Услышала я эту историю совершенно случайно. Как раз в то время, когда сама была в периоде разочарований: развелась с мужем, одна растила дочь. В то время я совсем перестала верить в себя, во всех мужчин, да и вообще в существование не то, что любви, а хотя бы чего-то стоящего и настоящего в жизни.
В тот период я более, чем когда-либо, была склонна мыслить стереотипами, что всегда считала неправильным. Все мужики сволочи, все бабы дуры и весь мир бардак. А в юности мне казалось, что мир гораздо сложнее этого. Но для чего надо было так думать, если все можно вписать в эту весьма неглубокомысленную фразу?
Я перестала доверять людям, даже своим родителям. Чувства притупились на столько, что мне хотелось стать роботом или зомби.
Я не жила, а существовала. На курсе философии в универе я как-то услышала, что существование предшествует жизни. Существование дней — это количество, которое непременно перейдет в качество. Но как и когда? Что если мой случай существования совсем запущенный, и уже никогда не станет качеством жизни?;; Чтобы не погрязнуть в самокопании и хоть как-то оправдать это свое существование, которое никак не хотело становиться жизнью, я заставляла себя ходить на работу. Трудилась я тогда стандартным доцентом Военной академии в Москве.
Шла экзаменационная сессия, я принимала экзамен в комиссии, председателем которой была одна строгая пожилая дама. Если бы мне сказали, что именно она зажжет искру жизни в моем тогдашнем бесцельном существовании, я бы не поверила ни за что. Но именно благодаря ей во мне опять появилась искра интереса к жизни, хотя чтоб эта искра появилась, камни пришлось тереть друг о друга долго и усердно. Но все по порядку.
Этой даме, моей коллеге, было около восьмидесяти лет, но ее профессиональное мастерство, точность в работе и харизма перекрыли бы все это имеющееся у молодого коллектива кафедры вместе взятое. Она и основывала эту кафедру, под руководством еще самого профессора Преображенского. «Королева-мать» - так мы ее называли. Она и впрямь была словно высокородная английская леди: всегда одета с иголочки, полна творческих планов, пунктуальна. Дама строгая, но "с огоньком". В ней чувствовался талант и какая-то история. Таких людей, как она не встретишь в социальных сетях, но, глядя на нее, становилось понятно, где должны стоять истинные «лайки».
Многих среди своих коллег она не принимала, ее считали высокомерной. Меня она тоже недолюбливала по началу, даже не здоровалась, отворачивалась, иронично комментировала как я одета на работу или какой учебник у меня в руках. А я, как интеллегентная милая девушка, профессорская дочка, привыкла, что меня принимают такие, как она. Порой, безо всяких усилий со своей стороны, я добиваюсь расположения людей, чей благосклонности, по мнению многих, добиться сложно. В конце концов, она признала во мне свою, а в тот день экзамена она со мной разоткровенничалась. Но да-да, все по порядку.
Экзамен прошел как обычно. Мы с ней устали. Поскольку я побывала по обе стороны баррикад и не единожды, могу сказать с уверенностью: экзамен выматывает экзаменатора гораздо больше, чем экзаменуемого. Вместе с подготовленными вопросами студенты передают нам свое волнение, раздражительность и прочие фрустрации. А после всего этого принятого нами, необходимого еще заполнять ведомости. Чем мы и занимались, когда я услышала ее историю.
- Тебе, наверно, за дочкой пора.
- Ее няня заберет, так что я вас не брошу.
- Ну у тебя ж еще есть муж, его тоже надо покормить.
- Я же в «свежем разводе», Светлана Александровна, и одно из преимуществ этому - не надо кормить мужа, а только дочь. Но поскольку диеты и количество потребления у них разные, то теперь все значительно проще.
- Необходимость кормить мужа… Хотя, почему кормить - скот что ли какой или домашний зверь? Не суть важно. В общем, это было одной из причин, почему я не была замужем.
- А другие какие причины? Ведь вы и сейчас ого-ого, и я могу себе только представить, какой красоткой вы были раньше.
- Я тебе не рассказывала? У меня был настоящий английский лорд.
У вас? Всю жизнь проработавшей в закрытой военной академии ? В советское время?
Вот именно - все было слишком сложно, чтобы мы были вместе.
Ниже я расскажу ее историю. Конечно, постараюсь по порядку.
После войны, забравшей отца, Светлана с мамой жили в полуподвальной комнате возле метро Красных ворот. Из всей обстановки было только стол, диван, кровать да комод со шкафом. Мама Светланы была портнихой, и хорошей, у нее обшивались даже некоторые из жен московской номенклатуры. «Ты, Свет, только учись. Наряды сошьем – дело не хитрое. Ты только учись», — бывало, говорила Свете мама.
Светлана училась. Был выпускной класс, предстояло много экзаменов. Она усиленно готовилась. Единственное, на что без сожаления отвлекалась – нет, не на посиделки во дворе с подружками, а на то, чтобы прослушать Би-Би-Си. Старый транзистор, подаренный кем-то из маминых клиенток, не хотел сдаваться в утиль и мог даже ловить новости на английском.
Светлана знала, что на английское отделение филфака МГУ, ей, дочери простой портнихи, не поступить, но природный азарт и смелость заставляли ее не сдаваться и пробовать. Поэтому для начала она пошла поступать туда, куда девушкам по умолчанию был закрыт вход, а именно на отделение истории стран Востока, который через несколько лет станет институтом стран Азии и Африки. Она была единственной девчонкой, кто пришел подавать туда документы. Естественно, ей отказали.
Поняв, что ожидаемый отказ не так уж страшен, Светлана спокойно сдавала экзамены на филфак МГУ. Все вроде бы шло хорошо, абитуриентов в послевоенное время было не так уж и много.
Но на последнем вступительном экзамене по географии что-то пошло не так. Экзаменатор попросил ее показать город Портсмут в Великобритании, а она от волнения то ли не расслышала, то ли не поняла, и показала указкой на Ливерпуль, поскольку знала, что это точно порт. Устный ответ у нее был на пятерку, моря и реки она тоже все показала, но если бы не этот мутный порт в Великобритании… Ей снизили оценку на бал, но она все же могла поступить, проходной балл был девятнадцать. Она проходила, что называется, «по ниточке».
В темном коридоре Светлана хотела подслушать окончательного решения, приняли ее или нет. Списки поступивших должны были вывесить на следующий день, но ее природное любопытство заставило ее затаиться и прошмыгнуть в коридор за профессором, принимавшим вступительный экзамен. Да и не хотелось толпиться со всеми вместе. Вдруг кто-то узнает, что она — это она, и тогда — позор-позор.
