Ad vitam *
Когда я приехал в Серран, до Рождества оставалось чуть больше недели. Состояние Анны было неизменным.
«Для бедняжки теперь ничего не меняется. Как будто, стрелки часов больше не идут. Все время госпожа, как во сне… Мы уже не знаем, что делать» – призналась Зизи и продолжила, перейдя на шепот: «Со слов сеньоры Терезы я поняла, что в Лиссабон вы ездили не просто так, а за одной волшебной книгой, которая поможет исцелить нашу Анну».
Невольно я подумал, что если бы эти слова дошли до ушей Святой Инквизиции, нам всем было бы несдобровать. Однако в Серране мы были в безопасности, поэтому, улыбаясь, я ответил: «Так и есть».
За несколько минут до этого, я разговаривал с Терезой. Поприветствовав меня, она спросила:
– Вы нашли его?
– Скорее, это ваш брат нашел меня.
Только позднее Тереза пояснила мне, что ее вопрос относился к трактату. Тогда же она молчала. Ее карие глаза блестели слезами радости.
– Андре работает в Лиссабоне. Можно сказать, возвращает город к жизни, – добавил я.
– Главное, чтобы он сам вернулся к жизни…
Я ничего не ответил. Всей правды я не мог раскрыть ни ей, ни старикам де Орта. Им я рассказал только, что виделся с Андре, а также передал от него поклон.
Кузина по-прежнему не хотела видеть никого, кроме Терезы и Зизи (точнее, кроме них и падре Франсишку Шавьера, который вновь еженедельно посещал наш дом), поэтому изложить ей идеи Аристотеля у меня не было возможности. Однако сделать это могла Тереза.
На следующее утро после завтрака Тереза, Мигел и я остались в столовой. Подглядывая в конспект, я объяснял: «Как пишет Аристотель в седьмой и восьмой главах второго раздела «Метеорологики», землетрясения происходят, когда испарения проникают вглубь земли через существующие в ней расселины. Эти испарения ускоряют подземные ветры, которые превращаются в сильные вихри. Пламя подогревает их все больше и больше, и со временем под землей им перестает хватать места. Они ищут выход наружу, отчего земля сотрясается, а затем раскалывается. Через появившиеся трещины вихри вырываются на поверхность. Так происходит землетрясение».
Когда на этом я остановился, Тереза подняла глаза от листа бумаги, на котором записывала мои слова.
– Все ли вам понятно, Тереза?
– Да, – ответила она мне уверенным голосом.
– Тогда прошу вас нарисовать схему землетрясения и рассказать нам с Мигелом, как Аристотель объясняет это природное явление.
Тереза с легкостью справилась с этим заданием.
– Очень хорошо, – сказал я, – основной смысл в этом. Однако нужно сделать еще несколько замечаний. Аристотель указывает, что землетрясения обычно происходят весной или осенью, поскольку это – наиболее ветреные времена года.
– Лиссабонское землетрясение произошло как раз осенью, – заметила Тереза и вновь опустила перо в чернильницу.
– Особенно часто землетрясения случаются после засушливого лета, – продолжил я.
Когда Тереза дописала эту фразу, Мигел сказал: «В тот год летом была большая засуха».
– Да, лето выдалось жаркое, – подтвердила Тереза.
– Кроме того, по мнению Аристотеля, землетрясения чаще всего происходят в утренние часы, – добавил я.
– Все сходится! – сказали Тереза и Мигел в один голос.
– Это еще не все. Стоит отметить также, что колебания земли могут сопровождаться наводнениями.
– Так и было… – заметила Тереза.
– Прошу вас обязательно обратить внимание Анны на все эти факты, – обратился я к молодой графине де Орта.
В ответ она утвердительно кивнула головой.
Повторив все, что нужно было разъяснить Анне, Тереза направилась к ней. Вскоре Мигела позвал отец – вместе они поехали на виноградник, чтобы посмотреть, как зимуют новые саженцы. Я остался ждать Терезу один.
Наконец, в коридоре раздался стук ее каблуков.
– Я все рассказала Анне, и она выслушала меня, – сказала Тереза, вернувшись в столовую. – Хорошо, что мы нарисовали схему – Анна рассмотрела ее очень внимательно. Полагаю, наше объяснение она поняла. Но…
Это короткое слово тотчас стерло улыбку с моего лица. «Неужели все напрасно?» – подумал я.
– Но все же Анна хочет разобраться сама, – договорила Тереза. – Она попросила меня принести ей «Метеорологику» и краткий латинско-португальский словарь.
Я вздохнул с облегчением, считая, что будет даже лучше, если Анна познакомится с трактатом и удостоверится в справедливости того, что рассказала ей Тереза.
К счастью, словарь, необходимый для этого знакомства, нашелся быстро, точнее, его вовсе не пришлось искать. Еще в студенческие годы, я забыл его в Серране, когда приезжал на летние каникулы. С тех пор он так и лежал у меня в комнате. Стряхнув с него толстый слой пыли, я отдал его Терезе.
В следующие дни Анна занималась переводом глав, которые указала ей ее подруга. Каждое утро кузина посвящала этому занятию несколько часов.
