Весна манила, и в душе рождалось непреодолимое желание вырваться из города на вольный воздух, увидеть приветливое солнце, лазурное небо, оживающие поля и леса, услышать чарующие весенние песни птиц. Повинуясь этому желанию, я собрался и, накануне открытия весенней охоты, отправился в деревню к моему другу с намерением побывать на глухарином току. Деревня укрылась в густых новгородских лесах. Не раз осенью и зимой я приезжал сюда на охоту, а вот весной приехать не получалось.
Старенький рейсовый автобус, три часа тащился по ухабистой дороге, местами сплошь залитой весенней водой. Потом пришлось идти семь километров с тяжелым рюкзаком и ружьем по раскисшей проселочной дороге, утопая по щиколотку в липкой грязи. Тяжела дорожка.
Мой друг – Захар Петрович, человек степенный, хороший хозяин, содержит крепкое хозяйство, живет в большом доме с женой; дети выросли и разъехались: старший сын в город подался, дочь перебралась в поселок у станции, один Вася, младший, с семьей остался в деревне. Мы знакомы шестой год.
Захар Климов родился в этих краях, служил в армии, знает цену миру и добру ¬ не жалиет браконьеров. Тянется к нему деревенский люд с бедами и за советом, уверены люди, что не откажет, и если будет возможно, то бескорыстно поможет.
Петрович охотится только зимой, на зайцев. Две его гончие работают в смычке – парой, но главная у него забота – волки. Знает опытный охотник, как взять волка: ставит капканы на тропах и на приваде, организует облавные охоты, иногда даже караулит на скотном дворе ночью, зимой волки не редко забегают в деревню, каждый год добывает четыре – пять волков.
Захар Петрович встретил радушно. Как водится в сельской глубинке, после дороги гостя усадили за стол с угощениями, а так как давно не виделись, расспрашивали о жизни, о городских новостях, о семейных делах. Такой здесь местный обычай встречи гостей. Это «сарафанное радио» для селян необходимый источник новостей, по которому люди узнают о событиях текущей жизни в окружающей сельской местности.
Приветливая невысокая хозяйка – Евдокия Ивановна поблагодарила за привезенные подарки и продукты, накрыла стол, налила гостю тарелку кислых щей, поставила самовар и заварила чай. На вид ей было лет шестьдесят, доброе худощавое лицо, небольшой немного вздернутый нос, живые огоньки в голубых глазах и приветливая улыбка. Годы и заботы обозначились морщинами на лбу, вокруг глаз, около небольших розовых губ. На ней было синее платье с цветным передником, на голове пестрый платок. В облике этой женщины чувствовались мягкость и добросердечие.
Петрович сидит за столом напротив, пьем чай и беседуем. Хозяину лет шестьдесят пять, среднего роста, широкоплечий, худощавый. Овальное лицо чисто выбрито, на выпуклом лбу, прорезанном морщинами, рельефно выделяются надбровные дуги. Из-под широких темно-серых бровей внимательно смотрят светлые голубые глаза, левое веко слегка опущено, что придает лицу лукавое с хитринкой выражение. Прямые, пепельного цвета, короткие волосы, лежат на голове ровным слоем и спереди заправлены на левый бок. Он иногда поправляет их, левой рукой. Черты лица нельзя назвать правильными: большой прямой нос, кончик которого напоминает висячую каплю; крылья носа рельефно обозначены и сбоку не видно носовых ходов, от носа к углам рта пролегли глубокие морщины; рот большой, уголки ровных губ опущены, а массивный выступающий подбородок указывает на твердость характера.
По спокойному малоподвижному лицу нельзя определить настроение этого человека, такие лица бывает только у людей хорошо владеющих собой. Иногда, задумавшись, Петрович слегка прищуривает глаза. Взгляд их внимательный, доброжелательный, смелый.
На нем надета темная коричневая рубаха с открытым воротом, черные домашние брюки, на ногах самодельные войлочные туфли.
После обмена новостями Захар Петрович спросил: «Алексей, на ток хочешь сходить, и добыть глухаря?»
– Да, Петрович, двадцать лет хочу на ток весной попасть, но не знаю, где искать.
– А и то, правда, какой охотник не мечтает побывать на глухарином току и добыть глухаря. Такого не сыщешь – днем с огнем. Ладно, расскажу, как ток найти. Только чур, никому о том не рассказывать.
– Само собой, – могила, – пообещал я хозяину.
– Этот ток, – продолжил рассказ Петрович, – давнишний, много лет наши деревенские там охотились. Мой дед рассказал об этом токовище. Понимаешь теперь какой это ток, и находится не так далеко от деревни, только вот, дорожку туда, если не знаешь – не отыщешь. Будешь много дней бродить по лесу, а токовище не найдешь, потому что оно между моховым болотом и речкой. Весной, кругом вода и туда не подберешься. С нашей стороны через густой лес есть тропа, но надо знать, где она проходит.