Светлана встала за дверью и прислушалась. Поняла, что говорили о ней: «Не наш нос, конечно, девчонка эта. Но сочинение – столько находок и как излагает!» Света сжала кулаки. Кажется, это про нее. Должны принять, раз сочинение понравилось.
Все оставшееся лето мама шила наряды для своей первокурсницы.
В начале сентября в английском посольстве был небольшой прием для студентов. Света пришла в эффектном наряде, искусно сшитом мамой из сэкономленных от дорогих тканей клиенток.
Света стояла со стаканчиком колы, и вдруг – почувствовала, что нечто светящееся, нежно-голубое проскользнуло по волосам, растеклось по шее и плечам, потом, проникнув внутрь, снова оформилось и поплыло дальше до сердца. Сначала Света не поняла, что это было. Начала думать, что это кола, ведь там, говорят, раньше было что-то совсем запрещенное. Но тут повернулась и увидела Его.
Он тоже смотрел на нее своими голубыми глазами из-под надвигающихся на глаза густых светлых волос. Несомненно - та светло-голубая искра вышла именно из этого решительного заинтересованного взгляда. Но кто же он? Света растерялась. Он, заметив ее волнение, подошел к ней.
- This is quite a gorgeous evening but it would not be so unless you are here. I am Tony. Nice to meet you.
- I am Svetlana. Nice to meet you too. The pleasure is all mine.
Он улыбнулся, как показалось Свете, с мягким снисхождением. Но что не так в ее фразе? Эта фраза была во всех учебниках. Если бы не эта голубая искра, Света, по своей привычке, стала добираться бы до сути и непременно узнала, как лучше сказать. Но она не столько поняла, сколько почувствовала, что в этом случае эта искра, нежно-голубой маленький миражик может испариться.
Потом она многое поняла, что было не так в английских фразах советских учебников - многое…
Странно, но в тот вечер они настолько хорошо понимали друг друга, что им и не нужны были эти заученные фразы. Светлана искренне вкладывала тот смысл в заученную из учебника фразу, который, по ее мнению, там был. Как потом говорил Тони, для него это был язык первой мировой, но он всё равно видел искренность за формализмом.
Они проговорили весь вечер. Много смеялись над студенческой жизнью. (Удивительно, но студенты из разных вузов – хоть из Оксфорда, хоть Тульского педагогического всегда найдут, о чем поговорить). Грустно улыбались – нелепостям войны. Чуть не заплакали, когда узнали, что у них общая трагедия: отец Тони тоже погиб на войне.
Она не хотела уходить – эта искра в ней горела весь вечер. Тони уезжал на следующий день и сказал Светлане, во сколько у него поезд и что он будет рад, если она его проводит.
Вечером девушка долго не могла уснуть. Что это было? Это и есть любовь? Ведь она его даже не видела вначале, только эта летающая голубая искра. Но он из Англии, а она простая советская девушка. Какое будущее у них может быть? Ездить в Великобританию так сложно. Она даже не знает, из какого он города. Да и вообще, о чем она думает? Ездить собралась! Надо это прекратить, прекратить немедленно. Если это и есть любовь, то теперь она знает, как это бывает. Может, она и встретит того, с кем еще раз вот так, со светом от искры – нежным, и в то же время ярким. Не пойдет она его провожать. А может и пойдет, но только, чтобы еще попрактиковаться в английском?
На следующее утро она вскипятила воду и помыла голову. С мокрой головой в прохладную сентябрьскую погоду никак не пойдешь. Нельзя. Мало того, что можно подхватить воспаление лёгких, так еще и влюбленность эта, с искрой, может плохо закончиться на фоне неопределенной международной обстановки. Не пойдет – и кончено. The pleasure was all mine.
А вдруг, подумала Света, этой искры больше не будет? Тот милый взгляд – вдруг она его больше не увидит? Нельзя – риск воспаления легких, отчего можно умереть, и кто тогда позаботится о маме… Если в течение пяти минут она не отправится, она опоздает. Но лучшая юбка не поглажена – не надо было стирать, а в грязной она бы точно не пошла. А где же косынка?
- Свет, ты куда?
- На вокзал.
- Кто ж с мокрой головой да на вокзал? И зачем тебе на вокзал?
- Мам, я должна проводить английского парня.
- Тогда тем более нельзя с мокрой головой!
- Мам, я опоздаю.
- Вот черт английский! Надень хоть куртку с капюшоном.
Мама вообще не задавала вопросов.
В таком виде, с косынкой, повязанной ниже подбородка, сверху капюшон ветровки и кеды в сочетании с мятой юбкой, хоть и шотландкой, она и предстала перед Тони. Пусть он подумает, что она не умеет со вкусом одеваться и сам не будет с ней ничего продолжать. Так будет лучше. А то если бы она не пошла, все было бы не закончено, и могло продолжаться, но с девчонкой в таком виде — точно нет.
Удивительно, но он как будто не заметил ее плохо скомбинированного ансамбля в одежде. От его взгляда и улыбки она опять почувствовала тепло от той искры, но теперь не проникающее сверху, а выходящего из укрытия - где- то в районе сердца.
— Спасибо, что пришла. Я так надеялся тебя увидеть.
— Но я не знала, что принести тебе в дорогу.
— Твой приход и есть мое лучшее напутствие в дорогу.
— А тебе долго ехать?
— На поезде до Варшавы, потом самолетом до Лондона, а оттуда снова поездом в Портсмут.
— Ты сказал, в Портсмут?
— Да, это город-порт на южном побережье Англии.
— А я слышала о Портсмуте.
— Правда?
— Да. Буквально недавно…
— Тебе обязательно надо там побывать. Я живу с мамой в большом доме. Мы будем рады, если ты навестишь нас.
— Спасибо за приглашение, Тони.
Они обменялись адресами, и она пожелала ему хорошей дороги.
В следующий раз они встретились в конце учебного года. Это был еще один поступок, которого гордячка Света сама от себя не ожидала. Тони послал телеграмму, что будет с двадцатого мая в Ленинграде пять дней.
Света опять не могла решиться, поехать ей или нет. Скоро летняя сессия, надо готовиться, и последняя неделя мая как раз зачетная.
Но как только получила стипендию, Света отправилась в кассу покупать билет. «Черт английский! Точно черт», — воскрикнула мама, когда узнала. «А где ты жить-то будешь?» — только и спросила мама. Света ответила, что ей не надо много места.
И поехала в Ленинград. В поезде она познакомилась с женщиной, которой рассказала про Портсмут и про Тони. Та предложила ей остановиться у нее. Так и решилась проблема с жильем.
Теперь возникла проблема, как найти Тони в Ленинграде. Попутчица с поезда жила далеко от центра. И всё же, поспав пару часов с дороги, Света поехала в центр Ленинграда. «Если не получится, то хоть посмотрю Ленинград», — подумала она. Даже про себя она не хотела сказать – «чтобы увидеть его».
