Убить или не убить? Вот в чём вопрос. Перед Макаром он встал слишком рано. Обычно мальчишки в шестнадцать лет не должны подобным вопросом задаваться. Но отступать теперь было поздно. Он стоял в этой проклятой мрачной комнате, где так мало света, а вокруг только пыль и грязь и сжимал в правой руке рукоять молотка да так, что побелели костяшки. Он стоял уже где-то около получаса, поднимал, заносил его над головой столь ненавистного ему человека, но каждый раз что-то мешало этот молоток опустить. Казалось бы, два-три сильных удара, лёгкий вскрик, и всё будет кончено.
А если он вдруг проснётся? Увидит, как он стоит, чуть склонившись над ним с этим чёртовым молотком, выхватит, и тогда ему, Макару, точно несдобровать. Даст Бог, уползет калекой. А может и прибьёт неровен час. Возможно, поэтому он никак не решиться ударить: если хотя бы на секунду допустить, что удары выйдут слишком слабыми и его враг только вскочит на ноги, завопив от боли, с яростью посмотрит на него, истекая кровью… Нет, он не хотел думать об этом.
Убить или не убить? Макар посмотрел на своё отражение в мутном зеркале стоящего напротив старого, запорошенного пылью трюмо, и ещё раз взглянув в испуганные глаза тощего кучерявого мальчишки, зажмурился.
А если он умрёт, что с этим самым мальчишкой станет? Вдруг, если его найдут? Старушки на лавке у подъезда точно видели, как он входил. Скажут полицейским, проходил соседский парень, Макар, в руках авоська, в авоське что-то трепыхалось… Начнут искать, найдут молоток, хотя он и собирался выкинуть его в реку, но ведь он смотрел столько документальных фильмов – такие улики рано или поздно прибивает к берегу или кто-то их вылавливает, и тогда его точно поймают. Он, конечно, сотрёт отпечатки пальцев, но это не панацея. Будут опрашивать свидетелей, потом родственников, знакомых, выйдут на мать Макара, на сестру, потом на него самого. - Был у тебя мотив, парень? - Был. - Ненавидел убитого? - Так и есть. – Тогда вытягивай руки.
Макар так явственно услышал, щёлкнувшие в голове, сомкнувшиеся на его тонких запястьях браслеты, что немного поёжился.
Его поймают, как пить дать. А если и не поймают? Представить только, что нужно будет с этим прожить всю жизнь. Каждый день он будет выходить из подъезда, здороваться с соседями, идти в школу с подругой Ленкой и соседом по парте Толиком, разговаривать с ними о кино, музыке, книгах, смеяться, делать вид, как будто ничего не случилось. Для всех он останется нормальным, но на самом деле он – убийца, и руки у него по локоть в крови. Другие как-то с этим живут, а сможет ли он?
Сначала, когда он брал с антресолей этот злосчастный молоток, казалось, что сможет, что ничего не стоит войти в эту квартиру, больше похожую на притон, грязную клоаку, сточную яму, толкнуть дверь, которая никогда не запирается, войти в комнату, где спит это чудовище и…
И вот, когда он оказался у цели, решимость пропала, лишь тень сомнений тревожной печатью легла на его душу, и рука, сжимающие орудие убийство всё чаще нервно подрагивала, но никак не могла дать этому самому орудию ход.
Он подошёл чуть ближе, примерился, целясь точно в висок.
Убить или не убить? Макар ещё раз всмотрелся лицо человека, который распластался на кровати, храпя и противно причмокивая губами в пьяном тяжёлом угарном сне. Красный, потный, жидкие волосы прилипли к широкому лбу, небритый, изо рта воняет какой-то сивухой. Этот запах так противно бил парню в ноздри, что каждый раз приходилось морщиться, когда эта здоровая детина всхрапывала и выпускала на волю своё смрадное дыхание. Желает ли он ему смерти? Да, желает. Но почему именно он должен стать тем мрачным жнецом, который эту смерть приблизит? Так много, наверное, на свете людей, которые хотят его прибить. Дружки-алкаши, владелец подпольного казино но, которому он уже за два месяца задолжал (Макар слышал, как он просил денег у его матери), кто-нибудь ещё из соседей или знакомых, с кем он успел сцепиться, подраться, обругать последними словами.
