— Есть ли что-нибудь, что сравнится со светом солнца?.. Пусть мы видим его только через стекло, но всё же его первый рассветный луч приносит с собой столько оттенков! В нём есть сверкающая белизна снегов, и нежность бирюзовой волны, играющей с песком, и золото пустыни, повидавшей века, и чистая синева ночного неба, дождавшегося зари и приготовившегося встречать дорогого гостя…
Договорив, Искорка вздохнула и оглядела комнату. Её опять никто не слушал. Дядюшка, ворча от удовольствия, согревал сковородку, на которой шкворчало сало, тётушка довольно устроилась на вершине изысканного ажурного подсвечника — опять нового, заказанного по дорогому каталогу. А за окном не было никакого солнца — его не было уже много дней, и Искорке приходилось рассказывать лишь по воспоминаниям, которые, конечно, были живы в её памяти, однако тускнели всё больше с каждым бессолнечным днём. Конечно, её и раньше-то никто не слушал, когда она рассказывала о только что пережитом опыте — каждом встреченном рассвете, который она всегда ждала, как в первый раз, трепеща от вдохновения и восторга. А уж теперь-то и подавно.
Вскарабкавшись вверх по кухонной занавеске, Искорка подбежала к окну.
— Искорка, ты что творишь?! — закричала, вне себя от ужаса, бабушка, не отходившая ни на сантиметр от оплывшей кухонной свечи, которую зажигали лишь тогда, когда во всём доме отключали электричество, а это происходило теперь очень редко. Однако бабушка наотрез отказывалась сходить с грязной полки, такой высокой, что с неё уже много лет не вытирали пыль, и только ругалась на Искорку, обозревая со своей вышины всю комнату и полагая, что видит всё лучше всех. В каком-то смысле это и правда было так, но… — Ты сейчас спалишь занавеску, и тебя прихлопнут, вот помяни моё слово, прихлопнут — и всё! Как будто не было тебя!
— Не беспокойся, бабушка, я очень быстро бегаю, — устало ответила Искорка. — Занавеска не успеет от меня загореться, я же уже показывала тебе сто раз.
Это и впрямь было так. Если Искорка и могла чем-либо похвастаться, отличающим её от других, так это своей способностью очень быстро бегать. Но только к чему этот дар был в небольшой квартирке с крепко запертыми дверьми и окнами? За недолгое время своей жизни Искорка, благодаря своему врождённому умению, успела исследовать все предметы — и игрушки в Детской, и стол в Гостиной, и платяной шкаф в Спальне, и, конечно же, окно в Кухне, возле которого она пережила свою самую прекрасную встречу — с Рассветным Лучом. Да только никому не было дела до её исследований и открытий, которыми она постоянно пыталась делиться со всеми родственниками. Родственники предпочитали выполнять каждый своё занятие — гореть на газовой плите или в камине, сторожить свою вековую свечу, как бабушка, или виться вокруг модных нынче благовоний, как изысканные кузины. Каждый из них был хорош в своём деле, да только, увы, знать ничего не желал о чём-то ещё.
Грустная Искорка подобралась поближе к плотному Стеклу, которое было одновременно и её преградой, и её надеждой — ведь через него она могла увидеть Солнце. Однако Солнце по-прежнему не появлялось. За окном тянулся очередной зимний день, серый и невзрачный… Тусклое небо было затянуто плотными облаками, и снег, на который падали чёрные тени елей, казался грязным и рыхлым: сложно было поверить, что когда-то он сверкал так, как все бриллианты в мире, вместе взятые…
«Неужели я больше… совсем никогда его не увижу?..» — печально подумала Искорка, провожая взглядом крохотный алый сполох — мелькнувший в прорехе между разошедшимися облаками и тут же исчезнувший. Она устремила взгляд на Тёмный Лес, подступавший с двух сторон к небольшой многоэтажке в новом районе на окраине города.
Искорка слышала, что где-то там, за преградой Стекла, обитали другие её братья и сёстры, не ограниченные четырьмя стенами квартиры. Они жили в диком лесу, в пламени костра, и, наверное, были очень свободными и сильными. У них была другая жизнь, наполненная опасностями и неизвестностью, и иногда Искорка, глядя на полосу Леса, думала, что, пожалуй, хотела бы быть среди них. Но всё же она не была вполне уверена, что именно там её предназначение, и поэтому даже не завидовала им — а так, легко вздыхала.