Электричка приехала на Московский в шесть утра. Света села на первый троллейбус и доехала до Дворцовой площади. Прошлась и осмотрела колонны. Направилась к Русскому музею. Вдруг увидела фигуру юноши у ворот. Сначала ей показалось, что это был мираж, возникший из предрассветных лучей, но потом этот юноша повернулся. Эти глаза, улыбка – и вся ее девичья гордость или как ее не называй – таяла как мороженое в жаркий день. Это был он. Тони. Пошли какие-то нелепые слова. Что он просто вышел, но он знал, что она придет. (Что за чушь - может ли человек знать, что произойдет чудо?) Он сказал, что она хорошо выглядит (Тоже лесть - она спала часа четыре за последние двое суток). Но стоило ему взять ее за руку – и эти последние признаки реалистического восприятия слов исчезли.
В ту поездку в Ленинград она приезжала в центр каждое утро. Возвращалась поздно – два часа пешком по рельсам, а вставать приходилось рано – чтобы увидеться с ним. У нее появились круги под глазами. Но даже когда ей оставалось спать часа три, она всё равно накручивала бигуди. Она была с ним пять дней. Картины, скульптуры, весенний Ленинград, английский, Тони – все это мешалось под легким ветром в дымке не выспавшегося сознания. Это был словно сон наяву. Трудность заключалась в том, что в этом сне надо было участвовать, надо было жить, что было очень сложно, учитывая недосып последних дней. A голубые глаза Тони – взгляды, улыбки. И когда он был уверен, что их никто не видит, он приобнимал ее за талию.
Света не знала, было ли это то, что называется настоящая любовь. Лишь на каком-то, скорее, подсознательном уровне, она понимала, что просто не должна предавать ту светло-голубую искру. Большая любовь, настоящая любовь – все это было слишком сложно, а в реальности хотелось лишь быть вместе и не задавать сложных вопросов. Наслаждаться совместными встречами, Ленинградом, юностью. А чтобы быть красивой, надо накрутить бигуди, иначе эти мгновения не будут столь ценными.
Их последующим местом встреч была только Москва. Обычно они встречались у Большого театра. Как он говорил - «никогда не забуду эту тоненькую фигурку в белом платье между колоннами Большого». Он приносил ей букет белых ландышей. Как он угадал ее любимые цветы? Света всегда считала, что ландыши – самые подходящие цветы для свиданий. Их можно положить в сумочку, и их бутоны будут «дышать», легко и элегантно склонившись. Света порой еле сдерживалась от иронии, когда видела девушку с парнем в парке с букетом длинных роз – он, де, подарил, герой, а теперь ты таскайся и вдруг повезет и этот букет еще не станет веником к концу свидания.
Света стала смелой. Она очень хотела, чтобы – да, все было по-настоящему и даже не надо было ждать свадьбы. Но в гостиницах велась четкая регистрация девушек, проходящих «в нумера», и они с Тони понимали, что это будет конец ее репутации. А приводить этого английского аристократа в полуподвальную комнату в коммуналке у Красных ворот, где Света по-прежнему жила с мамой, означало бы конец этим встречам.
Света сочиняла легенду о ремонте. Что ремонт в их «большой квартире в старом доме» – это, как и во всех советских семьях, «долгоиграющая пластинка»: к тому времени, как закончится ремонт в одной комнате, требует ремонта уже ранее отремонтированная. Да, как бы она хотела, но, конечно-конечно, если ремонт когда-то закончится, она обязательно познакомит его с мамой.
Когда они встречались, их словно кружила та ярко-голубая искра, которая и зацепила ее тогда. Они говорили о прочитанных книгах, о просмотренных выставках, о том, как подружатся их мамы. Все их встречи проходили на одном дыхании.
Помнится, они ехали в театр Станиславского. Сидели в такси на заднем сиденье, держались за руки, смотрели друг другу в глаза улыбались, смеялись. Пришли в театр и только тут поняли, что билеты оставили в такси – их взгляды, улыбки, встретившись, так их закружили, что они в этом нежном танце взглядов полностью терялись во времени и пространстве.
Но спектакль они пропустить не могли. Света подошла в кассу.
- Я сопровождаю гостя из Оксфорда. Тут должны были оставить два билета из нашего исполкома.
- Не оставляли, товарищ.
- Но, товарищ кассир, как же так? Это же может быть международный скандал!
Билеты нашлись.;Через двадцать минут после начала спектакля к ним в зал прокралась эта же кассир.;- Вот же ваши билеты! Сами забываете их в такси, а потом исполкомом пугаете!
На следующий день он уехал. Они не строили планов – оба прекрасно понимали, что каждая встреча может быть последней.
Она скучала. Любая телеграмма, а иногда – даже звонок! будто снова раздували огонек светло-голубой искры.
Были и подарки, которые напоминали ей о нем. Из его подарков она никогда не забудет туфли. Ни у кого таких не было.
Этот подарок был совершенно неожиданным. Одним утром в четверг им принесли телеграмму: "TLL YR FT SZ". Сначала Света не поняла – что это за абра-кадабра? Потом вспомнила правило – в телеграммах печатались только согласные. Получается – tell your feet size. Для чего? Она отправила – «36». Потом пришла коробка. Эти бежевые туфли из нежнейшей кожи, присборенные сбоку, перехваченные по центру желтой пряжкой, так красиво лежали в коробке (тоже необычной, открывающейся сверху крышкой), что их не хотелось доставать.
А рядом в коробке был маленький мешок из какой-то мягкой ткани. Света аккуратно приоткрыла его. Чулки. Первой реакцией было – отправить все обратно. Что за намеки?! Он что, ее совсем за голодранку считает? Нет, нет и нет. Но…эта ткань так приятна на ощупь. Такое тонкое! Наверно, сразу порвется, как только наденет. Но почему в таком мягком мешке? Ткань мешочка, где лежало две пары чулок, казалось была такой же благородной, как и сами чулки. Но – почему надо класть чулки туда? В ЦУМе чулки висели или лежали под прилавком и их заворачивали в плотную, почти картонную бумагу при покупке.
Эти туфли не раз выручали ее.
Подходила к концу учеба в университете. Света была отличницей. Смелая, но не дерзкая, яркая, но не крикливая, умная, но не зубрилка – осваивая тот или иной предмет, она словно вальс танцевала. Все эти качества так привлекали преподавателей, что неудивительно для Светы было получить красный диплом.
После госэкзамена к ней подошли двое мужчин. Она навсегда запомнила, как они выглядели. Один из них был в коричневом костюме и в белой рубашке без галстука. Другой был одет в черный свитер и брюки свободного покроя.
