После смерти Маркизы Татьяна Петровна Лукьянова осталась совсем одна. Был ещё племянник Володя, занимавший какую-то оч-чень хлопотную должность в Петербурге и потому наезжавший не часто, пять-шесть раз за лето. И то дело: ехать часов шесть кому охота, хоть и своя машина. Опять же бензин…
Да так у всей деревни – в зимние месяцы одни старики, а из пяти домов четыре заколочены до весны.
В один из приездов Володя, видя, как тётка наливает в блюдечко молоко и ставит в угол, догадался, но не преминул и подколоть:
- Маркизы-то уже нет, думаешь задобрить демоническую хрень? Это у тебя уже маразм!
Петровна ответила в сердцах:
- Тебя не спросила! Вали уж, вон твоя антилопа-гну почём зря бензин хавает.
В таком же положении была и соседка Тимофеевна, которую Татьяна величала коротко то Феевна, то ещё короче – Фея.
У соседки была дородная кошка, и когда она окотилась, Фея сунулась с «подарочком», но Петровна замахала руками;
- Не могу, родная, после Маркизы не могу! дай время.
Соседки не то, чтобы дружили, но в зимние дни регулярно проверяли друг дружку – жива ли? Или звонили в двери, когда приезжала продуктовая машина – лавка на колёсах.
В домовых-чертей Петровна то верила – когда под полом и в стенах раздавались шорохи и стуки, то не верила – когда по нескольку дней было тихо. Детство она провела в этом же доме. Тогда он был совсем новым, выделялся во всей деревне яркими красками.
Потом – учёба и работа в Ленинграде.
А работала Лукьянова в торговле до самого выхода на пенсию; и продавцом, и кассиром, и даже заведующей.
Заведовать довелось бакалейным магазином на Новоизмайловском проспекте. Это была самая каторжная и убыточная работа.
Кто не знает – не поверит!
Ленинградские старушки-блокадницы если не украдут рогалик или горсть рафинада, то замучат перевешиванием на контрольных весах своих самых ничтожных покупок, иногда и четвертушки хлеба! Бывало, приходили такие бабки вдвоём: одна перевешивает, отвлекает, а другая в это время бутылку подсолнечного масла суёт в авоську; а поймаешь, крику будет – купила, мол, в другом магазине!
Бабульки были единодушны в том, что продавцы недовешивают хоть крупу и сахар, а хоть и половинку буханки, да ещё и обсчитывают, тем самым наживаясь и богатея за счёт несчастных покупателей; а потому и похулиганить, то бишь стащить чего ни то из прилавка не грех, а святое дело!
Новый Год соседки отметили вместе. У Феи стояла украшенная пластиковая ёлка, – в конце декабря гостили внуки. Поэтому она предложила встретить Новый Год у себя. А вот Рождество решили отмечать в доме Петровны.
Но не суждено было женщинам в этот раз встретиться за рождественским столом: за два дня до Рождества Фея поскользнулась на собственном крыльце и ударилась копчиком, да так, что пришлось вызывать скорую помощь.
Когда Фею уже подсадили в машину, до Петровны донеслись слова одного из санитаров:
- У старой ведьмы похоже хвост отвалился, чтобы не летала перед Рождеством!
В тот же день и самой Петровне стало плохо. Преодолевая стеснение в груди, она смогла накапать себе корвалола, и – вот досада! – не докрутила краник у бака. Струйка была толщиной в соломинку, поэтому вода текла бесшумно и вышла вся. Перед Новым Годом они с Феей, нагрузив тележку большими бутылями, за четыре ходки обе запаслись водой на добрый месяц вперёд, может быть и до весны.
Чтобы дойти до колодца предстояло выкатить тележку на горку и пройти метров сто по шоссе. Колодец был у дома Ефимыча, заядлого грибника и скупердяя. Возвращаясь с грибами, он всегда делал круг и заходил в деревню с другой стороны, чтобы не выдать свои грибные места. За воду он требовал денег, мол на труды по очистке и сбережению полезной, целебной, словом – драгоценной субстанции. Пожилые женщины с этой работой справлялись без особого труда, но только благодаря совместному труду; одной на горку ту телегу не выкатить…
Утечку воды Петровна обнаружила ещё ночью, проснувшись от грохота. На полу возле умывальника лежала железная кружка, из которой накануне вечером Петровна запивала таблетки.
Наутро она попыталась встать: надо хоть печку растопить, а то совсем замёрзну… но, обессиленная, упала обратно на постель. Подумала: ещё малость отдохну – справлюсь, не впервой. Ладно, хоть давеча дров наносила. Неожиданно пришли слова из «Песни о Гайавате» Лонгфелло, которые когда-то запомнились:
И беда одна не ходит;
Сторожат друг друга беды;
Чуть одна из них нагрянет, -
Вслед за ней спешат другие
И, как птицы, вьются, вьются
Чёрной стаей над добычей,
Так, что белый свет померкнет
От отчаянья и скорби.
