гл. 3. Родня. Повесть

               
Повесть.                Анатолий Статейнов.

                Родня.
Гл. 3


                Дударев колодец.

     В молодости, лет эдак до  шестидесяти пяти - семидесяти, папу в Татьяновке знали как  горячего охотника.  Не выкроить, при самом большом старании, осенью  выходного, чтобы не кинуло его в лес с кем-то из друзей или знакомых. Кого только папа из деревенских мужиков не водил с собой на охоту. И Николая Егоровича Кокова, и ровесника Мишу Шишкина, и деда Ваню Ратникова, даже с Чуркиным охотились.  Если не случалось почему-то таковых, папа сбивал в бригаду троих родных сыновей, еще одного родного от  бывшей  любимой (своя кровь, надо воспитывать),  двоих племянников, и мы на махах, на махах летели к реке.
   Попробуй оступиться, обернуться на тепло родных окон, бодрое слово папы мигом догонит, быстрее бича. Так пришпарит, с места в галоп возьмешь.
   Рано, ой рано приобщил родитель детей  к  нелегкому делу. Потому уже и взрослыми мы так и не стали заядлыми охотниками. Не горели в лесу, не взвизгивали, увидев на снегу след лисы или зайца. Не хватались с бешеными глазами за ружье, после взлета с воды  уток. И всегда равнодушными глазами глядели на тех, кто  хвалился добычей на охоте.
  Выбирались, конечно, с ружьями на берег речки Рыбной.  Куда без этого.  Сидели там подолгу хорошей компанией. Валерка, который Иванов, но родной папин сынок, даже что-то убивал, пока мы нежились у костра, доводили до вкуса специями уху из консервной кильки в томатном соусе или минтая на масле. 
  Но без огонька тянем время в лесу,  без мужского  задора, от которого пробирают мурашки. Пьянящее это дело – азарт. Попробуй, добрый молодец, останься спокойным, когда решается вопрос, как и куда, стать  в загоне на зайца, особенно если слетел он с лежки и  долго мелькал среди кочек, вскидывая белохвостым задом. Или сохрани безразличие на весеннем ожидании уток у воды.  Садятся и садятся они в малиновые закаты, выросшие  прямо на глади озера.
   Еще слаще  на тетеревином току, которых возле нашей деревни целая уйма. И тогда, и сейчас еще, мы ходим в конце марта к птице. Сидим с Валеркой в сделанном им  аккуратном шалаше, смотрим, как кувыркаются в прошлогодней траве и остатках сугробов косачи, доказывают друг другу правду. Смотрим и не стреляем.  Потому что и в нашей крови соки весны, и нам, седым и старым, хочется выскочить на утренний свет и повозиться, доказать кому-то что-то. Так сделала природа, в мире нет и не может быть равенства. Звери, птицы, люди постоянно пробуют силу  и ум друг друга. Побеждает сильнейший.
   Правда, сейчас уже другие вопросы и запросы. Что и кому доказывать?  Самки наши уже не загораются от быстрых танцев, и голубое весеннее небо не вскипятит их сладкого безрассудства.
  Нет-нет, не стреляем.  Выжиг папа весь интерес.  До неестественного безразличия. Ибо раньше, чем придет азарт, вспоминалось, как  в детстве мы со слезами шли  за папой в лес. Кому охота выкрикивать неуловимых зайцев по кустарнику, чащобнику, кочкам, боярышнику в которых и взрослый намается, наспотыкается, исцарапается с макушки до колен. Нахватает занозин в колени и руки, истыкает сучьями лицо и шею. В густом  лесном чертополохе всегда лиха с избытком.
   С детства мы знали не только звонкое слово охота, но и все темные прелести, которые прячутся за ним.
  Загоны на коз и лис полегче. Эти умные животные выбирают для отдыха березняки, сосновые леса, где идешь себе в удовольствие, покрикиваешь, чтобы слышал папа: мы работаем. Но козы и лисы попадают под ружье реже. Зайцев больше, на них охотились чаще, значит, и мучились постоянно.
  Как изморось летели утром под одеяло команды папы: сегодня идем на зайца. Мы ежились, затаивались, будто нас и нет в спальне, Валерка, самый младший из родных детей, всхлипывал даже накоротке. Громче и дольше нельзя, подзатыльника схлопочешь. 
  - Одевайтесь полегче, - папа обычно сидел в углу передней комнаты и наблюдал за нашими сборами, – сегодня побегать придется, не замерзнем. 
 - Толька, - чаще всего укоры сыпались мне, -  куда пялишь на рубаху свитер. Ведь еще фуфайка будет на плечах. Сгоришь. Тебе не спать день у костра, работать. Который раз собираешься и все равно одно и то же. Да не смотри на меня, не тяни время, снимай свитер. Иначе подойду и сволоку сам. Хочешь? То-то, значит снимай.
 - А если ветер, простыну?
 - А если пожар? - злился папа моему упрямству.
 - Что ж, ребенку голым в лес идти, - все-таки встревала в сборы  давно лишенная в такие минуты голоса мама. – Погубить захотел детей.  Это ж надо, своих родных и так ненавидеть. Там ведь лес, действительно ветер кругом, ангину схватят. Они и так, вон какие синие из-за твоих дурных  мотаний. Стравит детей, как есть, говорю, стравит. Живыми гонит с белого света.  У других отцы как отцы.
 - Стравлю?
 - Живыми в гроб.
-  Ты их больше любишь? Дай детям выходной, пусть спят, а сама погоняй со мной косых, - смеялся папа. – Чего рот раскрыла, давай, давай, собирайся полегче. Видишь, неохота, так, кто детей больше любит? Я с ними в лесу, закаливаю, а ты дома, на шестке перья чистишь. Кудахтаешь всякую непотребность спросонья. Взяла бы ремень, да гнала их быстрей с постели.
 - Кровосос!
 - За мою заботу о них я же и кровосос.
 - Был кровосос, кровососом и остался, - вспыхивала мама, - че при детях буровишь, че ты несешь. Где у  тебя совесть. Где  глаза? В них стыда ни крошечки. Вот связала судьбу с душегубом, правильно бабка Князиха говорила, наворожено мне было. Специально сделали, за тебя ни одна дура замуж не выходила. Так бы и дул бобылем век, если бы простушку не опутал. Нюшки Иващенковой эта работа, больше не кому. Через дела ее черные и деревня не любила ведьму. Нюшка нашу маму всю жизнь не любила, вот и мстила ей через меня.
 - Ой, рябина кудрявая, - запевал папа любимую песню, дабы поставить все точки над непоколебимом его превосходстве в доме, - всем за стол, а через двадцать минут на улице. Толька, не пузыри губы, садись за стол, перекуси хорошенько. Посмотрим, какой ты сегодня быстрый в ноге.
  Ссоры начинались и кончались ни чем. Родитель от пожара отговорится, а от такой мелочи как мама –  при любой погоде.   Только лютая, совсем лютая болезнь могла его приковать в выходной день в октябре к стулу. Но таковая, слава богу, до глубоких лет папу обходила, может именно и потому, что больше всего он любил охоту, там, в лесу здоровья  набирался, энергии, радости на всю трудовую неделю. Еще чего-то неведомого, ибо папа за свою жизнь так к спиртному и не качнулся. Некогда ему было пить, хулиганить, собирать с соседями деревенские слухи на лавочках.
  Папа учил ежегодно: заячья охота добычлива осенью, когда стоят крепкие утренние морозы, уже нет листа на дереве, светлее  чащобник  возле речки Рыбной. Однако снега еще не ложились, а сама речка еще только потянула забереги, говорливая, не уснувшая. Заяц вынужден от загонщика уходить по берегу и так или иначе натыкался на полянку, где его ждал охотник и заряд дроби. 
 - Теперь он ни куда не денется – наш, - потирал родитель руки еще дома. -  Пришпилим трусишку, возьмем за штаны.  Только не торопись мужики, охота голову любит. Зайца убивает тот, у кого ума больше, чем у зайца. Ванька, у тебя как с умом?
 Двоюродный брат мой Ваня Статейнов нехотя морщился. Папин юмор заставлял его киснуть.
  - Да занял бы. 
  - У зайца?
  - Придется.
