Рассказ
Пруд. Летний вечер. Уставшее солнце уже скатилось за горизонт, но небо ещё светлое.
Утки, готовясь ко сну, выходят из воды на берег и чистят пёрышки - наводят вечерний марафет. Одинокие птахи, словно позёвывая, попискивают на деревьях.
А мы с моим приятелем, художником Вовкой Саломовым расположились в густой траве на бережку, выпиваем и разговоры разговариваем. Начали о творчестве, затем повспоминали о разлетевшихся по белу свету друзьях-товарищах и общих знакомых, а когда откупорили вторую бутылку коньяка, настало самое время завести разговор о женщинах. Средь мужиков беседа не беседа без женской темы.
Женщина – это ж другая планета. Траектория мыслей, поведения и поступков её не поддаются логическому осмыслению и вычислению. С женой-то, с которой живёшь не один десяток лет и которую, казалось, знаешь всю по пальчикам и по чёрточкам, и с той в какой-то момент – бац! И на тебе, получи космическое столкновение! А потому всегда будет будоражить и манить к себе женщина и, пожалуй, до самой могилы не отпустит наши мужские души.
Рассказал я Володьке случай, как не сложились у меня однажды отношения – ни романтические, ни плотские - с девушкой лёгкого поведения. И я до сих пор так и не понимаю - почему? Случай, прямо сказать, мелкий и даже ничтожный, но как выпьешь, всё всплывает в памяти – что нужно и не нужно.
Студенческие годы. Мы сами себе хозяева в общежитской жизни. И учёба, и разгильдяйство – в одном флаконе.
Переглянулся я как-то с моим сокурсником Митей Шебановым после лекции по диалектическому материализму, и мы тут же поняли друг друга – надо пойти пива попить, чтоб мозги встали на место.
Митька - москвич, а потому знал гораздо больше пивных заведений в городе, чем я, приезжий из тьмы тараканьей.
Начали мы с пивной на Смоленской площади. Денег хватило лишь на три кружки каждому, и поэтому третья порция цедилась маленькими глоточками, чтоб продлить удовольствие и общение.
Неожиданно в пивной нарисовался ещё один сокурсник - флейтист Валдис - и разрулил ситуацию с деньгами.
- Угощаю! – бросил он нам по-барски. Перевод от родичей из Риги получил.
К пиву он ещё взял на четверых по порции креветок, и от диалектического материализма в головах остался один кукиш.
Валдис всей своей натурой опровергал устойчивое мнение о том, что прибалты -сдержанные люди с темпераментом холодных рыбьих глаз. Говорил он на чистейшем русском языке без акцента, брызжил коммуникабельностью и болтливостью, любил выпить, и при этом его вспыльчивость и абсолютная непредсказуемость заставляли держать ухо востро – как бы не затеял флейтист на ровном месте с кем-нибудь драку. Не раз замечал я на его лице следы от синяков.
С последним глотком пива Валдис задумчиво посмотрел в пустую кружку и вдруг, словно его осенило, заявил:
- А чё мы пивом давимся, холодно же? Пошли в «Метлу» на Арбат, деньги-то есть у меня! Сухого выпьем или водки, салатику возьмём, а?
Уговаривать нас с Митькой не пришлось, тем более, что пиво уже не лезло в глотку, и мы втроём по мартовской грязно-снежной кашице на тротуарах добрались до кафе «Метелица» на Новом Арбате.
Там Валдис заказал две бутылки сухого «Ркацители» и тарелку овощного салата.
Первая бутылка улетела махом, вторая тоже не задержалась, а третья появилась на столе в разгар критического монолога Шебанова о том, что в Советском Союзе никогда не было, нет и не будет настоящей рок-музыки, ярым поклонником которой он являлся. Я, не владея по-настоящему темой разговора, лишь вяло поддакивал ему, а Валдиса, видно, и вовсе никакая рок-музыка не интересовала – он куда-то исчез.
Через некоторое время мой взгляд обнаружил его высокую тощую фигуру за два стола от нашего. Он пререкался с какой-то подвыпившей кампанией, и посему явно затевалась драка.
Митька сидел спиной к картинке назревавшего скандала и всё что-то говорил и говорил про группу «Лед Зеппелин», а я, совершенно утратив нить разговора, как заворожённый, следил за приближением кульминационной точки перебранки и решал внутренний вопрос, встревать или не встревать, если Валдис получит по морде.