Ты, Алексей, наверное думаешь глухариное токовище – это такая поляна в лесу, куда глухари и копылухи прилетают весной для свидания, наподобие тетеревиного тока? Нет, это большое лесное пространство, километра два тянется, и в разных местах на этом пространстве токуют глухари.
Хозяин задумался, видимо, вспомнил удалую молодость, незабываемые охоты, ушедших в иной мир деда и отца. Он налил из самовара в стакан кипяток, добавил заварку и сахар, размешал ложечной чай и продолжил разговор.
– Сегодня деньком туда сходи и на подслух останься вечером, а там уж сам поймешь что к чему.
– Ладно, схожу, только как ток-то найти?
– А вот как. Слушай и запоминай. Дорогу на Черную речку знаешь?
– Конечно, знаю.
– А дальнюю поляну в лесу, через которую эта дорога проходит?
– Помню. Осенью, когда собирал грибы, глухаря там поднял.
– Тогда так, дойдешь до поляны, там, в середине, увидишь большую елку, которая с левого края растет, а на другом краю поляны густой ельник. Ты еще полсотни шагов пройди и сворачивай в ельник. Не смотри, что густой, это только на краю, дальше чистый лес будет. Как сквозь ельник проберёшься тут и смотри тропу. Она не приметная, но понять, где проходит можно. Найдешь, дойдешь до глубокой канавы, сейчас воды много, в забродниках не прейдешь. Так ты вправо подайся шагов двадцать, там стлани лежат, по ним перейдешь через канаву, только кол приготовь, чтобы не оступиться. Если стлани разрушились, то восстанови – положи сверху пару стволов. Топорик возьми, пригодится.
Канаву перейдешь, обратно на тропу выходи. Дальше будет развилка, левая тропинка пойдет в болото, мы туда за ягодой ходим, а тебе направо идти. Немного пройдешь, увидишь старую корявую сосну, поперек тропы лежит. Это главная примета, увидишь, считай на ток пришел. Лес тут смешанный высокий чистый. Тропа выведет на возвышенность, где будет небольшая поляна, с одной стороны мелколесье, за ним мшарник начинается, а с другой стороны сосновый бор с невысоким редким подлеском. Вот здесь и выбери место, где вечером прилет глухарей будишь слушать. А пока светло, походи, посмотри местность, только аккуратно по-тихому.
– Спасибо, Петрович, найду теперь ток. Соберусь и пойду.
– Фонарик возьми, пригодится, а как стемнеет, сюда приходи. Ночью подморозит. Идти-то не далеко.
– Ладно посмотрю, как дело будет.
– Алексей, ты слышал, как поет глухарь, по-нашему мошник? – неожиданно спросил Захар Петрович, лукаво улыбаясь.
– Не, живого не слышал, только в записи.
– Это не то… Живого глухаря слушай, главное осознать и запомнить звуки токования. Это и песней-то назвать нельзя, одни щелчки да шипение, не поет – клювом щелкает и скрипит. Вот журавль как кликнет, так на всю округу слышно, или тетерев на току чуфыкает, воркует за версту слыхать. А мошник, хотя громадная птица, а голосок тише голубиного воркования, когда щелкает, тогда, пожалуй, шагов за двести услышишь, и то, если в лесу тихо, а шипение, вернее «точение», услышишь, только, когда шагов на пятьдесят к нему подойдешь. Звуки токования четко слышно утром, пока в лесу тихо, а как рассветет, проснутся малые птахи и запоют, пропало дело, мошника в этом хоре не услышишь. Проверено, так что не оплошай. Главное с вечера на подслухе слушай, куда сядут глухари, если, конечно, прилетят.
Собираюсь, проверяю содержимое рюкзака: патронташ и фонарь, топорик и плащ, бутылка воды и банка тушенки, хлеб и спички. Как будто все взял. Можно идти в лес.
«Постой-ка, что-то покажу», ¬ сказал Захар Петрович. – Послушай». Он вышел из-за стола, взял из печурки печи коробок, высыпал из него спички, закрыл, положил пустой коробок на ладонь левой руки и зажал пальцами. Собрав кисть правой руки в кулак, сделал как бы кольцо из большого и указательного пальцев, так делают мальчишки, когда бьют друг другу в лоб щелбаны, он с силой ударил указательным пальцем по коробку. Короткий звук щелчка прозвучал резко. Удар повторился, потом еще и еще, быстрее один за другим следовали щелчки, а под конец этой громкой стукотни, Петрович быстро поочередно ударил по коробку каждым пальцем правой руки, получилось нечто похожее на короткую дробь.
«Ну как, слышал? – продолжил наставления старший охотник. – «Слышал». – «Это называется «тэканье». Запомнил?» – «Конечно, запомнил». – «Почему об этом говорю, потому, что этот звук слышится первым, настройся на него, научись различать среди шума и звуков леса. Если научишься узнавать этот звук, то глухаря не прозеваешь». – «Спасибо, Петрович, за науку. Ну, пошел».
– Да, вот еще что, забыл сказать. Председателя нашего охотничьего общества в городе видел?
– Видел, путевку выписывал, а что?
– В путевке гусь указан?
