Гл. 8. Родня. Повесть

               
 Повесть.                Анатолий Статейнов.

                Родня.

  Гл. 8.

                Рыбалка в собственном дворе.

   Соблазнил меня все-таки Гена Крок предложением, собрали мы  десять тысяч  и купили  лодку, всклачину. Гена Крок, Петька Обломов и я. Обыкновенную деревянную плоскодонку приобрели, как раз по нашей реке. Решили летом почаще на природе  бывать, на воде,  порыбачить. Добытчик из меня плохой, но  пообщаться с природой я всегда за милое дело. Так что принял предложение Гены, три тысячи ему на общее дело отдал. Петр Васильевич Чуркин занял мне эти деньги.
 Лодку из соседнего села  привезли на Генином тракторе.  На нашем конце улицы хороших рыбаков мало, приличных лодок совсем нет, вот и пришли соседи полюбоваться на покупку. Петр Васильевич Чуркин – он хоть и через свои деньги, но причастен к этому делу. Николай Егорович Коков и Федор Иванович Ванин – эти о скуки по дворам ходят. Завидев суету, подтянулась бабка Прыська с Катериной Николаевной Деревягиной. Им все интересно, старухи жить без новостей не могут,
  Потом появились ближние родственники Виктор Абрамович Заковряшин и Санька Вербицкий.  У Саньки в руках просторная клетка из проволоки, в ней белая голубка томится. Он ее специально с собой носит, в стрессовую ситуацию загоняет.  Хочет разлучить с сизым голубем, которого голубка выбрала в мужья.  Но такая семья Саньке не нужна.  Поэтому он настойчиво всучивает голубке жениха, от которого, по расчетам, должны  быть дети с белой шеей и головой, а туловищем черным. На чем Сашка ведет эти генетические расчеты, ни кто не знает. Но губу любитель птиц закусил  как правдешний, отступать и не думает. Хочет он оставить свой след в племенном птицеводстве.
  - Для серьезной головы тут наука не сложная, - учит зять меня уму-разуму, - подбирай пары ближе и ближе к нужному цвету,  и ты у цели.
  - Что же ты за столько лет не подобрался?   
 - В племенном деле спешка - смерть? – делает умный вид Сашка. – Нужен постоянный анализ, отбор и подбор. Вот Генка Кутин не сомневается, что у меня все получится. Он даже стих мне написал.
                Вербицкие голуби
          В мире нет краше.
          Скажут татьяновцы
          Спасибо Саше.
  Сашка начал было читать мне Генкины стихи, но бросил это пустое занятие. Стихи требуют время, место и душевных слушателей. Я мало для этого увлечения подхожу.
 У голубки важно сломать волю, заставить забыть сизого  ухаря, покориться. А пока, сколько ей пегого полуумка не подсаживай, не принимает она его. Крыльями бьет, клювом  макушку раздолбала, чуть глаз  не выклевала пегашу. Нет у ней желания с ним гнездо вить и совместных детей выкармливать тоже. 
  - Нет любви, привыкнет, - командует Сашка судьбой голубки, забывая, что мы живем в эпоху реформ и перестройки
  Транспортировка по Татьяновке в клетке -  лучшая пытка для голубки. Тут не только про любимого забудешь, но и есть - пить разучишься. Страшное наказание мог придумать только Сашка, самое удивительное на спокойную голову. В книжке где-то вычитал Санька метод воспитания непокорных голубок. Какой-то вампир уже это на своих подопечных пробовал. Теперь вот и в Татьяновке начались истязания безвинной души из-за не разделенной любви. Сила солому ломит.
  Санька клетку поставил на траву чуть подальше от народа, чтобы случаем ни кто не наступил, не лишил его будущего в голубеводстве, по ходя  ругнул голубку за упрямство и захромал к нам. Лодка ему тоже интересна, уже этим летом он грозился, что рано или поздно сделает такую же себе сам.  Тогда его родные узнают, что такое свежая рыба в доме каждый день. Еще и теща, и тесть обязаны будут  придти  с поклоном, а он при таком случае хорошенько подумает, отсыпать им чашечку рыбы или отправить домой пустыми.
  - Столько лет вместе прожили и не видят они во мне твердости, -  сплевывает при рассказе Сашка, - чуть ли не мыльный  я для них пузырь. Мы еще посмотрим, кому будет больше уважения. Придут за рыбой, пусть постоят  в сенцах. Я сделаю вид, что не понимаю, зачем явились.
  - Есть тебе смысл ссориться с тестем?   
  - Я не гордый, но характер есть, - гоношится Сашка, -  Пришел за помощью, здоровайся первый.
 Санька и сейчас рыбачит, но только на удочки. А на них большого улова нет, делить нечего. Чаще всего он совсем без рыбы домой заявляется. На немой вопрос жены только яростней бьет пол хромой ногой по пути к кровати. Тут он  легко  рекорды ставит. Залез вечером под одеяло и до следующего обеда может головы из-под него не показать.
