без вранья» назвал. Так вот, в том романе сам и написал без вранья, как Есенин однажды, сидел-сидел, в кабаке, да и высказался: «А ведь я тебя, Мариенгоф – съем». Тот что-то пролепетал, мол, ты не волк, а я – не Красная шапочка. То есть, типа, не понял он значение этой выходки.

К чему это я? Да так, навеяло. Я тогда и вёл себя как Есенин. Пил, дрался, болтал всё, что на язык ляжет. И ещё. Я всё время был на грани. Я отторгал эту жизнь. И съесть готов был каждого, кто раздражал своим навязчивым жизнелюбием. Я вообще был безумен. Когда я был пьян, («а пьян всегда я», как в песне) во мне клокотала истина. С ней и в ней я шёл в отрыв. И нёс в этот мир то, что она диктовала.   

Она мне тогда много чего надиктовала. Ну, а поскольку мозгов своих у меня не было – я и жил под диктовку. (Не самый, кстати, плохой вариант наставничества). Так вот, во время пития, я понимал, что за мир меня окружает. Как он докучлив и пуст. Но, главное, эти люди вокруг – никакие не художники, а так… с ними я и вёл себя соответственно. Теперь представьте, сколько врагов я тогда себе нажил. А потом ещё, как Мариенгоф, книжицу на гора выдал, где всё это хозяйство оформил печатным словом.

Мне один приятель не из нашего круга, прочитав книжицу, сказал: «Я бы тебя за такой базар убил, ей богу». Это он, кстати, и сравнил меня когда-то с Пушкиным, что, мол, похож. «Чем это? – спросил я, необычайно довольный. – Тебя тоже убить хочется». Ну, с приятелем, ясен перец, разбежались, пока не дошло у нас до реализма.

И только в Иване я чувствовал настоящие просторы  – воля, свежий ветер, и свет, и дали, уходящие за горизонт. Он у меня с природой ассоциировался. Вот и зависали мы в том божьем мире – то у меня в мастерской, то у него. В жизни мало можно вспомнить настоящего и ещё меньше настоящих. Всё какое-то приблизительное, иллюзорное. Всё как бы. «Иллюзии и реальность», помню название одной выставки, устроенной другим Иваном. Так вот, ни иллюзий, ни реальности я терпеть не мог.



26. Пьяный корабль

…Я тихо плыл в светящемся настое
В стихах волны под звук вселенских труб,
Глотал лазурь в свое нутро пустое,
Задумчивый скитающийся труп.

Я видел небо полным черных пятен,
И вихри уносящиеся прочь,
Зарю, взлетавшую из черных голубятен,
И вороньем спускавшуюся ночь

В полете птиц я провожаю трупы,
Я скрежещу зубами на луну,
От резких зорь я пью, впадая в ступор,
И падая на борт, иду ко дну.

Ну, что тут скажешь – были люди, были стихии и до нас. Хотя и мы не только летали в своих далях и высях, и я «глотал лазурь в свое нутро пустое». Водка напиток жестокий и судьбоносный. У меня лично опыт был разношёрстный и злой. И забуривался я в какие-то норы, и гиб в ментовках, и очухивался под капельницей, и горел на собственном ложе, и с глюками разговаривал, и с проститутками зависал в преисподней. Как поведала одна особа, лежа в реанимации: «Какая у меня все-таки интересная, насыщенная жизнь!».

С Иваном же мы всё больше неспешно беседовали. Как Сократ с Платоном. С ним было интересно и как-то просветлённо. Ощущение высокого трепета, если можно так выразиться, я вынес из тех посиделок. Я отдыхал с ним, после баталий с Витей Грачёвым (был у нас третий друг – «гениальный художник современности»). Иван никогда не пьянел, вернее, не впадал в пьяный кураж, как Витя. Да и прочие дурные прелести, на которые были падки некоторые наши товарищи по цеху, он не практиковал. Он был мудрец и всегда трезво оценивал любую жизненную ситуацию. Он схватывал суть, и доносил её в этот мир.

И, если у меня были чёрные запои, из которых я потом выкарабкивался, как мог, реально уверовав в тот свет и ад, то Иван, создавалось такое впечатление – просто существовал в том мире. Он работал: рисовал, писал картины, делал эскизы, при  этом возглавляя наш цех. А уж вся его трезвая деятельность происходила вообще в другом мире и без меня. Вспоминается ранний и очень смешной фильм Чаплина «В час ночи», где богатый аристократ в сильном подпитии, полюбил маленького бродягу, а в трезвом состоянии не узнавал его. 

Со мной он всё-таки летал в мирах. Хотя, мы почти и не перемещались в пространстве, (все полёты были метафизические), а перемещались в основном из мастерской в пивную, магазин и обратно. Или к нему же в комнату, которая находилась рядом, на Садовом кольце. Там и пили под портретами его великих родственников. Эта местность – была его родина, на Сретенке он отца с войны встречал, а я парень с окраины. И москвичом почувствовал себя только здесь.

Короче, в тот раз нам как-то не сиделось. Начали у меня, потом, через пивную и магазин, то есть выверенным  маршрутом, оказались в мастерской у Ивана. А ещё через пару дней он вспомнил, что у Лубенникова – выставка открывается. Как раз сегодня. И он, как председатель – вот незадача – её открыть обязан. Обязан, не обязан… но быть там желательно.

Ну, и… для начала Председателю (опять же желательно) нужно было побриться. То есть сбрить недельную иссиня-чёрную щетину. Да уж, наблюдал я это садистское действо – под холодной водой, каким-то поношенным лезвием, но виртуозно, как и всё, за что бы ни брался Иван. Это потом ему пришла спасительная идея, запустить бороду. И ходит он теперь, как Леонардо с уже белой бородой до пупа. А тогда… положение обязывало.

Вот так у нас и развернулся сюжет в нужном для меня как драматурга, направлении. На сцене оказались оба Ивана, и я – тайный соглядатай и писака. Или биограф дней суровых и малоизученных. Что вряд ли. На биографа я не тянул – где вы встречали пьяного биографа, который всё путает, и не уверен даже в дате того путешествия. Был это 1987 год – первая персональная выставка Лубенникова на Каширской (ну, это я в википедии только что подсмотрел). Всё остальное шло пунктиром.

Моим злополучным и знаменитым пунктиром. Кто чем в этом мире знаменит, кто чем богат. Я вот – пунктиром. Сознание то угасало, то вспыхивало по одному ему ведомому плану: вот это помню! и это вроде помню. А что между этим и тем было – провал, который иногда сжирал мгновения, а иногда и сутки… и года!