Парень, с кем явно по вине задиристого флейтиста началась ссора, имел в плечах, как говорится, «косую сажень», а в его компании находилось ещё четверо, приблизительно таких же, как он, не хилых юношей. Барышни, сидевшие рядом с ними, конечно же не брались мною в расчёт, но подумать над ситуацией стоило.
И вот, я внутренним слухом уловил, как закипают тремоло и взвизгивают пассажами струнные, чтобы добраться до высшей динамической точки пьесы, вступают литавры… И, наконец, шарахнуло медью в уши: Валдис получил в глаз!
В один момент я поставил точку в своих сомнениях, прервал Митькину речь словом «бьют!» и ринулся на помощь к сокурснику.
Подскочил к тому, который с «косой саженью», и взял его за грудки с криком Паниковского «ты что, сволочь, делаешь!», на что этот бык ответил мне словами Шуры Балаганова «а ты кто такой?» и боднул меня головой в лоб.
Ну не знаю, это ж какой чугунной головой надо обладать, чтоб получился такой эффект!
Глаза мгновенно потухли, всё стало видеться и слышаться в каком-то тумане, руки обмякли и повисли, и я превратился в настоящего жалкого старика Паниковского в исполнении Зиновия Гердта. В принципе, на этом поединок можно было прекратить, но «косая сажень» ещё и ткнул меня со всего размаха кулаком в челюсть. Я, как в пошлом вестерне, перелетел через соседний пустой стол и с бесславным грохотом распластался на полу мордой вниз.
Подскочил Митька, и не соображая в чём дело, стал поднимать меня с пола. «Косая сажень» и тут не утихомирился, не спеша подрулил к нам и прошипел жуткую фразу: «Готовьтесь, мы у выхода будем ждать!» Но надо отдать ему должное, когда подбежали официанты и кто-то из администрации ресторана, он утихомирил их, замял скандал улыбкой и словами: «Всё в порядке! Так, чуть-чуть повздорили, ничего не разбили. Всё нормально».
Стало непонятно, что делать дальше. Валдис пропал бесповоротно. Слава богу, выяснилось – он успел под шумок расплатиться за столик, а иначе нас, безденежных, у выхода ждала бы ещё и милиция.
А милиция – это протокол, бумага в консерваторию, разборки… Страшно подумать!
Нет, уж лучше по физиономии получить. Фингал под глазом – ерунда, пройдёт.
Допив то, что оставалось в третьей бутылке, мы двинулись с Митей к выходу.
На улице у входа в ресторан трое парней с «косой саженью» уже ждали нас.
И тут, когда я сжимал в карманах пальто кулаки для драки, после вражьих слов «а где третий?», Митька проявил чудеса разговорной дипломатии.
На ходу он придумал историю о том, что третий собутыльник – шизофреник и его сосед по дому, что периодически тот лежит в психушке, а когда выходит из неё, то вполне нормальный человек, и с ним можно даже выпить и поговорить.
- Видно, сегодня, - заключил Митя, - у него опять началась вспышка, и на днях его снова определят куда надо.
- Странно, - напряжённо и недоверчиво проговорил «косая сажень» Мите. – Ваш долдонил, что он флейтист из Прибалтики, и родителями своими денежными пугал. А ты говоришь, сосед? Не клеится что-то…
- Как раз очень даже клеится, - уверенно отвечал Шебанов. – Ты разве можешь поверить, что этот мудак - музыкант? Я ж говорю, сумасшедший! Плетёт всё, что с ненормальных мозгов на язык слетает! А родители его и вправду денежные. Мучаются с ним, но жалеют и деньги дают. Да мы поэтому и пошли с ним, что он, дурачок, сорит деньгами везде. - Митька хихикнул и добавил:
- Псих короче. Так что вот такой расклад. Хотите верьте, хотите нет…
- А ты чего подбежал за шиворот хватать? – засверкал на меня глазами «косая сажень». – Не мог сразу сказать, что с вами придурок?
- Так пьяный же, - привёл я железный аргумент, который вместе с Митиным рассказом полностью удовлетворил вражью компанию.
На прощанье Шебанов вызвал дружный смех, стравив какой-то анекдот, и мы с ним, пожав всем руки, ушли.
Возле метро долго курили, и, ёжась от холода, без особой обиды поминали недобрым словом Валдиса, что испортил хорошо начавшийся вечер. Расставаться не хотелось. Огромный город продолжал биться в конвульсиях исчезающего вечера, машины обдавали зловонным запахом прохожих, и холодная мартовская погода становилась невыносимой ни для души, ни для тела.