А вот кому следовало и правда позавидовать — так это тем братьям и сёстрам, которые жили в электрических проводах и каждый вечер загорались в десятках лампочек, освещающих квартиру. Теперь же, когда вокруг праздновали Новый Год, они танцевали в разноцветных гирляндах, выглядывали из-под пушистых зелёных ветвей ёлки и выглядели, и правда, так прекрасно — прекраснее, чем что-либо в этом мире!
Кроме Солнца.
Но Искорке оставалось лишь любоваться на них издалека, понимая, что она не принадлежит к их миру, красивому, сверкающему и недоступному, пусть даже находившемуся более близко, чем тот же Лес. Эти родственники жили по своим собственным правилам и даже не заговаривали со своими дальними собратьями — не то чтобы по своему высокомерию, а просто не находя для беседы общих тем. Пару раз Искорка пробовала собраться с решимостью и заговорить с ними, но эти попытки ничем не заканчивались.
— Вы… так красивы… — только и могла сообщить она, но электрические огни знали это и без неё, а её рассказы о Солнце им, как и остальным, были не интересны. Так что, вежливо поблагодарив за комплименты, они удалялись, как и прежде, сверкать в люстре и, в свою очередь, готовить восторженные комплименты для собственных кумиров — неоновых уличных огней. Которым, конечно, было до них так же много дела, как им самим — до Искорки.
— Сегодня, небось, гуся запекут, — довольно проговорил дядюшка, разнежившийся в конфорке газовой плиты. — Работать весь вечер, не покладая рук!
Искорке внезапно стало стыдно за то, что она порой осуждала дядюшку и всех остальных своих родственников за то, что они без конца ругали её и считали её рассказы не нужной никому фантазией.
«Прости, дядюшка, — смущённо подумала она. — Я же знаю, что ты очень любишь трудиться… А это и правда достойно похвалы… Я тоже люблю работать. Пусть даже никто мне в этом не верит и считает меня бездельницей и лентяйкой».
Однако вслед за этим дядюшка вдруг добавил то, что заставило Искорку напрочь позабыть прежние мысли.
— А то как же иначе, — заметил он. — Ведь сегодня Рождество.
Искорка встрепенулась. А затем, подскочив, бросилась бежать с подоконника — так быстро, как только могла.
— Искорка!!!! — вновь закричала бабушка, когда Искорка скатилась вниз по взметнувшейся занавеске, точно по ледяной горке.
Но та, не слушая её, понеслась в Спальню — юркнула в щель между стеной и неплотно прикрытой дверью, споткнувшись, упала на пыльный коврик… снова вскочила, вскарабкалась на покрывало и, пролетев по нему стремительно, как маленькая комета — лишь чудом умудрившись не оставить на тканом шёлке тёмного следа своим хвостом — с разбегу запрыгнула на стену.
Искорка взбежала по ней вертикально вверх — в последнее мгновение у неё потемнело перед глазами и уже совсем не оставалось сил, но она закончила свой путь наощупь, ориентируясь на аромат свежей хвои и нежный запах каких-то невиданных цветов…
Она смогла. Как и в прошлом году, и в позапрошлом… но Искорка каждый раз смертельно боялась, что не успеет. Что не она сделает это — а кто-то другой, для кого это не настолько важно. Кузины, дядюшка, тётушка, или даже напыщенный четвероюродный брат, который обитал в зажигалке и не желал знаться ни с кем, кроме сигар…
Искорка сигары презирала.
«Прости… — подумала она, пытаясь отдышаться после быстрого бега и всё ещё крепко зажмурившись. Перед кем она должна была извиниться на этот раз, Искорка не вполне понимала, однако чувствовала себя виноватой. — Я знаю, что я хочу обогнать остальных, хочу не позволить никому другому сделать эту работу, которую считаю только своей… Единственное, что я хочу здесь делать… Но ведь всем остальным это не слишком-то и нужно…»
Нежный запах — цветочный и хвойный одновременно — обволакивал Искорку и как будто бы успокаивал. Утешал, что она будет прощена.