И чего мать в нём нашла? Ужасный, скверный мужик, толстый, лысеющий, здоровый и тупой, как бабуин, хотя нет, бабуин – животное благородное, не нажирается до беспамятства и не спит во дворе на мешках с мусором около помойки. Но тут, к сожалению, загадки никакой нет, зачем спрашивать, если и сам прекрасно знаешь ответ на вопрос. Их сблизила бутылка. С ней не надо ни ЗАГСа, ни колец, ни штампа в паспорте. Просто ставишь на стол, и вы навеки повенчаны. Он уже несколько лет методично спаивал её, несчастную, потерявшуюся в водовороте жизни женщину и колотил каждый раз, когда ему что-то не нравилось. Из-за него мать пропускала работу, теряла работу, искала новую работу. Ему она отдавала заработанные деньги, выплачивала кредиты, покрывала долги, а они с сестрой в эти моменты перебивались с хлеба на воду в прямом смысле.
Он подошёл ещё ближе, попробовал размахнуться. Занёс над его головой молоток.
За это он его так ненавидит? Скорее всего, нет. Мать – потерянный человек, но взрослый человек, она сама строит свою судьбу, сама ломает. Не ему, Макару, её осуждать. Если она кричит в порыве злости, когда Макар ей выговаривает за то, что во время их очередного двухнедельного запоя, они мало того, что пропили весь её аванс, так он ещё украл из тех денег, что Макар заработал грузчиком после школы в местном магазинчике, а она кричит: «Да ты не поймёшь никогда, сопляк, что такое любовь!», стоит ли её судить? Дура, она и есть дура. Пропила последние мозги, когда связалась с этим подобием человека.
Макар заглянул в себя и в очередной раз убедился, что не может решиться не потому, что ему жалко его, маминого сожителя, этого пропитого мерзавца, который способен поднять руку на женщину, не жаль её, спившуюся, когда их бросил отец, а её сократили с завода, и она человек с высшим образованием, мыла полы в банке, который потом прогорел, и ей не заплатили за два месяца.
Ему жалко себя, но больше всего жалко сестрёнку. Из-за неё он и пришёл сюда, в эту смрадную квартиру, где из мебели только старая деревянная кровать, вот это трюмо, да косой шкаф с распахнутыми дверками, выставляющий напоказ свою немощную пустоту. Ни радио, ни телевизора, только где-то в глубине кухни тарахтит старый холодильник.
Сестра…Вот убьёт он его, сядет в тюрьму, она ведь останется одна с пьющей, уже почти ничего не соображающей матерью. Вдруг мать продаст её за бутылку водки местным синякам? Те за ценой не постоят. Нет, об этом не хочется даже думать. А на что они будут жить? Сестра его, Катька, только в седьмом классе, на работу её никто не возьмёт да и выглядит она гораздо младше своих лет.
Но и сейчас не лучше. Никогда бы Макар не оказался тут, если бы не случай, который произошёл три дня назад. Дядя Гриша, как они его звали в присутствии матери, особо их никогда не трогал, по трезвости вообще не замечал, по пьяни гонял Макара за бутылкой, Катьку вообще не трогал. Нельзя сказать, что он, как другие мужики, которые иногда попадаются. Бил их ремнём с пряжкой или тушил об их тела окурки. Макар слышал о таком и рад был, что этот только в невменяемом состоянии мог пихнуть или обматерить.
Но вот среда…Да, среда всё изменила. Он пришёл к ним пьяный, мать в это время уже знатно набралась и спала прямо на кухне прямо на столе. Макар тогда сидел в большой комнате, смотрел телевизор, а сестра в маленькой делала уроки. Он прошёл на кухню, увидел, что мать спит, развернулся и направился к Катьке. Макар слышал, как он ей начал что-то говорить. Через минуту донёсся её крик, такой надрывный и пронзительный, что Макар тут же ринулся туда, на этот душераздирающий зов, без всяких раздумий.
Этот урод повалил её на кровать, но это всё, что он успел тогда сделать. Макар выбил с ноги дверь и заорал:
- Убирайся!
Во рту появился странный солёный привкус, а потом стало очень сухо.
Не человек, а страшное чудовище повернулось к нему, проткнув насквозь холодным бесчувственным взглядом и тихо процедило, скрипя жёлтыми прокуренными зубами:
- Закрой дверь, сопляк, а то убью.