Митька выбросил очередной окурок, долго смотрел на грязный сугроб и вдруг медленно, с растяжкой произнёс:
- Знаешь… А поехали ко мне на Юго-Западную? Там, в Центральном Доме Туриста знакомый бармен - вдруг сегодня его смена? Без выпивки не оставит – в долг нальёт или денег даст. Надо же поставить точку в нашем вечере! А то как-то тоскливо…
Я с радостью откликнулся на его предложение, понимая, что в общежитии меня и вовсе тоска накроет с головой.
Центральный Дом Туриста построили специально к открытию Олимпийских игр восьмидесятого года, и предназначался этот Дом, со статусом элитной гостиницы, для проживания иностранных туристов и журналистов прибывших на Олимпиаду. А как закончился всемирный спортивный праздник, в гостинице стали останавливаться зарубежные делегации разных фестивалей и съездов и просто иностранцы.
Словом, зайти в эту гостиницу, как и в «Националь», «Метрополь» или в «Космос», не так было просто – швейцары запах простого люда чуяли за версту.
Но мы прошли. Мужик в одежде швейцара на входе также оказался Митькиным знакомцем. В помещении бара сидело всего несколько человек. Солидный мужик с дамой среднего возраста потягивали какой-то коктейль из трубочек, танцуя влюблёнными глазами медленный танец, а в другом углу веселились на широком кожаном диване возле столика четыре девушки – хохотали и разговаривали уверенно и громко.
За стойкой бара оказался человек, не знакомый Шебанову.
- Опаньки, - с досадой воскликнул Митя и спросил незнакомого бармена: - а Эдик когда будет?
- Завтра, - буркнул бармен и, словно страус в песок, нырнул головой под стойку.
Мы не столько растерялись, сколько почувствовали крушение огромной надежды на продолжение праздника, которая тащила нас сюда на метро через пол-Москвы.
Понуро развернувшись от стойки бара, уже направились мы с Шебановым к выходу, как со стороны девушек раздалось:
- Митька, ты что мимо проходишь?! Не узнал?
Шебанов обернулся на оклик, и его лицо выразило неподдельную радость:
- Кристинка! Оля! Девчонки, привет!
- Идите к нам! – позвали девушки.
Митя обнял и поцеловал знакомых девушек в щёчки, и они представили нам двух других:
- А это Олеся и Наташа!
Митька представил меня следом.
- Присаживайтесь к нам, - предложила та, которую звали Кристина. – Мы тут сегодня гуляем, отдыхаем.
На столике стояли две пустые бутылки из-под шампанского и начатая бутылка водки.
- Идите кто-нибудь, возьмите в баре пару рюмок, - обратилась к нам Кристина и добавила: вы пейте водку, а мы себе ещё шампанского возьмём.
И бог, а может, и чёрт послали нам продолжение праздника, да ещё какого!
Никогда - ни до, ни после я не испытывал такой лёгкости и непринуждённости в общении с незнакомыми женщинами. Шутки, смех, анекдоты, скабрезности сыпались с их губ так не грубо и естественно, что невольно возникал вопрос: «Кто они? С какой планеты свалились к нам навстречу в этот промозглый мартовский вечер?!»
Из всей женской компании мне очень нравилась Оля. Чтобы не выглядеть влюблённым идиотом и соблюсти приличия, мне стоило больших усилий отводить глаза от матовой кожи лица и острых долек её грудей за блузкой, в которые буквально впивался взглядом. Говорила она мало, но смеялась искренне и весело. Ольга явно заметила и поняла моё влечение к ней, но отвечала мне непостижимой загадочной улыбкой, разгадка которой скрывалась от меня за семью печатями. Я не понимал, чему Оля, перехватывая иной раз мой взгляд, улыбается.
В конце концов, я решил поговорить наедине с Митей, сказать ему, что запал на Олю, и расспросить его о ней.
В туалете, куда мы вышли с Шебановым, я узнал удивительную вещь.
- А ты, старичок, не понял, с кем мы гуляем? Они ж все путаны. Работают в этой гостинице.
- Кто это? – переспросил я, так как впервые слышал слово «путаны».
- Ух, какой ты тёмный, - засмеялся Митя. – Да проститутки они. Только берут не рублями, а валютой.
- Как?! – округлил я ошеломлённые глаза.
- Ты что, никогда проституток не видел?
До «перестройки» и выхода на советские экраны фильма «Интердевочка» оставалось ещё несколько лет, и о древнейшей женской профессии я знал лишь из книжек, поэтому простодушно и удивлённо спросил Митю:
- Да ты что?! Неужели в Москве есть проститутки?