– Да, только, где здесь гусь, в лесу-то? Странно это.
– Странного ничего нет. Весной гуси, когда с юга летят, на Вяльцевском озере останавливаются. Озеро пока еще подо льдом, но туда Черная речка втекает, и вода разливается. На разливе гуси ночуют, а утром перелетают на поля за реку и летят обычно невысоко, аккурат, над глухариным токовищем. Имей это ввиду. Гуси налетят. Не прозевай.
– На току вечером стрелять? Глухарей распугаешь.
– Не стреляй вечером, вот утром, когда рассветет и глухари перестанут токовать, тогда выйди на край мшары и постой часок, только замаскируйся – гусь птица зоркая. Может, повезет.
¬ Петрович, как быть, если кого встречу в лесу?
¬ Как быть? Осторожность не помешает. Увидишь или услышишь незнакомых людей, лучше обойди или пережди в стороне, пока пройдут. Если пути пересекаются, то поприветствуй и иди своей дорогой. У нас не расспрашивают – лес разговоров не любит, здесь у каждого свое дело. На одной тропе встретились, ружьё трогать и заднюю скорость включать не нужно, спокойно встал, подождал, опять же поприветствовал и пошел дальше. Если кто чего спросит, коротко отвечай, но доброжелательно, потом «удачи» и пошел. И само собой в лесу с заряженным ружьём ходим.
– Спасибо, так и сделаю. Ну, пойду.
Захар Петрович пожелал удачи, сказал обязательные слова: «Ни пуха ни пера», а я в ответ отправил хозяина по известному охотникам адресу, потом надел рюкзак и, захватив ружье, вышел на крыльцо.
Солнце пригревает. В чистом голубом небе кое-где клубятся белые облака. В саду и огороде снег уже растаял, везде видеться черная сырая земля, а по меже шелестят от легкого ветерка желтоватые, сухие прошлогодние травы, у бани желтыми звездочками в зеленой оправе листьев распустились цветки мать-и-мачехи. Здравствуй, долгожданная Весна!
Выхожу за калитку и вижу деревню: цепочка нескольких старых деревянных домов, крытых осиновой щепой, одна улица. Это широкая дорога между домами, вдоль которой растут ивы и березы. Посередине деревни красуется колодец – журавель, с высоким опорными столбами и длинным коромыслом, к которому с одной стороны привязан тяжелый дубовый обрубок, а с другой – длинная цепь с ведром. Сюда деревенские жители ходят за водой, здесь женщины обсуждают житейские дела и свежие новости.
Деревья на улице пока голые, но уже живут, дышат и это видно издалека потому, что изменили наряд, и ветки окрасились в весенние цвета. У берез на концах веток повисли длинные желтые сережки, из которых желтым облачком разлетается пыльца. На ивах пушистые белые пуховки – вербушки превратились в золотистые комочки и источают медовый аромат, который манит мушек, шмелей и пчел. Это цветут наши знакомые деревья.
За деревней начинаются поля, чуть дальше, луга, где с весны до осенних холодов пасется скотина. Посмотришь вокруг деревни, везде синеют вековые леса. Знакомая и милая сердцу картина. Людей на улице не видно, только красавец петух с красным небольшим гребнем, красной бородкой и длинным черным, с синим отливом, хвостом важно переступает по песчаной дорожке. Вокруг шеи нарядный оранжевый воротник; тёмно-рыжая спина; черные грудь, бока и частично крылья. У основания крыльев блестящие узкие бурые перья, на концах рыжие маховые. Кочет громким веселым: «Тюк-тюк-тюк», – и задорным, – «ко-ко-ко» настойчиво призывает пестрых несушек попробовать угощение, которое нашел.
Миновав два дома, выхожу за околицу. Дорога идет под уклон, она уже подсохла и лишь кое-где в колее остались небольшие лужицы. Воздух над луговиной струится от испарений скинувшей зимнее покрывало земли; в голубой вышине вьётся жаворонок, радостная песня услаждает слух и вызывает в душе благодарный отклик; с обочины сорвался хохлатый чибис и с жалобным писком летит ныряющим полетом над черной раскисшей пашней; высоко с весенним гоготаньем, выстроившись треугольником, пролетают гуси. Утки летят над лугом разрозненной стаей, слышно, как шумят упругие крылья. Все кругом радостно и приветливо. Весна – время радости и надежды.
Иду по весеннему лесу и улыбаюсь без видимой причины, но причина конечно есть – радостно видеть красоту весеннего леса, который оживает после морозной зимы; на припеке под кроной высокоствольных деревьев цветут белоснежные подснежники, кое-где из-под прошлогодней листвы дружно выглядывают цветы красавицы – медуницы, с разноцветными цветками. Они розовые, красные, сиреневые, синие. Цветки раскрываются и меняют цвет: вначале цветения розовые полные сладкого нектара, а в отцветающих синих цветках нектара нет. Это знают лесные насекомые и по цвету узнают, в каком цветке угощение.