Помню много живописи по стенам, которая меня напрягла слегка. То есть я задумался. Какое-то всё понятное, выстроенное и добротное, как и сам Иван. Какое-то логически обоснованное. Обосновано в ней было всё. Во-первых, что это видный парень из той курилки, с рассказами о красивых тёлках. А вот и сами красивые тёлки, развешенные по стенам во множестве. Обосновано, что всё это хозяйство непременно купят, причём не после смерти, а скоро. Что будет он удачлив, и вполне может стать и академиком, и народным художником. По-вашему, это нормально?

А я блукал по залам, и думал, как же много он натворил-наворотил. Количество красивых голых дам приятно удивляло. И все работы почти одного года, то есть всю выставку – за год! Ничего себе. И, конечно же, я сравнил этот размах со своей фабрикой пьяных грёз. Сколько лет мне понадобится, чтобы заполнить эти залы…

Кстати, этот Иван, в отличие от того, меня почти в упор не видел. Догадаться почему, было не сложно. Я, очевидно, только спьяну высвечивался. В смысле, видел, конечно, но как-то по школьному – сверху вниз. Я так и остался «личиной», слушающий его россказни в туалете МСХШ. А я… вдруг задумался. Во второй раз.

Подумалось, нечто фантастическое, а бывает у Лубенникова кризис – ну, не идёт работа. Причём так не идёт, что лезет парень на стену и умирает. Долго умирает, зримо, больно. И назавтра умирает, и через месяц. На этот вопрос я даже отвечать не стал. Зачем ему эта байда? когда всё и так классно заладилось, и творчество идёт как по маслу. Какие на хер кризисы? он бы и вопроса не понял, про что это я.

И тогда я зарычал… вглубь себя, внутрь души, в смысле подумал с неистовством, как загнанный зверь – больной зверь, бессмысленный. Зачем и кому я-то нужен со своим «лазанием по стенам»? И тут же ответил – никому ты нужен. Абсолютно никому и никогда. И не в моей власти, что-то изменить в этой судьбе. Таким, впрочем, и должно быть одиночество художника, а значит… 

Да ни черта это не значит! И пошёл я в центральный зал. Туда, где Иван-Председатель открывал выставку Ивана Лубенникова. То есть стоял красавЕц в центре зала и, слегка пошатываясь и улыбаясь, произносил тронную речь. Иван-Председатель публично вообще говорить не умел. Складно, не складно – у него никак не получалось. А когда в каждом глазу – недельная подвальная пьянка, то сами понимаете…

Я, почему на этом внимание заостряю. Ну, во-первых в моём пунктире – случилось просветление. А просветление оттого случилось, что очень я ревностно коллег слушаю. А слушаю я их ревностно, потому что сам говорить не умею. Совсем. И за всю жизнь так и не научился. Вот Лубенников – говорил, как пел. Это был мужчина, способный во всех отношениях.

Спустя 30 лет у нашего дорогого и любимого Ивана Николаева открылась выставка на Кузнецком 11 – все выступили, и Лубенников лучше всех. Просто и по делу. И у меня хотели интервью взять. Фильм об Иване снимали. Камеру навели… ну и… не стоит и рассказывать, как судорожно искал я слова в пустоте. И опять, как тогда на Каширской, я почувствовал себя бессмысленным, ничего не умеющим… олухом (кем же ещё!).

Ладно. Выставка мне надоела, ужасно хотелось выпить. Банкет ожидался аж в театре на Таганке. Иван там сделал оформление – одел в металлический каркас старое здание. Вот и объединил он эти события: выставку и театр. Банкет был продуманный, – по пригласительным. Многие наши алкаши загрустили – не всем туда попасть суждено.

Вот и стояли мы своим кругом избранных в сторонке, думали, как до той Таганки добраться? Мне даже говорить не хотелось, все мысли о выпивке. И тут мы видим нечто необычайное. Процессия, а как её иначе назовёшь? Хотя их всего двое, но какие! Он, следом она. Он – высокий, громогласный, как Маяковский, (естественно, не видел – предполагаю) руки раскидал – вещает. Она – стройная, как тростинка, следом семенит, и что-то записывает в блокнот.

-Какой мужик! – вещало видение – какая мощь! Русский богатырь! – нас увидел – О, какие лица! Сколько одухотворённости в этих лицах я вижу! Я хочу их изобразить!

-Кто такой? – спросил я у своего приятеля Володи Лысякова. Он на праправнучке Льва Толстого тогда был женат, должен всё знать.
-Так, Евтух, не узнал, что ли? (Евгений Евтушенко, если кто не понял). А сзади, очевидно, – его новая молодая жена. Он вроде бы опять женился.
-И как он нас изображать собрался?
-Так он же профессионально фотографией занимается, не знал? Выставки у него по всей Европе…
-А чего она пишет?
-Так записывает… для истории.

Ничего я не понял. Что за выходы с заходами? Почему-то вспомнилась какая-то ерунда – стихи из юности, я по молодости стихи любил…

Она небрежно свой платок
Мнёт розоватыми перстами.
Мартышка в куртке с галунами
Всё время вертится у ног.

С грудей, манящих белизной,
Мартышка просто глаз не сводит,
От них в волнение приходит
На цоколе Амур нагой.

Она – это Евтух, естественно, Мартышка в куртке с галунами, ясен перец – молодая тростинка-жена, ну а Амур на цоколе, выходит, что я. И только один вопрос завис тогда в мраморной голове Амура. Это чего, такие они – поэты-шестидесятники?

Но ведь был же красава Шпаликов. «Выстрел, дым, сверкнуло пламя, Ничего уже не жаль. Я лежал к дверям ногами – Элегантный, как рояль». Поэт умирает в 37. А когда остаётся – начинается цирк с мартышками.

Собственно, вот и всё. А, да, нет. Мы уже на улице. Подходит к нам Ваня-Председатель, с тем же вопросом, как добираться будем. А я вижу, как сладкая парочка садится в Мерседес, чтобы укатить восвояси.

-Так вон, говорю, великий поэт современности, туда как раз едет. Может, возьмёт?

И Ванечка, как школьник, побежал к машине: «Товарищ, товарищ! подождите, вы не подбросите?». Угу. По газам и... всё-таки нет поэтов после 37.

А я напился-таки. Стол был богатый, с официантами и русской музЫкой с выходом. Пунктир закончился потрясающе – шикарным чёрным провалом.



