(Моим навсегда ушедшим соседям)
Мне, пожалуй, повезло с местом. Оно мало поменялось за шесть десятилетий, разве что деревья выросли да фонари поменяли. А остальное, в сущности, мелочи.
На спокойную нашу улицу потихоньку приходит весна. В этом году подбирается она плавно, осторожно, как будто пробуя силы. Только в апреле снег стаял надёжно, окончательно, и вот уже воздух наполнился воодушевляющим ароматом пробуждающейся земли. А самое прекрасное – оттаивает река, и с набережной веет воздухом вновь юной Москвы-реки.
А впереди – май, и цветение моих любимых кустов сирени.
Весной я как будто и сам молодею. Хотя с каждым годом всё тоскливее от того, что те, кого я больше всего любил, с кем я себя связывал (и они, я знаю, тоже чувствовали эту связь) уже даже не стареют: они бесповоротно постарели лет тридцать назад.
Теперь они уходят, и ушли почти уже все.
На Новый год ушла из своей квартиры Галина, которая гуляла туда-сюда по дорожке во дворе с ходунками. Она давно не была похожа на ту импозантную статную даму, которой была не помню уже, сколько лет назад, когда мы встретились впервые. Только глаза были те же, и интонации, с которыми она общалась с немногочисленными уже гостями да отчитывала молодёжь, сокращающую путь через газон.
Но вот и она ушла, чтобы больше не вернуться. Вот уж от кого не ожидал…
И в который раз на место знакомых лиц приходит несколько новых, для которых жизнь прежних жителей мало что значит. И опять выставляются на лестничную клетку в прошлом любимые, а теперь осиротевшие и никому не нужные герани и столетники. Совсем уже непонятные, странные люди выносят уютные потёртые столики и венские стулья. Что-то на помойку, а что-то – себе в норы.
Пятнадцать минут – и на помойку отправляется старое (даже старше меня) пианино, на котором когда-то давно играл покойный профессор. Сейчас вообще мало кто играет на пианино, разве что дети, и те неумело и недолго.
Час – и вот уже стоят на помойке, расфасованные по коробкам, книги, которые новые обитатели вряд ли смогли бы понять даже если бы прочитали.
Два дня – и нет ещё одного островка старой жизни.
А ведь это и моя жизнь…
Вернуться бы в те старые летние дни…
Как будто это когда-то было, и как будто было здесь… Почти бескрайний горизонт. На огромном ярком небе - тёплое солнце, по реке проплывают баржи с песком, а мой двор полон людей.
Девочки прыгают в классики, мальчики играют в войнушку с палками в руках, а с лавочек за ними наблюдают аккуратные, благообразные бабушки.
Вот Зина и Нина возвращаются с работы, обсуждая какие-то непонятные, но явно интересные вопросы.
Вот Коля, как всегда одетый в идеальный костюм, паркует сверкающую хромом чёрную Волгу. А над местом, где он поставил машину, из открытого окна слышится спор: это Емельяныч с соседом опять разошлись в каких-то взглядах…
Теперь из тех дней остались только я да Нина, которая уже давно никуда не выходит. От Емельяныча остались одни воспоминания, а вот от его соседа, как ни странно, мемориальная доска на стене.
И временами я даже сомневаюсь, что всё это было со мной.
Да, всё сейчас совсем не так. Звучит до крайности банально, знаю. В чём-то даже пошло. Но иногда я думаю, что такие вещи отбрасываются с клеймом «пошлость» потому, что слишком печально их осознавать. Невыносимо. Куда проще сказать «какой трюизм», как будто постучав по дереву и сплюнув через плечо.
Видимо, это и есть старость. Когда трюизмов становится куда больше, чем чудес и открытий. Когда воспоминаний больше, чем ожиданий, когда они наслаиваются одно на другое.
Беда только в том, что воспоминания – это всегда тоска, и чем их больше, тем глубже, рельефнее она становится.
Казалось бы, я не должен быть так чувствителен к времени, как они. Какая, в сущности, мелочь: сколько уже я их видел, несколько поколений, правнуки сменили прабабушек и уже обзавелись своими детьми, а я, кажется, всё такой же.
Но похоже что и я старею. Физически, конечно, я в разы крепче, чем они, но душа моя ветшает. И каждый безвозвратно уходящий забирает какой-то оттенок из окружающей картины. Сужает горизонт.
Горизонт… Я так и не могу себе представить что там, за ним. Он у меня вообще узкий: от парка до больницы, от поворота улицы до склона, за которым река. Кое-что видно поверх окружающих крыш, но там постоянно что-то вырастает, и вот уже совсем не видно бескрайнего зелёного поля, с которого раньше взлетали, совершая невообразимые пируэты, самолёты. И я даже не уверен, существует ли оно ещё, это поле, потому что очень давно не видел я взлетающих самолётов.
Получается, что и физически горизонт сужается, и не только для меня. Может быть, когда-то он сожмётся ещё сильнее, вырастут и на нашей улице несуразные муравейники, как те, возле шлюза. Сомкнутся бетонные пальцы, и я больше никогда не увижу реки…
Утешает только одно: скорее всего, меня тогда не станет.
Хотя, так ли это? Может быть, я просто наконец-то перешагну горизонт, перейду в новое измерение? Как, наверное, перешли все те, кто покинул меня…
Ведь я же их не забыл. И я буду помнить о них до последнего моего дня. А значит, неправильно говорить, что их нет.
Не знаю, будут ли горевать обо мне нынешние жители. Честно говоря, мне не очень это интересно.
Какая забавная вещь: вся их жизнь проходит на моих глазах, я знаю все их тревоги, их надежды, их характеры. Их судьба – часть моей судьбы, но и наоборот.
Но они не знают обо мне практически ничего. Мои мысли и движения моей души от них сокрыты, мало кто из них может в полной мере почувствовать меня хотя бы на мгновение, хотя мы с ними – почти единое целое.
Я ведь просто старый дом.
А всё-таки хотелось бы как-нибудь заглянуть за горизонт. Может быть, все, кто мне до сих пор дорог, там…
Москва, 2019-2020