Дорога не кажется длинной. Вот и знакомая поляна большая чистая, словно умытая, на ней зеленеет молодая травка и только с одного края, куда падает тень деревьев и не доходят солнечные лучи, лежит рыхлый потемневший снег.
Шагаю по поляне и еще издали замечаю раскидистую высокоствольную ель, о которой говорил Петрович. Подхожу. Дерево стройное, похожее на церковную колокольню, ствол в полтора обхвата. Этой елке больше ста лет, многие крестьянские поколения видели эту ель, и вот, что удивительно: нижние живые ветви стелются по земле, а на макушке висят, белкам и птицам на радость, многочисленные грозди еловых шишек. Видно, что дерево здоровое и будет жить еще долго.
Прохожу дальше, и вижу, как по поляне чинно вышагивает черная с синевато-стальным блеском перьев птица, нет, это не грач, грачи сейчас на гнездах и в полях. Это лесной житель. Ворон заметил человека с ружьем, взмахнул крыльями и с недовольным протяжным карканьем улетел – осторожная птица.
Сворачиваю в густой ельник. Цепкие упругие ветви преграждают путь, не пускают, норовят уколоть, хлещут по лицу, лезут в глаза; зажмурившись лезу напролом сквозь упругую зеленую стену. Ух! Еле-еле пробрался. А где же тропа?
В лесу еще кое-где лежит снег, тропы не видно. Хожу вдоль ельника туда-сюда и, наконец, замечаю свободное узкое уходящее вглубь леса пространство – это тропа. Ладно, полдела сделано, я на тропе, чуть не сказал «войны», нет на тропе «надежды». Достаю топорик и делаю в начале тропы на стволе ели зарубку, чтобы ночью было видно куда идти.
На тропе кое-где лежит снег и много воды, но весной в лесу везде вода, таков порядок у весны. Иду внимательно смотрю по сторонам и вижу многочисленные следы обитателей леса. Зайцы наследили, лисица прошла, лось прошагал, белки насорили. На кочках, освободившихся от снега, зеленеет черничник. У кустиков набухли почки, скоро появятся листочки, которые охотно обрывают птицы. В этом лесу много птиц, то тут, то там видятся следы и помет рябчиков, старый, расплывшийся пятном, и свежий в кучках, вокруг засохшей обломанной осины на земле изреженным слоем лежат взлохмаченные еловые и сосновые шишки – это столовая дятла. На кусте среди ветвей висит охапка тонких веток – сорочье гнездо. Из глубины леса доносится призывное воркование голубя – витютня. Радостно сознавать, что птицы пережили суровую зиму, скоро будут птенцы, и жизнь птиц продолжится.
Тропинка петляет среди леса. Она то поднимается на пригорок и тогда идти легко, то спускается в низину, здесь лежит снег, под которым хлюпает вода; ноги вязнут в густой грязи, не разбежишься. Лес вдоль тропы смешанный густой: елка, осина, береза, кустарники, кое-где ветки елок смыкаются и скрывают тропку, на открытых освободившихся от снега полянках – ягодники. Летом здесь благодать, не ленись, собирай разную ягоду, да заготавливай впрок на зиму ароматное варенье.
Вот и канава, не перепрыгнешь и вброд не перейдешь. По ней в Черную речку шустро течет вода. Пробираюсь между деревьями направо вдоль канавы и вижу стлани. Два нетолстых бревна, скрепленные между собой железными скобами; по краям и в середине по обеим сторонам стланей из воды торчат массивные колья, а к ним горизонтально прибиты короткие жердины, на которых лежат бревна. Они под водой, вода по щиколотку. С виду настил кажется прочным, попробую по нему перейти канаву.
Нужен шест, выбираю тонкую длинную осинку, еще надо поднять голенища болотных сапог. Теперь к переправе готов. Вперед! Осторожно наступаю на стлани – держат. Поворачиваюсь и боком делаю один шажок – держать. Вот так, шажок к шажку с молитвочкой, двигаюсь к другому краю канавы. Вдруг незадача! Стлани короткие до другого края не достают, примерно на метр, – вода поднялась, вышла из берегов и разлилась. Шестом измеряю глубину канавы – чуть выше колена. Ладно, попробую вброд добраться до суши. Опираюсь на шест, приседаю, чтобы достать правой ногой дно, достаю, но когда переношу на неё всю тяжесть тела, то чувствую, что нога соскальзывает с берегового уступа и быстро погружается в вязкое дно, второпях делаю широкий шаг к берегу, вода выплескивается и, увы, заливается за голенище правого сапога. Тьфу! Ты, обидно. Но нет такого охотника, который весной не зачерпнул бы сапогом водицы.
С мокрыми ногами, в холодную пору, ходить нельзя, вмиг суставы застудишь – болеть будут. На себе проверил. Вынужденная посадка: снимаю рюкзак, достаю плащ, стелю на землю, сажусь и разуваюсь, оборачиваю сухой портянкой правую ногу и обуваюсь. На одной ноге – носок, на другой – портянка. Ничего, жить можно. Мокрые вещи укладываю в рюкзак. Теперь надо переправу наладить, в темноте по такому мосточку не перейдешь, того и гляди искупаешься.