27. Мозговой штурм или Мы это не мы

А вот это как понимать? Будто не я пишу роман – за меня кто-то пишет. И в ухо ещё сопит. Ну, не пишет – темы подкидывает! То есть думает за меня. Вот-вот, как раз об этом и разговор…

На статью тут нарвался и… завёлся. В голове застучало: вот, вот, вот. Вот! Вот она – проблема, вот – суть, вот она – истина! У меня хоть и мозгов нет, зато интуиции – вагон, чую как собака, где сахарная косточка зарыта! Всё тут, всё есть! На все вопросы ответы. В смысле как раз такие ответы, что и вопросы не нужны. Вопросы эти умники сами задают, причём такие, что ответы становятся не актуальны. Вообще. Короче всё, что могло во мне перевернуться – перевернулось.

Вопрос первый и, по сути, единственный,  других уже и не нужно. Что за СУЩЕСТВО живёт в нашей черепушке? А? как вам такое? Оказывается, в моей черепушке кто-то живёт!.. И дальше. Мы называем мозг МОЙ только по недоразумению. Вот тык так, мозг у меня типа есть – но он не мой. Ничего себе заявочки. С утра пораньше…

«Мы не имеем власти над мозгом, он принимает решения сам. Нам только кажется, что мы – это мы, и сами руководим ситуацией! Но это не так. Мозг – очень сложное НЕЧТО, который САМ определяет наше поведение, пристрастия, вкусы. Всё – сам». (Цитата)

Вот оно! Мы только думаем, что огромную роль играет воспитание, среда (помните, у Достоевского, мол, среда заела), что мы читаем, что смотрим, с кем дружим и прочая. Это, отчасти, так, но вся информация, знания, как генетические, так и полученные в течение жизни – записаны на нейронной сети, которая находится у нас в мозгу.

Опустим на время нейронную сеть, в смысле оставим её учёным, потому что у меня лично недоумение, растерянность, если не сказать выпадение в осадок и полную прострацию вызвало только одно заявление. Что мозг и я – это абсолютно разные вещи. Ладно. Продолжим цитирование.

«То, что мозг оказался у нас в черепной коробке, не дает нам право называть его «мой». Он несопоставимо более мощный, чем мы. Власти над мозгом мы не имеем, он принимает решение сам. И это ставит нас в очень щекотливое положение. Однако у ума есть одна уловка: мозг сам все решения принимает, вообще все делает сам, но посылает человеку сигнал – ты, мол, не волнуйся, это все ты сам сделал, это твое решение было. То есть, ведёт себя со своим носителем как с малым дитём».

«Так, где же, ГДЕ живёт СОЗНАНИЕ человека? В мозге, в центральной нервной системе, во всём теле? Мозг не живет, как голова профессора Доуэля, на тарелке. У него есть тело – уши, руки, ноги, кожа, потому он помнит вкус губной помады, помнит, что значит «чешется пятка». Тело является его непосредственной частью».

«Почему нам так важно знать, как устроен язык и мозг? А выбора другого нет. Мы общаемся с миром через окна и двери – это слух, зрение, обоняние, осязание. Но через это информация только входит. Обрабатывается все это мозгом. Мы смотрим глазами – а видим мозгом. Слушаем ушами – слышим мозгом. Мозг поставляет нам картину мира. От него зависит: что он покажет, то и покажет. И это плохо. Строго говоря, мы ему почему-то доверяем. А почему мы должны ему доверять? А какие основания у нас считать, что у нас, например, сейчас не галлюцинация?»

«Наш мозг – это совершенный музыкальный инструмент. Принято говорить, что наш мозг – это компьютер. И у нас нет другой метафоры, потому что его ни с чем другим сравнить нельзя. Но точно мы знаем сейчас, что «компьютер» в нашей голове отличается от любого из тех, который человечеству известен. В нашей черепной коробке, конечно, также происходят вычисления. Но это не единицы и не нули, он работает по другому принципу. Возможно, что он использует другой тип математики…».

«Да, у нас в голове тоже компьютер, но какой-то совсем другой. У нас масса вещей идет параллельно какими-то невероятными путями. Как делаются открытия? Разве их можно запланировать? Человек в ужасе просыпается ночью, что-то записывает, утром просыпается, видит запись – и с удивлением спрашивает: кто это написал? Откуда это взялось – он сам не знает. Ведь это его мозг породил. Как-то мгновенно. Со странными ассоциациями. Чтобы вычислить алгоритм гениальности, я думаю, надо изучать людей искусства, а не ученых».

«Открытие нельзя сделать по плану. Правда, есть существенное уточнение: они приходят подготовленным умам. Таблица Менделеева не приснилась его кухарке. Он долго работал над ней, мозг продолжал мыслить, и просто «щелкнуло» во сне. Таблице страшно надоела эта история, и она решила явиться во всей красе Менделееву».

Вот ЭТО всё я прочёл и завёлся. И отлетел, и возродился, и забился в экстазе. Кто же мне всё это поведал? Я бы мог нагнать туману и сказать, что ко мне сейчас прилетела фея и осенила. Или по их же безумной теории, вот, мол, знать ничего не знаю – мозг САМ мне всё это и выдал. Типа, ему страшно надоела вся эта история, и он решил, что лучше знать правду о себе. Но не надо нам туману, и так, после этих сообщений – всё в тумане.

Впрочем, так оно и было, ко мне залетела фея – Татьяна ЧЕРНИГОВСКАЯ и всё это рассказала. Кто она такая? Татьяна Владимировна Черниговская (род. 7 февраля 1947, Ленинград, СССР) –  российский учёный в области нейронауки и психолингвистики, а также теории сознания. Заслуженный деятель науки РФ. По её инициативе в 2000 году впервые была открыта учебная специализация «Психолингвистика».( Википедия).

Но это всё не важно, потому что она фея и богиня! Она поняла главное, что в этом мире всё не так однозначно, и самое страшное орудие – мозг, не принадлежит конкретному человеку. И ещё. Чтобы вычислить алгоритм гениальности надо изучать людей искусства, а не ученых. (Это ж прямо для меня сказано!) Нужно чтобы родился гений, который на это дело посмотрит и скажет: «Это не так, и это не так, а пойду-ка я, пожалуй, пивка выпью». А потом придёт и скажет – вот как дела обстоят.

Пойду-ка и я пивка выпью, только виртуального, потому что не до реального пивка сейчас.  Нет, не для того, чтобы сделать гениальное открытие, а чтобы осознать, что я носитель некоей истины, которая может выстрелить в любой момент. Без моего ведома и желания.

А ведь я уже чуял подвох, когда разразился на этих страницах, мол, нет меня, и не предвидится! Даже целую главу так назвал: «Истинно, истинно говорю вам – нет меня!».  Более того, теперь я понимаю, что чуял тот подвох с рождения, что я носитель некоей неведомой силы, которая тащит меня по жизни. Всю жизнь я не мог понять, где же зарождается мысль: во мне или вне меня? И часто казалось, что где-то. Ходил-бродил в пустыне, а в голову вдруг ни с того, ни с сего слетались стайкой мысли-открытия. Откуда брались эти чирикающие живые птахи?