 Санька в моем дворе сначала поздоровался со стариками, потом со старухами. Я заметил, татьяновские женщины  всегда чуточку в стороне от событий.  Прыська, а Катерина Николаевна тем более, никогда ни с советом, ни с подсказкой  не лезли. Между собой делили правду. Пошепчутся, посидят на людях и домой. Зато ни одного подобного события  не пропустят. Когда у меня поднимали всем концом улицы ворота, они на лавочку пришли, до завершения событий сидели. Теперь вот возле лодки  угнездились.   
 Старики - другое дело, этим все интересно. Тем более лодка, чисто мужское увлечение.  Петр Васильевич долго обходил плоскодонку кругом, сипел и вздыхал на неспешном ходу,  опирался даже на подкостыльник перевести дух, наконец, согласился.
 - Хорошая лодка, знающий мужик делал. На такой  ставить сеть удобно, не перевернется.
 - Какие сети, - засмеялся Крок. -  на удочку поедем. Нам главное солнце, вода, воздух.
 - На удочку в нашей речке поймаешь пескаря в палец, и то раз в неделю, - сипел Чуркин, будто он всю прошлую неделю провел на сквозняке, -  Вон у Саньки спрашивай. Он с Генкой Кутиным  каждый день рыбачит, а что хоть раз принесли? Чай целый день гуляют у костра, вот и вся их рыбалка. Щучку или сорожку покрупнее возьмешь только на сеть. Меня чего учить, я столько лет рыбачил, сколько вы  еще и не прожили.
 - Не учим, - махнул рукой Генка, - просто на сеть ни когда не рыбачили, да и желания нет. Это Ваня Попандопуло был способный, а я его только на тракторе к реке возил, да он меня  рыбой потом угощал.
 - Если лодка есть, - успокоил его Чуркин, - сеть всегда будет.  Они по цене разные. Главное – лодка. Это как штаны у мужика, а все остальное к ним прилагается. Сеть всегда найдется, если лодку привезли.
 Лодку рассмотрели. С тем   и потихоньку разошлись. Днем я частенько откладывал в сторону ручку, выходил из дому, любовался на  приобретение. Все мне в ней нравилось. Да и как самого себя не похвалить:  первая моя серьезная покупка в Татьяновке. Пусть и всклачину, но собственность. Бабки Прыськина кошка Рина подходила к лодке несколько раз, потом забралась в нее, уселась на поперечной доске, попробовала погреться на солнышке, не понравилось ей тут, со стороны хорошо заметно, где она. Ушла кошка в сени, а по ним уже забралась куда-то под крышу, там спать тише, уютней, надежней. Да и веселей. Если не ошибаюсь, Чуркины коты из-за Рины ко мне на крышу с весны жить перешли.
    Разыгрались у меня думки. Посадить бы в лодку Иришку, покатать ее по реке. Васька целый день на работе, ему жену потешить рекой некогда. Уйдет в себя  Иришка от скуки, ворчливой станет.
   А  вечером ко мне заявился Николай Егорович Коков. Я как раз  налил  чая и сел у стола с ручкой и бумагой. Хотел погрузиться в писанину,  закат уже захватил, подступали какие-то образы, но с творчеством не получилось.
  - Толик, слушай, - Егорыч  сразу принялся за деловой разговор, - вот теперь у тебя лодка, а у меня уже который год сеть  в кладовке висит. Еще от деда Ерохи досталась, тот-то знал толк на воде. А я не ходок на речку, здоровье не то. Помню, мальцом еще с Шуркой Киселевым  и Ваниным дурили, рыбачили зимой.  Я палец и приморозил.  С тех пор мизинец каждый день болит. В краевую больницу недавно ездил, хирургам показывать. Да им хоть мотню расстегни, рты разинули и хохочут: дед, тебе делать нечего, тащился в такую даль? Разве с таким пустяком в краевую больницу идут? Во, как они простого человека встречают. Хоть ляжь тут же и умри, как ржали, так и ржать будут.  Крохоборы.  Надо мне их через газету продернуть, так, мол, и так, обижают. Напиши, Толик правду, пусть люди почитают, пусть заступятся, прижгут этих умников. Ты  покрепче напиши про них, чтоб под зад подпалило. Только мою фамилию не указывай, просто скажи, есть человек, который страдает, а помочи ему ни от кого нет. Власть наша как гриб мухомор: красивая, блестит на солнышке, а толку от нее нет.
  Николай Егорович раскипятился в обиде,  хотел еще что-то рассказать  про свои болезни и недоумков хирургов, накопилось у него много обид,  но чтобы не забыть, зачем пришел,  вернулся к делу.