- Ну, ты даёшь! – усмехнулся Шебанов. – Хочешь сказать, что в вашей столице их нет?
Его вопрос поставил меня в тупик. Я засомневался и уже не мог ответить утвердительно: «Да, в моём городе проституток нет».
- Ты смотри, не делай удивлённых глаз и не спрашивай девок ни о чём таком, - попросил Митя. – А то на смех поднимут меня, мол, кого это я привёл.
Вечер кончился тем, что Кристина и Оля простились со своими подругами, а нам предложили пойти на съёмную квартиру и продолжить выпивать.
Кристина взяла в баре пару бутылок шампанского и бутылку водки, и мы вчетвером вышли из гостиницы.
Дом, в котором девочки снимали двухкомнатную квартиру, оказался неподалёку от гостиницы, поэтому сквозь мартовскую стужу путь наш был недолгим.
По дороге я сделал первую робкую попытку обнять Олю, но она недовольно сморщилась и отстранилась от меня:
- Вот только этого не надо! Ладно?
Я, словно получил пощёчину, не понимая, почему. Вроде улыбалась, сама с Кристиной пригласила, а даже обнять не даёт.
Уже в квартире, когда очередная доза алкоголя сняла все психологические барьеры, и я, схватив в объятия свою красавицу, протянул губы к её лицу, она с яростью отшвырнула меня в сторону:
- Ну, русским языком сказала же, не надо! У нас сегодня выходной, отдыхаем мы, расслабляемся! Чего ты лезешь?! Неужели неясно сказано? Митька, чего он лезет, скажи ему!
Шебанов покачался из стороны в сторону, как китайский болванчик, сидя на полу с поджатыми по-турецки ногами и вдруг встал на мою сторону:
- Да, ладно тебе, Оля! Видишь, запал на тебя дружок мой. Что, жалко тебе? Дай ты ему, да и всё.
Кристина усмехнулась и то ли всерьёз, то ли в шутку неожиданно поддержала Митю:
- И правда, Оль, чего кочевряжишься? Зачем парня мучаешь, идите в ту комнату. Делов-то, - хмыкнула она.
- Ну ты-то, Кристя, совсем дура, что ль?! – с неподдельным возмущением обругала она подругу. – Иди ты в жопу!
- Шучу я, шучу, - засмеялась в ответ Кристина, успокаивая подругу и обратилась к нам: - мы, мальчики, задаром не трахаемся. Ясно вам?!
- А если я с деньгами приду? – упрямо искал я путь к сердцу возлюбленной.
Ольга внимательно посмотрела мне в глаза и вполне серьёзно спросила:
- Ты умный или дурак? Тебе оно надо? Столько девок вокруг, чего ты ко мне, как банный лист пристал? У меня там золотом не намазано - всё такое же, как у всех.
- А ты докажи, что как у всех, - не унимался я и, по-видимому, стал её раздражать.
- Не хочу, понимаешь ты или нет?! – крикнула Ольга со злостью. – Ни с деньгами, ни с любовью твоей, никак не хочу! Отвянь!
Она закурила и с нешуточной угрозой добавила в мой адрес:
- Всё, я пошла спать, и ты только попробуй меня разбудить! Слышишь!?
- Тихо-тихо-тихо, не ссорьтесь. Давайте, выпьем лучше, - встряла примирительным тоном Кристина, стараясь снизить накал взъерепенившейся подруги.
Но Ольга всё равно ушла в другую комнату и хлопнула дверью…
Историю мою прервал комар, впившийся мне в щёку. Я убил его, выругался и плеснул в пластмассовые стаканчики коньяку.
- И что, так и не-е?.. – с интересом спросил меня Володька и взял стаканчик в руку.
- Неа, - ответил я ему. – Мы остались с Митей ночевать у девчонок. А рано утром Ольга разбудила нас и сказала, чтоб скорее сматывались. Кто-то должен был к ним прийти. Больше я её не видел. Вот скажи мне, Вовка, почему она так обошлась со мной? Что я сделал не так? Я ведь даже спать с ней особо не хотел, просто жуть как понравилась она. Так я и не понял ничего. Вот такие они, женщины…
Я замолчал и в наступившей тишине Вовка промолвил:
- Да-а, не сложилось. Бывает. А может, и к лучшему, что не сложилось? Давай за это лучшее и выпьем.
После выпитого коньяка и выкуренной сигареты Володька, откинувшись спиной в траву, мечтательно выдохнул:
- У меня тоже не сложилось с проститутками… Правда, несколько иначе, смешней. Слушай.