И чуял я, чуял, что есть некий ВСЕОБЩИЙ вселенский мозг, к которому мы все привязаны пуповиной. И сосём её энергию. И наполняемся знаниями. И думаем порой, ах, какие же мы всезнающие и мудрые. А порой, что ничегошеньки мы не знаем по сути.

И вот нашлась-таки богиня, рассказавшая что почём. И как теперь жить? Как не впасть в мерехлюндию и вселенскую скорбь? От осознания вселенского колхоза, от того, что не Я что-то там придумал и осознал, а НЕКИЙ председатель колхоза правит всем и вся. А где же моя индивидуальность? Где уникальность? Где мои желания и воля?

Вот тебе и проблемка нарисовалась. Жил себе, никого не трогал, и вот. Что с этим делать? Как недавно посоветовала мне моя пятилетняя дочка: «крути свой ум, папа!» Кручу, милая, кручу! (Если это МОЙ ум, конечно).

Оказывается, о многом я уже догадывался. Меня, например, и раньше поражало некое «однообразие ума». Это только кажется, что все люди разные. Нет, ну, разные, конечно, если присматриваться к отпечаткам пальцев. А так, если в целом взглянуть на человечество – банальнейшая субстанция. Все желания и грёзы того человечества предсказуемы, все хотелки можно рассчитать на раз. Этим и занимаются умные дяди, и используют потом в своих хороших и не очень целях. Которые и сами, впрочем, не сильно оригинальны. И дяди и их цели.

Мне, конечно, возразят, а сколько мозговых революционеров знала история! Сколько парадоксальных личностей, сколько непредсказуемых событий! И вообще, каждый человек – индивидуальность, забыл? Нет, не забыл и соглашусь во всём. Но добавлю, что в любой парадоксальности и непредсказуемости существовала своя внутренняя логика. Не всегда она прочитывалась, но она существовала. И приведу как аргумент сентенцию – если бы той логики не было, человечество давно бы вылетело в трубу.

Выскочить за ПРЕДЕЛЫ миропорядка – не в состоянии ни один сегодняшний ум. А если вдруг кто-то выскочит  – оказывается не ум это, а безумие. Разве что парадоксальный гений может пройти по краю, отделяющий одно от другого, и взглянуть ТУДА. А взглянув –  ужаснуться, и остолбенеть. И ведь были такие космические умы, которых, впрочем, и почитали за безумцев.

Мы-то теперь знаем, что мыслим так, как нам позволяет вселенский разум. А если вдруг ТАМ случится метаморфоза, и мы обретём совершенно другие энергии. И всё это будет происходить на другом (немыслимом) уровне, в других плоскостях знаний. Вне пространства и времени! Вне убогой нашей жизни, всё – на астральном уровне! Что тогда? Взлетим? Проникнем? Трансформируемся? Всё тогда станет иначе! И слова и смыслы, и знания.

Ещё подтвердилась моя недавняя догадка, что жизнь нашу можно воспринимать с двух позиций. Можно как набор побед и выигранных конкурсов. А можно как судьбу. А судьба – это жизнь в божьей системе. Я уже писал, что древние понимали суть вещей, и даже преступление рассматривали не как конкретное преступление, а как нарушение цельности божьего мира.

Ну, посудите сами. Если жизнь рассматривать не как проявление божественных смыслов, а как конкурс, то получаются какие-то невероятные вещи. Начнём с того, чтобы нам родиться, нужно обогнать всех собратьев своих (а их – тьмы и тьмы) и первым оплодотворить яйцеклетку. Иначе это буду не я, а он. До этого нужно чтобы мама и папа прошли свой конкурсный отбор. Чтобы встретились, наконец. Но и родившись, ты попадаешь в жёсткую систему отбора и конкурсов.

Что волнует нормальных зрелых мужиков в этой жизни больше всего? Власть, деньги и женщины. Ну и, особо одарённых, – поиск истины. На это кладутся жизни. Но как же трудно высидеть на конкурсной основе, и женщину, и власть, и богатство. Про истину я промолчу – это самая капризная особь. Всё это даётся лишь тем счастливчикам, кто равнодушен, кто в системе. То есть, судьба распоряжается на кого что может свалиться.

Однако, «конкурсные» взгляды на жизнь – всё-таки преобладают. Особенно там – в цивилизованной Европе. Там вся система ценностей строится на понятной истине – главное успех. У нас тоже не без этого, особенно в девяностые пытались насадить эти либер-ценности. Все эти конкурсы, пропаганда успеха заполнили наш телевизор. Ну и мозги соответственно.

На нашей почве, правда, это так и не прокатило. У нас как-то сразу отделилась вся эта западная шелуха в некий тренд. Кстати, именно это новомодное словечко «тренд» – здесь очень к месту. Но на нашей почве тренды не катят. У нас, как с древней древности повелось, мир воспринимается цельно, а «тренды» туда не помещаются. У нас и понятия другие, и язык.

Судьба – суд божий. Вот это туда как легло когда-то, так и живёт там. И трудно представить Россию в тренде. Она вываливается из него. Оттого и не вписывается никуда, и вызывает ужас.

Теперь аргумент от противного. Только представьте, что нет вселенского мозга, а есть куча (миллиарды!) маленьких мозгов, жаждущих выгоды здесь и сейчас конкретно для своего носителя. Какая бессмысленная конкуренция тогда начнётся. Трудно представить, какие невообразимые и бесконечные войны нас ожидали бы, какая грызня не прекращалась бы ни на секунду!

То есть, всё логично: наличие ВСЕОБЩЕГО мозга даёт миру устойчивость, а, в конечном счёте, ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ. Ну, до тех пор, пока срок не выйдет…



28.  Келья. Постриг в художники

Ладно. Оставим на время наш всеобщий мозг в покое, и вернёмся к повествованию и той эпохе. Эпохе чумовых девяностых, которые, как выяснилось, буквально светились святостью. Блаженнейшей из эпох, если помнить, что «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».

Целиком, правда, мало кто прочёл стихотворение Тютчева «Цицерон». Зато эту строчку наша творческая интеллигенция тогда и возлюбила, и цитировала её почём зря, мол, всё не просто – и мы тут «минуты роковые» хватанули. То есть каждый примерял ту строку на себя. И ведь не зря!

Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
«Я поздно встал – и на дороге
Застигнут ночью Рима был!»
Так!.. но, прощаясь с римской славой,
С Капитолийской высоты
Во всем величье видел ты
Закат звезды ее кровавой!..