— Вы только посмотрите! Ну и дела! — раздался снизу женский голос. — Свеча возле иконы зажглась сама собой! Да это же настоящее рождественское чудо! Или это вы постарались, непоседы? Я кому говорила, что нельзя забираться так высоко?
Хозяйка квартиры ласково погрозила пальцем двум развеселившимся ребятишкам. А те в ответ лишь довольно захихикали, принимая на свой счёт и ругань, и восхищение. «Может… они видели, что это была я?» — с робкой надеждой подумала Искорка. Ей было не жалко, что дети получат предназначенную для неё похвалу, однако хотелось, чтобы хоть кто-нибудь в мире знал, что она тоже делает полезную работу. Что она не такая бездельница, как утверждают родственники.
Счастливая, она освещала икону с прекрасным юношей до самого позднего вечера, пока хозяйка не решила задуть свечи и пойти спать. После этого Искорка сползла вниз и отправилась обратно на Кухню, где её уже ожидали разгневанные родственники.
— Явилась! — бушевал дядюшка. — А мы тебя искали целый вечер! Думаешь, мало тут было работы на плите?! Могла бы помочь хоть немного! Нет, пошла развлекаться! Ишь ты, любовалась, значит, на новогодние огоньки в гирлянде! А нам, значит, не хотелось на них полюбоваться?! Но мы, понимаешь, в другие комнаты-то не ходим, здесь выполняем свою работу…
Искорка молчала, повесив голову. Она могла бы оправдаться, сказав, что освещала икону для праздника, а вовсе не любовалась на новогоднюю гирлянду, но отчего-то ей не хотелось этого делать.
— Вот-вот! — поддержала тётушка. — Вечно ты, Искорка, ищешь какой-то особый смысл, а смысла в тебе нет, и не будет, до тех пор, пока ты не поможешь всем остальным в их работе!
Искорка опустила голову ещё ниже. Она понимала справедливость слов тётушки, да только не могла себя заставить — подогревать сковороду, на которой жарилась кровяная колбаса или превращались в яичницу нерождённые цыплята… Так же, как и украшать собой новый подсвечник, красивый и модный, однако холодный и пустой.
— Пусть вы все правы, и я только неумелая лентяйка… — пробормотала Искорка, сжавшись. Однако потом вдруг почувствовала внутри себя какой-то особый жар и вскинула голову. — Однако смысл во мне есть уже и сейчас, какой бы плохой я ни была! Ведь моя душа — это маленькая частичка Солнца, и даже если я умру, как вы говорите, когда я делаю что-нибудь опасное, я исчезну здесь и окажусь на Солнце! Я стану частью его лучей! Потому что Солнце и теперь живёт внутри меня, как и внутри каждого из вас!
— Что-о-о? — закряхтел из-за кирпичной стенки, сложенной позади газовой плиты, старый дедушка. Он отказывался работать где-либо, кроме печки, однако никаких печек в современных домах не строили, и Искорка даже не знала, что это такое, так что дедушка почти никогда не показывался и только ворчал, время от времени принимаясь требовать, чтобы его отвезли в «деревню». — Опять принялась за свои россказни? Будешь пересказывать всю эту чепуху, которую якобы услышала от мужчины в мантии со звёздами? Да здесь такой никогда и не жил! Мантии со звёздами никто не носит, уж я-то знаю, я никогда такого не видел, а я пожил в семь раз поболее твоего!
Искорка смутилась.
— Но я… я точно помню… — пробормотала она.
Эти воспоминания жили в ней с самого детства — и пусть они были не совсем чёткими, такими же, какими стали теперь, спустя множество пасмурных дней, воспоминания о встрече с Рассветным Лучом, Искорка ничуть не сомневалась в их истинности. Она прекрасно помнила комнату — не такую комнату, как Спальня, Детская и Гостиная, а совсем другую — стол, заваленный книгами и заставленный странными приборами, мужчину, читавшего ей вслух трактаты о Солнце, его модель Солнечной Системы — удивительную и странную вещицу, которую Искорка любила освещать своим огнём, отражаясь в семи блестящих шариках сразу… А братьев-электрических огней в ту пору и вовсе не было. У мужчины в звёздной мантии была одна лишь Искорка, и он нечасто просил её о помощи — берёг свечу.