В начале горбачёвской «перестройки», когда стали рвать евреи из страны в любимую Америку и Израиль, а немцы в Германию, уехал и мой закадычный дружок немец - кинооператор Витька Шмайер. Ему, в общем-то, не особо хотелось ехать в непонятную его сердцу немецкую землю, но мать-старушка настояла.
Обосновавшись там в славном городе Бремене, Витька стал усиленно звать к нему в гости. Соблазнял по телефону германскими райскими кущами, говорил, как всё покажет и расскажет, и как славно проведём мы там время. Сказал, что мама живёт отдельно, а у него двухкомнатная квартира - полная свобода! Я решился. Он прислал вызов, мне удалось сравнительно легко сделать визу и я поехал.
Билет я взял до Франкфурта-на-Майне, и Витька встретил меня там в аэропорту. Он приехал на машине с его новым другом Александром, который тоже эмигрировал из Союза. Взял Витька друга специально, чтоб тот сидел за рулём, а мы уже начали праздновать встречу в машине.
Четыре часа дороги до города бременских музыкантов показались одним мигом, словно комета по небу пронеслась – вжик! и нету… Я даже в окно по сторонам не успел толком посмотреть, так как Витька постоянно верещал мне в ухо какие-то весёлые увлекательные истории и угощал незнакомым французским сорокаградусным ликёром «куантро», наливая его в металлические рюмочки, которые он предусмотрительно прихватил с собой для встречи. Необычно вкусный и крепкий ликёр мне до того понравился, что я всё время сам просил наполнить рюмки, и в город Бремен мы въехали, будто с цыганами на тройке с бубенцами прокатились – ещё не пьяные, но шибко весёлые.
И понеслась душа в рай! Какие-то компании здесь и там, бесконечные тосты, ликёры, шампанское, водка! И все-то они из Союза, всем интересно – а как там у вас, а что там, а Горбачёв? И как «всё смешалось в доме Облонских», так смешалось всё тогда в голове моей. Последнее что я помню из того дня – то, как меня привезли отмечать приезд в какой-то русский ресторан, а дальше тьма…
Но да ладно, отметили и отметили. Напились с Витькой, как цуцики - так не в первый же раз. На следующий день началось самое интересное.
Я жаворонок. Встаю, как бы допоздна не работал и сколько бы не выпил, рано.
Вот и теперь, поднял больную голову с подушки и понял: ворочаться больше не имеет смысла - пора вставать. А Шмайер – сова. Он и трезвый-то всегда вставал лишь около полудня, а теперь его будить – было бы бесполезной тратой сил. До двух, а то и до трёх часов точно будет дрыхнуть.
Прошёл я на кухню, обнаружил в холодильнике баночное пиво и поправил немного здоровье, которое обрушил вчерашний день. Если в организме полегчало, то на душе, словно на солнце появились тёмные пятна по поводу выпитого: «Эдак я мог и в Москве напиться, а не чёрт те куда переться для этого!..»
Долго я слонялся из угла в угол, опять прикладывал голову к подушке, а губы к пиву, но пятна с души не исчезали – началась маета. Вдруг взгляд мой зацепился за стопку журналов. Оказалось, порнуха. С неё-то – будь она не ладна! - всё и началось. Насладившись женскими прелестями в разных ракурсах и позах, стал я трясти спящего Витьку с вопросом:
- Вить, а Вить! В Бремене есть Улица красных фонарей с проститутками?
- Ну, есть, - не открывая глаз, промычал Шмайер. – Тебе она на кой хрен сдалась?
- Вставай, пошли, покажешь!
- О-о, господи, как же мне плохо… а ты с ерундой какой-то, - несчастно простонал мой друг и отвернулся к стене.
- Давай я тебе пива принесу, полечишься. Пошли! – стал донимать я его навязчивым, нестандартным желанием.
- Не-е-е…, - опять застонал Шмайер. – Не надо пива. Сердце останавливается, умираю.
- Вот и надо выпить! – настаивал я на проверенном лекарстве от похмелья. – Сам же знаешь, легче станет.
- Нет, не буду! – отрезал он. – Завтра, Вовка! Всё завтра тебе покажу, что хочешь, а сейчас отстань, не трогай… И он опять провалился в дрёму.
Я отстал от него, но идея с «красными фонарями» не отстала от меня. Видя, что солнце безжалостно, без всякой пользы перевалило за полдень и стремительно движется к закату, я опять сделал попытку растормошить Шмайера.