Тут всё про нас. И бури с тревогами, и величье СССР, и ночь Третьего Рима, и закат звезды кровавой – всё-всё ощутили мы на себе.

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был –
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!

И это всё – Цицерон. Так ведь, что уж там, у нас, кто не знает, всякая творческая личность – Цицерон. То есть филосОф и балабол. Вот и я тогда – говорить не умел, но уж как ораторствовал! и небожитель был, каких мало, поэтому меня всеблагие и призвали на тот пир.

Посудите сами, что я собой представлял в то время? И в плане статуса, и достижений, и вообще. Я и сейчас собой ничего не представляю, а уж тогда – одни амбиции. Как я уже себя обозначил, вернее, пригвоздил  – Олух Царя Небесного. Так ведь Художник – в высшей степени, существо парадоксальное. Он хоть и олух, но ведь Царя Небесного! То есть всё-таки – «их высоких зрелищ зритель», и «из чаши их бессмертье пил!».

И ведь пил, пил, как сейчас помню! Полной ложкой хлебал то бессмертье каждый день! Вообще, бессмертие в моём лексиконе заняло достойнейшее (если не главное) место. Все мысли – о вечном, пространства – нескончаемы, время – просто не существовало для меня. А кто у нас бессмертие культивирует? Вот-вот… – вот и подвёл я вас к своей основной мысли.

Всё это походило на религию, мой подвал – на келью, а я, в известной мере, на монаха отшельника, закопавшегося в поисках истины.

Я как попал в этот подвал в 85 году – так и начались чудеса в решете. Начнём с того, что этот подвал упал мне на голову, как величайший подарок судьбы. Не буду вдаваться в подробности, (верьте мне на слово) но это действительно походило на чудо. Даже в советские времена подобные подвалы (сто метров в зоне А – внутри Садового кольца) так запросто не упадали простым смертным.

Вот, поди ж ты! – чудо из чудес. Простой ли я смертный, после этого? Хотя, если уж говорить всё, то без должности моего отца здесь не обошлось. Но, если вспомнить также и о его биологическом бескорыстии и непрактичности, то чудо всё-таки присутствовало. А какая религия без ЧУДА и БОГА-ОТЦА? Так вот, мой папаша вполне походил под оба эти явления.

Но и это не всё. Удача она ведь, как деньги – стайками ходит. Из подвала меня в этом же году принимают в Союз. Напомню только, что Союз Художников тогда был и визитной карточкой, и охранной грамотой, и входом в элиту. А впереди ещё пять лет беззаботной жизни восьмидесятых! То есть все блага жизни как того Союза («нерушимого», который СССР и который – увы и ах! – всё-таки приказал долго жить), так и этого (персонально для художников) – предстояло ещё дораспробовать.

И ещё. Тема отдельная, и мной многократно описанная, но напомнить необходимо. Тогда же начался у меня сумасшедший десятилетний любовный роман! А роман в подвальчике, это не просто роман, это чисто «Мастер и Маргарита». А уж в том романе от чудес не знаешь, куда и деваться! Помнится, Мастер свой подвальчик снял, выиграв сто тысяч по облигации.  Мне же Судьба просто так его отписала. Так что анекдот про еврея и Бога (где Бог говорит еврею, ты хоть лотерейный билет купи) – не про меня.

Вот и сложите всё вместе. И прибавьте к тому, что именно здесь я, по большому счёту, начал свой путь в религию, под названием живопись. Так что всеблагим было чем заняться.

Постриг в художники тогда же и состоялся. Точной даты конечно не было. Это было, как бы предопределено, и вообще… пора переходить на шёпот с придыханием. Я уже говорил, (надоел уже, верно, этим напоминанием), есть некоторые вещи, о которых лучше бы помолчать. На сей раз я хотя бы не скажу, что всё равно всё выболтаю.

Короче, хватит экивоков и ужимок. Дело-то житейское. Просто у меня сложилось такое ощущение, что меня сверху кто-то пасёт. То есть, сидит чувак где-то наверху, где ему удобно, и поглядывает на меня. Типа, ну, чего ты там, муравей-мурашка, всё ползаешь? всё копаешь? Ну, и я под его прищуром как-то внутренне выпрямляюсь, стараюсь как-то соответствовать. Чему, кому соответствовать – вопроса не стоит. И так всё ясно.

Ну и кто, после этого мне скажет, что это не религия? Я полагаю – никто, потому что того чувака с божественным прищуром всякий человек должен ощущать. Если он человек, конечно. Я-то всегда помнил о ВСЕОБЩЕМ МОЗГЕ и ниточке, тянущейся ко мне.

Как всё тогда начиналось, вопроса также не стояло. ОНО не начиналось, я встроился в систему и освоился в ней. Вот и живу с тех пор один в том подземелье, а поземная жизнь, как и небесная – безвременна и бесконечна. Такие здесь рождаются мироощущения, что с ума можно съехать! Чем я и занимаюсь тут каждый день. Ни времени, ни пространства – одна метафизика. И как тут не творить, как не пить из той «чаши бессмертья»!

Короче, живу я, словно инок в пустыне. Ко мне таскается по вечерам сатана (ну, как без этого!) и соблазняет меня. Ты, говорит он мне – явление! Таких уникальных художников в целом свете не сыщешь. Ну, и всяко разно в ту же дуду, с теми же модуляциями…

«А я, я-то, я! я только о Боге и пекусь, и хочу изобразить Его Неуловимый Лик!». Вот как хотелось бы сказать, сообразуясь с религиозной тематикой. Только вся моя религия тут была совершенно ни про это. Ни дьявола не было, ни бога. А было только одно божественное Я. К тому же амбициозное и безмозглое.

«Одно лишь высшее Я, истинное ЭГО – божественно и есть БОГ в человеке».

А вообще, если отвлечься от той подземной жизни инока, но продолжить религиозную тему, то надо признаться, КАК в реальности я привечаю всю эту пыльную лабуду. Как обожаю я все эти посты и пасхи, эти кельи и пустоши, эти библейские анекдоты. А странных людей в рясах, с опрокинутыми лицами, и чёрных монахов – я ощущаю если не извращением людской породы, то уж точно каким-то вывихом.

Стоп, стоп, стоп! И ещё знак STOP повесим себе на рот.

Беда в том, что я не могу остановиться, потому что серьёзно болен. Христианство – это диагноз одной из самых распространённых болезней человечества. Есть ВЕРА, а есть этот странный набор людских энергий, суммируя которые получается какой-то страшненький религиозный выхлоп. И если вера неотъемлемая часть нашего существования, то этот массовый выхлоп способен отравить жизнь не одному поколению.



29. Зачем горемыке проблемы?