- Нет, это я тебя убью, - рявкнул в ответ Макар, - голос его прозвучал уверенно, но всё тело сотрясала мелкая, но сильная дрожь, а сердце колотилось так, что готово было вырваться из тщедушной груди подальше от того, что творилось в этой квартире.
- Закрой дверь, а то хуже будет. Я тебе все рёбра пересчитаю.
Он продолжал буравить Макара взглядом, тяжело дыша, раскрасневшись, как помидор, оскалившись, словно дикий зверь, который не хочет отдавать свою жертву и готов порвать за неё.
Макар быстро вышел, добежал до кухни, выхватил из раковины огромный нож и вернулся в комнату, полный решимости убить монстра. Тот глянул на него, ухмыльнувшись и самодовольно произнёс заплетающимся языком:
- Ты ж не зарежешь меня, духу не хватит.
И тут же осклабился, отойдя наконец-то от Катьки, расставив руки, как бы подзывая, мол, давай, целься хоть в грудь, хоть в живот, я открыт, всё равно не осмелишься, не ударишь.
А Макар видел только испуганные глаза сестры, полные мольбы и страха. Это единственное, что он теперь видел в этой комнате. Где-то там далеко остались отклеившиеся обои, разноцветные плакаты из журналов, загораживающие дырки на них, убогий качающийся стол, с разбросанными по нему учебниками и тетрадками. Стул, который валялся на полу, когда этот ублюдок подошёл к ней сзади и дёрнул её за плечо. Она упала на пол вместе с этим стулом, а он, наверное, оторвал её от пола, словно котёнка и бросил на кровать, а потом попытался навалиться. Но Макар Катьку знал, она должна была упираться руками и ногами, царапаться. Кусаться – он сам её так учил всю жизнь опасаясь; что рано или поздно нечто подобное может случиться.
И вот теперь они застыли глядя друг на друга. Он, держа нож, застыл на пороге, а в нескольких шагах от него, ему скалился и рычал сам дьявол, готовый на всё.
Но этот дьявол не знал, что страх прошёл. В голове всё стала на свои места, как простой школьный пример, который выполняется в одно действие: «как только дёрнется – пырну». Только такие вот задачки в школе не решают.
Но его враг не дёрнулся. Он, похоже, увидел в мальчишке какую-то пугающую решимость, а возможно, просто смекнул своим одурманенным сознанием, что за стенкой есть соседи, и если поднимется шум, они вполне могут вызвать полицию и теперь не мог решиться, что делать дальше, идти ли ему до конца.
- Если зарежешь меня, её изнасилуешь, то тебя всё равно рано или поздно найдут и посадят. Мать укажет на тебя, только у тебя, кроме нас от этой квартиры ключи есть. А убьёшь мать, так соседи на тебя укажут, они все тебя в лицо знают, твоё имя помнят. Она ведь малолетка, знаешь, что с такими в тюрьме за неё делают? – Макар решил рискнуть, потому что это всё, что ему оставалось.
И мальчишке повезло. Инстинкт самосохранения возобладал в этой туше, и она, опустив руки спокойно двинулась к двери.
Вдруг он дёрнулся по направлению к Макару, но парень не испугался и тоже вскинул перед собой руку с ножом.
- Салага, - бросил зверь, смачно плюнув себе под ноги зверь и, минув, едва дышавшего подростка, пошёл прочь.
Макар, ощущая, что спина сразу намокла, а ноги подкашиваются. Он навалился спиной на дверной косяк и сполз по нему, а сестра, истошно закричав, выйдя из страшного оцепенения, перед лицом ужасного и неотвратимого, скинула эти мерзкие путы, бросившись к брату, обняв его и прижавшись своим холодным лбом к его лбу. Он долго смотрел в её испуганное до смерти лицо и вот тогда понял, что убьёт.
Он примерился ещё раз, решив взять замах побольше, чтобы наверняка, чтобы кровь брызнула во все стороны, и эта тварь больше не поднялась. Одним ударом нужно оборвать всё.