- Пошли, Вить, пошли! Хватит дрыхнуть! Город покажешь, и к «красным фонарям» заглянем, на проституток посмотрим.
- Вот ты странный человек, - открыл жалобные глаза Витька. – Какие проститутки, что на них смотреть?! На кой чёрт они тебе сдались?! Ты не понимаешь, что плохо мне? Ну, пожалуйста, не трогай меня сегодня. Прости, не могу. Ничего сегодня не могу…
- Ну и хрен с тобой, валяйся! Один пойду! – заявил я с ослиной упёртостью. – Скажи только, как туда доехать.
- Вова, но ведь ты же не идиот? Зачем тебе? – с обречённостью в голосе спросил он.
- Идиот, не идиот – не имеет разницы. Всё равно пойду. Чего я сюда припёрся? На тебя дрыхнущего смотреть?!
- Ум-м-м, - простонал Витька и всё же встал с кровати, но лишь затем, чтоб объяснить дорогу, дать денег и сказать на прощанье:
- Дурак ты, Вовка. Незнакомая страна, ни по-немецки, ни по-английски не говоришь - куда тебя тащит, сам не знаешь. Ладно… В полицию загребут, напиши им мой номер телефона на бумажке, я буду дома.
Решимость самостоятельно добраться до того места, куда рвалась душа, уже начала исчезать во мне по дороге к автобусу.
Я вдруг понял, что если сойду не на той по счёту остановке и сверну не на том повороте, о котором говорил Витя, то мне кранты – спросить какого-нибудь прохожего, куда мне идти, я не смогу. А на пальцах много не объяснишь.
«Может, вернуться, пока не поздно?», - мелькнула здравая мысль, но я её счёл за трусость и выбросил из головы.
«Как сяду в автобус, надо следить за пассажирами, - решил я. – Что будут они делать, то и я стану, а иначе даже проезд не смогу оплатить».
Худо-бедно добрался я до центра Бремена и вышел, так как Витька наказал сделать там пересадку. Но когда не нашёл табличку с номером автобуса, куда надо было пересесть и увидел, как разбегаются от меня пути-дорожки в разные стороны, а за городскими зданиями извиваются змейками переулочки, то понял: идея добраться самому до Улицы красных фонарей и советским дикарём поглазеть на заморских проституток – плохая идея, дохлая. Но не сник.
В кармане шуршали марки, данные мне Шмайером, так что я решил обойти городской центральный пятачок, не выпуская из поля зрения остановку, на которой сошёл, и зайти в какое-нибудь кафе. Почти сразу же встретилась вывеска «BAR». Под ней в окне увидал, что возле барной стойки наливают посетителям алкоголь и вошёл внутрь питейного заведения, которое было наполнено сигаретным дымом и людьми разного возраста. Войти-то вошёл, но как сказать, чтоб налили?
На мою удачу из-за столика поднялся сухенький господин в джинсовом костюме. Он с женской пластикой подставил своё тело к барной стойке и бросил тоненьким голоском полной розовощёкой барменше:
- Фифти!
Та налила ему в рюмку белой жидкости.
- И мне фифти, - поспешил сказать я, пока меня о чём-нибудь не спросили, а в ответ я не развёл руками с глупой улыбкой.
Жидкость «фифти» по вкусу напоминала противную, сильно разбавленную водку.
«Ничего себе! – одолело внутреннее возмущение,- водку разбавляют внаглую! Ай, да немцы, не ожидал».
Но делать нечего – не станешь же пыхтеть и на пальцах выказывать своё возмущение. Пришлось взять ещё, какое уж есть, разбавленное «фифти». Уже потом Шмайер объяснил, что в Германии водка не сорок градусов, а тридцать семь, поэтому и противная такая.
После третьего «фифти» мне и захорошело, и поскучнело одновременно. Для советского человека, главное ж не выпивка, а беседа за ней. Здесь же, от множества народа, разговаривающего на тарабарском языке, стала болеть голова и потянуло вернуться назад – к родному и понятному Витьке.
Неспешно двигался я к спасительной остановке, которую не терял из виду даже из окна бара, как вдруг глаза полоснула зажегшаяся в вечернем сумраке вывеска «SEXSHOP».
«Ни фига себе!» – обомлела душа моя. Словно кто-то свыше отвратительно прогундосил: «Не посмотрел проституток на Улице красных фонарей, так зайди сюда - здесь интересно!» и потащил меня внутрь диковинного магазина.