В этой главе мне даже шёпот с придыханием не поможет. Её лучше поведать с насмерть заклеенным ртом. Промычать и забыть навсегда.

Вера в Бога только до определённого момента свободна. То есть свобода вероисповедания существует. В общем и целом. И даже Конституцией гарантируется – не нравится Христос, можешь Яхве молиться или Аллаху. Можешь даже атеистом заделаться, но аккуратно, так сказать, не задевая чувств верующих. А вот если ты в частности вдаваться вздумал, да ещё ковыряться внутри той частности, то не взыщи уж – могут и наказать. И напрашивается тогда единственный вопрос: зачем тебе, горемыка, эти проблемы?

Действительно, зачем, горемыке, проблемы? Но у горемыки – болезнь! Болезнь имени Льва Толстого, – «Не могу молчать!» называется. Болезнь исконно наша, распространена была в кругах русской интеллигенции  позапрошлого века, и включала в себя целый набор навязчивых комплексов: рефлексия, фантомные боли, душевные травмы, ну и, как обязательная её составная – духовные поиски. Я бы даже сказал: поиск Бога… в отдельно взятом подполье. Выглядела она и тогда странно, а уж сейчас…

Но ведь кто знал, что христианство  несмотря ни на какие революционные вихри, и развенчание его, как «наркоты для народа», оставив свою замызганную кожу в советском прошлом, вползёт юрким ужиком под крыло двухголовой птички, которую мы также поторопились похоронить. Закопали вместе со всем этим польско-украинско-немецким Романовским наваждением. А оно возродилось из мути прошлого и бродит в сегодняшнем дне, словно так и надо.

Моя проблема в том, что я – верующий человек. Но верующий как-то не так – свободным манером, что для канонически верующих товарищей уже является святотатством. Да и никакого Бога в отдельно взятом подвале, следуя национальной традиции русского писателя – я не ищу. Всё уже давно найдено на интуитивном уровне сакральных знаний, которые, как я уже докладывал, самые непреложные и вечные. Причём, я тот тип верующего, который с маниакальной настойчивостью будет доказывать, что Богу религия противопоказана.

А это значит, что со мной шутки плохи, потому что, ко всем своим прелестям, я ещё очень опасный асоциальный тип. Я же умом-то понимаю, что государство без религии не может существовать.

Короче, я попал в переплёт. И молчать не могу, и основы государства подрывать стрёмно. Ведь художник, даже такой олух как я, чего не скажет, обязательно основы подорвёт. И что делать? Только уповать на снисходительность этого государства. Ну, что вы хотите от сумасшедшего?..

К тому же у государства тоже рыльце в пушку! Да-с. Ещё вчера это же государство эту же самую религию презирало и топтало с такой же маниакальной страстью. То есть, выходит, мы с государством в одну дуду дудим. Оно – вчера, я – сегодня. И кто после этого из нас более подвержен сиюминутным страстям? И кто из нас (страшно выговорить) с ума съехал? И ещё. Вчерашнее государство, взамен нам навязывало другую религию, за подрыв которой не то, что по головке не гладили, а и настучать могли очень больно. Так что, без религии – никуда! Ему. А мне как быть? То есть за одну только нашу совместную жизнь на моей душе государство потопталось дважды!

Впрочем, я-то считаю, что болен религией не как пациент, а как врач. Ну, тот, что кинулся в благородном порыве спасать человечество от чумы – и сам заразился. Не первый год я силюсь доказать, что христианство – ловушка для нестойких душ, что нет там правды, что это инструмент манипуляции, что нас подвесили на ниточки, и крутят, как хотят со времён его изобретения. Но делаю я это с такой страстью, с таким религиозным посылом, что сам невольно оказываюсь пациентом той палаты.

Казалось бы, свободная светская страна, религия – отделена от государства, говори, чего хочешь. Не, ну, понятно, издеваться не обязательно, не «Charlie Hebdo», не безбожные французы. Народ скромный, религиозное чувство уважаем. Но ведь тут – табу на всех уровнях! При этом их главная книга – Библия, непререкаемый авторитет.

Сейчас появилось масса ток-шоу. Просто эпидемия какая-то (а скорее, политическая продуманная акция). Вся страна вдруг публично заговорила. Просто, как с цепи страну сорвало! О хохлах-бандеровцах,  об америкосах, о Сирии. Выборы в США и во Франции сильно взволновали моих сограждан, ну и чуть-чуть об экономике, и на закуску – о культурке. Прошу прощение за это словечко, но как-то никак не получается её иначе обозначить. Культура она ведь из глубины веков мерцает, а то, что сегодня на театре жизни творится – трудно назвать этим словом. И потом… я же не прикормленный государством интеллигент, я – творец, проживающий в астрале, а это, согласитесь, несколько меняет моё отношение к данному вопросу.

Но странное дело, обо всём говорят на тех ежедневных ток-шоу, а о самом главном, без чего нация не может существовать – забыли. Об истории – молчок! О религии – не приведи господи! Зато везде рефреном: наша великая ТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ история! Да почему вдруг она стала тысячелетней? Господи ты, боже ж мой! То есть, как христианство на Руси приняли, так и отсчёт пошёл. Но ПОЧЕМУ? Какая связь между принятием христианства и историей нашей страны? Греки и римляне как-то умудрились без христианства построить свои высочайшие цивилизации. Впрочем, и они остались где-то там, за кадром – до нашей эры. А наша эра – одно сплошное христианство.

Но, главное, поменялось само отношение к ВЕРЕ. Я не могу верить в Бога, не соглашаясь со всей этой христианской (а по сути иудейской) моралью. Вот ведь как хитро задумано! Видели бы вы, как ведущий Соловьёв, тараща глаза, пытает гостей ток шоу: «вы в Бога верите?». Я же всегда отвечаю ему из своего подвального небытия: «в Бога я верю! Я вашему библейскому Богу не верю!». Но крики мои не слышны, а Соловьёв, как истинный иудей, вновь отработал мировой заказ на иудо-христианскую религию. Он просто тупо в каждой передаче пропагандирует библейские россказни.

Я же, помню, так в школе преподавали. Все государства как государства, а мы – какие-то слегка ущербные. Меня и тогда это доставало не по-детски! Но сейчас – интернет, всё на виду, нараспашку, так сказать. Даже не желая того, тебя проинформируют. Я уже нашёл почти всё, чтобы получить, если не ответы, то хотя бы обозначение всех несуразностей прошлого России. И ещё. Узнал, что открылись все архивы. Теперь не надо запрашивать данные, всё выложено в интернете. Вот оно – золотое времечко для настоящих историков. 