  - Вот-вот, а чтобы он у тебя не заячий, а волчий стал, в лесу думать надо, бегать. Раньше видеть и слышать, чем тебя услышат. Это главное, что ты должен понимать. Не только  в лесу, и в жизни. Первый увидь, первый – услышь. И ты будешь первым. Вторым не интересно. Счет с первого начинается. Правильно я говорю.
- Да вроде бы, - соглашался Ваня.
- Значит, учись понимать лес, зверей искать. Пригодится внимательность, все вам пригодится.
 Сам папа давным давно вызубрил,  лучше всего глубокой  осенью идти на косого,  в голый без единого листа лес.  Когда беляк тяжел на подъем, неохотно встает с лежки. Чем самого себя в первую очередь и наказывает. Потому как, густо высыпав в загон, мы все равно поднимали ушастого бедолагу. Только рядом с собой, на его несчастье.
  Значит, видели, куда он кидался, и кричали из загона папе, где ему пересечь зайца. Нередко Петр Васильевич его опережал и убивал.
  Так вот здесь, возле речки Рыбной, всегда густо  беляка. Любит он прятаться в такой кутерьме чащобника, куда и солнышко редко просыпется сквозь густые ветки тальника, будылья крапивы  да валежник боярышника.
  Не так-то легко взять его там, проныру, не выгнать из  кустистого смородинника, разросшегося полянкой чуть ли не в гектар.  Пройти уголок, или как папа говорил, колено, речки через частокол высохшей крапивы, веретье хмеля, осоки, стену шипишника - совершить  подвиг для самого себя. И не малый. 
  Нормальный человек, если он не наш папа или мы, не его дети, ткнувшись в дурнину, перекрестится и сразу повернет на ровное место.  Нас папины подзатыльники заставляли  корячиться  вперед, лезть в завалы тальника и черемушника, ломать головой и плечами сушнину.   И не раз, два, а за день загонов пятнадцать, а то и двадцать. Тут самое голубое небо покажется в клеточку.
 - Пришли в лес,  надо отбегать, как положено. Не зверь охотника ищет, а добытчик его, - философствовал папа, как будто мы  сами напросились в бурелом. -  Легко на печке, пузо чесать, в лесу бегать надо. Запомните раз и навсегда.  Мясо на столе у того, кто работает. А кто мясо ест, тот работать способен.
  - Убьем если сегодня, - сопел рядом  брат мой Генка, - я к этой зайчатине и не притронусь. Смотри, как о шипишку ладонь ссадил. Так и остались занозы, теперь пока мамка не вытащит терпеть.
  - Носишься с занозиной, - сплюнул двоюродный брат  Валька Статейнов, - я вон глаз чуть не выбил на талине.  Хорошо в лоб ткнулась, видишь, шапку насквозь прорезало.
 - Могло и в глаз, - посочувствовал я.
 - Ему что кривой я, что слепой совсем, одинаково приятно, лишь бы по лесу носился, - тер под носом Валя. – Шапка старая, не жалко, а вот глаз бы оставил на кусте.
 - Ты когда перелазишь через сушину осторожней, – язвил Ваня, – мотню случаем не повреди, а то оставишь на ней самое главное. Как жить-то будешь?
 - Это у тебя там самое главное, - не сдавался Валя, - а у меня ценится голова. 
 - Зашептались, загуртились, - звонче бича звенел откуда-то папин крик, - загон откукарекали и уже обезножили.  Я сейчас хворостину покрепче вырежу, верну здоровье обездоленным и обиженным.
  Несмотря на малый рост и размеры, даже мы, ребятишки пробирались  по чащобнику, где на карачках, а где едва ли не ползком. Пропашешь загон в вертопрахе бурелома, вспотеешь как отработавшая весь день лошадь. Только выкинулся на полянку, перевел дух, осмотрел царапины и  синяки, как безжалостный командир уже  смароковал  очередной загон. Тычет в стороны пальцем: ты – туда, ты – сюда.  Быстрей, быстрей. Заяц там спрятался.
 Потому как с предыдущего загона заяц успел почему-то прошмыгнуть мимо  таившегося где-нибудь возле полянки родителя. Или промазал папа по нему. И теперь надо  опять поднимать лопоухого, гнать его через такую же непроходимость, но уже на другом повороте речки. А их, этих поворотов, на каждом километре штук по пятьдесят. И все длинные как мартовские сосульки.
  - Убили же одного зайца,  куда еще, - шепчет мне Валя, нехотя поднимаясь на приказ. – Как воскресенье, так охота. Надоело. Хоть бы раз побегать с ребятами.
 - Он твой дядя,  ты ему и скажи, - отбрыкиваюсь даже от мысли неповиновения я. – Васильевич племянников любит, тебя простит, а мне сразу по шее. Так благословит, завтра головой не пошевелить. А у меня в понедельник контрольная по математике.
 - Ни какого отдыха. Ребята Корневы сегодня пошли в хоккей, на озеро играть, - шепчет опять Валентин, - а  мы тут загораем.
 - Когда нибудь навсегда сгорим, - смеюсь я. 
 Хотя и мне обидно. Вместе с Корневыми пошел Валерка Низовцев, мой надежный и добрый друг. И мне с ними охота на озеро, покататься на молодом льду, потолкаться за оранжевым мячиком, но не дает и не даст  поиграть папа. Зайцы его магнитом тянут. Гонять их нужно, куражиться.
  Пакостная эта скотинка - косой - быстро соображает: если кричат с одной стороны, то стрелять обязательно будут с другой и потому  норовит повернуть обратно прямо в загоне, дать стрекоча куда-нибудь в сторону. Или затаится в осоке под кочкой, ужмется, если случайно не наступишь, не отдавишь  уши, не вскинется. 
   В итоге пустые вываливаемся мы из лесу раз, другой. Папа  в задумчивости какое-то время шевелит губами, потом идет в чащобник сам. Ищет следы зайца и совсем без теплых слов рассказывает и показывает, куда ушел зверь, почему.  Какими нужно дураками родиться его детям, чтобы не разобраться в ситуации там, в загоне.
 - Толька,  ты в загон идешь, о чем думаешь? – спрашивал он  меня, – у тебя что-нибудь в голове роится, кроме ветра? Мысль какая-нибудь заводится, интерес, к примеру? Каждый выходной в лесу, об одну и ту же палку спотыкаешься. А даже не подумаешь, как ее обойти.
  Я скромно молчал. За всю охоту в голову действительно ничего особенного, кроме обиды на родного отца, не приходило.
 - Давно прикидываю, -  обреченно сводил папа итог очередной воспитательной работы, - баран ты, Толька, самый настоящий. В кого только и пошел.  И эти, вертипупы, такие же.  Бельмы вверх засучите и летите.  А надо думать, под ноги смотреть. Заметил околочек шиповника, ткни в него палкой, там заяц. Это же беляк, укромные места любит. Там его ищи, куда сроду ни кто не сунется.  Такие вот места и есть для зайца спасение. В лощинках он таится,  в валежнике. Да обязательно с подветренной стороны. Он должен лису первой увидеть, а не она его. И охотника он первый. Только у охотника мозги, а у зайца инстинкты. Мы должны опередить его.
 - Кочек много, а руки одни, - высказал не по годам мудрую мысль брат мой Генка.  Тоже недовольный приказами папы, – везде не ткнешь, вон сколько сегодня накрутили, а зайца ни одного.
 - Гони правильно, будем с добычей.
 - Куда еще лучше, целые тропы набили в чащобнике. Ни одного зайца.
 - И язык у тебя один, но длинный, я укорочу. – Быстро поставил все на свои места папа. – Говорить научились, а леса так и не узнали. И знать не хотите. А тут прадед ваш, дед охотились. Их следы еще не остыли.  Столько лет ходим, а вы были и остались в лесу чужие. Давно изучить надо заячьи повадки. Примечать все, присматриваться, не чхаться попусту  обормотами. Вы же мужики будущие, сильными должны быть. А кто вам даст крепость? Лес, речка, зайцы, которых гоняем. Охота характер закаляет. Знаю, не охота в чащобник,  а надо. Сверни себя в клубок и вперед. Вот когда пройдешь загон и не устанешь, не оцарапаешься, значит свой ты в лесу, полюбил он тебя и ты полюбишь охоту. А главное, мозгов в голове добавится.
