Немного отступим от нашего повествования, чтобы пояснить устройство быта общественной кухни.
Любая организация существует за счёт добровольных денежных вливаний. Каким образом это добровливание происходило? Некоторые из нас могут вспомнить знаменитые профсоюзы, в которые ежемесячно перетекала некоторая сумма заработанных честным трудом денег.
В нашей же коммуне всё было на добровольной основе, но... Но здесь была строго фиксированная сумма, которая рассчитывалась на одного человека семьи. И ежемесячно глава семьи обязан был внести в кассу общака эту сумму. Если же вливаний от какой-то семьи не происходило, причины даже не обсуждались, то эти люди автоматически лишались не только общественного варева, но кухни вообще.
Ежемесячно на кухне вывешивалось расписание, с именами женщин, которые дежурят по кухне в тот или иной день. Каждая из них утром шла в кладовку, которой заведовал человек, выбранный общим голосованием этажа, и получала паек продуктов, согласно написанному меню.
В основном это были различные каши с зажаренным салом и овощами, реже с тушёнкой.
Еда раздавалась вечером, когда основная масса народа возвращалась с работы.
Отдельное приготовление пищи для индивидуального потребления не возбранялось, но не приветствовалось. Исключения составляли только матери с младенцами на руках, которые, за малостью лет, не могли вкушать общественную кашу.
Ну вот, примерно так, всё по-честному, всё по-справедливости, всё на благо народа, происходило на общественной кухне.
Галка с Таней стали в очередь, где всегда можно было услышать последние новости дома.
- На первом этаже то кладовщика на воровстве поймали.
- Да ты что?
- Ага. Сало, сука, урезал.
- А как поймали то?
- Да малец евоный во двор со шматом сала выскочил. А дети давай у него канючить, дай, мол, откусить, да дай. Ну он в сердцах возьми, да скажи, мол, батька заругает, и больше не принесёт. Вот дети и рассказали кому-то. А как пришли к кладовщику домой, так и ахнули. Огромный шмат сала, в газету завёрнутый, под кроватью лежал.
- Надо же, вот гад какой.
- Ага.
Галка с Таней переглянулись, но ничего не сказали. С одной стороны они понимали Прохора, кладовщика первого этажа, шесть оглоедов на его шее, и вечно голодные. А с другой - у всех такие же оглоеды, как галчата, постоянно требующие еды.
- Мань, чего каша подгорела? Небось опять не в свою очередь комнату для уединения посещала?- смеялась Таня, подмигивая Галке.
Маня, круглолицая, крутобокая бабёнка, с вечно смеющимися глазами, накладывала кашу, считая половники.
- А ты, Танька, не завидуй. Я и своей очереди не упущу, и у других из под носа уведу. Не виноватая я, что они ко мне все приходят,- хохотала Маня, отбрасывая выбившуюся прядь волос.
Таня только хмыкнула в ответ, презрительно скривив губы.
Получив свою порцию Галка без энтузиазма пошла домой. Манькина еда никогда не нравилась. Если Мишка, за день набегавшийся, мог и подошву резиновую с голодухи заглотить. То девчонки всегда ели с неохотой. И она их понимала. То сало до углей сгорит, то сама каша к кастрюле пригорит, то вообще недоваренное. Эх, Манька, Манька!
- Что, опять Манька кашеварила?- спросила Нина Николаевна, принюхиваясь к горелой каше.
- Да, она.
- У, такая же шалава, как и ты. Лишь бы хвостом крутить.
Галка к таким оскорблениям привыкла, поэтому всегда пропускала мимо ушей.
- Клава, почему ты не ешь?- спросила Галка сестру, мечтательно сидящую у окна.
- Да что-то аппетита нет,- ответила та, загадочно улыбаясь.
- Тогда давай мне свою порцию. У меня он всегда есть,- сказал Мишка, вылизывая свою миску.
Клава улыбнулась, и протянула племяннику свою миску.
Мишка с радостью набросился на вторую порцию каши.
- У меня тоже нет аппетита,- скривила губки маленькая Маша.
- Так, а ну-ка ешь давай. А то я тебе сейчас дам, нет аппетита. Не получишь сахарок,- строго сказала Галка.
Услышав про сахарок девочки шустро застучали ложками по своим мискам.
Продолжение следует...