Двоеголосие

ДВОЕГОЛОСИЕ



- Я же не покорился, - сказал собутыльник.
Но мне вынесли приговор.
Раньше для этого требовалось три человека.
Те, выслушав короткое сообщение, на манер римлян опускали вниз большой палец.
Покарать преступника.
Арена завалена телами поверженных врагов. Напрасно выживший боец взывает к монаршей милости.
Император не смеет противиться воле народа.
Меч безжалостно вонзается. Или смертельно изнуряет неизлечимая болезнь.
- Ты вовремя нашел запасной вариант, - обвинил я собеседника.
И не дожидаясь приглашения, плеснул в стопку.
Водка была – вода.
- Не покорюсь! – некогда заявил своему лекарю.
- Чему? – неискренне удивился тот.
-Вашему смертному приговору!
Чтобы не погибнуть, хотя бы полной грудью вдохнуть напоследок, вцепился в лацканы халата, залитого кровью моих  предшественников.
Они ушли, никого не осталось, одних зарыли, другие обратились в прах.
Как обращается все сущее.
Материя затрещала и лопнула под настырными пальцами.
А он стряхнул мои руки.
Лекари схожи с палачами, и те и другие пристрастились к убийству.
Прошлым вечером случайно услышал.
- Этот дурачок вообразил, что у него рак в последней стадии, - сообщил врач сестричке.
Рак, выделил я ключевое слово.
- Ты готова, - приманил ее врач.
Еще тот жеребец, грива его встопорщилась.
Или паук оплел невидимой сетью.
Но если муха бьется, попав в паутину, то женщина наоборот потянулась к нему.
Халатик распахнулся, врач сглотнул слюну.
Я прислонился к стене, чтобы не упасть.
- Лучше сразу убейте, - попросил убийц.
Не расслышали или привычно отмахнулись.
Пустые слова, согласился с ними, когда хотят погибнуть, то не просят помочь.
Можно прыгнуть с крыши и раскинуть руки в напрасной надежде обхватить Землю.
Или забраться в ванну. Пар каплями воды осядет на потолке и на стенах. Под эту капель прицелиться бритвой.
Боли не будет, она осталась там, где вынесли приговор.
Отрешенно наблюдать, как постепенно розовеет вода.
Много способов, я выбрал самый надежный.
- Конечно, строгая диета? – Попрощался с лекарем.
Он неопределенно пожал плечами.
- А если в усмерть упиться и более  не просыхать? – придумал я.
Наверное, врач некогда участвовал в любительских спектаклях, изобразил в меру изобретательности. Свесил голову набок и выпростал язык.
Я  тоже попробовал, но лишь облизал пересохшие губы.
А когда выбрался из темницы – не пить же в страхе и в одиночестве, - то отыскал собутыльника.
Когда-то вместе учились в институте.
А теперь наслаждались приятной беседой.
Я устроился на полу, со стула можно упасть и расшибиться.
Собеседник тоже плеснул в стопку.
Так неосторожно, что драгоценная жидкость пролилась на столик.
Кислота разъела полировку, древесина почернела.
Если содрать кожу, то обнажатся такие же потраченные временем внутренности.
Мои внутренности обнажились.
Чтобы не заметил, отобрал у него  бутылку и глотнул из горлышка. Даже не поперхнулся.
Не хуже, чем пить из стакана, слишком много лишнего и ненужного в нашей жизни.
- Тебя выгнали с работы с волчьим билетом, почти как убили, - напомнил я  подельнику.
- Подруга прокормит, - размечтался он.
Я содрогнулся от скрежета. Не сразу разобрался, смех мой сродни вороньему граю.
Ладонью запечатал поганый рот, чтобы уберечь обреченный город.
- Бросил благополучную семью, когда ее встретил, - сообщил собутыльник.
- Выгнали, когда перестал зарабатывать, - догадался я.
- Она меня боготворит, - высокопарно отмел мои возражения.
- Богатая наследница? – предположил я.
- Ну и погибай в одиночестве! – отбился он.
Ползком проводил я негодного  посетителя.
- Тебе не дано познать! – проклял он на прощание.
Я не  поддался его проклятию.