Такие приспособления для ублажения, в основном, женских прелестей, я естественно, видел в первый раз в жизни и поэтому, как бы это по мягче сказать-то… Опупел!
Пока пожилая пара, выбирая, расспрашивала продавца о каких-то флакончиках с жидкостью, я, стараясь не подавать вида, что стесняюсь, изображал из себя бывалого мачо, со скучающим видом смотревшего на фаллосы разных размеров и цветов, на маленькие двойные члены, плётки, пояса, ошейники, искусственные вагины и прочую лабуду. Но вот пара расплатилась и ушла, в магазине я остался один, и продавец уставился ласково-угодливыми глазами – мол, чего изволите?
Мне ничего не было угодно, но в то же время, не на выставку же я пришёл?
С хмурым, обыденным видом указал продавцу на вибратор в виде розового, среднего размера члена за двадцать марок, отдал деньги и вышел с пакетом, в котором лежал упакованный искусственный фаллос.
Какого лешего я его купил, - и сейчас не могу дать даже себе внятного объяснения.
На обратном пути в автобусе сверлили печёнку мысли: «Может, выбросить его где-нибудь возле Витькиного дома, да и с концами? Вдруг Шмайер на смех поднимет, да ещё и расскажет всем? Но с другой стороны, а что такого-то? В союзе этого нет, подарю своей Натахе, как игрушку. Двадцать марок всё-таки стоит, не халам-балам!»
Довольный, что решил проблему с пенисом, вышел я на нужной остановке, без труда отыскал Витькин дом и нажал на кнопку звонка в виде узкой полоски с фамилией «V. Schmeier».
Ответная тишина, стала холодным страхом проникать в моё сердце. Позвонил ещё и ещё раз. Тишина…
Будто безжалостный осиный рой закопошились в голове мысли.
«Господи, неужели не туда заехал? Да нет же, исключено – этот дом. Точно этот! Табличка же его. А тогда что?» В лихорадке забежал за дом и стал со стороны балконов диким голосом орать «Шмайер! Витька! Шмайер!» до тех пор, пока не высунулась с других балконов пара беззвучных, но явно недовольных немецких голов.
Опять вернулся к подъезду и вновь бесчисленно трезвонил в квартиру табличкой «V. Schmeier». Бесполезно.
И тут меня облило холодным потом: «Ему же плохо было утром. Он сам говорил, что сердце останавливается. А что, если умер? Не мог же он так беспечно куда-нибудь уйти, оставив друга на растерзание чужой стране? А-а-а… Да-да-да… Вот оно что…Точно, умер», - вынес я ему приговор и заскрежетал от досады зубами.
Что делать-то теперь? Что делать?!
В союзе набрал бы телефон милиции и всё! А здесь? Наверняка в полицию надо звонить, но как?! «Подожди-подожди, - успокаивал я себя, - может, за хлебом в магазин вышел или ещё за чем. Посиди на скамейке, успокойся».
Час, что провёл я на скамеечке под Витькиным домом, показался мне сродни мучению Христа, шедшего на Голгофу. Шмайер не появился, но зато повеяло вечерним осенним ветерком, который подчистую вытравил из меня хмель, забрался под куртку и ознобом прошёлся по телу. От ноябрьской стужи захлюпало в носу.
Опять залихорадило в мозгу: «Так. Витька умер. Надо проникнуть любым способом в квартиру. Кто в этом может помочь?»
За всё то время, что я торчал под домом, не подошёл ни один человек к подъезду и не открыл ключом дверь, за которую можно было бы прошмыгнуть. Из вечернего сумрака неожиданно соткалось видение на велосипеде. Женщина, развозившая рекламные проспекты, остановилась прямо у Витькиного подъезда и я ринулся к ней, как к спасительнице.
- Фройлен! – затараторил я в возбуждении и размахивая руками. Там мой друг наверху, - я показал рукою вверх. - У него хад, - приложил я ладонь к своему сердцу. – Он, наверное, даед, умер!
Немка смотрела на меня, как на полоумного и стала подозрительно озираться по сторонам.
- Фройлен, хелп! Хад! – опять я приложил ладонь к своему сердцу и уронил пакет, из которого выпала прозрачная упаковка с членом.
Тут рекламщица неожиданно отскочила от меня и с криком «найн! найн! найн!» оседлала в мгновение ока велосипед и укатила, что есть силы крутя педалями.
- Вот же, дура бестолковая! – посмотрел я ей ошарашено вслед. – Тут человек умер, а она бог весть что подумала, старая развратница!