Наступил сочельник. Вместе с матерью и братом я украшал дом, когда ко мне подошла Зизи:
– Сеньор Паулу, Анна зовет вас…
Передав матушке корзинку с сухими цветами, я направился к кузине.
Как и месяц тому назад, Анна сидела за столом, только теперь перед ней лежала не страницы из брошюры Малагриды, а «Метеорологика», а также сделанный ею самой перевод. Анна сдержанно поприветствовала меня, а затем, легко проводя рукой по темной обложке «Метеорологики», сказала: Я знаю эту книгу, она из моего дома, из библиотеки отца… Спасибо, Паулу!
Из-за синей портьеры мы вышли вдвоем. Рождество Анна отмечала вместе с нами. После мессы петуха мы вернулись в столовую, где стоял вертеп, украшенный розами, которые мы собирали летом.
Уже второй год, к большому огорчению отца, из наших родственников и друзей в Серран не приглашали никого, даже Родриго.
За ужином я и падре Франсишку Шавьер, наш единственный гость, заговорили о Педру. Как я узнал из письма, полученного от брата, он, желая, чтобы Бенто продолжил обучение, попытался устроить юношу в семинарию в Вила-Рике. Несмотря на незаурядные способности и тягу к знаниям, Бенто туда не приняли.
– Почему же? – удивился Франсишку Шавьер, когда я рассказал ему об этом.
– Подопечный моего брата – индеец.
Франсишку Шавьер тяжело вздохнул:
– Как любят у нас в империи строить стены там, где они не нужны. Разве можно преграждать путь юноше, если он стремится к истине?
Я тоже был возмущен этой несправедливостью.
– Педру не отказался от своих намерений, – добавил я, – он обучает Бенто сам в Ларанжейрас, в нашем бразильском имении.
Суровый падре улыбнулся:
– Передавайте ему мое благословение.
После того Рождества здоровье Анны стало постепенно восстанавливаться, мне же давно пора было заняться восстановлением ее дома. Однако прежде, чем начать ремонт, нужно было правильно оценить состояние, в котором находился особняк, что мог сделать только хороший инженер. Среди наших знакомых, насколько я знал, такого не было. Приводить же в дом чужого человека я опасался.
Однажды дождливым зимним вечером, когда мы все грелись у очага, я упомянул об этих обстоятельствах. Услышав мои слова, сеньор де Орта обернулся ко мне и сказал:
– Я могу помочь! Мне всегда нравилось инженерное дело… Если вы согласны принять мою помощь, я и моя супруга готовы отправиться в Лиссабон в ближайшее время.
Я был не только согласен, но и очень рад такой удаче. Сеньору де Орта мы все полностью доверяли. Лиссабонская трагедия сблизила наши семьи, если не сделала их одной семьей. Кроме того, я понимал, что старики де Орта хотели вернуться в столицу не только, чтобы помочь нам, но в первую очередь – чтобы найти сына.
Присутствовавшая при нашем разговоре Анна очень воодушевилась. Я знал, как она скучает по дому. Однажды она призналась мне: «Больше всего я хочу увидеть реку Тежу из своего окна». Произнося эти слова, она смотрела на меня и улыбалась печальной улыбкой. В Серране она всегда чувствовала себя гостьей, а в гостях нельзя находиться постоянно.
К концу марта я получил от графа Андре де Орты Старшего подробный отчет о состоянии особняка де Менезеш, а к Пасхе, которая в 1757 году пришлась на 10 апреля, – перечень необходимых работ, а также смету. Сумма вышла весьма внушительная, однако нужные для начала реконструкции средства у меня были, поскольку бразильское имение приносило отличный доход. Восстановление или, как называла его Анна, «возрождение», ее дома началось к концу весны.
В Серране тот май выдался теплым. Однажды утром, особенно ясным и чистым, Анна и я сидели в беседке. Среди зеленой листвы звонко пели соловьи.
Слушая их трели, я думал о сабиа, бразильских певчих птицах с яркими апельсиновыми грудками. Мечты уносили меня в Ларанжейрас, и в моей памяти звучали песни, которые я слышал только там. От этого, словно золотое солнце, в моей душе рассветало всеобъемлющее светлое чувство, в котором смешивались и печаль, и радость.
Анна, как и я, заслушиваясь птичьим пением, думала о чем-то своем, должно быть, тоже далеком и очень важном.
– Паулу! – вдруг обратилась она ко мне, и я тотчас вернулся из-за океана, куда меня, как это часто бывало, переносили мои мысли.
– Помнишь, ты говорил, что привез из Лиссабона мои нотные тетради?
– Да, моя птичка.
– Брат! – она часто обращалась ко мне так, когда мы оставались наедине. – Принеси их мне, пожалуйста…
Вскоре я вернулся, держа в руках ее тетради.
Пролистав страницы, Анна нашла «Высокую мечту». Маленькие черные ноты сидели на линейках нотного стана, словно спящие пташки – на ветках деревьев. Легко касаясь их тонкими хрупкими пальцами, Анна пробуждала их ото сна. Негромко она напевала свою лучшую сонату, должно быть, не замечая меня. Только после того, как проснулись последние ноты, она вновь взглянула мне в лицо небесно-серыми глазами, которые, казалось, сделались немного ярче, и сказала:
– Моя прежняя музыка возвращается ко мне…
* К жизни (лат.)