Чтобы доказать, собрался в дорогу.
Оглянулся на прощание, не лестничная площадка, но мертвая пустыня, и прах скрипит на зубах.
Широко расставил ноги, только так можно устоять на шаткой палубе.
Земля качалась, погрозил пальцем неведомому божеству.
То не вняло.
Поэтому, балансируя руками, чтобы сохранить равновесие, долго добирался до магазина.
А там обзавелся дежурной бутылкой, как прописал лекарь.
В маршрутке устроился на заднем сиденье,  нахохлился и отгородился от пассажиров поднятым воротником.
Так надежно, что никто не сел  рядом.
Осенью случаются  революции, все напряженно приглядываются друг к другу, напрасно надеется выжить мой наивный собутыльник.

ххх
Блуждая по интернету, натолкнулся на знакомую фамилию.
Редкое и труднопроизносимое сочетание букв, и те, что родились с этой фамилией,  давно сменили ее на более благозвучную.
А она не поменяла  при замужестве.
Сослалась на древние рукописи, даже специалисты не смогли разобраться.
- Может быть, самая древняя фамилия  в мире! - шутливо заявила на наших посиделках
В выпускном классе часто навещал ее.
Почти все друзья обитали в коммуналках, мало у кого была отдельная квартира. Тем более, отец ее почти не вмешивался.
Мать умерла несколько лет назад, после этого отец пристрастился к выпивке.  И на кафедре – работал в учебном институте – держали его только за былые заслуги.
Если был дома, когда я приходил, то уединялся в своей комнате.
Но в любой момент мог выбраться, мы, чтобы не догадался, привычно маскировались.
Вино разливали по чашкам и разбавляли заваркой. Вроде бы обычное чаепитие.
Иногда ее отец общался с нами.
Бывает, человеку необходимо поделиться своими воспоминаниями, сначала говоришь в пустой комнате, но голос неверный и хриплый, будто взываешь в пустыне, и песок поглощает слова.
Тогда я не понимал этого.
Пусть вокруг неприступные скалы, но ты уверен, что вскарабкаешься на любую вершину.
А он брел песком и пытался отыскать оазис.
- Когда она пришла на кафедру… - Обрел он случайного слушателя.
- Не надо, - попросила дочка.
- Когда я увидел ее…, - попытался  рассказать.
- Пойдем, - попросила дочка.
- Да, извини, - послушно согласился он.
Снова почудилось, но очнулся и поник.
Непомерное давление былого, и не всем удается выстоять под этим грузом.
Тогда я не ощущал этой тяжести.
И был уверен, что поступлю в институт с военной кафедрой и не попаду в армию.
Несколько таких институтов на огромный город, мальчишки устремились на штурм крепости.
Одни на лихом коне, как показано в известном фильме, другие подготовились более основательно.
Все неохотнее покидал я гостеприимную квартиру, но надо было готовиться к экзаменам.
Я не смог ответить, какой плотности должен быть воздух, и как часто надо сучить руками, чтобы взмыть над обыденностью.
Вместо этого – в минуты высокого напряжения приобретаешь необычайные способности – вознесся над кафедрой.
А экзаменаторы не оценили моего полета – заложил вираж над их головой – и на балл снизили оценку.
Еще бы, институт не резиновый, многие высокопоставленные деятели, чьи сыновья тоже поступали, обратились к ректору.
И конечно, тот не отказал полезным и надежным людям.
Осажденная крепость, но защитники сами распахнули ворота. Встретили пришельцев подобострастной улыбкой.
Но когда другие попытались пробиться на запретную территорию, отогнали их.
Наверное, и мне не удастся укрыться за надежными стенами, отцы-командиры нацелились пехотными уставами и штык-ножами.
Избитый и истерзанный побрел по пепелищу, спотыкаясь о трупы соратников. Стенали и просили прикончить раненые. Я был неспособен даже на эту малость.
Из последних сил добрался до той единственной квартиры.
Может быть, помогут и излечат.
Ее отца в этот день не было дома.
Если завтра заберут на фронт, то надо хоть напоследок насладиться, мелькнула шальная мысль.
- Пришел попрощаться, - мужественно заявил я.