— Вот когда умрёшь и окажешься на своём Солнце — тогда и живи, как хочешь! — подытожил дедушка. — А до тех пор будь добра прислушиваться ко всем остальным!
Родственники совместно ополчились на Искорку, и, огорчённая, она побрела в Детскую, откуда до сих пор лился слабый свет электрических братьев и сестёр. Пользуясь тем, что это была рождественская ночь, дети отвоевали себе право лечь спать попозже и теперь лежали в своих постелях, рассматривая подаренные им книжки с картинками.
— А ты знаешь, что если загадать в рождественскую ночь желание, то оно непременно сбудется? — внезапно спросил брат.
— Правда? — отозвалась сестра, лежавшая в соседней кроватке. — Ты уверен?
Искорка, притаившаяся на холодном каменном полу, который никак не мог из-за неё загореться, вскинула голову и посмотрела на брата и сестру, освещённых разноцветными огнями новогодней ёлки.
«А что, если и мне тоже попробовать?.. — внезапно пришло ей в голову. — Что, если это справедливо не только для людей, но и для… всех остальных существ в мире тоже? — И, крепко зажмурившись, она загадала: — Я хочу… стать нужной хоть для кого-нибудь в этом мире. Хочу стать полезной».
И, лишь открыв глаза, Искорка вспомнила о том, что, вообще-то, больше всего на свете хотела бы повстречать Рассветный Луч снова…
Она молчала и с надеждой смотрела на празднично украшенную ёлку. Братья-электрические огни сверкали, исчезая и появляясь, среди её ветвей, и брат с сестрой восхищённо глядели на их затейливый танец.
«Если ты чего-то хочешь, Искорка, то не обязательно об этом у кого-то просить, — вдруг припомнились Искорке слова мужчины в звёздной мантии. — Если ты хочешь чего-то всем сердцем, то просто пойди — и сделай это».
Искорка встрепенулась. И внезапно побежала. Перед её глазами мелькнули картины: брат и сестра любили все яркие и сверкающие, переливающиеся вещицы… Они любили брать их в руки, целовать и гладить, подолгу рассматривать, раскладывать перед собой на столике. Может быть, они захотели бы иметь в своей коллекции и Искорку? Может быть… полюбили бы её?
Она запрыгнула на отороченное оборками покрывало и понеслась вперёд быстрее ветра — так, как умела только она.
— Что самое тёплое на свете? А что самое горячее?
— Самоё тёплое на свете — это человеческая рука, Искорка. А самое горячее — любовь.
— Она горячее, чем я? Горячее, чем даже… Солнце?
— Кто знает, Искорка. Мой трактат об истинной природе Солнца… я всё ещё не завершил его. Так что пока не могу тебе сказать.
— Ай!!!! Она жжётся!! Больно! Мама!..
Искорка даже не успела понять, что произошло — лишь услышала громкий рёв, а потом почувствовала, что летит. В квартире захлопали двери — прибежала сонная женщина в ночной рубашке.
— Я же сказала вам, чтобы вы не засиживались допоздна! Ну, а теперь что?! Теперь ревёте? Что у вас тут случилось? Ладно, хватит вам, всё в порядке, всё хорошо, я же вижу, что ничего страшного… Ну, идите к маме…
Искорка, очнувшаяся на кафельном полу, с трудом поднялась и побрела обратно. Она прошла мимо распахнутых дверей Гостиной — дальние родичи весело пылали в камине, празднуя, вместе с людьми, Новый Год и Рождество. Вскоре, однако, все огни заснули — и обычные, и электрические, и квартира погрузилась в темноту, освещённая лишь звёздным светом. Не спала одна только Искорка, твёрдо вознамерившаяся дождаться утра рождественской ночи. Она вновь взобралась на подоконник — теперь, когда вокруг была одна лишь кромешная тьма, которую она не могла разогнать своим крохотным тельцем, сделать это было гораздо труднее, чем раньше.
Прильнув к плотному Стеклу, Искорка подняла глаза на усыпанное яркими звёздами небо.