- Пройдемте, Светлана Александровна.
- Кто вы?
- Сейчас все объясним. Пройдемте с нами в 312-ую аудиторию.
Света боялась. Кто эти двое? Преподаватели? Но почему она раньше их не видела?
- Присаживайтесь пожалуйста.
- Ваш отец, как нам известно, погиб на войне. Маме приходится много работать..
- Откуда вы все знаете? Не трогайте маму! С ней что-нибудь случилось?!
- Не волнуйтесь. Мы хотим лишь спросить, интересует ли вас работа в высшей школе.
Высшей школе? Работа в вузе? Но в каком? Поступать в аспирантуру? Но что-то эти двое совсем не были похожи на научных работников.
Это были люди с Лубянки. Было милостиво с их стороны, что они дали время подумать. До завтра.
Но это означало бы конец всех отношений с Тони. Она перестанет писать ему, он – ей. Она будет обучать языку слушателей… Никак не хотелось произносить эту безопасно-опасную аббревиатуру.
Ей нужна была работа, надо было заботиться о стареющей маме. Но можно пойти переводчиком на предприятие, или учителем в школу. Но что-то ей подсказывало, что это не для нее.
В тот вечер она поговорила с мамой. Рассказала о необычном предложении распределиться. Она была очень осторожна, боясь напугать маму. Ее мнение по-прежнему было значимо для нее. Мама все поняла, сразу и без лишних слов. «Дочка, этот черт английский – ладно, я пойму, что ты готова уехать от меня – ведь если ты туда уедешь, мы можем никогда не встретиться, но жертвовать работой, будущим? Он дорог тебе, я это вижу, но, поверь, дело женщины – хорошо выглядеть и ждать, когда он приедет к тебе, только в этом случае она будет счастлива. А кидать будущее в тартарары и ехать к нему – это тупик, это не будет не то, что счастья, а жизни вообще. Какое-то время вы, может, и будете счастливы, но это все будет впустую».
Света перестала ждать. Конечно, ее спросили про эти письма и связь с английским аристократом. «Я могу вам показать эти письма – там ничего такого нет. Мне же нужно было практиковаться в английском».
Единственное, о чем она жалела, так это о той яркой, светло-голубой искре.
Ее место работы (как тогда, так и сейчас) было самым удачным для замужества выбрать жениха. Многие устраивались туда работать даже уборщицами именно ради выбора «достойного мужчины». За годы работы там она видела, как ее коллеги выходили замуж, разводились, потом снова находили себе партию – из этих же. Помнится, Света еще подумала, что в этой цикличности наверняка скрыта странная закономерность – стоит только попасть в это круг замужества, а там все пойдет по новой. Причем в конторе, где она работала, это принималось как само-собой разумеется — раз ты тут работаешь, значит ищешь себе жениха.
Света попыталась забыть Тони и присматривалась к своим студентам. Она ждала знака, ту светло-голубую искру. Заходила в аудиторию, пыталась почувствовать, посмотреть в глаза слушателей и – как же ей хотелось снова почувствовать эту искру. Но ее все не было.
Во время встреч с Тони она чувствовала свет от той искры. Что же это за наваждение? Даже сам Тони за время их свиданий, когда они шли, держась за руки – даже это казалось менее реалистичным, чем свет и тепло этой искры. Если бы она кому-то рассказала, ее бы сочли сумасшедшей. Но она не может быть сумасшедшей – иначе не обучала работников компетентных органов.
Шли годы. Они с мамой переехали в однокомнатную квартиру на проспекте Вернадского. Дом небольшой, но уютный. Когда квартира была обставлена, Светлана невольно вдруг представила, как Тони приходит сюда, в эту их однокомнатную квартиру, и как они пьют чай, здесь, на кухне.
На ее адрес телеграммы больше не приходили. Она попросила Тони посылать ей их на адрес подруги – единственной своей бывшей сокурснице, которой могла довериться и про которую знала, что не предаст.
После того, как она стала работать, они с Тони виделись пять раз. Знала, что каждый раз она рискует – но ничего не могла поделать. Каждую встречу с ним ее вновь и вновь озарял свет голубой искры.
Каждую встречу она понимала, что следующей может не быть. Ровно, как и писем. Светлана чувствовала, что он тоже это понимает и возможно поэтому каждое свое письмо он заканчивал словами You owe me a letter.
(Когда она рассказывала эту историю, она, должно быть, по моему взгляду поняла, что я хочу спросить – «А что, вы с ним не занимались любовью?», поэтому сама рассказала, как она этого хотела).
Их прикосновения, скрещенные руки – все звало к большей близости, чем просто полу-обнимания и редкие поцелуи – да они и не были уверены, что за ними не следят. Оба понимали, что как только представится случай – все получится. Но оба и понимали несимметричность и исключительность этих отношений. Она, конечно, могла пригласить его в свою новую «однушку», но, во-первых, могли узнать и донести соседи, а, во-вторых, единичный секс означал бы конец надежды на продолжающиеся отношения. Оба это понимали, даже не проговаривая.
Один раз он ее в письме написал: «I haven’t yet asked you attitude to sex, by the way. I think you are a colder». Светлана ответила “Don’t think I intrigue you by saying directly what I am in the question you haven’t yet asked.”
Да, ее английский стал лучше. Гораздо лучше. При написании каждого письма она подыскивала слова – не заумные слова (ах, как некоторые занудные студенты любят это – найти слово в каком-нибудь слэнговом словаре, а потом задать преподавателю, знают ли те его). Она искала и запоминала слова, которые передали бы точно то, что она хочет сказать. Она понимала, что имеет дело с английским аристократом, и, несмотря на искренность их отношений, отдавала себе отчет, что каждый раз словно сдает экзамен. Она читала Оскара Уайльда, и поняла, что это тот класс английской аристократии, upper crust, которые с большой иронией и некоторой долей лицемерия относятся к своему классу, но ценят свой уровень и никогда не опустятся ниже.
Странно, что общество совсем не изменилось со времен Оскара Уайльда. Даже стиль писем Тони в чем-то был схож с языком, на котором писал Уайльд, с той лишь разницей, что письма Тони были ей дороги очень дороги.
Отпечатанные на плотной бумаге, на машинке, по всем правилам оформления писем, с красивой подписью внизу (а она-то думала, что все эти правила написания личных и деловых писем, изложенные в учебниках, не имеют ничего общего с реальными письмами) – получая письмо, она чувствовала, как он его писал. Представляла сосредоточенность его лица, его легкую полуулыбку, мягкий взгляд. Тогда понимала, что их отношения – это все не зря.
Светлана всегда старалась тоже напечатать письмо. Даже по линеечке сначала мерила расстояния между абзацами и подписью ниже. Дьявол – он же в мелочах.