Но выходит, воля ваша, что-то несусветное! Открылся новый параллельный мир, ничего общего не имеющий с этим – официальным. Выходило так, что дурят нашего брата русского на протяжении многих поколений! То есть, вместо недоразвитой нации, которую приучил к порядку иностранный князь, из глубины веков проглядывал образ древней мощнейшей цивилизации, со своей системой ценностей и нравственным законом.

Вот, пожалуйста, для начала знакомьтесь – генетик Клёсов (хоть и доморощенный, но теперь американец с мировым именем), который доказал на генетическом уровне, что русские принадлежат к индоарийской группе, одной из самых древних на земле. И формулу вывел: R1a.

А скандинавов на Руси вообще не было (это к вопросу о норманнской теории). И с монголами мы не смешивались, и пословица «потри русского – татарин вылезет» – блеф (это к вопросу о татаро-монгольском нашествии). Клёсов потёр – нет никаких монголов, да и татар не было! Вот Тартария была (и даже карты опубликованы), а могол в переводе с тюркского языка – это великий, то есть, от Московии до Сибири  была великая Тартария. Почувствуйте разницу.

Но нет! все чешут на тех ток шоу, как из учебника истории за 5 класс. Об остальном – молчок! Об этом молчат все: историки, режиссёры, политики. Либералы, плюющие на страну и, обожающие её же, патриоты. Ведущие, спорящие, кричащие, что-то доказывающие, несогласные, уважаемые и не очень мною люди. ВСЕ абсолютно! – народ безмолвствует. А знаете от чего такое единство?

Путин молчит, а государство это он. Да уж. Как не строим мы из себя освобождённых от ига пропаганды, новых людей, а мозг без пропаганды уже не функционирует. Привычка-с. Веками взращённая. Как же быстро мы переориентировались. Коммунистические ценности сменились ценностями религиозными. Ну, и конечно, возрождённая в 90-х Романовская шайка, со всеми «великими княгинями» и прочей байдой. А с их реставрацией,  возродилось и презрение ко всему русскому.

Государство – это Я. Не заводитесь сразу – Я здесь, не я лично. Я – это великий народ. Я каждого – и есть государство. Я-государство и расскажет вам, что ещё недавно летоисчисление на Руси было иное. 1 января 1700 г. Пётр I своим Указом ввёл на Руси иностранный календарь. На Руси шло тогда лето 7208 от сотворения мира в Звёздном Храме. Из Европы вернулся – и  умакнул русский царь у русской истории 5, 5 тыщ лет!

То есть, они мне внушают, что не может Русь быть старше их Библии. Не доказывают, а именно внушают. Кодируют меня, зомбируют, постоянно повторяя как мантру: какая у нас богатая ТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ история. Ну-ну. Особенно ТРЁХСОТЛЕТНЯЯ муть Романовского правления. Это Романовские варвары у нас и умакнули лета, и превратили нас в рабов, и над историей нашей надругались и над верой (познакомьтесь – историк А. Пыжиков, расследовавший геноцид русских).
.
Вот тут и начинается обострение моей болезни. Вот это всеобщее тупое «молчание ягнят» меня поражает и раздражает до спазмов в горле. До судорог и крика. До желания быть услышанным ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ.

Ладно. Для начала успокоимся, и начнём рассуждать. Не здраво, естественно (здравый смысл давно утерян), не логически (ну, какая тута может быть логика!), а как умеем. Напоминаю, что вы читаете МОИ записки (записки отлетевшего), в которых не обязательно ничего доказывать, поскольку знания я черпаю ОТТУДА, где они и зарождаются. А всё моё зарождается в астрале. А у нас в астрале не принято что-то доказывать. У нас принято являть знания и верить им.

Этому научили меня мои праотцы. Такие же великие безумцы, и язычники. Они даже не задумывались о Вере и Боге. Сиянием Чистой Правды – ПРАВЬЮ называли это сакральное чувство и были счастливы. Теперь, по нынешним временам – это кощунство. То есть, как христианство приняли – какое может быть сияние чистой правды?

Кстати, они и само слово «кощунство» извратили – поменяли на противоположный смысл. Изначальное значение: КОЩУНЫ – обращение к предкам (щуры – предки); КОЩУНОСЛОВИЕ – повествование о жизнеустройстве славян дохристианской России. Вы представляете, как серьёзно нами занялась тогда новоявленная христианская власть, что даже значение слов меняла на противоположные смыслы! И убивая связь с праотцами, они пытались убить самое главное – нашу самость.

А вот ещё одна цитата ОТТУДА. Будем считать интернет астральной территорией. Или территорией свободы. Предваряя цитату, сразу хочу обратить внимание на то, что Христос как явление, существовал на Руси задолго до принятия христианства. Этого многие, даже религиозные деятели, не знают.

«Любой индийский последователь Веданты знает, что его религия вместе с ариями пришла с Руси. А современный русский язык – это их древний санскрит. Просто он в Индии изменился до хинди, а в России остался тем же самым. Поэтому индийский ведизм – это не в полной степени ведизм русский. Русские прозвища богов Вышень (Род) и Крышень (Яр, Христос) стали наименованиями индийских богов Вишну и Кришну. Энциклопедия лукаво об этом умалчивает».

Лукавят теперь все. Лукавство возвели – на государственный уровень. Мы же постоянно слышим, что православие – неотъемлемая, если не основная, часть русского мира, что без православия не было бы ни русского человека, ни самой России. Только само понятие ПРАВЬ, куда-то вдруг делось (туда же, куда и КОЩУНОСЛОВИЕ). Теперь оказывается, что православие, как явление, так и само слово – зародилось в Византии. Но Византийская христианская церковь называется orthodox, и на русский переводится как ПРАВИЛЬНОЕ учение (правоверие). Спрашивается, а кто же и когда подменил термины правоверие на православие?

А вот вам ещё цитата с территории свободы: «Произошло это совсем недавно – в 17 веке, когда московский патриарх Никон учинил церковную реформу. Основной целью данной реформы Никона было не изменение обрядов христианской церкви, как это трактуется сейчас, где всё сводится к замене двоеперстного крестного знамения на троеперстное и хождения крестного хода в другую сторону. Основной целью реформирования было заменой исконного православия на "правильное учение" Византии. Иными словами, нынешнее христианство тайком присвоило себе ведическое  название, которое глубоко укоренилось в русском сознании».

То есть нашу исконную, вышедшую из глубины веков ВЕРУ заменили на эту чужеродную «правильную» подделку. Нам всучили «куклу» и теперь пытаются на костях наших предков построить процветающую страну.

Но так не бывает! На суррогате не может вырасти ничего путного.