 - Так вот, говорю, сеть добрая.  Возьми ее, Толик,  и рыбачь, куда она мне. Годы уже не те, чтобы по речкам таскаться  придурком, я же не пустомеля какой. Всю жизнь фуражиром отдубасил, это вторая должность в колхозе.  Одной семенной пшеницы два амбара в подочете было. Доверяли. И я старался. Ночью засну, а голова в амбарах, как там пшеница?
  Егорыч неторопливо поплыл в свою молодость.
 -  Я всегда был в деревне первым, с пустозвонами меня не путали. Как сейчас помню, председатель колхоза товарищ Лелюшкин подойдет, руку на плечо положит и улыбается: не будет нас с тобой Коля, и колхозу капут.
 - В смысле молодому-то че, рыбачь себе да рыбачь, а мне не по годам, – тут же вернулся он к главной теме разговора. - Забирай сеть, только уговор, с каждой рыбалки треть рыбы  моя. Строго по весу.
  Егорыч  в улыбке развел руками, будто это и не рабство вовсе, а  ценный подарок от него.
- Завтра утром я сеть принесу и покажу тебе, пальчики оближешь, – уговаривал он меня. – Такая сеть сама ловит. Ероха сроду бы плохой сети не сделал. Из лески вязана, двойным узлом.  Ячея под самую ходовую рыбу. Ох, и поедим мы с тобой, Толик, рыбки. Свеженькую поймал, и на сковороду ее. Не жди пока она завянет.
- Запрещено с сетью, браконьерство это.  Да и не рыбачил я один ни когда сетью. Я вам лучше лодку дам, сами  пробуйте, у вас тоже получится.
 - Велика наука. Воткнул тычку в воду, а сеть к тычки привязана, правильно говорю? А вторую тычка на другом берегу вбей в ил, вот река и перегорожена. Ботай потихоньку, пугай рыбу, собирай ее в лодку.
 - За это могут и штраф.
 - Могут, а могут и нет.
 - Мне рисковать нельзя, штраф платить не чем.
 - Браконьерство, –  когда попался, и протокол на тебя составили. А мы, свои люди, на своего же не пойдешь доносить?  Ты же с Ваней Попандопуло покойничком рыбачил? Не поймали вас? – Припирал он меня к правде.
 Оставалось только удивляться, откуда он все знает и видит?  После нашей последней рыбалки с Ваней пять лет прошло. Но Коков все в подробностях помнит, продолжает соблазнять меня моей же историей
 -  А рыбки, поди, поели, Ваня знал, как взять рыбу. Зато я сижу на хлебе и воде. Бери, Толик, у меня сеть. Человек ты серьезный,  дураку бы я добро ни когда не отдал. Рыбачь, ешь рыбку. Когда-нибудь старику Кокову спасибо скажешь за помощь и дружбу. Ты поедешь рыбачить, а я за тобой по бережку пойду. Там же на речке рыбу и разделим, чтобы не обидно было и все по правде. Сам подумай, какой из меня рыбак на восемьдесят втором году жизни. А сеть жалко, больно добрая, так и пролежит в сарае. Да и у тебя будет хоть какое дело,  а то сидишь целый день с ручкой. А тут живая рыба, как деньги в сберкассе. Самому обед, еще и продать можно на сторону, хоть сапоги себе на осень купишь. Зима на носу, думай, в чем ходить будешь?
 - Боюсь я милиции, вдруг точно штраф, а рассчитываться чем? Последние штаны снимут.  Вы же за меня платить не будете? А я Чуркину три тысячи за лодку должен.
 -  Ты че, ты че, сдурел, думай, о чем говоришь? Какие деньги? Я на прошлой неделе булку хлеба купил и до сих пор ем, Каждую крошку считаю. Ты сам оглядывайся на воде чаще, хитрей надо быть,  по сторонам посматривать, прислушиваться. Поставил сеть, затаись мышкой, послушай, что кругом.
 Приобретение сети, пусть и временное, и задаром, не входило в мои летние планы. Но Егорыч так горячо уговаривал, я согласился. Чем  хлебать уху из кильки в томатном соусе, лучше щучку на ночь поджарить с молодым лучком. Кто же от такой вкуснятины откажется. Перед глазами обеденный стол, на нем сковорода, а в ней крупные куски щуки в сметане плавают. Под рыбу мне Мария Антоновна Чуркина обязательно сметаны даст.  Под такую закуску да кружечку густого чая…  Царем себя чувствуешь.
 Опять же угостить соседей можно.  Васьки Шишкина жена Иришка пусть себя побалует щучкой.  Худенькая она, хрупкая, как соломинка.  Может по случаю и обиду за хряка мне простит.  Чуркиным отнести чашечку рыбы, бабе Прыси.  Вот разговору будет, уж они потом на каждом шагу станут говорить деревенским какой я добрый и умный.