— Сложно поверить, Искорка, но Солнце — это такая же маленькая искорка среди всех остальных звёзд, как и ты — среди своих сестёр и братьев. Должно быть, оно тоже может чувствовать себя одиноким и непонятым… иногда…
— Но у него ведь есть мы!
— Не все, Искорка. И не всегда.
«Например… этой тёмной ночью, когда все спят, кроме меня… Рядом с тобой никого нет, Солнце? Ещё бы, ведь никто не может пока что тебя увидеть… А мы так устроены, что даже если верим в собственные воспоминания, всё же не можем поверить в них окончательно, пока другие не скажут, что мы правы…»
— Стекло, выпусти меня наружу, — тихо, но твёрдо попросила Искорка.
Всю свою жизнь она была свято убеждена в том, что Стекло не может сдвинуться с места без помощи людей — а также в том, что снаружи её ожидают лишь холод и смерть. Особенно зимой, когда повсюду лишь снег, который, конечно, красив со стороны, однако является для пламени верной гибелью. И особенно справедливо это было для крохотной Искорки, которая была одна, в отличие от тех братьев и сестёр, которые жили в лесном костре.
Однако то ли люди забыли закрыть окно плотно… то ли молчаливое, всегда безразличное Стекло тоже в действительности было живым — как и пламя, хотя для людей и то, и другое было одинаково обделённым душой и разумом.
Окно приоткрылось, и снаружи на Искорку повеяло тьмой и холодом. Она оглянулась… подумала в последний раз о дедушке и бабушке, дядюшке и тётушке, кузинах и четвероюродном брате, о братьях и сёстрах в камине и в электрических проводах…
«Не судите обо мне строго, — мысленно попросила она. — Я желаю вам всем счастливо трудиться там, где вам больше всего нравится. На конфорке плиты и в подсвечнике, возле старой свечи, в камине и в духовке. И, конечно же, на праздничной новогодней ёлке. Ну а я… я тоже отыщу то место, в котором будут нуждаться в такой, как я. Даже если исчезну, до Солнца долетит моя мысль. Ты, Искорка, не одна… Ведь Солнце — это тоже Искорка. Так он сказал».
Вспомнились Искорке и мужчина с женщиной, жившие в квартире, а также их дети — брат и сестра.
«А я? — напоследок подумала она. — У меня когда-то была Мама?..»
У неё была очень большая семья — однако среди них не было тех, кого она называла бы мамой и папой, как жившие в квартире дети. Куда же они делись? Быть может, тоже ушли когда-то — как теперь уходила она?
— До свидания, Стекло, — попрощалась Искорка. — Надеюсь, однажды, когда я стану частью Солнца, я снова приду к тебе вместе с Рассветным Лучом…
С этими словами она проскользнула сквозь приоткрывшееся окно — и прыгнула прямо в темноту и снег.
…но она не умерла.
Ледяной ветер подхватил её и опустил на землю — куда более холодную и неровную, чем кафельный пол в квартире, к которому она привыкла. Искорка испуганно открыла глаза. Вокруг неё бушевал, завывая, ветер, и земля под её ногами качалась и дрожала. Угрожающе скрипели ели, внезапно превратившиеся в чёрных великанов — совсем не похожие на себя прежних, тех, которых Искорка видела с высоты одиннадцатого этажа.
«Как могло получиться, что я до сих пор горю? — подумала Искорка, дрожа под порывами ужасного ветра. — Ведь бабушка и все остальные говорили, что достаточно даже малейшего дуновения ветерка или капли воды для того, чтобы я погасла навсегда…»
Ветер всё-таки сбил её с ног, и она перекувыркнулась по холодной земле несколько раз, однако по-прежнему не погасла. Чтобы убедиться в этом, Искорка посмотрела на свои собственные ладошки — они, как и прежде, были ярко-золотыми. И сияли, пожалуй, даже ещё ярче, чем прежде — хотя, быть может, так казалось из-за кромешной темноты окружившей её ночи.
Тогда Искорка подняла руки и, прикрывшись ими от ветра, двинулась вперёд.
Куда она шла?
Куда-то на восток — откуда, как говорили, вставало Солнце.