Светлана, очевидно, совсем прониклась ко мне доверием – настолько, что на следующий день показала мне несколько из этих писем – отпечатанные на машинке, с абзацами, с красивой подписью внизу. Не буду их приводить в этой повести, а то решите, что я сочиняю.
Да, она очень старалась – нет, не быть его достойной, ведь это бы означало признать, что она отказывается от того, кто она есть и лезет вон из кожи, чтобы ему понравиться. Она стремилась использовать лишь те маленькие приемчики, которыми он делился в своих письмах и при общении с ней и еще показать, что она тоже имеет некоторое воспитание и не чурается того, откуда она.
Времена шли, наступила хрущевская оттепель. У Светы появилась возможность ездить за границу, и она первым делом решила, что поедет в Портсмут. Стал вопрос о выборе подарка. Сделать подарок из товаров мужского гардероба значило бы ответить тем же. Да и вряд ли ассортимент товаров из мужской секции ГУМа мог бы порадовать Тони. В итоге первым ее подарком стали две иконки. Маленькие, поскольку она не знала, можно ли их вести через таможню. Отправилась она в Англию все с той же подругой.
В добавок к иконкам она везла несколько коробок шоколадных конфет.
Когда она рассказала мне про этот первый визит, я едва не подпрыгнула. Значит, все у них было. Но она то ли увидела радость в моих глазах и поспешила разочаровать, то ли решила показать, что опять любовь и секс не всегда идут рядом.
— И не смотри на меня так. Даже тогда у нас ничего не было. Хотя я была готова. Я ехала туда словно с предчувствием: если в этот раз ничего не получится, он не сделает мне предложение, я не понравлюсь его маме, или…я не знала, что могло пойти не так, но чувствовала, что все опять не будет гладко. Не думай, я была готова…
— Светлана Федоровна, я в этом не сомневаюсь. Если меня попросят назвать человека, способного на поступки, я без колебаний назову вас.
— И будешь неправа.
— Почему это? Вы же сами сказали, что готовы были…
— В том-то и дело. Эти колебания английских аристократов! Я бы и уволилась, и маму может перевезла бы, да только ничего из этого дельного не вышло бы. Навсегда запомню этот английский дом… Навсегда поняла, что значит читать между строк. Это ведь все не напишешь и не скажешь. Он понимал, что я готова, у него и кольцо было заготовлено, но он понимал, и я где-то на третий день сообразила, что если я это сделаю и подтолкну его к предложению, то он разочаруется во мне. Все будет у нас — будем и внукам и всем рассказывать вокруг, как познакомились советская оборванка и английский лорд. Но между нами не будет уже это искры и этой искренности. Между нами эта любовь осталась внутри, и это красиво, а так было бы все красиво снаружи. Как покрашенный Томом Сойером забор.
Да и про вопрос твой. Время было не то. Сначала свадьба, потом любовь.
— Эту фразу сказал Альберт про королеву Викторию. Значит, это все Викторианская Англия.
— Называй как угодно, но мне после этой поездки к Тони как-то неуютно было. Не подумай, мы дома не сидели. Мы сходили в Ковент Гарден, гуляли по Лондону, съездили в Оксфорд. Он видел, что я полюбила бы эту жизнь, и вписалась бы в нее. Но тогда бы я перестала быть собой, а стала бы тем, кем была бы любая его избранница. Выполняла бы функцию, играла бы роль жены английского аристократа. Все, как у всех.
А так все случилось, как случилось. Я осталась советской оборванкой с высокими идеалами, а он остался английским лордом, который готов поступиться своими высокими принципами и влюбиться в оборванку.
— Вы не оборванка. Вы леди.
— Так у меня не было выбора.
— Выбор есть всегда.
— Если любишь, то выбора нет. А я поняла, что люблю.
Я молча улыбнулась и приготовилась дослушать продолжение этой истории, но, как оказалось, у этой истории не было не то счастливого, а вообще како-то внятного конца.
Тони сказал, что она очень понравилась его маме. Еще бы — чего только она не привезла тогда! Килограммы шоколадных конфет, вафли, иконки. Она сама удивлялась, как ей все это разрешили провести через таможню. Но, наверное, в те времена таможенники понимали, что только так и можно популяризировать советские товары. Такой вот был маркетинг. Вывозить нельзя, но можно.
Светлана планировала приехать к нему еще, но, как оказалось, больше они не свиделись.
Режим на работе становился все более жестким. Она не хотела подставлять свою подругу под удар, и теперь письма приходили раза два-три в год: обязательно в мае в честь их встречи у Русского музея и к новому году в декабре. Все так же — погода, мама, описание морской прогулки (Тони был яхтсменом), какая-нибудь цитата из Шекспира или Оскара Уйльда.
Она написала Тони, что теперь не может с ним общаться – у нее новая работа, которая не позволяет переписываться ей с … она не могла написать это – иностранным гражданином. Тони стал для нее слишком родным, чтобы считаться иностранным. Кстати, эту же холодность она почувствовала в слове foreign, и даже с некоторой иронией поняла, почему называется факультет иностранных языков department of foreign languages – для многих выпускников советских инязов изучаемый язык так остался иностранным. Что ж, как назовется, так и плавает.
Шли годы. Тони все-таки пришлось жениться. Ему уже было за сорок, и годы поджимали. Женился он не на англичанки из какого-нибудь upper middle class, а на финке. В одном письме он только и написал, что у его жены два достоинства — неплохой английский и выгодное физико-географическое положение родины, а именно — близость к к СССР. «Бедные финские жены», — подумала я, — «им тяжело играть в матриархат и одновременно мириться с ролью жены, на которой женились только из выгодной для кого-то географии места рождения».
А Света же была счастлива работой. В ответ работа тоже ей многое дала. Мне она еще рассказала про те советские братские республики, куда ее направляли принимать экзамены. Рассказала про стажировку в Болгарии, про письменные переводы для каких-то космических проектов (не в смысле масштабных и классных, а про тот, советский, космос). Она тогда еще сказала: «Вот бы я могла рассказать Тони про то, что переводила и где была».
Мне казалось, я так устала после того экзамена, но эта ее история, пусть и безумная, и неоконченная, про какие-то непонятные искры и яхты что-то пробуждала внутри меня. Я слушала как завороженная, и было даже неловко, что спрашивал все только про одно. Но тем временем стемнело.
— Пообещай мне, что съездишь в Портсмут, — сказала она мне.
— Но вы ведь знаете…
— Это все временно. Либо ты тут временно, либо этот военный запрет сидеть на месте и не высовываться. Как можно не высовываться, если мы уже высунулись?
— Хорошо. Обещаю. А он жив еще?
Она грустно вздохнула.
