Осознавая, что механизм сцепления мыслеформ в синтаксическую ясность никаким образом не может быть просмотрен как структура, включая полную неясность – структура ли это или монолит, можно понять, что разум как творческое начало имеет предельность, ограничивающую возможность эстетического воплощения неких умственных замыслов, когда экстатическое состояние самосознания может вне всякого ограничения идти дальше этой границы, преодолевая неспособность аналитического разумения выдать дискурсивную картинку, в которой каждый видит своё, но, тем не менее, некоторое общее видят все, а именно – законченность и ясность эмоционального посыла, хотя и расшифровывается он по–разному, при условии, что доступ к дешифровке есть в наличии.
Более того, достаточно часто пишущий, точнее записывающий, вовсе не имеет в виду то, что попадает в эмоциональный мейнстрим коллективного эстетического, потому что свойство семантического ряда нести множественность смысла основано на визуальном аспекте наблюдения этого ряда, что мало кто осознаёт, хотя никто не сможет отрицать возможность низложения любого произведения к нескольким ключевым фразам, сокращающим весь материал на порядки, но не уничтожающим подаваемую авторскую суть.
Из этого ясно, что процесс первичен, а замысел куда более отдалён, порой в недостижимые глубины синтаксического сопровождения, что конечно же не есть некое откровение, потому что на этом принципе построен эффект поэтического воздействия, и не только его, но и более приземлённого мыслительного материала, приведённого к форме синтаксическим сопровождением сознания или, что гораздо более интересней – бессознания, когда хаотическое наполнение разума, наполнение тупой, размытой его части, группируется неведомой мотивацией и фокусируется в острое жало пронзительной ясности, обозначаемой зафиксированным материалом, дискурсивным в любом случае, но в этом-то и есть его ценность.
Подобные выкрутасы собственной рефлексии к воплощению в сформированный результат доступны далеко не всем, но тем, кому они доступны это не представляет никакой сложности, а поэтому, опять же, автор снова рано или поздно упирается в стену предельности, обозначаемую потерей интереса.
На этом любопытном феномене – когда некто может из ничего делать что угодно – построена вся человеческая культура всех времён и народов, потому как подавляющее большинство пользователей бредоподобного творчества никоим образом не знают механику его производства, а мастера хранят скромное молчание, так как в большинстве и сами не осознают бессмысленность своих творений, точнее, гигантоманию их синонимичности, когда минимизация до пределов необходимости сводит любой титанический труд до нескольких несущих фраз, пример – Ветхий Завет, где хватило бы основных заповедей в случае лимита слов.
Полностью понимая, что мотивация истинного творения лежит в поле физиологического состояния автора, когда некоторые способны писать и писать бесконечно, ради умножения своих виртуальных копий, можно сделать вывод о необходимости усложнения просто ради продления, а также того, чтобы в мире людей не наступала вышеобозначенная предельность, то есть тупая скука, потому что идиому «хлеба и зрелищ» в интеллектуальном мире никто отменить не может, да и нет смысла её отменять, пока нет какой–либо её замены, которой в принципе и быть не может, исключая практики оккультной духовной мастурбации, когда ролевая игра плавно перетекает в безумие, пример чему та же саентология или более агрессивные конфессионные пробы очередного мастера, упирающегося в забор конечного аккорда генерирующих способностей и из скуки лепящего очередного монстра для своего собственного развлечения и привлечения адептов, то есть внимания.
Но, как было сказано выше, в любой бред вкладывается индивидуальный смысл, более того, этих вариантов бесконечно много, подобно числу евангелий, созданных в своё время кому не лень, лишь бы было умение записывать.
Из этого ясно, что та же генераторная субстанция человеческой бессознательности, генерирующая бесчисленное количество «записок сумасшедшего» действует и в поле материального мира, так как очень и очень многие, практически все, готовы платить некоторые деньги за зрелища, то есть за в общем–то пустоту, но за которой стоит формирование некоторых материальных процессов, так как деньги это концентрированные возможности, а возможность реального мира сочинить невозможно, она должна трансформироваться самостоятельно – что и происходит повсеместно, однако авторство этой трансформирующейся реальности неопределимо внутри самой её, потому что оно в любом случае находится в точке восприятия как воспринимаемый флёр, тогда как истинная суть вовсе не в нём, а в самой точке.