Срубил две небольшие ольхи и положил на стлани, ветви, которые мешали, обрубил, остальные оставил и сдвинул в одну неширокую вязанку. По этой переправе туда и обратно прошел без заминки. Порядок!
Вновь на тропе, дохожу до развилки, левая тропинка уходит в мелколесье, там моховое болото – мшара, но мне не туда. На толстой осине, чтобы утром в темноте не заблудиться, делаю зарубку и иду направо. По пути лес меняется, больше становится толстых вековых деревьев нетронутых человеком, ровные стволы сосен без ветвей, и только вверху широким зонтом раскинулась густая крона. Под деревьями здесь лежит еще снег, но местами из него выглядывает пышный зеленый мох, тут полутьма, безмолвие, чудится что-то таинственное, загадочное, волшебное. Здесь за тобою всюду наблюдают лесные духи.
По тропинке выхожу на полянку; справа сосновый бор, слева невысокое чернолесье, среди которого кое-где возвышаются мохнатые ели. В середине поляны растет куртинка молодых сосенок, рядом валяется ствол ветвистой березы, дерево еще летом сломал ветер. Снег сошел, и по всей полянке обнажились пожухлые прошлогодние листья земляники. Эх! Вот бы летом сюда забраться, когда созреет ягода. Мечта! Помечтать не вредно, но надо дела делать. Пойду, разведаю, где глухари могут токовать.
Тропинку, по которой я пришел на полянку, не видно, – давно здесь уж никто не ходит. Спускаюсь в низину, пробираюсь в сторону болота сквозь заросли кустарников и неожиданно выхожу на старую просеку, которая тянется вдоль мшары среди молодого чернолесья и уходить в глубину леса. Невольно оцениваю местность: «Здесь, наверняка, тянет вальдшнеп. Место для тяги замечательное». Я иду по просеке, и вскоре справа вижу просторную поляну; по краям высокоствольный лес с густым подлеском, в средине еловый остров. Дальше картина не меняется – чернолесье, редкие ели, под ногами мокрый мох, след быстро заполняется водой. Это место мне не понравилось. Вряд ли тут будут токовать глухари, надо в бору посмотреть.
Солнце в полнеба и приближается к западу, седьмой час. Я возвращаюсь на полянку, где лежит сломанная берёза. Нога мёрзнет, та, что в одном носке; пока еще есть время, высушу мокрые вещи. Развешиваю их у костра на ветках, сажусь на ствол березы и наблюдаю, чтобы не загорелись. Такое иногда случается. Костер из сухих ветвей горит жарко и без дыма.
Вдруг слышу, как вверху громко захлопали крылья. Поднимаю голову, смотрю, что там… Батюшки! Это же глухарь! Ей-богу, глухарь! Чудеса, кому рассказать – не поверят. Удивительно, на верхушку сосенки над головой усаживается глухарь, качается, машет крыльями, чтобы удержаться. Наконец лесной петух садится. Краснобровый красавец сидит у меня над головой, до него метров пять не больше. Слышал, рассказывали охотники, и читал, что глухарь костра не боится, но не верил. А теперь, погляди-ка. Рядом сидит и на костер смотрит. Я не шевелюсь и глаза закрыл, соображаю: «Что делать?» Ружье далеко лежит, не достать, да и стрелять с такой близи нельзя – птицу вдребезги разобьешь, и потом вечером на току стрелять – «дурной тон», можешь себе и другим охотникам, утреннюю охоту испортить. Вот и сижу, как пенек.
Глухарь посидел, огляделся, спрыгнул с дерева, похлопал на прощенье крыльями и полетел. Эта тяжелая птица летает не далеко и летит обычно по прямой. Я слежу за полетом и намечаю ориентиры, чтобы утром легче было глухаря найти. Трогаю вещи, которые сушатся у костра, сухие, переобуваюсь. Теперь порядок. Подходит время. Скоро глухари полетят на ток. Надо костер потушить и слушать прилет птиц.
Я разбрасываю костер, затаптываю тлеющие ветки и отношу в кусты, потом забрасываю кострище снегом и, когда оно перестает дымить, засыпаю прошлогодней листвой. Для чего? Чтобы сохранить ток: кострище среди леса сигнал, – здесь недалеко глухариный ток. Но не каждому охотнику об этом рассказывают.
Во время «пожаротушения» меня привлек ритмичный негромкий стук, который слышался со стороны поляны с еловым островом у просеки. «Тук, тук», – потом тишина и опять звучит, – «тук, тук, тук». Сначала я не обращал на него внимания, а поскольку звук повторялся, то заинтересовался и решил узнать: кто стучит в лесу.