— В 87 ом году мое письмо вернулось с пометкой deceased. Еще перевели «адресат умер». Гнусно как-то…адресат сам по себе вроде неодушевлённый. Мне вот это и не понятно. Ему чуть за шестьдесят было. И он не писал, что болел. Да и мама могла бы сообщить. Просто странно. Он же занимался яхтенным спортом, плавал под парусом, на последней фотографии выглядел сильным, крепким. Не потолстел даже. Может, утонул? Но я бы узнала. Если ты съездишь и узнаешь, я тебе буду благодарна.
На следующий день она принесла мне одну из его телеграмм.
XXX
Я не знала, как мне сделать так, чтобы у этой истории был конец.
В Англию я долго не могла выбраться. Но поскольку моей сильной стороной всегда было писать, то для начала я решила через знакомых передать письмо по адресу, который мне дала Светлана.
В книжном магазине я купила открыток старой Москвы пятидесятых годов. Сочинила письмо длиной на страницу, где рассказала про Светлану, про ее историю с Тони, про то, как меня поразила эта история. В конце приписала, что эта такая красивая история, у которой должно быть красивое завершение. Указала лондонский адрес своих друзей и свой московский. Потом подумала, что вдруг — то поместье продано, и Тони с его родом уже давно никто не помнит в том порту, а тут я со своими открытками и непонятными романтическими бреднями. «Если этот адрес устарел, или я просто ошиблась, или если вам будет неудобно отвечать», — написала я, — «считайте это просто пожеланиями хорошего лета». Дело было в начале мая.
Письмо передала через подругу. Ее бывший муж давно жил в Лондоне, их дочь как раз к нему собиралась.
Подруга, конечно, была в некотором смятении от моей просьбы. Она не могла понять, то ли ей плакать от сентиментальности этой истории, то ли смеяться над моим помешательством. Но письмо она передала — в этом я уверена.
Прошло три года, но ответа на это письмо я так и не дождалась.
Я ушла из Академии, и со Светланой Федоровной мы виделись редко. Но при каждой встрече она то и дело напоминала об обещании съездить в Англию и доехать до Портсмута навестить семью Тони. Она говорила, что ее там помнят, не могут не помнить. Все знали и о ее работе, и о чувствах, которые Тони к ней испытывал.
Через пять лет после того рассказа не стало Светланы. Она мне позвонила в мае, посетовала на экзамены, сказала, что с нетерпением ждет лета. Мы условились встретиться в конце августа. Первого августа ее привезли в реанимацию с инфарктом. Три недели она сопротивлялась, но так и не выкарабкалась.
Но эта история не давала мне покоя. Казалось бы — какая разница, как этот лорд умер? Ходи по театрам, путешествовал, устраивал приемы, лили одну, а женился на другой, но мы ведь все так живем. А эта искра — дурь какая-нибудь и бредни гуманитария. Да и потом — если на небесах любящие души друг друга находят, то значит, у этой истории уже есть счастливый конец. И все же? Почему так резко?
Ах да, забыла сказать — ни Тони, ни Светланы не было ни в соц сетях, ни в поле охвата поисковиков. Я уже писала, что про самых интересных людей в сети не прочтешь. Такие люди на помойке не валяются.
Понимая, что делаю глупость, я все-таки решила съездить в Портсмут. Это как балкон Джульетты в Вероне — точно ведь она там не стояла, представительница рода Капулетти, но балкон есть, значит была и красивая история любви. И кто больше сумасшедший — автор, действующие лица, или исполнители?
XXX
В Портсмут я решила отправиться рано. Вокзал Виктория жил своей серо-коричневой реальностью: пассажиры бежали по платформам, дети помладше искали медвежонка Паддингтона, а тинейджеры вальяжно, но гордо, со знанием дела, направлялись на свое культовое место — платформу 9 и 3/4.
В киоске купила кофе, встала в очередь в билетную кассу. «Ближайший поезд через пять минут, вам стоит поторопиться», — сказал мне кассир. Я побежала, и правда с трудом успела. Забежала в первый вагон, отправилась искать свободное место. Несмотря на ранний час, поезд был полон — на местах либо уже сидели, либо на их спинке была вставлена записка с именем пассажира и направления (эта такая услуга британских железнодорожных сетей, чтобы не пришлось искать место).
В итоге место я нашла в предпоследнем вагоне.
Рано вставать я никогда не любила. Вот и сейчас, сидя в поезде, злилась на себя — какого лешего, из-за чего все это? Куда я еду? Что я скажу? Они закроют дверь перед моим носом — скажут, тут чокнутая русская пришла, у нее наверно, токсичный газ.
Но стук колес чуть успокоил меня, я даже задремала. Проснулась от неожиданного крика: «Любовь, но разве этого главное?».
Все равно не перестаю удивляться, когда слышу русскую речь заграницей. Наверное, надо привыкнуть, но все не получается.
Дама в летах интеллегентной наружности разговаривала по телефону.
«Главное, нам надо все четко с тобой определить, кто виноват. Я думаю, в начале мая все станет ясно. Любовь, ты меня слышишь? Я в поезде, и связь пропадает».
Да, сегодня как раз было тридцатое апреля.
На центральном вокзале Портсмута было как-то пасмурно. Такая странная железнодорожная Англия. Мой поезд шел дальше на юг, и я могла бы просто притвориться, что пропустила остановку, снова сеть в этот поезд и уехать. Бывает такое: едешь — едешь, а на последнем отрезке пути словно ноги не не идут, при чем то ли от страха, то ли от того, что правда не надо.
Чем быстрее сокращалась дистанция на навигаторе, тем быстрее таяла моя решимость пойти туда и говорить непонятно о чем. В конце концов, подумала я, можно просто постоять около дома, сделать вид, что я туристка и приехала поглазеть на Портсмут.
Но с другой стороны, зачем мне надо было проделывать такой путь? Кому теперь это важно? Ни Светы, ни Тони нет уже в живых, и какая разница, от чего умер Тони. Предположим, мне сообщат, что он умер от инфаркта, или от инсульта, или пневмонии, или даже разбился на яхте или машине, что мне это даст? Что я скажу, когда узнаю? Так я и думала, ах какая жалость, примите соболезнования. Дурь какая-то.
«Вы достигли места назначения», — услышала я спутниковый женский голос.
Поместье лорда Тони оказалось достаточно простым. Белый элегантный двухэтажный дом, за домом был виден сад, и одноэтажная пристройка. Дом казался скромным, но дорогим. На пристройке я увидела надпись «To lease» (сдается в наем). Отлично, подумала я, можно притвориться, что я заинтересована снять этот аннекс.