- Если бы я мог сам… Ты должна, - попросил сестру милосердия.
Падая, оперся на ее плечо.
Она попыталась дотащить меня до койки в полевом госпитале.
Пологий берег реки, вообразил я.
И все ближе вражеская конница. Всадники нахлестывают коней. Густыми хлопьями падает и выжигает траву пена, остаются  проплешины. Лица всадников перекошены в крике.
Так загоняют зайца, псы в стремительном беге стелются по земле.
Солнечные лучи слепящими полосками отражаются от обнаженных клинков.
По бурной воде проплывают вырванные с корнем деревья.
Облезлая кошка вцепилась в ствол.Сорвала голос и хрипит в смертной тоске.
В одежде не одолеть водную преграду.
Может быть, никогда не удастся, но так отчаянно хочется жить.
- Только ты можешь спасти, - отчаянно и безумно уговариваю сестру.
Перед гибелью все мы братья и сестры.
И когда неловкие, неумелые ее руки – и чему только учили на уроках домоводства - не смогли вытащить пуговичку из петельки, помог им.
Сжал ее пальцы, нитки порвались с громким треском.
Или ударила артиллерия, или тело мое содрогнулось от электрического удара.
Тела наши, когда мы вместе, вырабатывают электричество.
- Еще не вместе, - прохрипел я.
Лопнули нитки и материя.
И, наверное, не выжить в этом побоище.
Почти ослеп, пылью запорошило глаза, или с трудом различил в электрическом тумане.
Зачем девушкам красивое нижнее белье, лифчик из воздушных кружев, не разобраться в путанице и в сумбуре.
- Не бойся, - прошептал я.
С такой силой сжал запястье, что тоненькие косточки впились в ладонь.
Жажда извела, губы мои потрескались.
Такая боль, что впору застонать.
Она или я, не разобраться, чей стон.
Покрывало на полу, сбились пододеяльник и простыня.
Голова ее свесилась. Тяжелой волной упали распущенные волосы. Шея переломилась под острым углом.
Задохнулся в запахе молока и детства.
Пальцы вцепились в запястья, кожа под ними побелела и потрескалась.
- Нет, - выдохнула девушка.
Все равно, что растопыренными пальцами удержать набегающую волну. Или пустыми заклинаниями угомонить ураганный ветер.
Все выше волна, все отчаяннее порывы.
Навалился, чтобы спасти ее.
Она вскрикнула и забилась под тяжелым  безжалостным телом.
Молния и волна ударили, вулканы выплеснули лаву, Земля содрогнулась в смертельных конвульсиях
Не сразу удалось очнуться.
Увидел в забытье.
Отец ее закрылся в своем кабинетике, подобрался к сейфу.
Секретные документы, жизнь наша засекречена
Скрипуче распахнулась дверца.
Осталось на донышке колбы.
И можно растянуть сладостный и болезненный процесс на несколько глотков.
А он сразу влил в горло.
Зелье вспенилось, но не сожгло слизистую оболочку.
Когда занемогла жена, он не сразу заметил.
Если бы вовремя обратиться к врачам.  Выбрать знающего и умелого, далекого от академических изысков.
Что-то случилось с дочкой, почудилось ему.
Говорят, близкие люди связаны невидимыми нитями, и они звенят тугими струнами, если одному становится худо.
Как помочь дочке?
Мимолетные, нелепые мысли, так ночью попадаешь в сказочный мир, но поутру забываешь смутные сонные видения.
Я очнулся и огляделся.
На полу в беспорядке разбросана одежда
Безумие – птица с большими крыльями. Они заслоняют небосклон. И все уже просветы между встопорщенными перьями.
Безумие заразно.
- Наверное, мы сошли с ума, - повинился я. Приник к одной из последних отдушин.
Будто сказал чужой и незнакомый человек, ладонью запечатал его рот.
Оступился на краю пропасти. Кто-то должен спасти, подать руку.
Отец обязан помочь ее избраннику, еще одна смутная мысль, неверная надежда.
Если сгину на полях сражений, дочка облачиться во вдовьи одежды. Или укроется за монастырскими стенами.