«Пусть у меня нет шансов дожить до конца этой ночи… и всё-таки встретить Солнце по-настоящему… но я буду идти. Буду идти до самого последнего мгновения», — твёрдо решила Искорка, продвигаясь по крохотному шажочку сквозь буран и мглу.
Где-то высоко вверху тускло светили другие родственники, неожиданно оказавшиеся у неё и здесь — это были уличные фонари, и хотя они были такими же непохожими на неё, как и братья-электрические огни, жившие в люстре и новогодней гирлянде, Искорка чувствовала в устремлённом на неё бледном свете молчаливое понимание. Казалось, эти высокие родственники мыслили как-то по-другому, нежели те, что оставались в квартире — как будто бы, повидав большой свет, они больше не делали различий между электрическим огнём и обычным.
Искорка нашла в себе силы, чтобы на мгновение остановиться и поглядеть наверх — туда, где на необозримой вышине светились бледные, размытые лица родственников.
— Спасибо!.. — прошептала она.
В лицо ей тут же прилетел, сбив её с ног, холодный, мокрый ком.
— Снег!.. — испуганно воскликнула Искорка, вспомнив то, чего больше всего на свете боялась бабушка, всегда ворчавшая, стоило только людям приоткрыть в зимний месяц окно.
Она выбралась из-под рассыпавшейся на тысячу белоснежных крупиц снежной глыбы. Постояла над ней, потрогав её ладошкой.
— Эй, Снег, — решившись, позвала Искорка. — Пусть родственники всегда говорили мне, что ты мой враг, но сейчас, мне кажется, это уже не важно. Пойдём вместе со мной! Давай встретим Солнце вместе! Идти будет трудно, но, если очень захотеть, мы сможем!
Рассыпавшийся снежный ком мрачно и недоверчиво глядел на неё из-под кустистых белоснежных бровей. Судя по всему, ему было до Солнца так же много дела, как и всем остальным, кого Искорка успела повстречать в своей жизни. Что ж, она давно к этому привыкла. Чуть вздохнув, Искорка развернулась и продолжила свой путь, более не отвлекаясь и сосредоточив все силы на том, чтобы бороться с ветром.
Казалось, в мире не осталось ничего больше, кроме этой изматывающей борьбы за то, чтобы сделать ещё один крохотный шажочек и продвинуться вперёд хоть чуть-чуть.
Но внезапно ветер на мгновение стал тише.
Искорка опустила руки, которыми прикрывалась от снегопада, и посмотрела наверх. Снег продолжался… но теперь это был совсем другой снег. Мягкий, серебристый — неслышно падавший с усыпанного звёздами неба и окутывавший спящую землю мерцающим пологом. Этот снег дотрагивался до Искорки едва ощутимыми касаниями, от которых ей на душе сразу же становилось спокойнее, а перед глазами рождались сказочные картины. Не такие неописуемо прекрасные и захватывающие, как при встрече с Солнцем, однако тоже необычные и очень красивые.
— Ты… друг? — прошептала Искорка, подставив ладошку для одной из падавших снежинок.
Подставила… и тут же опустила, не позволив снежинке прикоснуться к ней. Потому что хотя снегопаду не удалось потушить её, однако сама она вполне была способна растопить весь этот снег одним своим слишком уверенным касанием. Откуда-то Искорка это твёрдо знала. Быть может, потому, что за весь этот недолгий, однако изобиловавший препятствиями путь, она успела превратиться в ярко пылающее Пламя.
Однако это означало, что теперь она обречена на вечное одиночество. Ни друзья, ни враги, ни ворчащие родственники, ни напуганные люди — никто не посмеет прикоснуться к ней. И ей так и не узнать, что это за тепло, о котором говорил мужчина в звёздной мантии. Тепло чужой руки…
Искорка немного постояла, глядя в темноту неба, посылавшего ей снег и ветер, звёздный свет и сгущающуюся ночную мглу. А потом снова пошла дальше.
Идти становилось всё труднее, и у Искорки больше не оставалось возможности для того, чтобы глядеть по сторонам, вниз, на покрытую льдом дорогу, или же вверх, на тёмное небо. Однако в какой-то момент она почувствовала, что вокруг стало намного светлее… почти, как днём.