С тоской поднял я агрегат, засунул обратно в пакет и простонал:
«О, господи! То, что грешник, - сам знаю! Но за что же вот так меня карать?!»
Тем временем, капля за каплей начал набирать силу дождь, а я стал мучительно раздумывать, как мне добраться до полиции.
Неожиданно мои размышления нарисовали мне такую картину. Хорошо, допустим, мне удалось добраться до полицейского участка, и даже – что мало вероятно - пускай там будет человек, понимающий русский язык. Но меня же, наверняка, спросят: «А что это вы с искусственной пиписькой по Бремену разгуливаете? Вы маньяк? Да ещё и в камеру упекут, потому что, кроме умершего Витьки, никто меня не знает в проклятой Германии.
От этих мыслей уже не холодом, а жаром обдало мою бедную голову, и я, обнаружив взглядом мусорные контейнеры, выбросил пластмассовое мужское достоинство в один из них, где виднелись пластиковые бутылки.
С облегчением вздохнул и увидал, что метрах в тридцати от мусорников мужик грузит в багажник какие-то вещи. Не раздумывая, подошёл к нему, и уже не пытаясь объяснить, что помер друг мой, напрямик спросил мужика на ломаном английском: «Веа полис?»
- Полис?! – вытаращил он в ужасе глаза и замотал головой: - найн полис, найн…
Закрыл тут же багажник, сел в тачку и дал по газам.
Оборвалась последняя ниточка. Ни души не осталось поблизости. Дождь набрал полную силу, куртка промокла и уже не держала влагу, я стал смертельно замерзать. Побродив уже в который раз вокруг дома Шмайера, в полном бессилье что-либо изменить, забрался в телефонную будку без стекла и подумал, дрожа от холода: «Вот, нате вам – хвалёные, порядочные немцы! А они водку разбавляют и стёкла разбивают, изверги…»
Сколько уж я просидел в этой будке никому не нужным, иностранным и ничтожным куском дерьма – не помню. Слышу, кто-то тормошит меня за плечо и смеётся: «Вовка, ты чего здесь? Проституток, что ли не нашёл?» Открываю глаза – Шмайер!
- Ты что? Не умер? – спросил я с удивлённо-глупой улыбкой.
- А почему я должен был умереть, - в свою очередь удивился Витька.
- Тогда как это понимать? Ты сказал, дома будешь, тебе ж плохо было? – потихоньку наезжал я на него, всё больше распаляясь.
- Тихо ты, тихо! Я думал справлюсь без выпивки с похмельем, но не выдержал. В бар пошёл и по пути ещё бутылку прихватил нам на вечер, - оправдывался миролюбиво Шмайер.
- Ну и падла же ты! Я тут несколько часов вокруг дома с хреном в руках куролесю, а ты в баре сидишь. Что я мог подумать?! Только одно – сердце остановилось у тебя, умер человек, - произнёс я хоть и с досадой, но с величайшим облегчением.
- С каким хреном? – спросил с недоумением Шмайер.
- Сейчас.
Я пошёл и достал из мусорного контейнера пакет.
При виде содержимого Витька рассмеялся:
- Ты чего, с дуба рухнул? На кой ляд он тебе нужен?!
- Наташке подарю своей, как игрушку, - серьёзно ответил я. - Только ты уж не говори никому, что я пипиську купил у вас и в Москву повёз, засмеять могут.
- Ладно-ладно, не буду. Прости меня. Пошли греться!
Шмайер меня обнял и повёл в свою сухую, тёплую квартиру.
Володька замолчал, долго смотрел в небо на вылупившиеся звёзды, а потом с ухмылкой добавил:
- Так что, как видишь, у меня тоже с проститутками не сложилось.
С пруда не на шутку потянуло сыростью и стало зябко сидеть на траве. Где-то вдалеке тявкнула низким голосом собака, но никто из её сородичей ей не ответил. Пора было сворачивать нашу беседу и идти спать. Напоследок я спросил Вовку:
- Ну, а хрен-то искусственный как, подарил своей барышне?
- Ой, и не спрашивай, - вздохнул Вовка. – Вначале посмотрела, повертела с интересом, а потом расплакалась:
- Что ж это я, совсем уже ни на что не гожусь? Кукла я тебе что ли?
Еле-еле успокоил. Пришлось на её глазах в мусоропровод выбросить.
Рука Вовкина потянулась к бутылке, он разлил, что оставалось на донышке и опять вздохнул:
- Э-хе-хе… Да-а… Не понять нам женщин, не понять.