Еще сохранились былые связи. Всего-то ему требуется расправить плечи, вздернуть голову, нацепить на грудь регалии.
Крылья целиком закрыли небосклон, померк свет.
Безумие – замечательное состояние.
Повторно каркнула зловещая птица.
Не сразу удалось разобраться в мысленной сумятице.
Кровь снова прилила к паху.
Женщина еще больше запрокинула голову.
Кровь просочилась через поры и огненным румянцем выступила на щеках.
Чтобы не захлебнуться, обеими руками обхватила меня.
Опять ожили вулканы и содрогнулась Земля.
Вместе упали, разбились, но чудом выжили.

ххх
Она обманула.
Отец ее якобы позвонил в приемную комиссию, там прислушались к весомой рекомендации.
В институте сдружился с однокурсником.
Он тоже не добрал балла на вступительных экзаменах.
- Дядя в министерстве? Или инспектирует гимназии и высшие учебные заведения? – испытал его.
А он отмахнулся от нелепого предположения. И даже обиделся, когда я недоверчиво усмехнулся.
- Чтобы поверил, надо перекреститься и  против часовой стрелки крутануться на каблуках. – Прикрылся я немудреной шуткой.
Трижды перекрестился и крутанулся.
И с гордостью поведал о своей семье.
Отец – простой рабочий, мать -  домохозяйка, а ему удалось. Посчитал себя первопроходцем.
Я тоже пробился буреломом. Но всего лишь вскарабкался знакомой лестницей. Штыри перил были покрыты ржавчиной, ступеньки истерты, стекла в грязных разводах.
Старинный дом, в котором некогда селились небогатые чиновники.
Лето кончилось, осенний ветер выстудил город. Под дождем поблекли дома. Прохожие укрылись под зонтиками. Низкие тучи уцепились за крыши.
Печальное время года.
Осенью люди ощущают себя ненужными и потерянными, осенью случаются революции.
- Тише, отец болеет, - шепотом поздоровалась со  мной хозяйка.
Осенью не только опали листья, кожа ее потеряла первозданную свежесть. Щеки ввалились,  глаза потемнели.
Так перед бурей темнеет вода в океане.
- Будет буря, - различил я.
Воровато пробрался в комнату.
- Что с тобой? – спросила хозяйка.
- Давно болеет?
- Буря? – переспросила Ольга.
- Он болел, когда я поступал в институт? – допросил ее.
Удобно устроился на продавленном кресле и огляделся.
Изломанные половицы, книжный шкаф с мутными стеклами, потрепанные книги, истертые обои, кровать с бугристым матрасом.
Достойная нищета.
Или застенки инквизиции, вообразил я, на спине завязал тесемки заскорузлого от крови передника и засучил рукава. 
- Но ты же поступил, - увернулась от ответа.
- Ты так изменилась, - заметил я.
- Ты был таким потерянным и нелепым, - отбилась женщина.
Но все же прикрылась скрещенными руками, потом ощупала грудь, руки соскользнули на живот.
Ненадежная защита.
- Поступил якобы твоими молитвами!
- Моими тоже.
Бессмысленный и бесполезный разговор, не остаться вдвоем, отец  никогда не поправиться – он закашлялся в соседней комнате, - и губы ее пересохли, будто вода из колодца ушла на нижние горизонты.
- Пожалела тебя. – Едва разобрал я невнятный шепот.
- Вот еще, - отказался я.
- Забери меня, - неожиданно взмолилась женщина.
- Куда?
- Очередной запой.
Словно идешь по лесной тропинке и не ожидаешь подвоха, а впереди ловчая яма.
Ловушка на простака, на дне острые колья.
Занес ногу, но еще не шагнул.
- У тебя есть? – отступил от ямы.
- Что? – Не разобралась она.
- Чтобы пережить и привыкнуть.
Наверняка спрятала, будто так можно одолеть его болезнь.
Уже не ощупывала грудь и не прижимала ладони к животу, напрасно я насторожился.
Вытащила несколько книг, достала из тайника початую бутылку.
Русская традиция: пьют за знакомство, принимают в горе и в радости. Наконец прощальная стопка на ход ноги.
Тяжелая наследственность, вряд ли ей удастся устоять.