 Раскатились мысли в волшебную сторону. Если бы, да если бы.  Того и гляди крылышки у меня вырастут. Полечу в небеса дальние, ангел я и благодетель. Подумать бы, ведь это нечистый устами Егорыча сбивал меня с панталыки. Кто  эту сеть будет ставить, как? Если я выеду на реку, там и утону, в  сеть запутавшись. Случалось ведь, рыбачил с Ваней Попандопуло, ни чем хорошим это не кончилось.
   Все мы задним умом крепки, на деле быстро окрутил дачника Егорыч, оплел выдумками, с чем и ушел домой. Возможно, уже считать будущую добычу, которой треть я каждый  раз должен буду отдавать ему.
 На следующий день Коков утром был у меня. Весь торжественный, на розовом лице отеческая улыбка. Дескать, приятно видеть дорогого и близкого человека. В руках мешок с сетью, челнок специальный, сеть ремонтировать. Каждую минуту Егорыч поднимал сеть у себя над головой. Вот, мол, какой тебе подарочке, от чистого сердца.
 - Нужно, Толик, сеть развесить и всю просмотреть, – пел оживленный Егорыч, - чтобы ты видел,  сеть в порядке, из лески плетеная, какой я тебе ее дал, такой осенью  и вернешь. По нынешним временам она тяжелые деньги стоит. Мне их взять неоткуда. Договариваемся сразу, при людях, на месте: если сеть порвал, плати. Все должно быть под ответственность. Я Ванина в свидетели пригласил. Он – человек честный, где надо правду подтвердит. Мне чужого не надо, но и сеть за здорово живешь не отдам.
  - Да у меня ни когда денег нет, Егорыч, чем я с вами рассчитываться буду в случае чего. Лучше сети не надо, рыбачьте сами, хоть и с Ваниным. Мне же на лодку денег дали взаймы.
 - Дурак Чуркин, нашел кому совать копеечку, все равно, что в печку бросить. Только от печки хоть тепло - проворчал про себя Егорыч.
 - Денег нет, сеть береги, – тут же поправился Егорыч, понял, что пока об этом нельзя говорить, -  а как же иначе. Я тоже не могу свое хозяйство в распыл пусть, не для того копил, чтобы в лохмотья превратить такую красавицу.  Спокойно рыбачь, под моим присмотром ведь, я с берега подскажу, что и как.  Вдвоем веселей будет.
 - Дед у меня рыбалку сильно любил. В зиму одних щук всегда мешка два-три навялит. – Неожиданно вспомнил он давно ушедшие дни и облизнулся. – Ох, и вкусна вяленая щука. Ешь и не наешься. Бывала очищу ее от шкурки, в рот кусочек брошу, сам тает. Ешь и не наешься. Сушеная рыба, слаще хлеба. Это я тебе по себе скажу. По молодости поел я ее.
 - Под пиво?
 - Какое тогда было пиво?  Люди так умели рыбу есть, богатыри в деревне жили.
 - Куда сеть вешать – то будем?
-  Первый раз родился?  Во дворе и вешают. От одного забора к другому, а посередине жердью поддерживают. Вся сеть  на виду, где дырочка маленькая, сразу ее челночком  поправим. За сетью следить надо,  у доброго хозяина она всю жизнь новая. Это теперь пошли расстегаи, сами себя не берегут, что им про сеть говорить.
     Решили вешать сразу. Коков на всякий случай  попробовал рукой ближний к избе забор, не шатается ли? После того, как  упавшие ворота пролежали две недели на земле  на виду у всей деревни, к устойчивости моих построек Егорыч относился с большим недоверием. Тут еще за сеть боялся, потому и пробовал на крепость мой старенький забор.  Но строение тревоги не вызвало. Правда с досок от прикосновения посыпалась труха, заметно погнили доски.
 - Еще послужит, – успокоился Коков насчет забора, -  наверное, столбы  дед Малюков вкапывал, кто еще мог,  а он хозяин был, только листвяк на забор ставил, специально обирал крепкое дерево. Иначе они бы давно при таком хозяине попадали.
  Чувствуя, что у меня во дворе опять большое дело затевается, подтянулись Чуркин, Генка Крок пришел, Петька Обломов. Сначала сеть по рукам ходила, смотрели, хвалили. У Ерохи плохих сетей не бывало. Мужик знал толк в них.
 Гена с одной стороны сети стал, я – с другой,  проверяем ее целостность и надежность. Генка шепотом успевал уговаривать меня отказаться от бесполезной затеи. С Коковым ни кто, даже в малости,   в деревне не связывается. В любом случае виноватым окажешься. А тут сеть, хрупкая вещь,  на нашей речке ее хоть как за корягу зацепишь. А зацепил, значит в сети дырка.