  Все эти золотые  слова вспомнились намного позже, через тридцать – сорок лет. А тогда чего только не делали мы дома, дабы отвертеться от призыва на охоту.
  Валя Статейнов не раз и не два прикидывался больным. Укутывал горло  полотенцем, мазал шею зеленкой, сипел и кашлял. Или закрывался одеялом с головой и признаков жизни  в постели не подавал.
   Но Петр Прокопьевич, папа его, решительно поднимал сына с кровати, велел одеваться и бегом лететь за дядей. Ибо знал Прокопьевич  способный характер сынишки - улизнуть от трудностей. Исправлял недостаток  приобщением к оным. А страшнее, чем охота с моим папой, вряд ли чего можно и выдумать.
 К тому же горяч папа, быстр на слово и дело. Не так понял, или не вник в суть особенностей загона, можешь быть уверен: по выходу из лесу, не доброе слово ждет  тебя, не отчая поддержка, а приличный пинок  или ругань всеясветская.
  Знали про папину нескладность, не постоянность не только мы, но и мама наша. Не было воскресенья, чтобы она не заступилась за детей. Не пренебрегла папиными приказами не лезть туда, куда собака нос свой не совала.
  - Куда ты их гонишь, - возмущалась она, - дети ведь, несмышленыши, они в тех кустах все глаза пооставляют.
 - Если безглазые родились, они их и во дворе себе повыбьют, - хмыкал папа.
 - Толика-то, зачем берешь, посмотри какой он, соломинка? Парнишка только с болезни выкарабкался, а ты его опять в могилу пихаешь. Забыл, сколько я с ним по больницам таскалась, этими вот руками вынянчивала, спасла, сколько слез пролила?
 - И сейчас лей, если дура, – не сдавался папа, - будут бегать, здоровье приобретут. Охота еще ни кого не согнула, зато силу дает, характер. А Толик твой лодырь и пустоголовый. Если останется совсем беспомощным, возле титьки  сидеть  будет до пенсии, попомни, до пенсии кормить дурака придется. Ему уже четырнадцать, вот-вот бугаем  заревет, а я еще у башке у него и проблесков разума не заметил. Обалдуя в мир выпустили. Башка большая, а пустющая.  Коня научить плясать можно, а его  думать - ни  в жизнь. Четырнадцать лет, а он еще ни одного зайца сам не убил. Мерекаешь, какой пустоцвет растет. Зачем ему глаза, он ими все равно ничего не видит. Пусть слепошарый сидит, хоть нам не обидно будет его до пенсии кормить.
 - Че его глазки увидят, они слезой каждый день закрыты. 
 - А мужик не плакать должен,  злостью закипать. В тебя пошел, мокрохвостую. Ты еще раз посмотри в его глаза, там ноченька темная.
 Ни что не действовало на папу. Ни наши слезы, ни мамины крики. Как выходной – на охоту. С темна и до темна. Может потому, как ни кто другой в Татьяновке мы радовались концу января. Кончались все сроки охоты, с ними наши страдания, переживания, обиды и охотничьи кошмары. 
 - Ну вот, мужики, уплыло  веселое время, – обычно говорил папа в последнюю охоту, – до октября сюда ни ногой. Жаль, смотри сколько зайцев. Не взяли мы в этому году ничего.
 - Как это ни взяли, ни разу без зайца не вернулись, - удивлялся я.
 - Я когда со своим отцом  тут ломал загоны, - папа в задумчивости кидал в костер сушину тальника, - бывало идем домой, у него на поясе зайца три четыре и у меня штуки две. Вот то была охота. Отец меня учил следы зверя читать, самому все видеть и оставаться незамеченным, беречь  лес учил.  Упаси бог гнездо какой-нибудь пташки разорить или зайченка поймать, принести домой, запорет.  Отец не любил, когда кого-нибудь в лесу обижали.  Пришла осень, пожалуйста, охоться. Все в свой срок. Время растить и время убивать.
 - Ну, мы только убиваем, а не растим, – встревал в разговор Ваня.
 - Э, брат, не то городишь, - не соглашался папа, - совсем не то.  Мы в лесу с зайцем на равных. Наша задача его выгнать, его – от нас спрятаться. Так запутать следы, чтобы ни одна собака не унюхала.  В первую очередь убивают ленивого и дурного. От него все равно не будет хорошего потомства. Мы делаем зайца умнее, они нас – крепче.
-  Пусть лучше зайцы растут и растут. Давайте им и себе дадим годика два отдыха.  Они разведутся, мы - окрепнем. Быстрее бегать будем, легче станет охотиться, - гнул свое Валя.
  - Ничему я вас так и не научил, - огорчился папа, -  а меня когда-то отец сразу заразил и лесом, и охотой. Я в выходной раньше отца просыпался, чтобы, упаси бог, меня на охоту не забыл. И если не брали, все равно увязывался. Как  это, без меня охота пройдет?
 Споткнувшись о прошлое, папа замолкал, уходил в себя, вздыхал и вздыхал. Подолгу смотрел в  огонь костра, на потрескивающие угли, на  серый шарф пепла возле костра. Словно силился что-то увидеть там из прожитого. 
 - Всех братьев своих и родных, и двоюродных только через охоту помню, – говорил он, - такое было счастливое время. Все рядом, все - как самое дорогое.  Дома Статейновых в деревне  по порядку стояли на солнечную сторону окнами. Вместе жили, считай одной семьей. Половины мужиков уже нет. Уехали из деревни на свою голову, кто спился в этих городах, кто  от болезней там слег. Дома им надо было жить, дома. Возле речки по выходным бегать.  Она радость дает, здоровье. Я один в Татьяновке остался, самый старший из них. Младших нет,  а я живу, с вами наравне бегаю. Речка меня эта сберегла, зайцы, а я их.
  Папа вздыхал, словно сам не верил сказанному, оглядывался даже от таких слов. Еще раз удивлялся.
 - Младших моих братьев уже нет... Так-то мужики, в лесу учиться думать нужно. Будете думать в лесу, потом и в жизни научитесь, все с мысли начинать, порядка. Легче жизнь покажется, интересней. И главное вместе вам нужно быть, вот тогда вы - сила. На охоту вместе, на работу, на праздник за одним столом. Вы одна кровь – братья, родичи. Держитесь друг друга.
 Не скрою. Были, были и у нас такие радостные моменты. Когда даже такой никудышный психолог, как папа, видел: ребятишки выдохлись, как не дави, не пойдут. А если пойдут, то без толку, сорвут загон.    Отдавал нам ружье Петр Васильевич, садил кого-то на номер.
 Началось это, точно помню, когда мы  с Ваней Статейновым перешли в шестой класс. Лично мне ружье папа купил в седьмом классе, у соседа дяди Миши Шишкина. Старенькую одностволку шестнадцатого калибра. А дядя Миша в то время себе взял двухстволку такого же калибра. Новенькую, сверкающую.
  Петр Прокопьевич своему отпрыску Ване, по просьбе моего отца, точно тогда же приобрел ружье.  Ибо не могло так быть, что я пошел на охоту с ружьем, а Ваня без него. Разницы в чем-то между нами папа за версту не подпускал. Мерекаю теперь, он уговорил Петра Прокопьевича растратиться на ружье Ване. И не покупал мне до тех пор, пока не  добил Прокопьевича на доброе дело. 
   Но сами по себе ружья в бригаде загонщиков нас не выделили. Папа на номера не ставил, как лазили мы в чащобнике, так там и остались. Стреляли редко, по какой-то цели, под строгим папиным присмотром.
   Когда Васильевич шел в загон, с ружьем которого садил, чуть впереди, от остальных -  подальше, дабы не случилось какой беды.  Строго наказывал даже не перешептываться, и сам, не хрустнув ни единым сучком, исчезал в чаще.  Он умел ходить по  бурелому не исцарапываясь, не кланяясь сучкам и веткам.
   Если еще выгонял зайца, а это случалось почти постоянно,   сколько было споров и разговоров между нами ребятишками. Потому что мы обязательно промазывали. И потом  взахлеб доказывали папе, что не Ване Статейнову нужно было отдать ружье, а брату его Валентину. Ибо Валентин более способный на меткость и уж  он-то наверняка сразил бы  лопоухого.
