Каждый из нас хотя бы раз в жизни прикасался к тайне. Не тайной страсти соседа к односолодовому виски, а к настоящей тайне, от которой дух захватывает и мысли появляются совершенно неземные. О сути мироздания или о коварстве власть предержащих. А то и вовсе является из ниоткуда глупый вопрос: одиноко ли человечество во Вселенной?
Дело в том, что я иногда покупаю продукты в шкафу. Сколько лет стоит этот шкаф у дороги, я не знаю. По-моему, он вечен, как и непросыхающая провинциальная лужа рядышком на обочине. Найти шкаф, выкрашенный в сермяжный морковный цвет, довольно легко. Надо проехать мимо похоронного дома с дикой ярко-розовой неоновой вывеской, приличествующей скорее захолустному бару, и остановиться у брошенной сеялки. Или, наверно, веялки. Или бороны.
В тот раз я так и сделал. Распахнул прихваченные щеколдой тяжёлые дощатые створки, вытащил из маленького холодильника дюжину перепелиных яиц и сунул несколько долларов в специальную коробку для оплаты. Прошёлся взглядом по полкам. Ферма «Наследство Якоба» щедро предлагала мёд в баночках, куропродукты, самодельное мыло, овощи, травки и косметическую хрень на основе целебного помёта коралловых уток. На отдельной полочке стояли готовые наборы в подписанных бумажных мешочках: «Для семьи Алекса. Передайте привет малютке Джонни!», «Для Дороти», «Для миссис Кортис», «Для леди в восхитительных белых штанах».
И вдруг откуда ни возьмись возник жилистый мужичонка. Пешком пришёл? Кроме моего «Джипа», других машин вокруг не наблюдалось. Он вежливо поздоровался со мной - у нас принято здороваться даже с прохожими - и принялся деловито черкать что-то в блокноте, периодически заглядывая в шкаф. Стало быть, с фермы. Если перегнуться через изгородь, то внизу под обрывом можно разглядеть прудик и амбарчики неведомого Якоба. Лицо мужчины показалось мне смутно знакомым, где-то я уже видел этот упрямый подбородок и борцовский наклон стриженной под ноль головы.
- Не воруют? - я обвёл носом внутренности продажного шкафа.
- Испортился народ, - вздохнул фермер, пряча блокнот, - но я всё-равно предпочитаю людям доверять. Если никому не верить, то что получится?
- Что?
- То-то и оно.
- Да, - посочуствовал я, - И ведь каждому человеку в голову не залезешь. Я, например, умею читать чужие мысли только в книжках.
Мы, как-то не сговариваясь, уселись на вросшую в землю сеялку. Потёк неспешный разговор. Об урожае, о людях и судьбах, о старинных паровых двигателях. Светило яркое солнце. Лес через дорогу шумел изношенной осенней листвой. И тут мой собеседник поведал историю, которая привела меня в полное замешательство. Я не мог понять — верить ей или не верить. Думаю, вы сами это решите.
Нолан рос простым деревенским мальчиком. Его отец Якоб день-деньской или гонял свой трактор «Фергусон» по соевым полям, или ездил по банкам, добывая очередной кредит. Мать вела бухгалтерию да ходила за парой коровёнок и козой Мэри. Нолану, конечно, тоже приходилось вкалывать, но он не роптал: надо значит надо, все вокруг так живут.
В начальной школе на День Независимости он, размахивая флажком, радостно горланил патриотическую песню «Янки-дудл». В средней школе в День Поминовения читал со сцены грустное стихотворение про погибших солдат «На полях Фландрии». А став старшеклассником, записался на курсы начальной военнной подготовки «ДРОТС». Поэтому поступление на службу сразу после школы казалось ему шагом логичным и естественным. Войны он не боялся. На войне убивают всегда других.
Восемь недель в техасском тренировочном лагере «Лаклэнд» Нолана шпыняли как чёрта. Или, по-местному говоря, как летучую мышь в аду. Ну а потом отправили в Неваду, на военно-воздушную базу Эдвардс.
Место это, раскинувшееся на тысячах квадратных миль к северу от Лас-Вегаса, частенько и называют «Зона 51». База как база, секретная, конечно, новые самолёты испытывают. Но уж чего только про неё не придумывают! И тарелки летающие там строят, и зелёных человечков в плену держат, и с иными мирами переговоры ведут, и ещё миллион всяких безумных теорий. Людям нравится видеть секреты там, где видно плохо.
И стал Нолан после соответствующего обучения военным полицейским. На рукав ему прикрепили эмблему: оскаленный череп в синем берете на фоне стилизованных крыльев. Назначили патрулировать бывший ядерный испытательный полигон, примыкающий к территории базы.
Там в пятидесятые годы сотни атомных взрывов прогремели. Из Вегаса туристы с восторгом наблюдали за расцветающими в воздухе зловещими грибами и весело ахали, когда земля под ногами вздрагивала. А на полигоне солдаты возводили целые города. Учёные проверяли, как ударная волна и излучение подействуют на здания, грузовики, танки, свиней, человеческие манекены... Тогда про последствия мало знали. Запросто могли прогуляться сразу после испытания по эпицентру взрыва, где песок, уже расплавленный в стекло, ровным слоем покрывал стенки огромной воронки. Ещё говорят, пара храбрецов стояла прямо под высотным воздушным взрывом, и ничего с ними не случилось. Врут, наверно.