Собираю вещи и прямиком, через редкий лесок, спускаюсь к поляне. Звуки становятся громче... И тут осенило. ¬ Ух ты, мама дорогая! Это же глухарь играет, стучит – щелкает и шипит, словно ножик точит. Вот это да! Ещё глухарь?! Где же он? Где? Звуки доносятся со стороны елового острова, вокруг него открытое пространство, – не подойти. Я пробираюсь вдоль кромки леса, маскируясь за деревьями, прохожу десяток шагов и…. Глухарь, сидит в пол дерева у ствола высокой ели и токует без передышки. До него шагов пятьдесят. Вижу белый погон на плече, темную с зеленым отливом грудь, красную бровь. Отчетливо слышу каждый звук его токования, теперь я на всю жизнь запомнил эти звуки и не забуду. Это долгожданный глухарь, которого я, лично, нашел и углядел без проводника, и не «за ручку» меня привел на ток наставник. Это я сделал сам, как должно охотнику.
Неожиданно громко, раскатисто ударили один за другим два выстрела, а через мгновенье прозвучал еще один. Я понял, что здесь люди, думаю, это местные охотники. Глухарь сорвался с дерева, нырнул вниз, но потом выровнялся, набрал высоту и улетел через поляну в сосновый бор. «Вот и поохотились, – думаю с досадой. – Не ожидал такого. Эти стрелки испортят охоту». Огорчённый этим открытием выхожу на поляну, сворачиваю на просеку и иду по направлению к тому месту, откуда послышались выстрелы. Ни кого не вижу, останавливаюсь на краю просеки.
Солнце уже опустилось за деревья, и только последние его лучи еще освещают верхушки высоких сосен. Закатные облака, светятся золотистым и алым сиянием, но скоро погаснут яркие краски дня. Пахнет сыростью, прелой листвой, смолистыми почками – весной.
Птицы пока не спят, перекликаются. Самчики громкими трелями призывают самочек и заявляют права на участок леса, где собираются делать гнездо, чтобы выводить потомство. Громче других птиц поет певчий дрозд, сидящий на верхушке ели, далеко разносится по окрестности трели и звонкий свист перемежающиеся со звуками голосов других певчих птиц. Дрозду вторят: разноцветные зяблики, рыжегрудые малиновки, маленькие серенькие пеночки, пестрые желто-зеленые с черными шапочками чижи, одетые в коричневато-серый наряд с желтой головкой овсянки, красноголовый пестрый дятел, без умолку барабанит по дереву в бору. Незабываемая симфония весеннего леса.
Недалеко многочисленным роем висят в воздухе комары – толкуны предвещают на завтра солнечную погоду. Пара чирков просвистела крыльями над головой и скрылась за лесом. Болотная сова вылетела на охоту, и неслышно парит в пол дерева над землей поляны.
Становится холоднее. Золотисто-алые цвета неба исподволь изменяются, появляются серо-голубые тона. В глубине леса постепенно темнеет. Умолкают птичьи голоса, только лягушки продолжают урчать в многочисленных разливах полой воды. Вечер уверенно шагает по лесу.
Я ожидаю прилёта глухарей, но вместо звуков хлопающих крыльев и шумной посадки больших птиц, вдруг слышу: «Цвик – цвик – цвик…», – вслед за этим слышатся хрипловатые похожие на негромкое кряканье звуки: «Хор – хор – хор…», – это вальдшнеп вылетел из дневного укрытия на поиски самки. Вечерняя тяга началась.
Вижу, как вальдшнеп летит над просекой: плавно машет крыльями, иногда раскрывает их и парит, в воздухе лесной кулик похож на пеструю бабочку. Вальдшнеп близко и в мгновение складывает крылья, пикирует с высоты и неслышно садится на землю шагах в пяти от меня. Он две-три секунды сидит неподвижно. Вижу: пестрое коричневых и серых тонов оперение, круглый черный глаз, длинный серый клюв. Птица смотрит по сторонам, быстро делает несколько шажков, вспархивает и неслышно улетает. Вальдшнеп мелькает среди верхушек деревьев, и я слышу, как непрерывно звучит над лесом его весенний призыв. Меня не удивляет, что лесной кулик сел рядом, такое случалось не раз, видимо, с выбором места я не ошибся. Сегодня вальдшнепы летают часто, мимо уже пролетело шесть птиц, правда, не знаю, один ли кулик летает по кругу или разные птицы, но все равно это увлекает и завораживает.
Над лесом, с мелодичным говором, многочисленной стаей пролетают гуси. Казарки летят ночевать на озеро.
Сумерки сгущаются. Деревья сливаются в единую темную зону. Птицы замолкают и только по-прежнему звучит над лесом призывное хорканье вальдшнепа.
Но вот слышится приглушенный разговор людей. Вдалеке на просеке показываются двое парней. Они приближаются. Впереди идет парень лет двадцати среднего роста, темноволосый в телогрейке, темных брюках и коротких резиновых сапогах, с двустволкой на плече, другой – моложе первого, такого же роста, чернявый в темной одежде с одностволкой несет гуся.
Парни обсуждают сегодняшнюю охоту, и я слышу, о чем говорят.
– Сань, а сегодня гуси неплохо летали, скажи? – говорит младший.
– Да неплохо, только мы неудачно встали. Надо было дальше в болото заходить и там уж маскироваться, – посетовал старшой.
