Шел третий месяц борьбы за своевременный выход в море международной экспедиции. Надорвавшийся секретариат нес ощутимые потери, но самые стойкие еще держались. Тут в кабинет заглянула администратор и испуганным шепотом сообщила: – В.И., кажется, там заму совсем плохо.
Я выскочил из кабинета, но далеко бежать не пришлось. Зам тут же полулежал на стуле в приемной, скрючившись от боли и держась за бок с левой стороны. На дурацкий, вырвашийся автоматически вопрос «А ю окей?», он сдавленным шепотом прошептал: «Мне очень нужна помощь».
– Ну что ж, – подытожил я администратору, – звони в «Скорую».
Мы много раз видели это в голливудских фильмах: мигая лампочками всех цветов и завывая, как вурдалаки на кладбище, к подъезду подлетает карета «Скорой помощи», из которой едва ли не на ходу выпрыгивают двое дюжих санитаров с носилками и деловито выходит серьезного вида доктор. Шаблон настолько стойкий, что я даже успел посмотреть в окно – вдруг вызываемая машина уже у подъезда. Тем более, что центр города и до главной городской больницы пять коротких кварталов. Но администратор положила трубку и посмотрела на меня несколько недоуменно.
– Что там? – переспросил я.
– Все хорошо, они оперативно переадресовали меня с 9-1-1 на нужный номер и приняли вызов, - прозвучал ответ.
– А приедут-то когда?
– Неизвестно, сказали, что в городе снег. Может быть, через полчаса.
В Ванкувере, действительно, впервые за эту зиму (и за три последних кряду) выпало пару сантиметров снега, оставшегося в основном на крышах и обочинах дорог, а также в парках, что непривычно и красиво. Зам, между тем, еще плотнее свернулся калачиком и издал тихий стон через стиснутые зубы.
Прошло десять минут. Никакие Чип и Дейл на помощь не спешили, а человек на стуле загибался все сильнее, насколько позволяла его природная гибкость. Я позвонил любимой и спросил, сможет ли она подъехать на машине, чтобы отвезти зама в больницу. Здесь помощь не заржавела, и я попросил администратора снова позвонить в "Скорую" и уточнить – не выехали ли уже бравые спасатели, и если да, то когда будут. Выяснилось, что никто не выезжал, поскольку в городе снег. А на вопрос, стоит ли ждать, или везти больного в приемный покой, последовал совершенно равнодушный ответ: а это как вы хотите. Мы хотели, вернее, не хотели, чтобы зам отдал концы прямо на стуле в приемной и его призрак не давал бы потом работать в секретариате впечатлительным барышням еще долгие годы. А он, казалось, был уже близок к этому – бледный, глаза закрыты, лоб в испарине.
Вызов «Скорой» отменили и через пять минут повезли беднягу в центральную больницу Святого Павла сами. Двойная сплошная была плотно засыпана выпавшим снегом, и мы нахально подрулили прямо к открытым дверям приемного покоя. Я метнулся к первому стоящему у распахнутых дверей человеку, из которых (вот же проклятые стереотипы) снова подумалось – вот сейчас вылетят санитары с носилками наперевес или с послушной каталкой в крепких передних коннечностях.
Стоящий у подъезда курильщик, впрочем, оказался пациентом и только махнул в ответ на мой вопрос вглубь здания – мол, куда-то туда. Я стал разборчивее и следующим о процедуре сдачи больного спросил человека в белом халате с пристегнутым к поле бейджем, явно, доктора. Он мне кивнул на окошко с вывеской «Помощь» - мол, спрашивай там. Девушка с интересом меня выслушала, попросила повторить, и указала на корридор слева – идти туда, брать кресло-каталку на колесах, и везти больного вдоль обозначенной на полу черной линии. Два мобильных кресла, к счастью, в наличии имелись. Я усадил коллегу в мобильный «тарантас» и покатил его вдоль черной линии, впрочем, скоро упершись в небольшую очередь к окошку «Регистратура».
– Это что? – удивился я. Ожидаемые увидеть призрачные портреты заботливых врачей и крепких медбратьев растаяли и исчезли за спинами стоящих в очереди страждущих.
– Ему же плохо! – возопил я мужику с бейджем, - дайте же ему обезболивающее в конце-то концов!
– Я здесь волонтер, – терпеливо пояснил мужичок, – вам нужно стать в эту очередь и зарегистрировать больного. Без очереди я вас пропустить не могу, здесь все в равном положении.
– Но ведь все выглядят куда как лучше, чем мой коллега – возмутился я. Спорить с этим было сложно, поскольку коллега на глазах превращался в марсианина (или крокодила), его побледневшая кожа приобретала устойчивый зеленый оттенок.
Но комплименту никто не обрадовался, по крайней мере, виду не показал. Тогда я оставил умирающего зама, вышел пред очи короткой очереди и, поставив ладони в позицию «Христос во время произнесения нагорной проповеди», произнес: «Народ, пропустите моего коллегу вне очереди. Ему очень плохо, у него острая боль». При этом я по запарке произносил sharp pain вместо acute pain, но потом оказалось, такое словосочетание тоже имеет право на жизнь. Очередь угрюмо промолчала, и тогда я обратился к волонтёру – мол, возражений нет, так что мы следующие. Тот в ответ только пожал плечами.