    Чуркин с Ваниным и Егорычем уселись на колодины возле поленницы, смотрят на сеть, свое думают, в молодых годах плавают. Чуркин принялся рассказывать, как они с Андреем Маяцким  один раз подняли в речке Рыбной щуку в шестнадцать килограммов. Полено, а не рыба, хорошо хоть сеть была двухстенкой, выдержала. Таких зверей  теперь в Рыбной нет, мужики качали головами, соглашались: жаль старых времен.
 - Не было года, чтобы я из щук котлет не ел, - хвалился Чуркин. – уж мы покушали рыбки. Помню, как сейчас, в ноябре, по первому льду поставил на озере на Новом мосту в прорубь морду, щурята уже задыхаться начинали, полная морда набилась.
 - Я сорожку любил, - прищелкнул языком Ванин, - один год было, в конце сентября, с Колькой Семиным по бочонку рыбы засолили. На ямке возле Третьей бригады взяли. Четыре сети Коля ставил на два метра друг от друга.  Едва-едва их утром вытащили, все забито рыбой.
  Кокова, по случаю теплого весеннего утра и будущей  ухи со свежего улова, тоже кинуло в прошлое. Стал вспоминать, как они с родным дедом ставили морды на перекопах, через которые вода заходит весной в озера. И однажды у них украли новенькую морду. Однако Егорыч только теперь догадался, что подлянку мог подложить его ровесник Антоша  Зверев. Но теперь с Антоши ничего не спросишь, давно умер, а жаль, проучить бы не мешало.
 Невесть, с какого интереса зашел во двор брат мой двоюродный Святослав Викторович Заковряшин – редактор городской газеты. По случаю выходного дня он гостил в деревне. Сидел, сидел на лавочке, сидел, видно решил размяться. Зашел на шум. Но как я потом узнал, репортаж Слава хотел написать, про дно сибирской глубинки. Вот и закинуло его в мой двор. Более нищей усадьбы в Татьяновке не найти.
  Слава как всегда стал чуть в сторонке,  смотрел на чужие хлопоты,  в глазах ирония: мол,  бывает, когда людям заняться не чем, за сеть берутся. Деревня вы и есть деревня, хотя один человек из вас в писателях числится.
 Святослав Викторович - редактор городской газеты, большого полета птица, чуть кивнул всем и молчит. Татьяновцы уже привыкли к такому его обращению с простыми смертными. Не обижаемся, но скашиваем глаза в сторону редактора, может, что скажет. С умным поговорить, все равно, что сотню рублей  на дороге найти. А  если про Святослава Викторовича речь, то не меньше тысячи. На прошлой неделе он в Татьяновку на черной «Волге» приезжал. За рулем водитель центнера полтора  весом.  Весь темным волосом заросший. На тигра издали похожий. Сразу понятно, такой человек только  серьезного начальника возить может.
   Бабы наши и с незнакомым шофером  здоровались уважительно. Но, несмотря на солидный вид, шофер этот был, видимо, обычный пустоклюй.  Высадил начальника, голову на руль уронил  и тут же захрапел как простой смертный.  На молодых наших женщин ноль внимания. Пришлось и им отойти от машины, хотя было желания поговорить с приезжим.
   Васьки Шишкина четвертая жена Иришка тоже возле машины ходила, покачивалась на слабом ветерке ее белая юбка. Я со стороны наблюдал, сердце подсказывало подойти к Иришке и извиниться за хряка, но побоялся, не решился на ответственный шаг. Не было и нет у меня смелости в общении  с женщинами. Потому и прогоремычил  жизнь один.
   Славе всегда поклонишься себе в удовольствие. За сто десять лет деревни более известного и знатного татьяновца она не родила.  Лестно мне, брат в мой двор заглянул. Может, скажет что-нибудь приветливое, новость хорошую сообщит. Хотел сбегать в дом, стул ему вынести, не садиться же редактору, как простому смертному, на борт лодки или на чурку березовую. Да руки  у меня в сеть запущенные, сразу не вытащить. Я только головой мотал ему в знак приветствия и самых добрых пожеланий.
  - Здравствуйте, Святослав Викторович, вот, сеть к рыбалке готовлю, как-нибудь рыбой свежей угощу. Только скажите, когда в следующий раз в деревню приедете, я спроворю окуньков на жареху.
  Брат на мои приседания ничего не ответил. Как потом мне рассказала мать Славина, Надежда Васильевна, брату нужно было написать репортаж о жизни простолюдина в годы  реформ и перестройку. Вот его и завело ко мне во двор по этой причине. Дно ему нужно было увидеть российской глубинки, выбрал мой двор, уважает родственника.  С другой стороны ошибиться трудно, хоть как старайся, большей нищеты в Татьяновке не найдешь.
 Святослав Викторович зашел во двор, а калитку забыл закрыть. В принципе это и не его дело на калитки оборачиваться. Надо бы мне шмыгнуть, исправить недостаток. Не хорошо это, когда ворота нарастопашку, да сеть в руках, не дала возможности сбегать. И случиться же беде,  следом за журналистом шагал в мой двор, как в своей собственный,  Катерины Николаевны Деревягиной боров по кличке Князь. Не чета шоферу, центнера два с половиной, а то и все три  живым весом. И не салом обросший, мускулы.