И безумно в таком возрасте обзаводиться семьей, отец проклянет и выгонит. Сначала надо остепениться и встать на ноги.
Женщина в нищете возненавидит меня.
Поэтому водку привычно разлили по чашкам.
В своей берлоге еще громче закашлялся надзиратель.
Чай с горечью расставания.
- Я…У меня…, - призналась она.
Рука дрогнула, заварка выплеснулась на скатерть.
Другая рука снова легла на живот.
Говорят, горек только первый глоток, неправда, с каждым последующим прибавляется горечи.
- Не нуждаюсь я в твоей жалости, - оттолкнул ее.
А когда не ответила, окончательно уничтожил: -  Ты обманула, твой отец не звонил, как после этого поверить?
- Мне оставить? – неожиданно спросила она.
Оставила и защитила: прикрыла ладонью.
Будто наотмашь ударила шипастым железом.
Отшатнулся и увидел. Незнакомое лицо,  кожа туго обтянула лицевые мускулы, глаза потемнели, волосы растрепались.
Но живот плоский, и не разбухла грудь; в запале оговорила себя.
- Не знаю, наверное, - прохрипел я.
Другой человек: честный, правильный, неподкупный.
- Нельзя оставлять отца. – Отодвинул я этого дурачка, не ему, а мне суждено погибнуть. – Мы отвечаем за своих больных родителей, - научил дочку.
Услышал, как уходит поезд, уже скрылся за поворотом, и почти не различим перестук колес.
Пусть повезет другим пассажирам.
Мой поезд разбился. Разобрали рельсы или взорвали мост, и не уйти от возмездия.
Так мало надо: чтобы прижалась горячим и желанным телом, и не докучала ложными признаниями.
Все женщины – немного ведьмы, не только прилетают на помеле, когда призываешь их бессонными ночами, но могут извести любого.
И тем более способны очиститься от скверны, избавиться от плода.
Есть много способов.
Я не поверил ее выдумке.
Просто они накидывают сеть на простаков.
Ее сеть оказалась с изрядными прорехами.
- Подучили наперсницы? – прохрипел на пороге.
Она не ответила, молчание -  знак согласия.
Осторожно спустился по лестнице. Если упаду, посчитает себя победителем.
Если позовет, не откликнусь.
Хоть бы позвала, прибегу и лягу в ее ногах.
Напрасно прислушался.
Только шарканье подошв по асфальту, только надсадный старческий кашель.
Закашлялся и зашаркал.
Прахом запорошило следы.

ххх
Когда через много лет попытался пройти той же дорогой, то не сразу удалось ее обнаружить.
Разбитый асфальт заменили гранитными плитами, витрины расцвели яркими красками.
Обманчивый праздник жизни, поэтому ногой придирчиво ощупал гранит, чтобы не заблудиться.
Истуканом застыл перед тюремными воротами.
Наверное, надо произнести заветное слово, чтобы они распахнулись.
Забыл такие слова. Вместо этого указательными пальцами растянул губы в фальшивой улыбке.
Сглотнул смешанную со слюной густую кровь.
Потом достал и показал бутылку.
Универсальный пропуск, никто не откажется.
Пришел с чистым сердцем и благими намерениями, обязана принять и утешить.
Кажется, она разобралась.
Медленно и скрипуче распахнулись створки.
Проник в подворотню и прижался к стене, чтобы не поцарапать лоснящийся лакированный бок машины. Но повел бутылкой, указывая правильное направление. Водитель покрутил пальцем у виска.
Тоже указал дорогу, направил к железной двери с кодовым замком.
Краска истерлась на заветных цифрах.
Спрятал бутылку и вдавил секретные кнопки.
Так запускают ракету с ядерной боеголовкой. И надо укрыться пока не грянул взрыв.
Дверь со скрежетом захлопнулась за спиной, несколько минут до неминуемой гибели, попытался взлететь – когда-то умел летать в беде  и отчаянии, - вместо этого вскарабкался скользкими истертыми ступенями.
И не знал, что ждет впереди.
Люди меняются с годами.
У одних квартира похожа на склад. И с трудом можно пробраться среди нагромождения мебели. Шкафы ломятся от поношенной одежды.