Убить или не убить? Если не убить, то рано или поздно случиться неотвратимое. Ведь когда-нибудь эта тварь улучит момент, Макара не будет дома, он задержится при разгрузке товара или его оставят в школе исправлять оценки и тогда…
Конечно, он мог сказать кому-нибудь в школе, пойти в полицию. И тогда не надо бы было стоять тут. Мог. Но, по сути, ничего не было. Он не сделал пока ничего плохого. Скажет им, что мальчишка хочет его оклеветать, что Катька упала сама, а мать его поддержит. Макар ей рассказал, она ему не поверила. Она думает, что он просто хочет отвадить её собутыльника, оторвать её от стакана, что ему просто не нравится тот, кого она так сильно любит, кому готова отдать на растерзание родную дочь.
Можно подождать, пока он сделает что-то плохое. Трезвый он никогда не отважится, но вот пьяный… Тогда он на многое способен. Лучше бы он убил Макара тогда, в дверях. Выхватил нож и зарезал. Его бы поймали ещё на выходе из подъезда, он бы весь вымазался в его крови, и тогда эту мразь бы посадили в тюрьму. Это бы решило все проблемы. И не надо бы было стоять тут, слушать как мухи за грязной, давно ставшей из светлой тёмной занавеской, бьются в пыльное стекло навстречу простору, которого никогда не достигнут.
Он стиснул зубы так, что услышал их скрежет. Молоток показался тяжёлым, и Макар испугался, что ему не удастся ударить, как следует.
Убить или не убить? Даже если убьёт он его сейчас, мать может найти другого, такого же. Ещё хуже. Где гарантия, что и тот не будет приставать к его сестре, не станет колотить мать, забирать деньги, уносить вещи из дома?
Только вот Макар этого уже не увидит. Он будет находиться в другом месте, грубом и холодном, без капли любви и сострадания. В месте, где привыкли ломать любого оступившегося, в котором легко переубедить, что всё, что ты сделал не ошибка, а лишь начало пути. По которому ты пойдёшь до конца жизни. Другого они не знают. Никто не будет копаться в оттенках серого. «Хладнокровно и расчётливо убил человека. Всё спланировал. Скрыл улики». Факты не терпят снисхождения. Совершеннолетний. Вменяемый. Всё осознавал. Не раздумывал.
Им не понять, что твориться у него в душе, как душит серое небо за окном, как в воздухе веет тяжёлый привкус застоявшегося табака вперемешку с безысходностью.
Однажды, когда мама ещё не родила Катьку, когда ещё мало пила и работала на хорошей работе, в то несбыточное, похожее на небыль, на мечту, далёкое время им дали путёвку на юг. Макар в первый и единственный раз в жизни увидел море. Оно восхитило и в ту же секунду напугало его своей синей бескрайней, бурлящей и рокочущей огромностью. Макар испугался огромных волн и в ту же секунду полюбил их, перемежая восторг со страхом, когда оказался на тёплом песчаном берегу вместе с мамой, которая когда-то умела улыбаться.
Когда мама шла загорать, он оставался у бьющейся о ломанную линию берега воды, желая выкопать в сыром песке, который так часто гладило море такую яму, которую не сможет смыть рокочущий прилив. Он истово копал совочком, сидя под нещадно палящим солнцем, подставляя ему свои голые бледные беззащитные плечи, пыжился, потел, но проходил всего лишь какой-то жалкий миг, и волна несла новый песок, без колебаний поглощая его кропотливую работу. Макар не сдавался и каждый день копал, копал, копал, не понимая, своим наивным детским разумом, что бесполезно бороться с неотвратимой безжалостной равнодушной силой, которая выше людского желания, крепче самой стальной воли.
Есть такие игры из которых никогда не выйдешь победителем.
Он набрал воздуха в грудь, приготовившись, занеся молоток высоко. Всё уже отмерено, промахнуться нельзя.
Убить или не убить? Этот вопрос назойливо крутился в голове заезженной пластинкой, не желая остановиться. Он убьёт. Убьёт, и сам во всём признается, не станет прятаться и убегать. Но что тогда? Кому от этого станет лучше? Пускай он отсидит, выйдет, потом на нормальную работу уже не устроишься, клеймо на всю жизнь. Кто будет их кормить?
Или просто он жалеет себя? Страх насквозь проедает душу, и нет больше былой решимости, потому что не хочется ломать свою судьбу. А Катька? Её ведь в школе заклюют. Вокруг слишком много мерзавцев, а он будет далеко и не сможет её защитить.