– Ну, одного-то взяли.
– Взять-то, взяли, только это мелочёвка. В том году с соседом охотились, иногда за вечерку каждый двух - трех гусей брал.
– Завтра пойдем? – спросил младший.
Не, утром не пойду, хочу выспаться, а то днем вялый ходишь, дела из рук валятся.
А на вечерку? – не унимался меньшой.
Если с делами управимся, то вечером сходить можно.
Давай вечером сходим, с делами помогу. Охота гусей пострелять.
Ладно, пошли побыстрее, темнеет, до реки надо засветло дойти, в темноте через урему не пробраться.
Я спокойно стою у края просеки. Парни не замечают меня, и, не доходя метров двадцать, поворачивают на поляну, где сумеречно, но не так темно, как в лесу. Мне тоже пора идти, путь, не близкий больше часа придется идти по темному лесу. Луны нет – новолуние. Скорым шагом иду к переправе и с радостью думаю: «Хорошо, что этих стрелков не будет здесь утром. Не помешают охотиться, может и добуду глухаря». Я уже имел горький опыт, поэтому осторожно переправляюсь через канаву, пробираюсь между деревьями, и выхожу на тропу.
Густой сумрак затаился в чаще, но тропу пока видно, и я быстро шагаю, не обращая на колючие ветки, рытвины и лужи внимания. В еловом лесу темно, включаю фонарик, идти становится легче, не спотыкаешься о валежник и многочисленные неровности тропы. Полчаса пробираюсь среди темного леса и с облегчением вздыхаю, когда подхожу к тому месту, где я сделал зарубку на стволе толстой ели. Это конец тропы. Какая радость! Продираюсь сквозь густой ельник, и выбираюсь на поляну. Ух, теперь я почти дома, еще чуть, чуть… Улыбаюсь ярким звездам и продолжаю быстро шагать по знакомой лесной дороге.
Петрович ждет меня, несмотря на поздний час. Вместе ужинаем, я рассказываю о сегодняшних приключениях: о переправе, глухарях и охотниках, подстреливших гуся. Выслушав рассказ, Захар Петрович с грустью в голосе говорит: «Это Санька Волков с братом там браконьерствуют. Они живут в Ярцеве, что за рекой, а до токовища на лодке добираются. Буду в городе, скажу председателю. Пусть наведет порядок». И добавляет, обращаясь ко мне: «Петух, что тебе «на шапку» сел, далеко не улетит, утром этого и ищи, а тот, что из-за выстрелов улетел, завтра не вернется, в бору будет токовать, этого не скоро сыщешь». После ужина заботливая хозяйка постелила мне на лавке в комнате с печью, я как лег, так сразу и уснул.
Утром сквозь сон слышу: «Алексей, на охоту пойдешь?» Это Петрович позаботился обо мне. «Ох! Как же не хочется вставать! … еще бы хоть немножечко поспать. Это же так сладко!» Но нельзя показывать слабость перед хозяином. Охота для охотника важнее сна в теплой постели. На то это и охота! Волю в кулак и бодро отвечаю: «Пойду, пойду, а как же…». Встаю, на часах три часа ночи. Быстро одеваюсь, завтракаю и в полном боевом снаряжении выхожу на улицу.
Деревня спит, ни огонька. Тихо, темно, только яркие звезды смотрят с высоты и подмигивают, словно говорят: «Удачи тебе, дружок». Быстро иду по знакомой дороге. Ночью подморозило, лужи покрылись тонким твердым льдом, который при каждом шаге звенит, словно разбитое стекло.
На поляне подхожу к знакомой ели, здесь надо сворачивать на тропу, и неожиданно в тишине слышу, что из того места, куда надо идти доносится громкий треск ломающегося льда. Прислушиваюсь. Звук повторяется и уже отчетливо слышится ритм, словно кто-то шагает по тропе. Кто это? Человек или зверь? Звуки приближаются, и становятся ясно, что, этот кто-то выходит из леса. «Нет, это не человек,» ¬ думаю я. ¬ «Но кто же? А, а! Наверное, это медведь». Захар Петрович рассказывал, как этой зимой, он и еще два мужика охотились на медведя, берлогу которого нашли собаки. Весна ¬ время медведю просыпаться.
Лихорадочно соображаю: «Что делать? В деревню возвращаться? А что я скажу Петровичу? – В лесу громкого шума испугался. Нет, так не пойдет! – Подожду, посмотрю, кто идет. В случае чего, на елку залезу и буду отстреливаться».
Подхожу к толстой ели и останавливаюсь у ствола, ружьё снимаю с предохранителя. На душе тревожно. Фантазия бушует…
Звуки слышатся близко, на другой стороне поляны, как раз напротив. Вот стихли. Это зверь, как водится, остановился и проверяет, нет ли опасности. Слышен шорох среди ельника… Вот, вот покажется… И в густом сумраке вижу, как из ельника на поляну выпрыгивает еще белый … Заяц! «Тьфу, ты, косой напугал, сидел бы под кустом, нечего ночью по лесу шастать. Подстрелить могут. Ух! Отлегло». Включаю фонарь. Быстрым шагом пересекаю поляну, продираюсь сквозь ельник. Уду по тропе, под ногами ломается лед, и сильный треск далеко слышится в тихом лесу.