  Хряк привык, что ему везде уступают дорогу, пошел прямо в огород. Там у меня давно уже ничего не растет, лет пять одни лопухи и прочий чертополох. Пусть бы шел Князь спокойно, да  на пути хряка наша сеть, почти новенькая, из лески рыболовной когда-то дедом Ерохой связанная. Маршрут борова был разгадан, когда он выкатился  уже на середину двора, остановить проходимца не было ни какой возможности.
 - Куда, куда сволота,  – заорал  Коков, - гоните его, рты поразевали. Пробьет бестолочь сеть.
 - Собирай быстрей сеть, быстрей, - кричал он уже  мне,  -  заснул?  Вот двор, где настоящий хозяин живет, то ворота лежат на земле, то свиньи через его двор тропу себе выбили. А еще ручку в кармане носит. Голову задирает как правдешный. Таких соседей убивать надо на месте или в суд тащить сразу, как поселились. Посадить и все, и нервы спокойные.
   Коков как молодой летел на перерез хряка. Рубашка  от напряжения треснула спереди, обнажила крепкую как сталь грудь. Черные туфли с самодельными каблуками звонко гукали по сырой траве.
 - Люди добрые, как же это меня, старого к дурака во двор к писарюге кинуло, да еще с сетью. Знал же, знал, что он идиот.
   Дурак этот Князь, я теперь не сомневаюсь, это же меня Коков идиотом назвал, зачем хряку было волноваться? Племенник же от крика соседа поджался, напрягся, рыло кверху. Та еще пропастина. Хряк мгновенно, как рассерженный бегемот, набирал скорость.  Видно,  соображал, что его могут тут ударить и довольно крепко, видел спасение в огороде, туда и скакал. Сети боров не чувствовал и прорезал ее как нож сливочное масло.  Ухнул только на препятствии.
  - Вот так рыбку поймали, - свистнул Чуркин, -  улов каких поискать, теперь работы сколько.
 Гена Крок молча смотрел в свежую дырину на меня, я - на него. В сеть с такой дырой явно ничего не поймаешь.  Егорыч расширял глаза и багровел лицом.
  - Писарюга, - бросился он ко мне, - ты за эту сеть всю жизнь рассчитываться  будешь. Проходимец. У самого ничего нет и нас по миру пустить  смороковал. А с прокурором не хочешь поговорить, я устрою. Нашел где повесить сеть, у свиней на главном переходе. Они у него во дворе как дома себя чувствуют. Он с ними и хрюкает, поди вечерами, а нам говорит, что пишет.
 Кокова, конечно, можно и стерпеть, или ответить ему в письменном виде. Важней было среагировать на действия Святослава Викторовича. Редактор кивал головой в знак согласия. Но с  кем соглашался, с Коковым или с боровом, за то, что тот нанес урон Кокову и моему авторитету тоже,  сразу не понять. Может, Слава просто радовался, что наконец-то попал на самое дно.
   Я смотрел на двоюродного брата со стороны и не знал, как ему крикнуть  из дыры сети, чтобы не волновался, все будет хорошо. Жизнь продолжается, а Славы вины в этом событии нет, пусть не переживает. Я все на себя возьму, когда-нибудь с Коковым рассчитаюсь, может власть в стране сменится, деньги у меня появятся.
 Я тогда еще не знал, что поступок борова для Святослава Викторовича – журналистская удача. Он на дно  России метил посмотреть,  решил увидеть, кто туда окончательно опустился. Судя по всему,  далеко шагать брату не пришлось. Все нужное для раздумий он за полчаса высмотрел .  Особенно когда Коков кулаками в мой лоб целился, самодельными туфлями давил ни в чем не повинную траву, кричал непотребные слова, которые только на дне и можно услышать.
  Гена Крок и Петька Обломов бросились перенимать хряка и быстро  в этом преуспели.  Князь развернулся и второй раз саданул сеть. Новая дыра оказалась, на мой взгляд, еще больше первой.
  - Раздели, по миру пустили, - стонал Коков и грозил уже Кроку и Обломову, - возьму  жердину, обоим шеи натру. Специально второй раз в сеть гнали? Не деревня, враги тут настоящие.  Не зря видно собрались гурьбой у этого писарюги, старика решили по миру пустить.
   Князь же без остановки ломанулся в открытую  калитку, только его и видели.  Может потому, что все произошло в моем дворе, Егорыч решил, что в гибели сети виноват я. О требовании части добычи уже не шло и речи, возможном сопровождении меня по берегу реки, чтобы не утаивал добычу – тоже.
