Он был улыбчивый, смешливый, теплый.
Или мне казалось?
Потому что была первая любовь.
Такое случается в детстве, когда мил человечек и тянешься.
Потому что забавы и игры вместе.
Выбираешь из тех, кто оказался рядом.
То ли не хватает чего в организме?
То ли избыток, который хочется подарить?
Нам всего-то исполнилось 10-12.
Район деревенский, населен разношерстно.
Кто-то из взрослых подрос до начальников и переехал в центр.
Кто-то только прибыл делать карьеру.
Кто-то не состоялся ни в чем, кроме пьянства.
Задворки вселенной, словом.
И ребятишки жили своей жизнью.
Прихлебывая родительские измены, скандалы.
До детей ли было строителям коммунизма?
Мы собирались стайками и воплощали забавы -
казаки-разбойники, штандеры, волейбол.
А вечерами - прятки.
Легко и весело.
Отключались от взрослых проблем, чтобы побыть детьми.
Это был другой мир - наша галактика, беззаботная и игривая.
Простая, как блинчик, летящий по воде.
Поэтому, когда он появился взъерошенный и потерянный, мы притихли.
И что с этим было делать, не ведали.
Осталось чувство вины, когда рвешься помочь, да никак.
Он плакал. Отчаянно.
По-детски.
Со взрослым желанием отомстить.
Расстрелять. Всех. Потом и себя.
Жестоко и решительно.
Отец уходил из семьи…
Его маленькое сердце текло по щекам и рукам. Билось рындой.
Мы замолкли, чтобы своими отзвуками сделать громыхание тише…
Майор милиции, оставил свое оружие без присмотра.
И пацан украл пистолет.
Держал его твердо в руке, тяжелый, холодный.
Темнота над скамейкой становилась вязкой.
Свет уличного фонаря - условным.
И мычание неразборчивых слов долетали с трудом.
Они застревали в пространстве, как в паутине, оставаясь не услышанными.
Он рыдал в голос, прикрывая глаза руками, чтобы не видеть картины навсегда изменившегося мира.
Который вдруг рассыпался, как зола в печи, и кадил.
Кому теперь нужна эта горстка пепла?
Что с ней делать - с урной сожженного счастья?
Он сидел, уперев ладони в подбородок. Слезы текли по запястьям.
И хотелось вытирать, вытирать.
Почему-то собственные руки проделывали в воздухе непонятные пируэты, похожие на взмахи подрезанных крыльев.
И ноги… Они то взбивали пыль, ковыряя носками придорожные камни.
То топтались, сгибая колени.
Будто тело расчленилось.
Голова отлетела, как у курицы, вырвавшейся из под топора.
И хотелось бежать, бежать домой.
Нырнуть ногами в тазик с теплой водой, чтобы не так больно. Не думать.
И, одномоментно остаться… Побыть с ним, в этом горе,
держась за мокрую руку и неумело обнимая.
Затянуть его за собой в пустоту, где нет ничего, ни слов, ни чувств, ни людей.
Туда, куда провалилась от беспомощности и боли.
Это все, что я помню…
Что он сделал с нашими немыми уговорами?
Услышал. И остался.
И отдал пистолет...
И даже не схлопотал за проступок.
Это было тогда самым важным, чтобы не отлупили.
Потому что вынести двойную боль было бы слишком.
И сейчас, пока пишу, в груди бьется та безголовая птица.
Она еще жива - бедная курица.
И трепет первого чувства. И горького горя.
И, как тогда, сложно видеть чужую боль и проживать беспомощность.