Вздохнув, Петровна закрыла глаза. Корвалол долго поддерживает сонливость. Проваливаясь в сон, она успела подумать: надо бы всё же подняться по горке до шоссе. Здесь, в низине, мобильник не берёт, а дозвониться до Володи следует, иначе пропаду…
Да прав был Лонгфелло. И Фея в больнице, и сама я обездвижена, и вода вытекла, и до Володи не дозвониться, и печь… растоплю ли…
Проснулась Петровна от голосов и потрескивания дров в печке. Не открывая глаз, пыталась понять, кому принадлежат голоса, и не могла вспомнить, – они были абсолютно незнакомые.
Густой голос звучал как из бочки:
- Я тебя, сволочь, пустил в тепло, пожалел, а ты что творишь?
Резкий скрипучий голосок оправдывался:
- Я не нарочно, хотел пошутить… подумаешь – вода, её вон сколько! А ты кружкой, больно же!
И было не понятно, сами эти голоса женские или мужские. И вообще кто это? И печь растопили, тепло…
А густой голос продолжил:
- Сколько воды выпустил, столько и принесёшь. А то выгоню. И жрать не дам!
Открыв глаза, Петровна увидела перед собой низенького старичка в смешном вязаном свитере. Лицо и борода старичка были белыми, но на лоб свисала совершенно красная чёлка.
И Татьяна Петровна вспомнила!
- Федька!
Танечка была совсем маленькой. Однажды мама помыла пол и вышла в огород, а Танечка поскользнулась, упала и никак не могла подняться. Возле печки к полу был прибит жестяной лист. И вот у этого листа уголок отогнулся и зацепился за платьице девочки да так сильно, что ей никак не удавалось освободиться. И вдруг кто-то ей помог подняться. Перед нею стоял человечек, одетый в странную зелёную одёжку с блестящими пуговицами. Он был лохматым, как Чебурашка, только волосы желтые. Лишь одна очень красная прядь свисала прямо на его толстый носик.
- Ты кто? – спросила Танечка.
- Зови меня Федькой. Только никому не выдавай меня!
- Почему? – спросила Таня.
- Нельзя! Нельзя, чтобы меня видели; за это прогонят в лес, и я там пропаду. Обещаешь?
Слово «Нельзя» было девочке очень даже понятным, и она пообещала молчать.
Потом они долго дружили, играли в прятки, и Таня угощала нового друга кусочками сахара.
Но вскоре Таню увезли в город, и она… забыла о Федечке начисто! Как же так получилось, что за всю свою длинную жизнь Петровна ни разу не вспомнила о замечательном дружке из своего детства, а тут вот узнала сразу, хоть и он состарился!
Старичок улыбнулся:
- Узнала, Танечка… Татьяна Петровна… Теперь я Фёдор Евсеевич.
Но Петровна радостно заговорила:
- Да ладно тебе! Как я рада! Как славно, что ты есть, что ты здесь, что ты опять меня спасаешь! Федечка! – у говорившей от радости перехватывало дыхание. – И ты все эти годы был здесь?
- А куда я денусь? Вот… старею вместе с этим домом!
- Не скучно?
- С Маркизой было веселее.
Петровна улыбнулась:
- А я тебе не компания?
- Не-э, о чём теперь нам говорить…
- Ладно, возьму кошечку. Фея вон приберегла.
Обрадованный Федя аж подпрыгнул:
- Тогда и я… для тебя… всё!
Заполночь старика Ефимыча разбудил скрип колодца.
- Кого там носит нечистая сила среди ночи? Вот сволочи, воруют воду из колодца ночью, чтобы не платить. Щас вы у меня получите!
Он схватил кочергу и выскочил на двор.
Но тут у него волосы поднялись дыбом: он ясно увидел странную процессию: тележку тащил низенький, но плотный чёрт. Именно чёрт, с рогами и хвостом, как раз попавший в полосу света из окна его дома. На тележке на груде бутылей восседал невысокий старик с роскошной бородой. Он был одет в синий полушубок, на голове его красовалась высокая шапка, из-под которой выбивались длинные космы волос. Старик крутил в руке верёвку и подгонял чёрта, который скулил тонким и резким, почти бабьим голосом.
«Никак верёвку от колодца спёрли» – подумал Ефимыч скорее машинально, по какой-то инерции, ибо собирался проучить воришек кочергой, но тут же спохватился:
- Тьфу ты, а ведь и вправду нечистая сила! А я сам… сам давеча помянул её!
Выронив кочергу, Ефимыч кинулся обратно в дом. Теперь он вспомнил, что это же Ночь Перед Рождеством, что в такую ночь Всевышний даёт увольнительную всякой нечисти, а потому добрым людям лучше и носа не высовывать наружу!
Теперь сон слетел окончательно, и Ефимыч занялся давно забытым делом – закрестился перед иконой, вспоминая слова молитвы:
- Господи, спаси и помилуй!
Санкт-Петербург, 2020
Рис. Савченко А. М. (Интернет, Яндекс)