«Не может же быть, чтобы уже взошло Солнце? — изумлённо подумала Искорка. — Нет… я помню, до рассвета ещё далеко!»
На неё продолжал набрасываться ветер, и у неё не было времени, чтобы остановиться и рассмотреть всё как следует, однако, воспользовавшись мгновением затишья, она опустила руки, которыми прикрывала лицо… и обомлела. Неподалёку от себя она увидела вторую Искорку. А вслед за тем и третью, и четвёртую! Пятую, шестую, десятую… Двадцатую…
Все они были похожи на неё… как две искры огня, и в то же время чем-то неуловимо отличались. Все упорно двигались вперёд, сражаясь с бурей и снегопадом, темнотой и одиночеством. Как они могли оказаться здесь… все сразу?
Потрясённая Искорка обернулась. Позади неё медленно двигалось через кромешную темноту дороги целое море светящихся огоньков — точно огромная огненная река, такая же широкая и необъятная, как Млечный Путь, о котором рассказывал мужчина в звёздной мантии!
Здесь были тысячи… нет, миллионы Искорок, одновременно отправившихся в свой трудный путь, словно подчинившись единому порыву и устремляясь навстречу неведомому зову.
— Искорка?.. — хотела было обратиться к своей ближайшей подруге Искорка, однако внезапно обнаружила, что этого не требуется. Ещё до того, как она успела произнести хоть слово, в ответ заговорило сразу несколько десятков голосов. Все они отвечали на неё незаданные вслух вопросы — и Искорка слышала их внутри себя, словно это были её собственные мысли.
«Я иду на Восток… На Востоке восходит Солнце…»
«Мужчина в белом одеянии говорил…»
«У него было платье, заляпанное разноцветными красками…»
«Он был царём…»
«Он был священнослужителем…»
«Он целыми днями трудился в поле, любил сажать в неё семена и следить за тем, как они прорастают…»
«Он сказал мне, Искорка, иди…»
«Он спросил, Искорка, ты же хочешь понять, что это такое — тепло человеческой руки?»
«Даже если это невозможно…»
«Даже если я умру…»
— У него была мантия со звёздами, и он был астрономом! — радостно вклинилась в этот хор голосов сама Искорка, наконец-то, вспомнившая, как именно называл себя мужчина из её воспоминаний.
И остальные Искорки согласно кивнули, даже и не думая с ней спорить.
Теперь, всем вместе, идти было не в пример легче, чем раньше. И темнота ночи отступила, сдаваясь перед их согласным движением. Впереди, на горизонте, Искорка видела чью-то фигуру — огромную и светящуюся… должно быть, это было Солнце, хотя оно выглядело не так, как прежде. Но Искорка уже успела убедиться, что привычные ей понятия могут изменить свой внешний облик до неузнаваемости — и всё же всегда оставаться тем, что она прекрасно знает и помнит.
Она побежала вперёд — и все остальные Искорки побежали вместе с ней.
Огромный человек склонился перед ней и протянул к ней руку. Волосы и платье его развевались, пылая… как тысячи рассветов и закатов, вместе взятые. Сверкая, как звёздный дождь. Белоснежные, как снегопад, бирюзовые, как морская вода, нежно-зелёные, как листва, пурпурные, как лучший урожай осени, золотые, как ровное пламя, фиолетовые, как ночное небо.
Искорка добежала до него… и замерла, глядя на простиравшуюся перед ней ладонь.
— Ну же? — спросил человек знакомым голосом. — Не ты ли хотела узнать, что самое тёплое на свете?
— Человеческая рука… — дрожащим голосом повторила Искорка то, что он всегда ей говорил. — Вот только… ни одна ладонь не выдержит моего прикосновения… Людям бывает слишком больно…— Она подумала ещё немного и договорила: — Но ты ведь, наверное, уже не человек?..
— Самый настоящий.
И всё же, несмотря на это, он никуда не убирал свою ладонь. Какое-то время Искорка боролась с собой, больше всего на свете желая к ней кинуться… и не смея сделать это.
Наконец, она решилась.
«Не буду жечься! — подумала Искорка, крепко зажмурившись и вскарабкиваясь на протянутую к ней ладонь. — Я смогу, как смогла всё остальное!»