  И на следующий день, и через неделю вспоминали этот выстрел мимо. Один говорил, что стрелял правильно, но не било как надо ружье. Второй  стоял на своем: мазила ты не исправимая. Ружье не причем, просто нет реакции, стрелял поздно, чтобы отметиться.  К моменту выстрела заяц был уже не на полянке, а в лесу. Вот дал бы папка мне ружье, я бы этого зайца срезал запросто. С ним и делов -то, прицелился и жми на курок.
   Ружье доставалось чаще мне, и мазал тоже больше я. И шишек от папы доставалось  мне гуще. Да и братья не  молчали.
 -  Не умеешь стрелять, - обычно злился Ваня, - скажи отцу, пусть он меня посадит, я убью.
 - Прошлый выходной ты сидел на загоне в Калининых кочках, что же не убил? 
 -  Так там полянка два метра, – махал руками двоюродный брат, - Заяц ее перепрыгнул, я его мельком и увидел. А под ногу сучок попал, вот я и поскользнулся. А у тебя он по всей поляне мчался, гектар на глазах. Тут и дурак бы убил, если он не ты. Ружье нужно быстрей вскидывать, а ты пока развернешься, день прошел
 - Сядь в следующий раз и убей.
 - И сяду.
 - Только не засни, пока папа будет в загоне.
 -  А вот когда ты храпишь, любого загонщика заглушишь.
 В один из таких загонов Ваня  одним выстрелом убил козу. Самую настоящую рогатую косулю. Дурой она должна была быть законченной, если не заметила Ванюшу. Вынырнула из под тальника  прямо на такого же, как сама, недалекого по уму. Выпучила на него глаза, мол, откуда и куда.
   Счастливчик не просто срезал красавицу козлуху, но и характер выдержал, все, как делал папа, скопировал. Стоял на месте, не подбежал к добыче. Ждал пока загонщик Петр Васильевич не вышел из лесу. Лишь тогда нарисовался из –под разлапистой черемухи сам Ваня. С какой-то всемирной озабоченностью на лице. Дескать, вот и все что выскочило, больше не по кому было стрелять. Пустой оказался загон.
   Неторопливо подошел к козе. Сначала отдал папе ружье, потом смахнул невесть как упавшие на сапоги сухие листья. С шапки скинул что-то. Может пыль прошлогоднюю. Посмотрел направо и налево, мол, куда запропастились ребята, и только потом, вроде невзначай, опустил глаза на убитую козу.
  Артисты мы были, каких еще поискать. Папа оказал полное мужское уважение Ивану. Сделал вид, что не удивился добычи. Мол, произошло рядовое охотничье событие.  Достал нож и молча перерезал козе горло, спустить какую еще можно кровь. Вытер нож о травяную ветошь возле добычи, как всегда, прежде чем обдирать дичь обошел ее, пощупал ноги и шею. Ободрительно хмыкнул: нагуляла жиру.
  Это мы потом кучно сбежались к козе, заохали, завзвизгивали. Валерка Иванов, сын папы от другой женщины,  фактически тоже Статейнов, даже заплясал на месте.
 - Убили, убили, ну Ваня, ну молодец. Слышу ба - бах и ни кого не видно, думаю, заяц. А тут оказалась коза. Одним выстрелом. Во как надо.
 - Я думал ни в кого не попал, когда эта размазня попадала, - прыгал Валя, - смотрю выстрел и тихо.
- На сегодня отохотились, -  потирал руки самый младший из нас Валерка, – еще с ребятами в хоккей успеем поиграть.
- Да уж постарались, – хмыкнул удивленный произошедшим папа. Потом не удержался,  схватился за бока.
 -  Сколько охочусь, но чтобы коза сама на картечь налезла, первый раз вижу. Перехитрили мы ее, братцы. Теперь давайте обдирать. На сегодня шабаш, отдыхаем. Летим домой, кто куда, а я  топить баню,  вечером свежина. Все чтобы были за столом.
  Рога козы достались брату по полному праву. Он их и в школу носил показывать, и  в клуб деревенский. Всем, приезжавшим в гости дядьям и теткам хвалился.
   Даже если выходили кататься на санках с горки,  Ваня хвалился убитой козой. Он и сейчас, когда раз в два - три года собираются братья за одним столом, доказывает, что только  умение затаиться и необыкновенная меткость помогли ему быть с добычей. И мой папа совсем не грешил, когда именно Ивана посадил на самый важный номер. Мол, любой другой бы  растерялся, не успел выстрелить или промазал, а он, Ваня, стрелял всего  раз, но  в точку,  как и положено серьезному охотнику.
  - Так ведь случайно он тебя посадил, - горячится родной Ванин брат Валентин. – Мог бы и я там сесть.  Просто я дальше от Петра Васильевича стоял, он тебе ружье и дал. Ты еще хоть одну козу убил? Без Петра Васильевича хоть что-то убил, если стреляешь раз и в точку?  Ты, вообще, в лес когда-нибудь вышел.
 - А ты, ты всегда стоишь не там где надо! - не сдается Ваня, трясет седой головой, - пусть я ничего не убил, скажи,  что сейчас без Петра Васильевича  в лесу будешь делать? Ничего. У тебя и ружья нет. Жизнь прожил без ружья. Мужик.
 - Не в ружье дело, в принципе, – отставит Валентин кружку с чаем. – Я к охоте не пристыл, и ты там случайный, так не хвались тем, что не твое. Эта коза, поди, без мозгов родилась, если не сумела уйти от тебя, малолетки.  А может, как увидела, кто в нее целится, от смеху померла. Мы тогда не посмотрели, рана то у ней была в боку хоть одна?
 - Мозги  косули – отдельный разговор, - опять смеется Ваня. – Я про свои думаю.  Петр Васильевич  их не только мне из заднего места в голову перегонял на этой охоте. И правильно делал. Охоту не полюбили, зато людьми стали.
 - Что мы тут сами в себе копаемся. – Валерка Иванов отмахнется рукой от споров, перед тем как взяться за кружку с чаем, огладит пятерней седую бороду, кашлянет, ну вылитый папа в такие же годы. Только папа не курил.
- Спасибо Васильевичу, правильно воспитывал. Батя знал к чему детей приучать, теперь ни кто из нас труда не боится. Да-а, зайцы нас помнят. Все мы не полюбили охоту, но нынче это плюс. Вон как леса вокруг Татьяновки обчистили, пустующие стоят. Хорошо хоть мы к этой пустоте не причастны. Наоборот, стараемся защитить лес и его обитателей. Генка-то наш, милиционер, сколько ружьев у браконьеров отобрал?
 - И зайцев погоняли, и коз, - улыбнется Валентин, - поупражнялись. Может из-за этой охоты ни кто и не спился, и курит один Валерка. Братан, я тебя сколько прошу, брось курить, проживешь дольше..
 - Брошу, - хрипит Валерка как с того света, хотя среди нас он  не самый старый, -  вот только соберусь, день назначу, с Нового года, что ли? 
 - Борода  пустоголовая, - машет рукой Ваня, - бросишь! Кто хочет бросить не ждет ни какой даты, вышвырнул пачку из кармана и забыл про курево.
  Охота на коз более приятна для нас, осела в памяти. Но случай, про который хочется рассказать, начинался все-таки с загонов на зайцев.  Как обычно поднял нас папа на охоту рано утром, еще до восхода вышли из дому. Зимний день – спичка, а успеть нужно много.
  К этому времени я уже кончал сельскохозяйственный техникум, что был рядом с нашей деревней. Валентин Статейнов завершил курс познаний в профессиональном в училище. Теперь работал в Красноярске электриком, но каждый раз приезжал на выходной в Татьяновку. Ваня учился в медицинском институте и тоже по выходным был дома.
 На охоту, как это было привычно в то время, мы  вышли с ружьями, коих у папы уже было штук пять или шесть. Теперь целый день каждый из нас таскал в загонах не только ружье, но и патронташ, нож с саблю размером на поясе. 
  Однако боезапас носился  в удовольствие, частенько в перерывах между загонами мы упражнялись в меткости. Папе эти стрельбы не особо нравились, но куда денешься. Дети уже взрослые, командам подчиняются, но и самостоятельности требуют. Вот и разрешал папа пальнуть раз другой по консервной банке или бутылке. Иногда, раззадорившись, сам резал по этим мишеням и попадал намного чаще нас.