  -Знаешь, сколько эта сеть стоит? - Егорыч показывал пальцем в небо, словно там и родилась ее цена. – Ее заработать надо, не ручкой и бумажками, мозолями.
  - Кудахтаешь, че попадя, - засипел на потерпевшего Чуркин, - нарочно, что ли тебе сделали урон. Раньше такое через дом случалось. То поросенок, то теленок в сеть залезет. У тебя же ни кто сеть не просил, сам принес.  Мог бы взять ее вдоль забора, а ты все поперек весил, чтобы лучше показать 
  - Воду не мути, - кричал уже и на него Коков, - мне  сеть не за спасибо досталась.  Я бабку Ерошиху месяца два просил ее  отдать. Мешок комбикорму ей пообещал, да не успел привезти, померла бабка. Но случись чего, все равно отдавать надо. Я не бессовестный, как некоторые, я в долгу сроду не останусь.
 - Егорыч, - смеялся Генка Крок. – вы что, Ерошихе на кладбище комбикорм понесете?
  - Бабка после деда через шесть лет померла, а ты не нашел минуту комбикорм отдать. Ты белены сегодня напился, что ли? – наступал на Кокова Чуркин, –   нашел из-за чего человека травить. Этой сети по возрасту в базарный день цена пятак.
 Сашка Вербицкий, видя, что во дворе вспыхнули невиданные шум и гам,  схватил клетку с голубкой и был таков. Тут уже не о нервной встряске для голубки речь шла, а о гибели от бесконечных потрясений. Коков ревел так, что голубка в страхе билась о проволоку клетки. Теряла дорогие перья, а с ними и красоту. В таком виде не то, что сизому голубю, но и недоумку Сашкиному, пегому недотепе, которого он метит в племенники, не нужна она будет. Останется голубка совсем без птенцов, а Сашка без новой породы, которую он уже успел назвать Вербицкой.
  - Старуху свою дури, не меня, - прыгал возле Чуркина Коков, -  с сетью сам разберусь. С  пустозвона и по суду ничего не возьмешь, без суда управимся, я прямо счас рожки ему выправлю. Глазки на макушку подниму, чтобы на небе буковки рассматривал. Пусть между звездочек пишет, все равно ни кто его не читает. И в союз писателей его не приняли правильно, что там делать дуракам. Я на неделе к тем мужикам съезжу, спасибо скажу.
 - Писарчуков  за людей не считают, и считать не будут. – Твердо стоял на своем Коков в отношении моей личности. -  Его к прокурору  на поводке вести надо и с дубиной в руках. Чтобы уже по пути русскому языку выучить.
 Радуясь потехе, хохотал Федор Иванович Ванин, защищал меня перед Коковым Чуркин, дескать, боров - общественная животина, всей деревне принадлежит, на него обижаться  нельзя. А сеть зашить можно, ни каких следов от дыр не останется. Ты не фыркай, людей слушай.
  -  Голову себе зашей, - не сдавался Коков, - писарюга этот по миру пустил, нищим сделал.
 Неожиданно Егорыч напряг ухо. У него во дворе только что снеслась курица и теперь нежным квохтанием ласково звала к себе блудившего где-то петуха. Ей жених требовался, курица и дня не  мыслила ходить холостой. Егорыч выронил из рук теперь уже ни куда не годную сеть, но снова поднял, моментально запихал в мешок и побежал спасать яйцо, иначе расклюют его куры и петух с ними заодно. От быстрого бега хозяина мешок вместе с сетью плясал у него на спине.
  - В сельсовете встретимся, - кричал мне Коков на ходу. –  Писарь называется, ухарь лысый, вот и весь его  портрет.  Какая ему лодка, в ведре воды утонет и доброго человека унесет за собой. Соблазнил поселенец на убытки. Я сеть в милиции покажу, пусть участковый посмотрит, с кем рядом живем. Выселить пустозвона  в город и мукам конец. Всей деревне легче станет. Он же Прыську облапошил, на шее у  ней сидит, подачками питается.
  - Егорыч, тут его-то вина в чем, хряк сам зашел. Случай.
  - У него таких случаев как комаров летом, - не унимался Коков, - Я-то, я-то,  нашел к кому идти с добрым делом. К такому пустозвону надо топор брать, чтобы только мимо пройти. Или оглоблю, чтобы сразу по мозгам. Тогда не укусит.
 - Зря не пляши, - одергивал его Чуркин, -  С чего и че  понес?  Таких нервных надо в прорубь садить для охлаждения. Вешай сеть, сейчас и починим. Парень-то причем?
 Егорыч не слушал его, летел спасать яйцо. Забот у бывшего фуражира всегда через край.
 Святослав Викторович – двоюродный брат – уходил следом  за Коковым, молча, не прощаясь, глазом не повел в мою сторону. Красный его галстук сбивало ветром чуть в сторону. Туда же клонилась и пышная шевелюра на голове.  Сразу видно, такой человек или уже большой начальник или будет им. Кошка бабки Прыськи Рина уже заслышала  шаги Славы на улице, ревела у себя во дворе благим матом. 