Другие не могут расстаться с памятными безделушками. Засушенный цветок с блеклыми лепестками. Тесемочка или выцветшая ленточка.
Но некоторые избавляются от былого.
Звонок как колокольный набат, эхо многократно отразилось от пустых стен.
Значит, избавилась от всего: от купальников – больше не придется загорать и купаться, - от платьев – не суждено блистать на балу, - от туфелек со шпильками – могут подломиться ноги, - от книг, которые уже не прочтет, от посуды, с которой не откушает, от ненужных рюмок и стопок.
Одинокие женщины, прежде чем впустить,  тщательно готовятся к этой акции.
Протирают зеркало, чтобы не искажало.
А потом, так и не добившись результата, задергивают неверное стекло черным крепом.
Траур по ушедшим годам.
А она пренебрегла традицией.
И на закате положено сумеречное освещение, чтобы не различить морщины и сколы. Надо вкрутить тусклые ночные лампочки.
Ее лампы лучились.
И одежда должна скрывать изъяны и недостатки.
Встретила простоволосая женщина в спортивных, обвисших на коленях брюках и в застиранной футболке.
Признал хозяйку.
Но глубже ввалились глаза, и на дне этих водоемов уже не  различить каждый камешек.
Под глазами залегла синева, кожа на лице потеряла первозданную белизну и свежесть.
Безумное, неправильное освещение.
Рукавом промокнул слезящиеся глаза и торопливо достал бутылку.
Отступила, но я  уже приметил.
Грудь ее раньше не нуждалась в подпорках, теперь же туго затянула ее.
А на боках под футболкой угадывались складки.
- Вот, по старой памяти. – Достал бутылку.
- Ты почти не изменилась, - повторно поздоровался.
Даже не запнулся и не закашлялся.
Прижала к груди руки. Ладонями наружу, там отметают незваных гостей.
И если немедленно не признаться…
- Пришел попрощаться, - попрощался я.
Зажмурился, чтобы не видеть.
Как по ее велению выхлестнет и испепелит молния. Как вспучится асфальт и покачнутся дома.
Город наш возведен на огромном газовом пузыре. Газ просачивается порами и пустотами.
Стоит поднести спичку.
Меня не будет, и не станет вечного города. Вечности не существует.
- Прости меня, - попрощался с былым.
Открыл глаза, но не увидел. Опять запорошило прахом.
Хотел попрощаться мимоходом и небрежно, но так, наверное, нищие выпрашивают на паперти.
- Я не помню, - наконец откликнулась женщина.
Одни, когда снисходят до подаяния, то жалеют попрошаек, другие пренебрежительно отмахиваются.
Услышал механический, пустой голос.
- Но ведь было! – не сдержался я.
Наконец различил.
Если прищуриться и смотреть сквозь размытые черточки ресниц.
Прищурился и посмотрел.
Или разворошил память.
Так ворошат муравейник, и потревоженные насекомые впиваются в обидчика.
Целительная боль, чтобы хоть на мгновение забыть о смертельной болезни.
Прикрылась скрещенными руками. Но ладони не отталкивали, легли на грудь.
Обманчивая ласка, неверное подобие мужских рук.
- Выпить как встарь. – Ухватился я за былое.
- Ничего у нас не было, - сказала женщина.
Показалось, что голос дрогнул.
- Уходи, - прогнала она.
Как тот врач-убийца, что вынес приговор и вышвырнул за ворота.
Пришлось признаться.
- Осталось немного, - запинаясь, сказал я.
- Неправда, - не поверила она.
- И ничего уже не изменить.
- Что случилось? – спросила женщина.
И тогда я рассказал.
Про коридор, в котором лежали смертники. Под кроватями стояли банки, куда по трубочкам стекала моча. Санитаров не хватало, и сестра не всегда успевала опорожнять их. Зловонные лужи растекались по линолеуму. От смрада кружилась голова.
Или от безжалостного приговора.
И когда запах снова навалился и повторно приговорили, и я отшатнулся к стене, а дальше некуда было отступать, она наконец услышала.
- Все пройдет. – По-матерински утешила.