  Папа еще  в доме, портянки перематывает, не успевал теперь уже родитель за детьми и племянниками,  а мы уже толпились возле обындевевших досок крыльца, ожидая его команды.  Наконец  папа вышел на крыльцо, кашлянул для порядка, объявил: сегодня двинем не к речке, а к Дудареву колодцу.
 Родитель в рабочий день ездил туда за копнами сена, оставленными с лета, и на первом снегу увидал столько следов жировки  русака, подумал,  что должны мы там  набить его силу несметную.
   Русак отличается от беляка,  и не только весом. Живет по краям березняка, чаще прямо в поле. Хоть и чуток, пуглив, но снятый с лежки  в загоне долго идет по прямой, то есть прямо на охотника. Так что предстоящий день мы посчитали легким. Потом оказалось  зря. Ибо намотали такие километры, которые  в обычные дни и не снились.
  До Дударева колодца от дома километра четыре. По утренней свежести мы их одолели незаметно, перешучиваясь. Папа как всегда шагал впереди, все примечал и замечал. Где следы зайца, где лиса мышковала. Иногда останавливал бригаду и шепотом сообщал: если  у Дударева колодца ничего не возьмем, вернемся сюда. Вон в том околке лег русак, видишь, откуда спрыгнул с двойного следа и прямо в околок. Но сейчас тратить время на одиночку не стоит. Сначала проредим засилье косых у Дударева колодца. Там они еще по первой пороше тропы набили.
   С нами была легавая Ася. Добрая собачонка, битая на зайцах, знавшая эту охоту. Асю обычно доверяли брату Генке. Он и вел ее на поводке, он же обычно уськал ее на след в загоне. Но купил собаку папа, и за большие деньги. Папа и воспитал ее, приучил к полю. Долго и упорно рассказывал ей как там ловить и кого.
  Первый загон сделали несколько поспешно и неумно. Папа отрапортовал  команды и с поля заторопился к своему концу березового околка. Мы  должны были дать круг, зайти в околок  с другой стороны  и  пугануть зайцев  на родителя.
 Но по бедности ума что-то смороковали не так. Думаю, во многом был виноват Валентин. Он всю дорогу к околку  подробно рассказывал мне, как провожал  прошедшей ночью к дому  красавицу Таньку Подтыкину, как они с ней интересно говорили. А глаза у Танюхи улыбчивые, смешливые, так захватывают, так захватывают. В общем, тут брат был твердо уверен, он, наконец, нашел свою любовь. Единственную и не заменимую девушку. На всю оставшуюся жизнь.
   Поскольку в прошлый выходной он мне точно также повествовал про  Гальку Тугову, и не меньше, чем сейчас был уверен в правильности выбора,  и вечной любви, я не выдержал и рассмеялся. Наверное, слишком громко. Во-первых, обиделся Валентин, плюнул в мою сторону и замолчал. Дескать, дураку хоть кол на голове теши, он ничего в серьезных отношениях не понимает.
  - Баран ты деревенский. - Плевался он. - Ты сам хоть раз подошел к какой-нибудь девчонке, сказал ей хоть одно доброе слово. Или тебя в техникуме учат только хвосты коровам гнуть. Ты и разговаривать то с девчонками не умеешь. Тебя в деревне хоть одна девушка под руку взяла? Стыдно им идти с таким  папуасом рядышком.
  Ну, это ладно, к дураку в свой адрес я давно привык, как к ежеутреннему здравствуйте. Главное  на смех мой рассердился папа. На охоте не во время смеяться ни как  нельзя.   В околке сидело два русака, и обоих мы  упустили. Вернее направили отнюдь не на родителя. Первый косой заслышал нас издали, и улепетнул до того, как мы оказались у околка. Легкими прыжками заяц скатился к лесу, к которому мы и держали путь. И моментально там исчез.
   Спугнул косого, скорее  всего, мой смех. Во всяком случае, папа был еще совсем далеко от околка, но молодые наши судачества  долетели и в его уши. И зайца, который рвал когти по полю, папа тоже видел. Два этих события Васильевич мигом завязал в памятный для себя узелок.
  Позже он каждому загонщику поднес кулак к носу и  уже в миллионный раз за многочисленные выходы напомнил: до начала загона надо вести себя тихо, идти не разговаривать.
 - Ржете как жеребцы. – Тряс он в воздухе кулаками. – Кто ж так охотится. Сейчас разевайте рты и хохочите: вон какие мы способные, упустили добычу.  Зачем до загона орать? Толька, ты у меня в детстве был олухом, и сейчас им остаешься. Когда у тебя что-то умное на лбу запляшет? Дети уже в одном месте пикают, а все клоуном представляешься. Возьму дрын да по хребтине, встряхну крошки ума, если они у тебя когда-то плавали.
 - Должны быть, - съязвил Ваня. – На ветеринара учится.
 Папа колюче посмотрел в его сторону, но ничего не сказал. Ваня все-таки в мединституте, может начал ставить правильные диагнозы.
 Я хотел возразить, что мы и так старались не шуметь, слава богу, давно разобрались в охотничьих истинах, но не стал. Ибо папа слишком близко поднес кулак к моему подбородку и мог в сердцах приблизить его к лицу совсем плотно. Горяч папа. Сильно горяч. Силу и крепость его толчков да подзатыльников мы не единожды  пробовали. 
   В том числе и однажды поразивший козу Ваня. Уже на следующий после добычи удачливой козы выходной, папа поставил ему в вину упущенного зайца и так разошелся, что Ваня мгновенно  разобрался  в промахе и без оговорок покаялся.  Вслух обещал избежать ошибок в будущем.
  Что касается второго русака, то он  взял прыжками в сторону, но совсем не в ту, где сидел Петр Васильевич.
 - Вас шесть дураков, - сердился папа, – а не помните: кто идет по бокам,  держится чуть впереди. Заяц все время должен быть как в мешке.  Шире надо идти, шире. И Ася дармоедка, даже следа не взяла.   
 - На виду мы, - не согласился Ваня, - хоть как не взять.
 - Особенно головы насквозь просвечивает, пустота в них, – буркнул отец, – я это без медиков вижу.
 Постояв на следу ускакавшей жертвы, он  раза четыре подолгу всматривался в горизонт, для подчеркивания значимости собственного решения даже сплюнул  под ноги. Потом ругнул Вальку за плохо подтянутый ремень патронташа, посмотрел мне прямо в глаза, но слов не нашел,  промолчал.  Наконец решил, что зайцы дальше узенькой полоски леса между двух полей не уйдут.
  - Там они и только там, - папа приподнял шапку и почесал щетиной торчавший волос. -  Главное, смороковать, что зачем. Зайти вам подальше, а загон сделать быстрее.
   - На номер еще кого-то поставить нужно, - не удержался от подсказки Ваня, - лог широкий, одного стреляющего зайцы обойдут. 
  - Может и обойдут, может и нет, - не согласился папа, - сейчас попробуем так как есть, а потом  прикинем как надо. Тут в этом году еще ни кто не ходил, зайца должна быть пропасть. Начнем бабахать, куда попало –  разгоним.
 Снова показал на пальцах где сядет он, и куда погоним косых мы. Асю велел отпускать только в лесу и ни чуть не раньше. А то она сорвется и разлетятся обреченные грызуны по сторонам неизвестно куда. Вот тогда их точно не найдешь.
 Загон оказался роковым. Прежде всего, потому, что «дармоедка» Ася подняла не менее пяти зайцев, лису и двух коз. Как они все там улеглись, не мешая друг другу примерно на пяти-шести гектарах, сказать трудно. Но поскольку полоска березняка была реденькой, я метание  зверей видел как на ладони, и не только я.
   Вся беда, что они знали и видели, где папа таился в загоне.  Ему бы, опытному и умному следопыту, притаиться  за березой потолще, присесть пониже, папа стоял. Просто времени у него не было на простой технический маневр, опять поторопились мы. Переусердствовали, слишком быстрым получился загон.
  На номер папа пришел в одно время, как мы стали кричать. Получилось, что и папа, и мы оказались у березняка, пусть и с разных сторон, но одновременно. А что такое для козы расстояние в километр осенью? Слышит она. Все слышит.  И видит тоже, подсказывать, куда  бежать ей не нужно. Вот и обошли рогатые папу.