30. Страсти по Христу

Теперь, если разбираться в причинно-следственной связи, то неплохо бы выяснить, что послужило причиной такого прогрессивного явления, как принятие христианства. Ведь именно принятие этой новой религии, завоевавшей полмира, и положило начало нашей государственности и летоисчисления. Ну и истории, как выяснилось.

Для начала перейдём всё-таки на доступную всем логику (на этом уровне сакральные знания не стоит трепать), и обозначим, что такое религия. Как определяют умники из википедии: «Религия (лат. religare – связывать, соединять) – особая форма осознания мира, обусловленная верой в сверхъестественное, включающая в себя свод моральных норм и типов поведения, обрядов, культовых действий и объединение людей в организации. Проще говоря, ре – повтор; лига – объединение, т. е. религия – это повторная попытка восстановить утраченную связь с Богом через пророка или мессию.

Предположим также, что связи с Богом были утрачены, человечество погрязло в разврате, и потребовался новый мессия. И вот ОН является…

Кто он, откуда взялся, не важно – явился, и всё! Бог послал. Как говорил Воланд Берлиозу, стоя на Патриарших прудах: «А не надо никаких точек зрения. Просто Он существовал. И доказательств никаких не требуется». Вот это по-нашему! Хоть и сатана, а знания свои оттуда же черпал, что и я – в астрале. (Да и подвал мой недалече, правда, на Чистых прудах, но для истины это такие мелочи…).

И сразу же в моём воображении рисуются стада овец и пастор – пастух, то есть. И он ведёт те стада к свету и истине, потому что он сам – воплощённый Свет и Истина (сияние Чистой Правды). А тем, кто не верит этому – он являет чудеса. Исцеляет больных, ходит по воде, и проч., и проч. Не то, что мне лично так представляется, нет, так написано в их священных книгах. 

В этом месте мне всегда становится скучно. То есть, как представлю Христа в этом свято книжном образе – так тоска и подкрадывается. Этот образ пастуха и стада, не для свободного художника. Как-то слишком уж всё элементарно доходчиво и оттого ничего непонятно. То есть понятно, что это чей-то вымысел, далёкий от реальной жизни. И вообще, стада овец – совершенно безрадостное зрелище. Семенят, безмозглые, куда их пастух гонит.  А туда ли он их гонит?

А в реальной жизни хочется задавать бесконечные вопросы. Кто это такой, почему он знает истину, и откуда он черпал свои знания? А если Он воплощённая Истина и Сам Господь Бог, то… приехали. Развиваться человечеству больше некуда, дружно поднимаем лапки, и следуем в Царство Вечного Блаженства (такой, в принципе, у них и был замысел).

Но вопросы задавать нельзя. Таковы условия той веры. Нужно верить – и всё. Потому что вопросы и сомнения подсовывает сатана. Но не тот, что с Патриарших – философ и красавец, а их, местный – жёсткий и ограниченный тип. А с этим шутки плохи.

Но вот в чём главная закавыка. И в реальной жизни с ним не соглашается фактически никто. Люди, которым он проповедует, не верят ему и гонят отовсюду, мол, никакой ты не мессия, а бездельник и хитрый малый, возомнивший себя сыном божьим. И назывались тогда такие заявления – богохульством. А за это в то время и той местности поступали жёстко и просто.

В той местности в то время, оказывается, были уже и свои пророки, и свои стада овец, и свои пастухи. То есть, свято место в той местности было занято раз и навсегда. И ещё надо сказать, что населяли ту местность люди в высшей степени упёртые. А упёртость их была оттого, что в своё время их пастухи хорошо поработали. Они, не мудрствуя лукаво, объявили тот народ избранным. То есть, единственный народ, который сам Бог признал своим.

Хочется на полях, так сказать, опять вспомнить Булгакова и, вслед за котом Бегемотом воскликнуть: «Я – восхищён!». Восхищён простотой и гениальностью мысли тех пастухов. Как всё элементарно! Не доказать, а просто декларировать свою уникальность: «Мы народ – избранный». Всё. Точка. Приехали. А значит весь народ – мессия, со своим Законом, нарушение которого – смерть. И что вы хотите после этого? В какой переплёт попал бедолага со своей Чистой Правдой.

Короче, арестовали малого, били и всячески издевались. А потом прибили гвоздями к позорному столбу, и выставили напоказ. Чтобы другим неповадно было.

И всё бы это забылось. Но случилось чудо. Было оно, нет – уже не важно. Во всяком случае, на этом чуде и строится новая религия. А значит было. Христос вознёсся на небо. И народ вдруг прозрел, и назвал его Богом. И дальше прозревать начали целыми странами и континентами. И всё это назвали его именем – христианство.

И логику, правда, довольно мутную под это дело подвели, типа он за всех страдал. Хочешь, не хочешь, а вина в его смерти на всех лежит. И на тебе в том числе. То есть, всё человечество повязано комплексом вины на века. Верить этому, нет – дело лично каждого, но придумано, согласитесь, не хило.

Однако возникает у меня вопрос. Один единственный вопрос, ответ на который разрушает весь их «библейский проект» начисто. Каким образом в основе христианства стала именно та «святая нация», от которой Христос скрывался тридцать лет неизвестно где, и которая презрела его и убила, и казнила потом апостолов, и триста лет подвергала казням и гонениям всех последователей его Учения?

Ответ оказался циничен и прост: «Не можешь побороть явление – возглавь его». Или так: «Кто нам мешает – тот и поможет». Мозг у тех ребят оказался извилист и в жизни они кое-что понимали.  Так спустя триста лет христианство было признано, но именно как филиал иудейства для гоев (недочеловеков) – требующих управления  богоизбранной нацией. Ну, а кто в этом мире избранники?

То есть произошло немыслимое (но, как выяснилось, очень даже жизненное)! Лекарь пришёл к больным людям, попытался их вылечить от этой страшной проказы. Говорил простые и понятные слова, что не может быть избранников и гоев, все люди – равны перед Господом. За это его убивают. Потом к его учению прилепляют своё – противоположное по всему: по логике, мировоззрению, морали. Получилась бессмыслица, которая, впрочем, всех почему-то устроила. Потом это жуткий конгломерат несовместимых знаний облекается в единую религию, и называется всё это именем убитого ими сына божьего.

А дальше дело техники (вернее, продуманных технологий). Реклама – двигатель торговли! Ну, а поскольку в деле «купи-продай» избранники были виртуозы, Паганини, каких история не знала, то и началось это божественное шествие по странам и континентам. Убивали виртуозы даже не двух – бесчисленное число зайцев. То есть всех зайцев перебили и стали во главе духовной жизни всего цивилизованного человечества.




Продолжение
Олух Царя Небесного 4.
http://www.proza.ru/2020/02/13/455