А я, чтобы не поддаться подступающему безумию, вспомнил о собутыльнике.
- Когда он приходит домой… - пожаловался женщине.
- Тебе почудилось, - сказала она.
Как ребенка погладила по голове.
И волосы мои встопорщились и потянулись за горячей ее ладонью.
- Она дожидается и встречает, - поведал я.
- И мне пригрезилось, - сказала женщина.
Поймал ее руку и губами прихватил пальцы.
Сыновья подрастают и когда-нибудь освобождаются от материнской опеки.
Такие тонкие косточки, что можно запросто перекусить их.
- Пригрезилось, - обморочно повторила женщина. Голос ее был легким дуновением ветра или едва слышным журчанием ручья. Кажется, я понимал их голоса.
- Я сама виновата, - прошептал ветер. – Тогда не решилась оставить, приговорила себя к одиночеству, -  прожурчал ручей.
Обманный ветер и пересохший ручей. Обрывки бумаги и вспоротые консервные банки в пригородном лесу. Запах тлена и разложения.
Едва не поперхнулся, женщина отдернула пальцы.
Но, наверное, еще осталась нетронутая природа.
- Одиночество – это не гибель. – Попытался попасть в эти нехоженые края.
- Смерти не существует, - отбилась она затасканным  и неверным утверждением.
- Конечно, - подыграл  ей.
Игра без  победителя. Просто машинально и молчаливо передвигают фишки.
Но я услышал.
- Почему одиночество? – испытал ее.
Два следователя, как научили нас.
Один унижает и бьет, другой утешает и уговаривает.
Был одновременно и тем и другим.
- После этого детей не будет. – Разобрал ее признание.
Ручьи пересохли, и не осталось нехоженых мест.
Но надо отыскать.
- Какой ты была заботливой. - Приступил к поискам.
- Была, - выделила она случайное слово.
Уже не отталкивала, но и не призывала.
И хотя встала на узкой тропинке и раскинула руки, не пуская непрошеных гостей, просочился в узкую щелочку. Или она посторонилась.
По-хозяйски устроился за столом.
Пустынная тюремная камера.
Прищурился, чтобы различить былое.
- Надо разлить по чашкам, как встарь, - придумал я.
Исполнение самых идиотских пожеланий: появились чашки.
- Он не учует? – вспомнил ее отца.
И не дожидаясь ответа – давно уже нет тех людей, кого мы знали в юности,- разлил по чашкам горький напиток.
- Я приходил к тебе в гибельные дни, - попытался воскресить мертвецов.
Та девчушка послушно принесла заварку.
Чтобы разбавить горечь.
- Но у тебя потом были мужчины? – не удалось разбавить.
- Мужчины уходят, - сказала женщина.
- А я вернулся, - обменялись мы неправильными фразами.
- Опять в гибельный день, -  заученно повторил я.
Потянулся к ней, но потерял равновесие.
Еще можно удержаться на краю,  пальцы соскользнули со столешницы,  ухватился за край скатерти.
Не пожелал удержаться, упал и расшибся.
На  разбитых коленях дополз до нее.
Она не оттолкнула.
- В последний раз, - взмолился я.
- Пожалей и спаси! – усилил конструкцию.
Дополз и ухватился. Кажется за футболку, вцепился в нее, чтобы снова не разбиться.
- Жалеешь и возрождаешь страждущих, - выделил  ее сущность.
Если оттолкнет, то сразу погибну. Если согласится и утешит, то задержусь ненадолго.
Она не оттолкнула.
Вспомнила былые навыки, помогла добраться до постели.
Вороватые и разбойные мои пальцы теребили материю.
Иногда ломались ногти, иногда поддавалась ткань.
И не видел в кромешной тьме.
Иссякло электричество.
Не только потушили луну, но убрали и звезды.
Можно ощупью существовать в темноте, но пальцы грубы  и неуклюжи.
- Все  больное пройдет, - прошептала женщина.
Голос глухой и неуверенный – так из прохудившегося бака истекают последние капли воды, - наверное, стал хуже слышать.
Корявые пальцы, годятся только для того, чтобы с силой надавить на барабанные перепонки. Если не оглохну, то разберу под случайными наслоениями.