  Пушистая хвостатая лиса, соседка их по ночлегу, тоже избавила свои бока от картечи. Эту красавицу трудно обмануть нашей простотой и охотничьей близорукостью. Вылетела на поле, оглянулась, разобралась в шуме и гаме загонщиков и   хвост трубой, куда  ей показалось безопасней.
  В общем, козы хватанули сразу пашней, вправо, да так, что по большому полю летели как стрелы.  Лиса аккуратно вышла в поле, осмотрелась,  крутнулась назад и вскоре по этому же березняку, но только сзади нас ушла куда-то. Теперь ее не найти. Лиса такая охота: не взяли сразу, больше не поднимешь.
  Может где-нибудь из лога кинет ее в поле, на бугорок. Снова уляжется носом к опасности,  опять издали заметит нас, не торопливо уйдет. Больше она не даст себя заметить, застать врасплох. Сделает все, чтобы первой увидеть нас и уйти незаметно.
 По малому снегу не сыскать каналью даже Асе. Редко какая собака разберется в плутаниях лисы, особенно когда та напугана, и начинает усиленно петлять. Сдваивать следы и возвращаться по своему же следу назад.
  Что касается русаков, эти проще,  с хитростью проверенной и давно нами изученной. Детские у зайцев умственные возможности, не заглядывают они в свое будущее даже на час вперед.  Разбежались по сторонам как горох и  осели в этом же березняке, только под другими кочками. Далеко за спиной у папы. Ася добросовестно пыталась их изловить, прыгала с одного следа на другой, заливалась звонким лаем, сообщала нам что-то, наконец, утихла. Столько было  на перекрестных следах жирного запаха зайцев, что она в них запуталась. Вернулась к поводырю Генке и легла у его ног. Дескать, простите, не получилось.
  Дармоедкой папа звал ее просто так, в запевку, для острого словца. Ася с нами на охоте исколесила все окрестности Татьяновки. За всякие промахи была не раз бита и учена. Давно запомнила, сорвался загон, вернись к хозяину.
  Крайние в таком исходе, конечно же, были мы. Папа полушепотом, кричать тут нельзя, с помощью все того же кулака объяснил,  что  не нужно было спешить в загон, а зайти и подождать  пока он выберет место для засидки. Быстрей нужно было идти не до загона, а по лесу, лишать косых и прочих обитателей березняка стратегического маневра. Тогда бы уж если не коз, это специальная охота, то одного  двух зайцев  он бы обязательно пригрел. А так второй загон впустую.
  - Куда вы все торопитесь, прете паровозами, - шипел он, - Толька, тебе  болвану было сказано еще первый раз, не торопитесь начинать загон. Я и присесть за березину не успел, слышу – барабанят. Хорошо хоть курки взвел.
 - Мы думали уже все.
 -  Вы думали, а глаза где? Дома забыли? Мы же на виду друг у друга, видите, что я сел, тогда и вперед.  Смотрю, на охотимся мы сегодня, если так дальше пойдет, возьму приклад, да по горбам, остужу пыл. Лес - не деревенская улица орать во все горло, - это он уже нам Валькин рассказ про Таньку Подтыкину припомнил.
 Новый страх для косых папа спланировал так.  Мы должны  далеко по полю обойти лес, потом спуститься в него и пугать лопоухих  на папу,  он затаится примерно там же, где и был, только смотреть будет в другую сторону.
  Коз и лису оставили на потом. Копытных на мякине не проведешь. Не догонишь теперь. У них шаг шире, на своих - двоих не угонишься.
 -  Зайдете в лес, где прошлый раз собака крутилась, помнишь? – спросил  Петр Васильевич меня.
  Убей бог,  не помнил. Но счел за лучшее резво качнуть головой, дескать, не глупый,  разумею. Где собака крутилась и где сорока пролетала. Петр Васильевич, видно, в стеклянных моих очах не проследил нити разума. Он вообще всю жизнь сомневался, что у меня в голове что-то есть.  Потому,  по слогам повторил сказанное.
 - Будете подходить к полю, там шершавая старая береза, на особицу. Срез горки пошел и она на склоне, - наталкивал родитель на истину. -  С сорочьим гнездом посредине.  Приметная березина, макушка круглая.  Мы один год с тобой там сено косили, коня к ней привязывали.
 Я огляделся, мы сейчас стояли только возле старых шершавых берез. Гладких в этом лесу не было. И старых сорочьих гнезд  тут кругом с избытком. На ста метрах березы по четыре с обвалившимися гнездами. Так доживем, он скажет, иди туда, где сорока прошлой весной пролетала.
- Каким дураком ты  у меня вырос, сынок. – Обреченно выдохнул папа. –В прошлом году Мишка Шишкин с нами охотился, помнишь? Тоже в конце октября. Возле той шершавой березы Ася двух зайцев подняла. Мы еще только примеривались к логу, она уже  спугнула и обоих на Шишкина завернула. Мишка их и положил с шестнадцатого.  Идите туда, где собака крутилась, потом поднимите глаза и перед вами будет береза.
 Очевидно, папа в конце прошлого октября ходил с кем-то другим, а меня в тот раз в лесу не было. Но если Петр Васильевич решил, что я там околачивался, возле двух безвременно почивших зайцев, теперь его не переспоришь, ни каким образом не перевербуешь на правду.
 - Короче, - рубил папа, – берите сейчас по полю подальше от леса. Там, возле крутого  склона клюйте вниз.  Потом влево, тут береза и отроется, она  в сторонке. А я по лесу чуть пройду вперед, вы  гоните зайцев на меня. Стоп, стоп, стоп, - скомандовал он. - Валя пусть останется. Вдвоем будем на номерах. Широкий лог, как бы не обвели нас косые. Валентин, я с ближнего края, а ты дуй вниз, в кочки. Да прячься лучше.
  Разошлись строго по указаниям.  Богом нелюбимой этой березы конечно же, не нашли.  Зато постарались ушлепать подальше и кричать начали  громче обычного. Загон шел строго по расписанию. По краям леса я и  Ваня,  ружья на изготовку, в глазах огонь. Чешем лес глазами как расческа волосы.  Мышь не спрячется.  Ваня песенку мырлыкает: я служу на границе, где полярная мгла. Ворожит себе будущее место службы. Потом оказалось, что не получилось у него со службой. На врача гинеколога выучился Ваня, сразу отправили его в Минусинск, а уже оттуда ни в какую армию не пустили. Не кому без него было лечить нежное женское население.
  Братья мои родные Валерка и Генка посредине и чуть сзади шли. Строго по вдолбленной науке, а Валерка Иванов, тоже Статейнов, впереди их, но молча, с ружьем наперевес.  Валерка отличался хваткой промысловика. Диких уток, к примеру, бил только в лет. Он чаще всех  возвращался домой с добычей.
   Это папин выкрутас в охоте, коронная можно сказать задумка. Когда он начнет стрелять, зверь может повернуть назад, тут его и ждет меткий Валеркин удар. Было такое, было. Не раз и не два добивал Валера подранков, которых упускал почему - то папа.
  На этот раз на номерах стрелять начали сразу. Потом оборвало, и мы  услышали папин крик. Он призывал отложить загон, быстрей стекаться к нему. Мы тоже битые на охоте, сразу поняли, зверь ушел и нужно планировать новый загон.
  Папа стоял в заметном возбуждении, даже приплясывал. Ася опять подняла табунок коз, и папа палил по нему, одну даже ранил. Подранка оставлять нельзя, теперь все мы переключались на поимку козы.
 - Далеко не уйдет, - мороковал Васильевич, - сейчас обрежем их, в аккурат возле Дударева колодца. Там она голубушка набежит на картечь.
 - Че, они сдурели в такую даль лететь, - усомнился  Валя, видно под впечатлением от вчерашних встреч с Танькой Подтыкиной пытался затеять  с папой спор.
  Петр Васильевич только смерил его удивленным взглядом и ничего не ответил.