Однако одно дело сказать… а другое — изменить самую суть свою, тем более то, благодаря чему ты и проделал весь свой трудный путь. Под силу ли это хоть кому-либо?
«Но я ведь больше не одна. Нас много», — подумала Искорка, чувствуя внутри себя уверенность миллионов других Искорок, преисполнившихся такой же решимости, как она. Где они были сейчас?.. Неужели все, одновременно с ней, бросились в протянутую к ним руку?
Искорка не решалась открыть глаза и посмотреть. Все её силы уходили на то, чтобы сдерживать бушевавшее внутри неё пламя, позволив ему бурлить лишь где-то очень глубоко, а на поверхности — оставаться ровным и тёплым. Таким же тёплым, каким бывает человеческое тело… Хоть она и не знала прежде, каково оно наощупь.
— Тебе не больно? — обеспокоенно спросила Искорка, не вполне уверенная в результате своих усилий.
— Ни капли, — успокоил её человек. — Знаешь, Искорка… В действительности, ты ничуть не обожгла бы меня своим жаром, каким бы сильным он ни был. Но, раз уж ты решила так…
Искорка почувствовала, как неведомая сила отрывает её от земли. Так уже было когда-то — когда она выскользнула сквозь приоткрытое окно и отправилась навстречу неизведанному миру. Но тогда она падала вниз, подхваченная ветром, а теперь она падала вверх, и рука человека по-прежнему оставалась вместе с ней.
Несмотря на это, ей вдруг стало очень страшно — даже страшнее, чем в прошлый раз.
— Вы же… никуда не денетесь? — спросила Искорка, замерев.
— Мы никуда не денемся, — заверили её миллионы других Искорок.
— Я никуда не денусь, — пообещал человек, державший её в своей руке.
— Тогда… хорошо…
Искорка зажмурилась ещё крепче — а потом резко распахнула глаза.
Высоко над её головой простиралось ясное лазурное небо и склонялись заснеженные ветви елей, покрытые пушистыми снежными шапками. Снегирь с ярко-алой грудкой взобрался на самую высокую из них и восхищённо зачирикал, прославляя своей песней красоту и доброту Солнца.
Искорка отвела от них взгляд и перевела его на лицо улыбавшегося, склонившегося над ней мужчины.
— Прости, но с теплом настоящей человеческой руки придётся немного подождать, — смущённо проговорил он. — Сейчас, всё-таки, зима, и мне пришлось надеть варежки, да и тебя как следует закутать…
Искорка хотела было ответить, но, к её удивлению, заговорить у неё не получилось — раздался лишь громкий плач. Она поспешно замолчала.
Мужчина покачал её и, прижав к себе покрепче, отправился в обратный путь к многоэтажке, то и дело проваливаясь ногой в высокие сугробы, загромоздившие прежде расчищенную дорогу, однако стараясь поменьше трясти Искорку.
— Ох, и снега-то намело…
Искорка вздохнула, несколько недовольная тем, что она разучилась нормально говорить. Однако, несмотря на варежки и всё остальное, ей было так тепло и хорошо в его руках, что она была почти что готова смириться с этим обстоятельством. Тем более что, судя по его словам, оно было временным.
Вот только где же были остальные Искорки?
Они пообещали остаться с ней, но она больше не слышала внутри себя их голосов!
Искорка взволнованно зашевелилась. Нет, они были рядом… Она чувствовала, знала это… вот только где?
— Что? Что такое? — спросил мужчина, остановившись. — Тебе жарко?
Добравшись до квартиры, он распахнул дверь и развязал цветастую ткань, стеснявшую движения Искорки. Она поспешно огляделась вокруг себя в поисках остальных Искорок. И с удивлением уставилась на крохотную ладошку, напомнившую ей то, что она видела в недавнем сне. Человеческая рука…
Однако не успела она как следует над этим задуматься, как мужчина распахнул дверь, и Искорка увидела ещё одно лицо. Такое же прекрасное, как у него.
— Хорошо погуляли? — спросила Мама.
— Замечательно, — улыбнулся Папа. — Пусть даже снега опять намело, как в ту самую ночь. Рождественскую ночь, когда она родилась.