Все же сердце стало биться сильнее, когда я поднялась по ступенькам и позвонила в дверь. Открыла пожилая женщина, с осветленными волосами и очках в темной оправе. Немецко-скандинавский прикид, как я его называю — все женщины за 50 стремятся подстричься коротко и носить очки в черной оправе. Сначала этот стиль показался мне элегантным, а потом — избитым и скучным.
Я поздоровалась, представилась, спросила как дела. Моя нервозность стала постепенно уходить, сердце уже не так часто билось.
Хозяйка тоже представилась — Сирпа. Это одно из распространенных финских женских имен, которое мне никогда не нравилось — какое то змеиное, что ли. Значит, это либо сама вдова Тони, та финка, про которую мне рассказала Света, либо их дочь. Финский я немного знаю и спросила, не из Финляндии ли она. Услышав финский, Сирпа чуть поменялась в лице, но быстро совладела с собой, улыбнулась и ответила, что в молодости вышла замуж и переехала, и финский не помнит. Она снова переключилась на английский и спросила, пришла ли я насчет покупки или аренды.
Сердце снова заколотилось. Я могу притвориться, что интересуюсь арендой того одноэтажного домика, или вообще сказать, что собираюсь покупать дом. Она наверняка покажет мне все комнаты, и я что-то узнаю. Но вот буду ли я уверенной в том, что говорю?
Сирпа заметила мое замешательство. В ее взгляде, как мне показалось, появилось сомнение и недоверие. Ну же Лена, решайся. Что же делать? Сказать, что хочу купить, но вот даст ли мне банк ссуду? Я нерешительно оглянулась по сторонам. И сверху, на камине, увидела русскую икону. Поняла, что врать бесполезно.
— Видите ли, мне трудно признаться, потому как я приехала в этот дом, потому что многое слышала о человеке, который тут жил. О Тони. И мне кажется, я знаю, откуда на камине русская икона.
Сирпа сразу перестала улыбаться. Взгляд стал холодным, и даже очки в оправе не смогли это скрыть. Ну все, теперь она выставит меня за дверь, или, еще хуже, вызовет полицию и обвинит в незаконном проникновении в частную собственность, или как там это называется. Надо было притвориться.
Она отвернулась и прошлась по комнате.
— Правда, я понимаю, что приезжать сюда было глупо. Но я дала слово, хотя человека, которому я пообещала, уже нет в живых. Мне очень неловко. Когда я увидела, что вы сдаете пристрой, то подумала притвориться, что интересуюсь арендовать у вас. Но все-таки решилась сказать правду.
Сирпа склонила голову, потерла рукой лоб, что-то пробормотала по-фински. Мне показалось, я услышала слово venalaiset ‘русские.
Что мне было делать? Извиниться и уйти? Но какого лешего я делала британскую визу себе и ребенку, ехала сюда, оставила ребенка на попечение подруги? Чтоб извиниться и уйти? Нет уж, полиция так полиция. Правда так правда.
Сирпа наконец-то совладала с собой.
— Тони мой покойный муж. Я поняла, кто вы. Вы присылали сюда открытки и письмо про красивую историю, у которой должен быть счастливый конец. Я знала про Светлану. Может, вы хотите чаю?
Кажется, полиция откладывается.
— Да, с удовольствием. Очень мило с вашей стороны.
За чаем эта милая англо-финская леди, однако, была не очень разговорчива. Но я узнала, что Тони подхватил воспаление легких, потом, только выздоровев, он отправился кататься на своей яхте, и вроде бы шторм был не сильный, но случился микро инфаркт. Он с трудом причалил к берегу. Три недели был в больнице, но три фактора были против — перенесенная пневмония, во время не оказанная первая помощь и физическая нагрузка. Но, как сказала Сирпа, он не хотел умирать в море, как какой-то неумелый шкипер.
Про Светлану она была еще менее словоохотливей. Сказала только, что это была любовь юности ее мужа, но Света, как она знает, работала в разведке и не могла выйти замуж за Тони.
Я не стала на это возражать. Людям так нравится думать, что они знают шпионов в лицо.
Поблагодарила за чай, наболтала, что сама не знаю, зачем я сюда приехала, и как любезно с ее стороны, что она рассказала эту историю, и какой красивый дом. Сирпа на мою вежливость только улыбалась. Про дом сказала, что он для нее слишком большой. Ее свекровь умерла через три года после смерти Тони. Сестра свекрови одно время хотела переселится сюда со своим сыном, и даже пожили здесь полгода, но потом переехали жить в квартиру в Лондоне, доставшуюся по наследству от какого-то дядюшки родителей. Эта британская аристократия, подумала я, у них столько домов, что они сами не знают, что с ними делать и откуда они взялись.
Добавив пару любезностей, я ушла.
Погода чуть испортилась. Было как-то прохладно и неуютно.
Честно говоря, чувствовала разочарование. Сама не понимания, чего ожидать, я все таки, наверное, не хотела, чтобы эта история так банально, скучно и прозаично закончилась. В самом деле, я узнала как умер Тони, но что с того? На что я надеялась? Что история замужества этого лорда на финке будет еще красивее? Или что вдова Тони будет восхищаться этими совпадениями, искрой, любовной перепиской, и мы с ней вместе посетуем, что как жаль, что им не суждено было быть вместе?
Этот дом, где когда-то жил Тони, и куда приезжала Светлана, теперь производил все же холодное впечатление. Как будто там жила радость и надежда, а теперь лишь пустота, холодность, зависть, безразличие — я не знала, что еще, но счастья там не было. Этот дом никак не подходил для места действия той красивой истории. Теперь все это напоминало мне разбитую мозаику, кусочки которой я безнадежно пыталась соединить.
В Лондон еще возвращаться не хотелось, и я решила прогуляться до порта. Почему-то казалось, что в Портсмуте должен быть необычный порт.
До порта было недалеко. Минут через пятнадцать я уже увидела корабли. Порт и правда оказался большим. Слева от главной гавани был причал и стоянка для яхт, и я направилась туда.
Вода меня несколько примирила со своим разочарованием, которому я никак не могла найти причину. К чему все это было? Я пообещала приехать сюда, сходить в дом к Тони и узнать, как он умер. Даже если той, которой я пообещала, уже нет в живых, все равно — я выполнила свое обещание и должна быть довольна собой. В чем же дело?
Чем больше я думала об этом, тем больше понимала, что именно меня разочаровало во всей этой истории. Света была счастлива, горда и красива. Даже без Тони. Она была счастлива тем, что он есть в ее жизни, и никуда не денется, даже если они и не вместе. Именно поэтому эта история не отпускала меня. Мне хотелось, пусть импульсивно, пусть по-дурацки, сделать ее еще больше счастливой. Это как с ребенком — когда ребенок тебе улыбается, хочется сделать для него все. Даже сам в этот момент чувствуешь себя счастливее.
