Клоун был всегда весёлым, хотя на лице его не играла нарисованная белой краской улыбка от уха до уха, просто он внутри всегда смеялся, но не всегда окружающие его люди знали об этом. Они часто даже не догадывались насколько смешливым был этот клоун.
И это была загадка, как он, оставаясь грустным, был всегда веселым и даже порою смешным, но смешным он был только для людей, знавших его близко.
Падая и вставая, будучи ещё совсем маленьким, этот клоун всегда смеялся, умея выживать в любых ситуациях. Его умение при любых даже не лучших обстоятельствах жизни смеяться, и помогало ему выживать и выбираться из разных, даже самых гнусных переделок, оставаясь живым и здоровым, наверное, для того, чтобы он снова мог потом смеяться и веселить окружающих, которые никогда не были публикой, а он никогда не был шутом на искусственной арене цирка. Он выступал в той своей неизменной маске с широко улыбающимися белыми губами на арене жизни, где с годами его смех становился всё более саркастичным.
Он не был язвителен, этот его смех, он был только саркастичен и никогда его обладатель не переступал эту грань, иначе он перестал бы быть клоуном.
Правда, клоун и сам не знал об этом, о том,что пронеся через всю свою жизнь это своё умение всегда смеяться, даже тогда, когда было больно и не смешно, он таким образом позволил себе продлить свою счастливую и несчастливую одновременно жизнь и когда услышал от одного человека, когда-то бывшего его самым близким родственником, поучаствовавшего в зарождении его, клоуна, жизни, но так и не ставшего ему ближе, чем был и даже совсем не знавшим клоуна, но он сказал, глядя на неизменную улыбку, нарисованную белой краской на лице уже повзрослевшего клоуна, когда они случайно встретились правда, сразу же и расстались, он сказал, глядя в грустные и веселые одновременно глаза клоуна:
— Если бы не твой характер, ты бы не выжил.
Сказал и так и остался глупым человеком, каким был в понимании клоуна, хоть и на минуту прозревшим при этой их неожиданной и случайной встрече.
Он сказал и даже не понял, на сколько оказался прав, как и все те, кто не знал клоуна, а только видел его белого цвета улыбку, растянувшуюся и застывшую на его грустном лице клоуна.
Клоун послушал его тогда и сам сразу не понял или не осознал всю правоту сказанного.
Только много позже, когда его веселый смех стал саркастичным, не отменяющий того, что он всё равно оставался веселым, а сам клоун был добрым, несмотря на всё то зло, творящееся вокруг него, он смог оценить в полной мере весь смысл фразы, произнесенной тем человеком.
— Да, — тогда подумал он, когда понял наконец, как прав оказался тот глупец, ставший на минуту умным, — это не удивительно, что я, грустный клоун, вечно веселю людей, ещё и не будучи шутом, загадка заключается в другом, в том, как это я, будучи грустным, остаюсь вечно веселым и смешным для других, для тех, кто меня хорошо знает и знает всё о моей жизни, потому что для тех, кто не знаком со мной, я навсегда останусь просто клоуном с нарисованной белой краской и ничего не значащей улыбкой на моем неузнаваемом никем лице, потому что для того, чтобы его начать узнавать, для этого надо знать историю всей моей жизни, а это совсем не реально, ибо я ещё и широко улыбаясь, умею молчать разговаривая или не говорить ни о чем, во всяком случае, не о себе, оставаясь вечной загадкой для окружающих, так и считающих меня просто клоуном. Хотя это было совсем не так.
Я никогда не был простым клоуном, выступающим для зрителей на арене цирка.
Я всегда шёл по жизни с той весёлой улыбкой, которая с годами и приобретенным опытом стала саркастичной, и я всегда со смехом смотрел на эту жизнь, даже когда начинал унывать и погрязать в плохое от происходящего со мной и в этой жизни, но всё равно я всегда смеялся, не важно как, грустно или весело, саркастично или трагично, утирая слезы отчаяния на своём совсем не рисованном лице с той живой хоть и нарисованной улыбкой, я знал, что смех поможет мне преодолеть все трудности этой жизни, и потому смеялся, ещё будучи ребенком, падая и больно ударяясь головой и всеми местами своего уже тогда многострадального тела о твердыню жизни и о жестокости окружающей среды. Даже плача, я продолжал смеяться в душе, в той душе клоуна.
И жизнь, эта сука жизнь, беспощадная в своей жадности на добро и справедливость, благоволила ко мне, она не одаривала меня лишней справедливостью, её у нее просто не было никогда в наличии, она просто в ответ мне всегда улыбалась. Застенчиво и робко, потому что понимала, как виновата передо мной и не только передо мной, но и перед многими другими людьми, но я всегда на все её выпады смеялся, когда как, когда весело, когда иронично и саркастично. И ей просто ничего не оставалось, не любя меня, благоволить ко мне и отвечать мне улыбкой, просто иначе она не умела, она же была жестокой и непобедимой, эта сука жизнь, которая мстила всем смертью, как наказывала, делая добро и избавляя людей от страданий.
Вот и клоун давно не страдал
Он не умер ещё, он устал,
Вечно в будущее глядеть сквозь окно,
Где его ничего не ждало.
Потому и улыбка его,
Стала маской его,
Вечно мучающегося лица,
Но смеющегося пока...
Потому что он жил и не умер, а мог бы, правда, если только от смеха, от смеха понимания печали сущности вечного бытия.
7. 01.2020 г
Марина Леванте