 - Толька, - приказал он мне, – садись на след и дуй по нему с Асей. Да веди ее на поводке. А то она с дуру так закрутит коз, сегодня больше ничего не увидим.  Ванька пусть с Генкой и Валеркой идут к колодцу. Ваня, ты за старшего, начинай загон в аккурат с дороги, которая лес пересекает. А я стану с Валентином  возле лога за колодцем. Тебе с бугра будет нас хорошо видать. Только спустимся к лесу, чуть подожди, а  потом сразу кричи. Но за Толькой тоже смотри.  По идее он должен свернуть в лес. Если, упаси бог, ударит по полю, загон не начинай, снова будем думать, где их искать.
  Ваня выразил сомнение, что коза маханет в лес, ей выгодней лечь в поле, где-нибудь в будыльях осота.
  - Это хорошо, что шарабан начинает у тебя варить, - отмахнулся от подсказок папа, - но туда они сбегутся, к старому колодцу, больше не куда. Раненая теперь со здоровыми не ляжет, но и далеко от них не отстанет. Они по полю километра три пройдут, не больше. Там лес густой, спрятаться проще, туда свернут.  Мы с Вальком сейчас по другую сторону леса петлю подальше сделаем, и сядем за колодцем.  Толик по следу туда придет. А остальные по лесу, не спеша и без крика. Кого надо мы напугали, а зайцев тревожить не будем, на другой раз оставим, подранка нужно взять.
 - До вечера успеем, - видно переживал за свою любовь Валя.
 - Если ума хватит, успеем, - подвел черту под всеми нынешними и будущими спорами папа, -  не хватит,  будем  ночь искать. Хочешь быстрей, думай лучше. Козу возьмем и поворачиваем домой.
 - Дядь Петя, меня мамка сегодня воды просила навозить. Пораньше мне надо уйти.
 - Подтыкиным воды? – Папа все-таки услышал наши разговоры, был в курсе Валиных проблем. – Вот добудем мяса, с ним и пойдешь к Таньке, спасибо скажет.
 Впрочем, в Валиных делах всегда в курсе половина населения Татьяновки. Валентин тем и отличается, что о сокровенном делится с первым встречным. Случается так, что очередная его любимая, проснувшись утром, от матери узнает, о чем они говорили вчера с Валентином.
   Дударев колодец примерно на таком расстоянии от нынешнего березняка,  как Васильевич считал. Три километра. Тут папа не ошибался. В расстояниях Васильевич редко не угадывал. Все околки и березовые лога вокруг Татьяновки за зиму мы раз по пять прочесывали.
  А вот наши возможные силы папа явно переоценивал, по себе прикидывал. Гнал туда, куда мы и дойти-то не могли с непривычки.  Вот и теперь поставил задачу к означенному колодцу сбежаться с разных сторон. Они с Валей делают круг километра в четыре сразу,  ребята идут к ним по лесу загоном. Куда выведет меня кривая, сейчас не знает даже гончая Ася.
 Папа метелил на номер почище молодых, хотя ему уже   шестьдесят с гаком. Со стороны хорошо было видно, как он периодически оглядывался: не случилось ли чего рядом? Потом, не снижая шага, двигался дальше. Валя пыхтел следом, то и дело оборачивался в нашу сторону, видно думал, что козы легли на поле, и мы их свяжем голыми руками.
  Валю жгли другие заботы,  более сладкие. Вечером его ждала своя коза, единственно желанная и ему сейчас, ой как нужная.  Это к охоте Валентина не приварило, а к девчатам он с пеленок прислон держит.  Туда его с мальства и до седых волос воротило, невесть по чьему благословению. Если сейчас всех его законных и не совсем детей пересчитать, то родил он их больше, чем все мы: его родные и двоюродные братья. Это у нас дела какие-то, заботушки надуманные. А он до шестидесяти  то свадьбы праздновал, то оплакивал разводы. Слава богу, что вышеупомянутая Татьяна так и  не стала его ни первой, ни какой-то другой по счету женой. Повезло ей.
  А пока я разбирался в козьих прыжках  на ходу,  в поле. Мне тоже предстоял кружок немалый. Но вскоре понял: папа был прав, косули именно туда и идут, к старому колодцу. В лесу они чувствовали себя уютней.  Тем более с подранком. Скашивали косули след постепенно, видно оглядываясь и высматривая нас. Раненая коза шла тяжелей, местами даже ложилась.  Лежки ее отмечались натеками крови. Ася на каждую такую лежку вздыбивалась в неукротимой ярости, приходилось пинками оттаскивать ее от пятен свежей  крови.  Собака повизгивала, словно извинялась. Но по прежнему рвалась то к лежкам с кровью, то вперед по следу.
   Чем ближе к лесу, тем чаще попадались лежки. Я думал, что с одной из них коза  встать уже не сможет.  Ляжет и наша охота кончится. Просчитался, силы у зверей много.
  Мы с Ваней вначале загона и соединились. Опять папа все правильно обдумал и нас, куда положено, поставил. Беда в другом, расстояния отмахали приличные. Вспотели как цуцики, пока скатились к логу. Оба свистели горлами.
 - Сердце, сердце откажет, -  видно вспоминал Ваня выученное в мединституте, - ну дает твой старикан. Всех молодых угонял. Не могу, упаду сейчас и орать буду.   
 - Падай, давно на пинок не налетал? Сразу получится, за сердцем и почки мгновенно откажут.
 Ася все острее чувствовала на следах кровь, да и мы кровь видели всюду. И на лежках, и на следах. Собака  рвалась с поводка, ей километры ни почем. Но только в загоне я ее отпустил,  строго по папиной  инструкции.
  Что тут началась. Ася уже минут через десять подавала голос как бешеная. Пришлось и нам прибавить шагу. Дыхание рвалось с хрипом, перебоями. Я  чувствовал, что еще одного загона  просто не выдержу. По краям на этот раз  поставили Генку с Валеркой, мы с Ваней с трусцы на резвый бег переходили посредине лога.
  - Лучше на выходные в деревню не ездить, - собирал Ваня в кучу остатки дыхания. – отдохнули, называется.  Я вот все думаю, какие бесы Васильевича поджигают.  Мяса дома и без зайцев хватает. Ну посидел бы у телевизора, поспал на диване. Нет, летит как скаженный, и нас с собой прет.
 - Жизнь, брат, должны быть с каким-то интересом, - засмеялся я, - вот он у него и есть. Я пока не выбрал себе в жизни увлечение, скучнее, чем папе.
 - Я тоже, - улыбнулся и Ваня, - но твердо знаю, это будет не охота. Меня на нее, если только буксиром. Вот порыбачить, еще куда ни шло. Сиди себе на берегу с удочкой, отгоняй комаров.
  Проваландались мы с этими загонами, время к обеду, а  ни разу не присели, как из дому вышли, не передохнули.  Не попили чайку из термоса, который всегда у папы в рюкзаке за плечами. Не полежали где-нибудь на пригорке на редком осеннем солнышке.
 Слава богу, забабахал Васильевич. Потом ухнуло чуть потише, это Валентин стрелял, у него ружье шестнадцатого калибра, тише. А у папы двенадцатого, громче летит выстрел, звонче.
  Пришлось бежать скорей.    Родитель не находил себе места. Опять попал  в подранка и козы опять ушли, дважды битая коза с ними, теперь не только с пробитым боком, но и на трех ногах.
 -  Ася от нее не отвяжется, быстро положит, –  мороковал папа. – Я по следу, а вы по полю обрезайте. Да делайте круг подальше, километра на два. Коза чуткая, а мы должны быть  хитрее. Не возьмем сейчас, еще один загон. Так что лучше меньше, да  лучше. Поняли. Подранка оставлять нельзя, все равно она пропадет. Здоровых больше не стреляйте, хоть пусть прямо на вас выйдут.
  Шапка на папе  дымила, катил по лицу пот, но, казалось, он усталости не чувствовал. Во всяком случае, виду не показывал, не задыхался на ходу, не стонал и не охал как мы. Ружье  держал в руках легко, а в рюкзаке за плечами ничего не прыгало и не гремело. Решения он принимал мгновенные, действия – тоже.
 - Быстрей обрезайте по полю, - прикрикнул папа, - иначе уйдут. Если козы на вас случайно выскочат, бейте только раненую, остальных не троньте. Хоть бы эту дохрюкать.