Вот лежит приметная сосна, теперь надо идти осторожно, начинается токовище. И только я об этом подумал, как рядом над головой громко застучали сильные крылья, большая птица сорвалась с места ночевки и, мелькнув темной тенью на фоне светлеющего неба, скрылась из виду. Это кто? Филин, ястреб или глухарь? Возможно это глухарь ¬ молодой петух, которого старые глухари прогнали с тока. Вот и ночевал на краю токовища.
Наконец, добираюсь до переправы. Вода за ночь спала. Стлани теперь над водой, но обледенелые и скользкие, не наступить. Пробую сбить лед шестом, разбиваю обледенение и соскабливаю. Осторожно перебираюсь через канаву по стланям и выхожу на полянку с поваленной березой, куда вечером прилетал глухарь.
Рассветает. Напряженно слушаю звуки леса. Вальдшнеп «хоркает», пролетая над просекой, далеко в мшаре трубят журавли, в темном небе перекликаются в полете гуси. Но, вот мне чудится, что слышу токующего глухаря. Да! Это играет глухарь ¬ мошник. И он недалеко, потому, что слышу и «тэканье», и «точение». Но где? Спускаюсь с пригорка, где находится полянка, и иду в направлении, которое наметил с вечера. Звуки игры становятся тихими, приглушенными, а потом пропадают. Возвращаюсь на прежнее место, к березе, и опять слышу игру глухаря.
Много раз в разном направлении я ухожу в лес, но каждый раз возвращаюсь так, как перестаю слышать токовика.
Просыпаются малые птахи, сначала перекликаются, затем их трели сливаются в громкое многоголосье, в котором уже невозможно услышать мошника. Я огорчен и обескуражен! Не знаю, что предпринять. Убежден, что все сделал правильно, и на последнем шаге спотыкаюсь. Как поется: «…Раз, два не споткнись о кочку…», а вот и споткнулся. «Что будешь делать?» ¬ спрашиваю себя. ¬ «Решаю: пойду в том направлении, которое наметил вчера. А там уж будь, что будет». Снова спускаюсь в низину и стараюсь, идти в выбранном направлении, как можно тише. Углубляюсь в лес и… О, радость! ¬ слышу звуки токования. Перевожу взгляд с одного дерева на другое, и неожиданно вижу глухаря. Он сидит на макушке высоченной ели, стоящей на краю маленькой полянки, и самозабвенно токует, но при этом не распускает хвост и крылья, как индюк, не бегает по ветке туда-сюда, а сидит почти неподвижно, лишь слегка приподнимает массивные крылья, а во время «точения» вытягивает шею и запрокидывает назад голову.
Становится светло. До мошника шагов шестьдесят, он меня не видит потому, что нахожусь под нависающими ветвями елей. Обдумываю возможные действия. Между мной и глухарем стоит толстая сухая осина, но не прямо на пути к птице, а немного в стороне, правее. Напрямик идти нельзя! Если схорониться за этим деревом, то можно близко подойти к токовику. Как только послышался звук «точение» я быстро делаю два больших шага и замираю около елки. После следующего «точения» останавливаюсь так, что дерево делает меня невидимым для глухаря.
Когда слышу «точение», я подхожу к осине, выглядываю из-за дерева, поднимаю ружье и стреляю… Глухарь комком падает к подножию ели; слышится глухой звук удара о землю. Подбегаю, он не подвижен. Передо мной на зеленом мху лежит, раскинув крылья, большая краснобровая птица, смотрю на неё и не могу разобраться, в том, что чувствую: гордость, радость, сожаление, наверное, все эти чувства одновременно. И гордость охотника, выследившего дичь, и радость стрелка, сделавшего меткий выстрел, и сожаление человека о загубленной красивой птице. Такова уж доля охотника: азарт и грусть неразлучно живут в его душе.
Теперь я понял, почему переставал слышать игру глухаря, хотя шел в правильном направлении. Он сидел высоко на дереве, я тоже был на возвышении, почти на одном с ним уровне, и между нами не было никаких препятствий, поэтому я хорошо слышал звуки его токования. Когда же я спустился и, направился в его сторону, то оказался под ветвями густых елей, которые заглушали звуки, и я переставал слышать глухаря. Надо же, кто бы мог такое придумать?
Аккуратно укладываю мошника в рюкзак. Выхожу из леса на просеку и останавливаюсь в изумлении: вдоль неё, насколько видит глаз, на макушках высоких елей сидят глухари ¬ пять птиц, до первой шагов двести, другие сидят дальше. Они видят человека, но не улетают. Птицы как будто провожают меня.
Поднимаю руку к козырьку, отдаю им честь и с легким сердцем иду к переправе. Токовище живет и будет жить!
Пестово ¬ Москва. 2018