  Боится она Святослава Викторовича страх как. Не далее как на прошлой неделе посланное им в след кошке полено, больно пришибло той хвост. Залечивать рану Рина приходила ко мне. Я ей мазал хвостик зеленкой и смесью меда с прополисом, Чуркин мазь дал. Заодно я устраивал сеансы психотерапии, подолгу гладил Рине спинку, животик, ноги. Но Рину мои колыбельные чем-то не устраивали, она быстро скрывалась куда-то под крышу моих сеней. Морокую, там ее уже ждали два Чуркиных кота. Этим дуракам все равно, здоровый у нее хвост или в кровоподтеках, зеленкой смазан или солидолом.
   Я семенил рядом с братом, приглашал его на чай.  Дескать, сегодня у меня и сахар есть. Тут продукты жалеть нечего, редактор  братик, может когда-нибудь рассказ мой напечатает. Тем более сам зашел, проявил интерес к событию деревенского масштаба. Но Святослав Викторович на мои приглашения бровью не повел.
 Под ноги себе я не смотрел, некогда было, и на улице споткнулся о твердый бок Князя, навернулся, аж в голове искры.  Оказывается, хряк далеко не убежал, растянулся недалеко от калитки, у моей лавочки, налаживался уплыть в сладкие сны. Вот кто действительно тварь беззаботная. Коков взял бы и призывал хряка к порядку. Пугал его прокурором.
   Но Егорыч уже причитал в своем дворе. То ли яйцо не сумел спасти, то ли на мне зло размазывал. Трудно с маху взять в голову, кого в первую очередь слушать: Кокова или кошку бабушки Прыси. Святослав Викторович уходил домой не оглядываясь. Звать его на чай  в эту трудную минуту было бесполезно. Я тер ушибленный бок и соображал, как  ухитриться и  наладить  хорошего пинка хряку. Сегодня же.  Скотинка эта хитрая. Так просто к нему не подкрадешься.  А нужно бы поучить хорошим манерам, давно пора. Вон, какую петельку мне устроил. Вторую за нынешнюю весну. Он же сбил мои ворота и  Иришку сделал моим врагом он. Теперь вот на посмешище деревни выставил.
  Только лодка все также стояла посреди двора, излучая воронеными бортами уют и тепло. Мне уже не хотелось  ни кататься на ней, ни наблюдать природу. Тем более рыбачить.
 - Писарь теперь на писаре, - орал во дворе Коков, - а хлеб сеять не кому. Зато ошарашить простого человека по кошельку,  они мастера. Хорошая сеть две тысячи стоит. Пусть платит, дуропляс  с пером.
- Верни, недоумок, челнок с нитками от сети, - вдруг показалась его голова над моим забором. - Сейчас же верни, поди, нитки уже смотал на свою катушку. Купить-то, не способен.
  Зарапортовался Егорыч, забыл в попыхах о чем речь, челнок-то у него в руках был. Я так и стоял посредине проема калитки, соображая куда податься, на улицу или во двор. Ясно было одно, с Коковым мы уже друзьями не будем года два, не исключаю, и больше. А на обед у меня есть нечего, пусто в доме. Можно к Прыське сходить, она сегодня русскую печь топила. Обязательно что-нибудь спекла. Или к Марии Антоновне Чуркиной, у ней по утрам прекрасные блины. Сейчас, суматоха пройдет, она меня крикнет.
 Стукнула калитка у Васьки Шишкина, Иришка выплыла на улицу, видно в магазин собралась.  В  черной новой юбке, с белыми оборочками кружева внизу. По полотну кружевов краснел как брусника крупный  бисер. И по воротнику кофты у ней такое же алое монисто, только подчеркивало оно белизну нежной шеи хозяйки. Ох, и сладкая же, наверное, женщина Иришка.
   В мою сторону Иришка не глядела. Окликнуть ее я опять не решился. И правильно, о чем говорить, если из-за забора безостановочно хамил Коков. А ответить я ему не мог, еще в драку кинется.
   Его не перекричать. Егорыч не переставая рычал у себя во дворе, челноком махал  и одновременно требовал его от меня. Голова его то и дело появлялась над моим забором. Видно чурку он себе под ноги подкатил, на нее становился, а чурка под сапогами проскальзывала. Исчезал Коков периодически в ни куда, но снова возрождался над забором, как Феникс из пепла.
  Рина, Прыськина кошка, дождалась, когда  Слава прошел мимо, летела теперь в мой дом без оглядки, очевидно только во мне и видела свое спасение. Хоть одно живое существо в это время в Татьяновке нуждалось во мне и мчалось на всех четырех лапах под защиту хорошего для нее человека. Кокова она не боялась, его крик ее в смущение не приводил.