Не оглох и разобрал.
- Конечно, я  помогу, - сказала та девчонка.
Губы тоже грубые, их обметала короста, как теркой содрал ее шершавым языком.
Губы сползли на ключицу.
Когда и как смогла избавиться от ненужных тряпиц? но тут же отогнал гаденькую эту мысль.
- Как встарь, - прошептала она.
- Уже помогаешь, - прошептал я.
Губы не знали удержу.
С ключицы добрались до подножия волшебного холма.
Увидел внутренним самым верным зрением. Не только разодрал барабанные перепонки, но пальцами надавил на глазные яблоки.
Различил в огненных сполохах.
Не расплывшаяся старая грудь, но четко очерченный пружинистый пригорок. Остроконечная напрягшаяся вершина.
Пряный вкус грядущего изобилия.
Безжалостный плуг пахаря, земля стонет и наслаждается под настырными губами.
Два холмика, долина между холмами; ее пальцы теребят волосы.
Когда становятся невмоготу, пальцы впиваются.
- Смерти нет? – испытал ее в беспамятстве.
Конечно, нет, не нуждаюсь в очевидном ответе, но она ответила.
- Врачи ошиблись, - утешила меня.
А я -  губы снова обметала короста, -  исцарапал плодородную долину живота.
Люди изгадили землю, а потом, опустошив ее, бросили и ушли. Кислотные дожди размыли почву. Глубокие овраги обезобразили поверхность. Разрослись сорные травы.
Но вернулся в нехоженые родные края.
Гладкая и нежная кожа без единого изъяна.
Лаская и наслаждаясь, губы сползли к нижней части живота.
Замедленная съемка, каждое движение растягивается на множество составляющих, больше невозможно мучиться и терпеть, но пальцы ее требуют  и настаивают, все сильнее и отчаяннее давят на затылок, и не вырваться из капкана.
Бесполезно вырываться.
Врачи приговорили.
Подслушал, когда заседала расстрельная тройка.
По-одному ввели преступников.
Хватило нескольких минут, чтобы разобраться.
Еще можешь издали смотреть на женщин, вынесли самый мягкий приговор.
Например, забраться на крышу пристройки и протереть дырочку в закрашенном стекле. Женское отделение. И если некоторые женщины догадываются, что за ними подглядывают, то и не думают прикрываться. Наоборот выставляют себя напоказ.
Или, если достаточно продвинут, то забрести на запретный сайт интернета. Там такое увидишь.
Другим больным не позволили и этой малости.
Смертельны любые поползновения.
Жить, как на необитаемом острове. Отключив радио и телевизор и занавесив окно плотной тряпкой.
А если необходимо выбраться на улицу, то этой же тряпкой закутав голову.
Клюкой с белым набалдашником расчищая  дорогу.
Так раньше ходили прокаженные, вернулись старые неизлечимые болезни.
Меня  допросили и приговорили, но я сам выбрал наказание.
Женщина беспомощно раскинулась. А я, вместо того чтобы истоптать, исцарапал сухими потрескавшимися губами.
Задыхаясь и проклиная себя, повинился.
- Ничего не получится, - прохрипел я.
Дополз до разнотравья на краю долины.
Жесткие и жестокие волосики вонзились в слизистую оболочку.
Еще одна отрадная боль.
Или ее пальцы, что терзали затылок и шею.
Впились ногти, губы мои пробились.
Задохнулся и насладился ароматом.
Слился с ее телом.
И уже невозможно существовать по-отдельности.
Бесполезно объяснять и оправдываться.
Все же я попытался.
Огромная воронка вселенского водоворота. И тебя затягивает в глубину.
Успеть, пока не затянуло.
- Ошибочный диагноз, ты не подвластна болезням, - попытался спасти ее.
Невозможно разобраться в  этой невнятице.
А она угадала.
- У тебя будут дети, - откликнулась в безумной надежде.
Как в молодости, когда все впереди.
Вспять повернули время.
Все глубже затягивает воронка.
Нам не выбраться, мы не желаем выбираться.
Показалось, что можно  начать сызнова.
Мы постараемся.

Г.В. Январь 2020.