В итоге не прошло и двадцати минут после приезда, как мы оказались у стойки регистрации. Коллега в мобильном кресле все еще изгибался и крючился, но, к счатью, сознание не терял. Я машинально попросил обезболить его, на что регистраторша посмотрела на меня как на идиота и сказала, что, во-первых, она не медсестра, а, во-вторых, сначала регистрация, а потом уже помощь. С четверть часа она шелестела идентификационными и медицинскими карточками коллеги (в нашей организации очень дорогая и обеспеченная медицинская страховка), выспрашивала у него гражданство и контактную информацию прямых наследников, заносила всю добытую информацию в компьютер, как пчелка в соты, и никаким образом не реагировала ни на мои жесты нетерпения, ни на гримасы боли сидящего перед ней зама. Закончив с регистрацией, она сказала – а теперь откатите его вот туда к черным креслам и ждите вызова врача.
Я попытался было повторить свою «проповедь» перед сидящими на черных креслах больными, но одна опытная больная пояснила мне, что это бесполезно – формально никакой очереди нет, дальше больных будут вызывать по списку доктора, ютящиеся в окошках слева и справа от стойки регистратуры.
И действительно, ждать пришлось около получаса. Я еще попытался помелькать перед глазами этих врачей, но заработал только замечание от регистраторши, сводившееся к тому, чтобы я отошел назад к черным креслам и ждал, как все. Попытался попросить обезболивание у проходящего доктора, но он тоже оказался «не медсестра». Зато привлек этим внимание дюжего охранника (их на специальном посту дежурило сразу трое), и не знаю, чем бы закончились попытки выпросить для коллеги укол, но тут он приотрыл глаза и сообщил, что болеть стало слегка меньше.
Это же он сообщил и докторше, которая наконец-то подозвала его к боковому окошку. Впрочем функции ее оказались весьма ограниченными. Она смерила заму температуру, давление, сказала несколько успокаивающих слов и предложила мне откатить кресло в коридор, где у стены были оборудованы пару кресел забора крови на анализ. Здесь же на каталках лежали двое лежачих, не подававших признаков жизни (впрочем, потом оба оказались живыми). – А долго ли ждать доктора? – задал я очередной наивный вопрос. – Как получится, - ответствовала доктор-измеритель.
Получилось плохо. Мы простояли в коридоре еще 50 минут. За это время больной несколько пришел в себя и даже смог самостоятельно переползти с мобильного кресла на точку забора крови, когда неторопливое время пришло.
– Нам теперь ждать дальше? – спросил я у врача-лаборанта.
– Правильно, - ответила она – ждите приёма у доктора.
Чтобы не так скучно было стоять, любимая сходила за кофе в "Старбакс", но за время ее отсутствия помощь не явилась. Временами из разных дверей выходили врачи и называли фамилии больных, которых уводили с собой. Вот и нами заинтересовалась какая-то докторица, рассматривая зама с интересом.
– Это мистер такой-то – поспешил представить коллегу я.
– Мне просто каталка нужна, – буркнула врачиха и ушла дальше по коридору.
Несколько развлек скучающий народ один из наркоманов, который сперва притворился тихим, а потом проявил бурный нрав, и появившиеся из комнаты поста охраны трое накачанных секьюрити (не путать с крепкими санитарами из моих иллюзий), не церемонясь, протащили его по коридору, так что он смешно сучил ногами в воздухе, не доставая пола, и вышвырнули на улицу.
В остальном жизнь мерно текла своим чередом. Не спеша, деловито, явно не в первый раз проходили процедуры пенсионеры. Удалось даже повидать неуловимых парамедиков из «Скорой»: они привезли нового лежачего – разложили каталку, подвинув ожидающих взятия крови зарегистрированных больных, и устроили тело. Впрочем, потом один из них вернулся и положил под голову лежащему свернутое в рулон полотенце. Вот вышел врач, пошевелил одного из уже лежащих на каталке – разбудил, поговорил о чем-то, видимо, заговорил болезнь. Во всяком случае, больной приподнялся, поправил одежду, спрятав многочисленные татуировки, и ушел.
В начале первого, то есть через два часа пятнадцать минут после нашего первого звонка в скорую, к коллеге тоже вышел врач. Я довез его до дверей кабинета с раздвижными дверями и имел шанс заглянуть внутрь. В длинной комнате, разделенной шторами на отдельные закутки, как примерочные кабинки в универмаге, врачи беседовали с разными больными, сидя на таких же неудобных раскладных стульях, как и сами страждущие. Тут дверь задвинулась, и видения, чем-то напомнившие картины Босха, пропали из виду.
Через полтора часа коллега пришлепал в офис пешком, хотя мы убедительно просили его позвонить, чтобы забрать на машине. На вопрос, что же с ним случилось, ответил, что доктора ничего не нашли.
– Какое лечение прописали?
– Посоветовали пить больше воды.
Поскольку боль за два часа прошла, то и обезболивающий укол коллеге делать не стали. Правда, на работу разрешили не ходить, и я отпустил зама отдыхать домой. Ну просто чудесное исцеление.
Почему же эта система здесь называется «скорая»? Наверное, потому, что попасть к специалисту без острой боли еще сложнее и куда как дольше – срок ожидания измеряется месяцами. Единственный способ получить действительно скорую помощь здесь – это упасть с криками в коридоре на пол, но только так, чтобы перегородить проход. А то ведь могут и не обратить внимание. Но и мешать сильно нельзя – иначе вылетишь, как сегодняшний раб пристрастия к легализованной марихуане.
В очередной раз удивило профессиональное полное отсутствие сочувствия к обращающимся больным – ни напускного, ни реального. Наверное, это считается здесь главным качеством настоящего врача.
Как все-таки повезло, что опыт общения с местной медициной я приобрёл не в качестве пациента.