Никакого забора вокруг Зоны нет. Оградить огромную территорию просто нереально. Понатыканы предупредительные знаки типа «Стой, дурак! Сгинул быстро в ужасе, а не то расстрел на месте и штраф!». Но есть забор невидимый, электронный. Хитрые датчики, закопанные в грунт, неслышно передадут тревожный сигнал, и рядом с нарушителем мгновенно нарисуется белый внедорожник без маркировки и крепкие вооружённые ребята в униформе без знаков различия. Их в Неваде называют «камуфляжные парни», и кто они такие никто толком не знает, вроде бы контрактники. Точно не военная полиция. Они отвечают за наружный периметр. Датчики же, по слухам, улавливают шаги и даже нюхать умеют, отличая запах человека от запаха животных. Вот такие собаки электрические.
Мобильная группа, в которую определили Нолана, состояла из пяти человек. И кусок для патрулирования внутри Зоны им нарезали от души: чуть ли не шестьдесят квадратных миль пустыни Мохаве - красного песчанника, чахлых кустарников и выгоревшей травы. Снаружи - «камуфляжники», а внутри периметра они, «милитэри полис». На их территории, среди кактусов и холмов, были хаотично расположены металлические сборные ангары.
Патруль по инструкции должен был проверять двери и окна каждого здания один раз в час и докладывать по рации всё ли в порядке. А уж что находится внутри тех ангаров ведали только Господь Бог и генералы. Действовали патрульные по схеме «три плюс два»: трое остаются в военном вездеходе «Хамви», двое обходят ангар со всех сторон, потом все вместе едут к следующему. Вот и вся служба. Скучновато, надо признать, но терпимо.
У очередного ангара Нолан подёргал ребристую железную дверь и двинулся вдоль блестевшей на солнце стены к двум окнам. Обычно сквозь окна было ничего не разглядеть: изнутри они завешивались чёрными занавесками или чем-то подобным. Но в этот раз что-то было неправильно. Солнечныый свет пронизывал окно насквозь. Нолан прижался лбом к стеклу и сложил ладони ковшиком. Первое, что он заметил, это опавший вниз плотный лист бумаги. Окно закрывалось простой, разрази её дьявол, дешёвой чёрной бумагой, как в акронском баре «Блу джаз»! А в центре помещения на невысокой подставке стоял огромный прозрачный куб, наполненный голубой водой. Так Нолану показалось сначала. Может, и не вода это была вовсе. И вдруг в полупрозрачной толще куба Нолану почудилось шевеление. Он ещё сильнее прижался к стеклу, всматриваясь в непонятный аквариум, и увидел там, в глубине, темную человеческую фигуру. Она колыхалась в лучах закатного солнца, плавно шевеля руками, и Нолан был готов поклясться, что чужие, холодные, живые глаза сквозь воду в упор смотрели прямо на него.
Нолан отпрянул, сел на землю, вытер рукой в тактической перчатке пот со лба. Пальцы слегка дрожали. Испуганной тенью метнулась в сторону ящерка-ядозуб. Когда из-за угла ангара вышел сержант Коррингтон, Нолан предостерегающе поднял ствол винтовки:
- Не подходи. Окно не завешано.
- Видел кое-что?
- Да, сэр.
- Оставайся здесь.
Дальше действовали по инструкции. У патрульного, как у винтовки, нет морали. Приказали — выстрелил. Инструкция велела — сделал. В случае ЧП инструкция запрещала пользоваться рацией. Сержант отыскал тайник с проводным телефоном, доложил. Сказали ждать и не разговаривать с Ноланом. Следующие три часа Нолан молча в одиночестве просидел под злополучным окном, пока к ангару не подкатила целая колонна автомобилей. Несколько больших чёрных внедорожников, словно в голливудском кино, мощный тягач с грузовой платформой и автокран. Всю патрульную группу тут же увезли на базу, где потом Нолана допрашивали шесть часов подряд. Когда он в скучный десятый раз рассказывал про то, что увидел, в голову ему закралась неожиданная мысль: не военные секреты он охранял, а вообще неведомо что. Может быть, внеземную форму жизни. А это скрывать нельзя. Нечестно это. И в простоте душевной прямиком все свои мысли и вывалил. Правительство, мол, не должно лгать народу.
Я хихикнул:
- Ты разве не догадывался, что любая власть это ложь?
- Юн был и наивен аки новорожденный опоссум. В моих мозгах тогда военные барабаны стучали и флаги развевались. Верно говоришь, власть всегда - ложь и кровь. Ну, меня помурыжили малость и уволили... Дали пинка под зад «ввиду психологической несовместимости со службой в ВВС». Чтоб им всем щепку в глаз!
Нолан выразительно выставил средний палец. «Чтоб им пусто было», - машинально перевёл я с американского.
К сеялке подошла миловидная женщина в соломенной шляпе и с рабочими рукавицами, заткнутыми аз пояс джинсов. Она улыбнулась:
- Опять про ангар рассказывал?
- Вы тоже там были? - не удержался я от вопроса.
- Нет, не была. Я его допрашивала. Я, между прочим, жена этого говоруна. - Она протянула руку. - Эшли.
И тут я вспомнил, где видел Нолана раньше. Он был тем чудаком, что субботними вечерами в Шагрин-парке устанавливал на поляне любительский телескоп и зазывал всех желающих взглянуть на небо. Он рассказывал о созвездиях разные интересности, а в маленьком окуляре какая-то далёкая галактика слегка дрожала и колыхалась, словно загадочная фигура в глубине голубого куба.