     Убили мы эту козу, добыли дичатинки, почти сразу как только начали загон, километра полтора пробежали, не больше.  Ася ее остановила, помогла нам. Собака сбила с трех ног косулю и пыталась перекусить горло. Тут и подоспел папа. Совсем недалеко от того места, где мы стояли. На этих полутора километрах папа от Аси недалеко отстал.  Не дал ей истерзать подранка. Добив косулю из ружья, папа вытащил ее на полянку, перерезал горло. И только тогда, впервые за день, достал термос, налил себе кружечку чая на облепихе. Кивнул нам,  угощайтесь.  Термос у него двухлитровый, по кружечке на всех хватает.   
    К этому времени  мы уселись на землю возле него, сами  были вконец убитые. Сил не было ни ходить, ни  радоваться добычи. Сидели под березой, молча смотрели на красавицу козу, подломившую голову. Валька, бабник он и есть бабник, вытащил какой-то разрисованный носовой платок,  собирал им с лица пот. Поминутно смотрел то на часы, то на садившееся солнце.  Видно прикидывал, что он за сегодняшний вечер успеет. Про воду, которую  выдумал, и речи не могло быть.
   Папа  только дух и перевел, с кружечкой чая в руке. На большее  у него времени не было.  Осмотрел избитую картечью жертву с  кровавыми боками и перебитой ногой. Тут же принялся подвешивать ее на сук покрепче, ладился обдирать.
 На березе рядом отдыхала видавшие виды его шапка. Мы лежали  в двух шагах от места, где хлопотал папа вокруг козы, дымили пропотевшими фуфайками. Пили из железной закрутки термоса чай, позевывали. Впереди ждала долгая дорога назад.   
   На козу почти и не глядели. Только обольститель Валентин, упавший рядом с Валеркой Ивановым  потихоньку, с передыхом рассказывал уже ему, какая красавица Танька Подтыкина. И самое главное, он это постоянно подчеркивал, она обещалась ждать его из армии. Валентин рисовал идеальные картины. О кристально чистой, как первый снег, любви.
 - Чтобы она точно дождалась, ты женись на ней, - повернулся к нему Ваня, - иначе уведут. Вон Валерка Низовцев, какой охламон, любую утащит. Он с ней тоже дружил
 -  Что ты понимаешь в девчонках, - обиделся в который раз за сегодняшний день Валя, - зубы скалить, это вы мастера. Обидеть, оттолкнуть. А девчонке нужно в душу уметь глянуть. Вот Таня совсем небольшого роста,  а как она быстро умеет в характер войти, понять собеседника. Душа у ней особая, нежная. Таких девчонок в деревне больше нет. Валерки возле нее и не стояло. Таня серьезных любит.
  Я одного понять не мог, как Валя и Танька  все свое далекое и близкое будущее успели оговорить всего за одну ночь, прохаживаясь по промороженной деревенской улице. Тем паче заглянуть в характер.
   Что значит «войти в характер» брат так и не пояснил, но, думаю, минимум за пазуху она должна была ему руку засунуть. В лице у Валентина ни мужественности, ни решительности, один кисель. Нос – таблетка, волосенки в сторону, как у  обрезанного тополя макушка. Весь он какой-то раздерганный, расхристанный, только язык с утра и до ночи не останавливается. Но сладострастие сверхом. Одни девочки на уме, причем к Вале они как-то все время ближе, чем к нам держались.
     Валерка  Иванов не особо вслушивался в споры Валентина. Братка сипел и носом, и легкими. Внутри у него что-то гукало, шипело и булькало. Валерка единственный из нас курил уже тогда, вот и рассчитывался здоровьем за пагубное увлечение.
 - Дождется, обязательно дождется, - поддакивал Валерка брату. Так быстро и легко, словно подсказывал: да помолчи ты, дай отдохнуть.
 - Любит она меня, преданная, - не успокаивался Валентин. – А что с Валеркой Низовцевым дружила и Шуркой Муцесиком – все это ерунда. Она девчонка впечатлительная, а они кто? Чурбаки деревянные. А вот меня Таня сразу поняла. Вчера говорит, приходи Валя завтра в клуб за мной, вместе пойдем.
 - Знаешь почему, – повернулся он ко мне, -  пусть ее мамка узнает, что мы с  Таней дружим. А че скрываться, мы друг другу подходим.
   Пока мы отдыхали, утирали пот и собирали редкий по нынешней осени снег с травы, чтобы хоть как-то утолить жажду,  папа ошкурил козу, разделил  мясо по охотникам,  разложил  по кучкам. Тут же велел Вале отвернуться и показывал на кучку. Сам спрашивал в этот момент: кому? Валя называл, кому положить в рюкзак ту или иную кучку. Обряд этот раздела добычи старый, но проверенный. В лесу же не развесишь до грамма, поэтому, чтобы ни кому не было обидно, в раздел вносился элемент случайности. 
  Окончание раздела подсказывало: нужно ложить свое мясо в рюкзак и вставать. Попытаться переставлять убитые ноги в сторону дома.
  Но я ни чего нести уже не мог. Такими тяжелым казались эти пять килограммов. Рюкзак осаживал, тянул к земле.
  А до дому  сколько шагать, подумать страшно. Хотя потянемся в сторону деревни мы  спокойно, с перекурами, ни кто ни кого не будет торопить, подсказывать и указывать. Но их еще нужно пройти эти самые десять километров. Вот куда нас откинуло за долгие загоны.
 Отшагать,  с ружьем, патронташем, с рюкзаком в котором пятикилограммовый кусок мяса, уставшему человеку совсем не просто. Не километр, не два мусолить,  десять. И не на свежую ногу, а вконец убитыми.
   Идем и  соображаем: дома тоже не успокоишься. С полчаса посидим на удобном диване, попьем горячего чаю, с сушками, которых напекла мама, обмоемся в бане, которую тоже она топила, потом ведь в клуб надо. С ребятами встретиться хочется.
  А Валя еще раньше нас убежит, за Танькой, с ней вместе на людях появится.
 Мою ношу папа молча переложил к себе в рюкзак еще на первом отдыхе, километра через два. Можно было прикидывать, что у него в рюкзаке уже с десяток килограммов. Но у папы шаг казался легче нашего. Он больше не потел, не дымил фуфайкой.
   На втором привале беспомощно сел Ваня. Все, дескать, давайте отдохнем. Я не могу.  Минут пять переводили дух. Даже Валя молчал, свинцовые ноги выкатили из головы и Таньку, и верность ее, и любовь бесконечную.
 - Давайте костер разведем, шашлыки изжарим, все мясо здесь съедим, - водил Валя мутными глазами в сторону нас, братьев.
 - А Танька одну картошку есть будет? – спрашивал Ваня.
 - В мединститут поступит, - язвил в ответ Валентин, - таким как ты температуру в голове мерить. Ему дело говоришь, а он взбрыкивает.
  Папа подумал, переложил мясо из Ваниного рюкзака к себе за плечи.  Еще через одну остановку взял мясо из рюкзака Валерки Иванова, тоже Статейнова. Родная кровь, помогать нужно, куда денешься.
   Так и тащил почти двадцать килограммов до дому. Шестидесятилетний мужик. А двадцатилетние сыновья его и племянники – выдохлись. Один Валя вконец не сварился,  его любовь подстегивала. Звала вперед, в Татьяновку, к Тане Подтыкиной.
  В таких случаях папа ни кого не укорял и не воспитывал. Молча взваливал на свои плечи тяжесть и тащил. Не видел я за все время нашей совместной охоты  Петра Васильевича выбившегося из сил, требовавшего посидеть, отдохнуть. Только давай-давай, вперед.
  Такой вот охотник был у нас папа. Дай бог каждому нынешнему мужику иметь сегодня любое неистребимое увлечение, как отец любил охоту. И дай бог всем быть такими же сильными, настойчивыми каким был он. Это вам в голос скажем и покойный Валерка Иванов, и покойные Ваня, и Валентин, и я, пока  ещё здравствующий.
  Что касается воспитания нас, деток своих, морокую теперь, как умел, так и воспитывал. Дурному ведь не учил.   А что охотниками не стали, тут перегнул папа палку. Хотя, может, и нет. Человек – не дерево, каким родился, таким и остался, ему  ничего случайного не привьешь. Это еще прадедами нашими было доказано. Не суждено нам  стать охотниками, на роду не было написано. Вот и не стали ими.