А может ли он вообще кого-то защитить? Один раз повезло, а что дальше? Щуплый, тщедушный, а мир вокруг голодным жадным хищником рычит и бросается, клацая зубами, смыкая свою бездонную чёрную пасть, и таким, как он, как мать, как сестра суждено рано или поздно в нём сгинуть.
Кто дал ему право снова бороться с неотвратимой стихией бытия? Решать, кому жить, а кому умирать? Он собирался собственноручно казнить человека, без суда и следствия, шёл сюда без тени сомнения, всё продумав, зная, что он два часа назад уже порядком набрался в местной «разливайке», что пойдёт домой, потому что у матери денег нет и выпить нечего, что дверь никогда не запирает, а спит мертвецки крепко, что из пушки не разбудишь.
Выходит, он такое же чудовище, как и то, что храпит сейчас перед ним? Нет, он не насиловал, не воровал, но вдруг, это лишь первый шаг. Один раз оступился, всё сошло с рук и потом начинаешь верить, что так будет всегда. Вдруг Макар тоже слаб, как мать, как все её дружки-собутыльники – мелкие воришки, картёжники, пропойцы, бродяги?
Казалось бы так легко, обрушить молоток на голову конченного ублюдка, готового в пьяном угаре изнасиловать ребёнка. Но, господи, как же это тяжело!
Тело, бесполезной грудой валявшееся на кровати внезапно начало шевелиться, потом повернулось к Макару и того парализовал ужас. Сейчас проснётся, и конец!
Надо убить. Решено. Бей, бей, что ж ты медлишь?! Неужели кишка тонка, задохлик?! Надо, возьми себя в руки, надо! Чёрт тебя подери, бей! Я приказываю тебе!
Макара зажмурился и уже приготовился обрушить всю свою силу на эту проклятую голову, как вдруг пьяный начал истово кашлять. Макар тут же открыл глаза и похолодел, решив, что сейчас монстр откроет глаза, и тогда ему конец.
Но всё обстояло не так. Рот спящего открылся и оттуда дуром полезли рвотные массы. Его рвало, но, вот, что странно, он не просыпался. Тело дёрнулось раз, потом ещё раз, свалилось с кровати и распласталось на полу, начиная потихоньку захлёбываться.
Макар застыл, опустив молоток. Он просто смотрел на эту отвратительную картину, на то, как корчится то жалкое, неприглядное, отвратительное создание, которое он называл только что монстром, а теперь не назовёт и куском дерьма, как оно хрипит, корчится, задыхаясь, давиться собственной блевотиной, а он, невольный свидетель, не может да и не хочет что-либо предпринять.
Убить или не убить? Кто-то решил за него. Макар не верил в воздаяние, не верил в наказание, не верил в то, что есть жизнь после смерти и то, что после смерти есть жизнь. Он просто смотрел, как перебравший алкаш захлёбывается рвотой.
Скоро всё кончилось. Тело осталось лежать на полу. За секунду до конца, он успел открыть глаза, в которых было столько страха и боли, что Макар не смог долго смотреть в них и отвернулся. Теперь это был просто никому не нужный тюфяк, развалившийся ан полу, бездыханный и бесполезный, проживший никчёмную жизнь и принявший глупую бесславную смерть. Его зароют в землю и забудут.
Рука разжалась сама по себе, и молоток выпал из неё, гулко ударившись о половицы. Выбор всегда делать сложно. Любой выбор. Иногда судьба делает ход, и выбирать не приходится: либо смотри, либо делай. Станет ли его кто-то судить за этот самый выбор? Если только, он сам станет для себя и судьёй, и палачом, потому что больше никто не узнает о том, что здесь произошло. С этим надо будет прожить, пронести это, выдержать, перетерпеть. Судьба жестока, но жестока одинаково ко всем, если это потребуется.
В просвет окна, маячивший между занавесками, мальчик явственно видел, как из-за серых густых тучу, ходивших по небу весь день, пробивается солнечный луч. Он крадётся в комнату, падая на пепельницу около кровати, набитую окурками, на волосатую руку с толстыми пальцами, на рукоять молотка, которая, такое ощущение, пропиталась холодным потом.
На душе было горько и пусто, тело дрожало от внезапно навалившегося ни с того ни с сего, озноба, но дышалось как-то свободнее. Макару хотелось согреться, выйти на свет, хотелось, чтобы солнечный луч попал на него. Поэтому сделал небольшой шаг вперёд.