А Сирпа была несчастна. Она выглядела как все, и вела себя как обычная охотница за богачом. Это меня и разочаровало. Она знала про Светлану и Тони, даже могла читать их переписку, и наверное всю жизнь завидовала. Она требовала того, что у нее нет — любви, внимания, богатства, а взамен могла предложить лишь свой заурядный внешний вид и «неплохой английский». Я не очень разбираюсь в математике, но почему-то именно в тот момент мне вспомнился закон о параллельных прямых, которые никогда не пересекаются. Света и Тони были этими параллельными прямыми, а Сирпа могла сыграть лишь роль перпендикуляра, вместо того чтобы стать третьей параллелью. Но для этого надо иметь свой путь и стремиться в бесконечность. Именно поэтому она и не вписалась в эту счастливую геометрию, а я ждала еще более счастливого ответвления и пересечения разных прямых.
Я села на лавочку в порту и прямо перед собой увидела яхту Svetlana. Сначала я даже удивиться не успела: ну, думала про это, оно и здесь, и только минуту спустя осознала, что этого просто не может быть — мысли-мыслями, а корабли-кораблями. Решила прочесть поближе, встала и направилась к яхте. Точно, Svetlana, я не ошиблась.
- Добрый день, мэм. Как поживаете? Кажется, вы русская, раз так внимательно рассматриваете мою леди.
На яхте стоял джентельмен лет сорока в бежевом костюме и светлой шляпе. Обращаясь ко мне, он снял и снова ее надел — как это было старомодно и по-английски.
- Добрый день, сэр. Спасибо, хорошо. А вы? Вы весьма проницательны — я из Москвы.
— И что же вас привело в Портсмут?
— Я навешаю друзей в Лондоне и приехала посмотреть этот порт, так как много о нем слышала. Сегодня вечером я поездом еду обратно.
— Прекрасно. Надеюсь, вам понравился наш порт? Мне не очень удобно с вами общаться через борт. Может, у вас есть время на чай? Я бы и сам сошел, но не могу, по некоторым причинам, уйти сейчас с корабля. Мы не представлены. Я Том.
Эти английские манеры! И сложно, и просто одновременно — словно учебник читаешь. А мой-то студенты считают эти фразы устаревшими. Но, как оказалось, только зная их, можно запросто получить приглашение на яхту.
— Спасибо за приглашение. С удовольствием. Елена. Очень приятно.
Том слегка нахмурился, когда услышал мое имя. Протянув мне руку забраться по ступенькам трапа, он внимательно на меня посмотрел.
— Вы случайно не та Лена, про которую мне только что говорила тетушка Сирпа?
— Весьма вероятно. Я сегодня познакомилась с Сирпой. Имя достаточно редкое. Все же какое совпадение!
— Да, Сирпа моя тетя. Она рассказала, что вы пришли выведать у нее про моего покойного дедушку Тони и его подружку юности, в честь которую он назвал эту обитательницу порта. Тетушка посчитала вас разведчицей.
— Наверное, разведчик из меня плохой, раз ваша тетушка смогла меня так быстро раскусить, и я не смогла скрыть удивления при виде названия вашей яхты. Выша яхта правда очень красивая, и правда чем-то напоминает Светлану, которую я знала.
Том опять внимательно на меня посмотрел.
— Не хотите ли выпить? Шерри, виски?
Вот это я понимаю! Чисто по-английски. Чай у Сирпы, кстати, был не очень вкусный.
— Шерри, спасибо.
Том стал спускаться с палубы и открыл дверь в каюту, основную часть яхты.
— Здесь теплее. Если вы меня не боитесь, то предлагаю пройти сюда.
— Таким разведчицам как я, уже нечего боятся.
— Вы сама и тетушка так пытаетесь меня убедить в вашей причастности к разведке, что после бокала виски я точно в это поверю.
— Значит, решающее слово за виски, а не за леди?
Том улыбнулся и снова внимательно на меня посмотрел.
Во всяком случае, английский юмор я усвоила.
Эта гостиная часть яхты была уютной. Мягкий диван, стол с напитками. Тут я увидела картину — на фоне очень темного моря — голубой свет, то ли от маяка, то ли рассвета, то ли заката, то ли вообще от другого корабля.
Я уставилась на картину.
— Голубая искра, — вырвалось у меня.
— Вам знакома эта картина?
— Первый раз вижу.
— Откуда же вы знаете ее название?
— От Светланы.
— Вы, девушки, наверное говорите друг с другом на каком-то своем языке. Эту картину нарисовал мой дядя. Он рассказывал историю, что когда встретил эту леди тогда в Советском Союзе, то не видел ее сначала, но почувствовал какой-то голубой свет, искру. Говорит, когда кто-то включает маяк, то тоже не понятно, откуда этот свет, и куда он ведет. Он может быть и от пиратского корабля, а может просто указывать путь обхода мели. Словом, может либо спасти, либо погубить. Но когда кругом мрак, выбора особо нет.
Все, круг замкнулся. Эта история прошла по кругу и закончилась тем же — голубой искрой, которую ни Тони, ни Света не видели.
Шерри и картина постепенно ввели меня в ступор. Я как в тумане слушала рассказ Тома, как его дядя купил яхту на стадии завершения ее строительства, как дядя часто брал его на морские прогулки, как Тони чуть не умер после пневмонии и перенесенного инфаркта на этой яхте, и якобы эта «Svetlana» сама доплыла и принесла его в гавань.
— Это очень похоже на Светлану. Она всегда умела заставить людей оказаться там, где надо, — только и сказала я на это.
Из люков я видела, как уже спускаются сумерки. Поблагодарила Тома за приглашение и собралась уходить. Он спросил у меня номер телефона и адрес. Сказал, что хочет отправить мне открытку на рождество. Он снова внимательно на меня на меня посмотрел. Как мне показалось, уже с некоторым мужским интересом.
Том вызвал мне такси и я как раз успела на последний поезд до Лондона. «Как странно», — думала я, — «ехала посмотреть дом, а вышла на яхту, где все и увидела. Значит, это все было и есть — искра, разведка, английский лорд».
Когда приехала в дом к подруге, дочь уже спала. Подруге рассказала про дом, про Сирпу, про Тома и про картину.
— И? Ну ты с ним?
— Ну что я с ним? А ты об этом. Нет и нет.
— Лен, ну тебе личную жизнь надо устраивать.
— Терпеть не могу это русское выражение. Нужна же искра, она все и устроит.
Я зевнула. Как оказывается, я устала. Подруга все равно не поймет. Я пожелала ей спокойной ночи и пошла спать.
Как хорошо, когда то, что казалось потерянным и непонятным оказывается простым и здесь.