Некоторые люди хуже зверей. Существа без совести и без морали, как они вообще могут спокойно существовать на этой Земле, обладая разумом, а, значит, осознавая, сколько боли они приносят людям вокруг? В моей жизни эти твари появились в сентябре, вскоре после события, и без того загнавшего всю нашу семью в траур - умерла моя бабушка. Она была здорова, просто от старости, наверное. Я любил её, как вторую маму. Мы с родителями могли гостить в её доме неделями, а она могла неделями жить у нас. Мы были одной семьёй, никогда не делили ничего на "своё" и "чужое". Возможно, именно поэтому она не стала писать завещание...
И когда вдруг из ниоткуда пришла тётя Селахия, не появлявшаяся в поле зрения как минимум лет восемь, и, пользуясь прописанной в законе привилегией старшей дочери, принялась с мародёрской жадностью грабить бабулин дом, мы ничего не могли с этим поделать. Ни-че-го.
Я изо всех сил пытался отстраниться от всего этого. Не думать, не вспоминать. Но не мог. Перед глазами плыли образы вещей - памятных вещей, доставшихся той, для которой они не представляют никакой духовной ценности. Она на пару со своим уродом-мужем перекопала весь дом в поисках бабушкиного сундука с золотыми украшениями, выгребла все шкафы, раскидав по комнатам одежду, посбрасывала все картины со стен в поисках тайников... Картины она забрала. И шубы тоже, и ковры, и вязаные кофты, и даже бамбуковое одеяло с подушками.
Я знал, что она продаст всё это каким-нибудь незнакомцам. А ещё я единственный знал, где в этом доме действительно есть тайники. В первую же ночь после вторжения "родственничков" я тайком пробрался туда, закатал ковёр на кухне и вытащил из пола одну из кафельных плиток. Там было пусто. Но в сошнике (то есть потайной нише в стене чердака, без понятия, почему бабушка её так называла) я нашёл прибережённые для потомков почти три тысячи вампумов, а ещё дневник, очки, расчёску, флакон духов, альбом со старыми фотографиями, спицы и ещё много других символически ценных мелочей. Всё, что смог унести, я принёс домой и отдал матери. Всё, кроме одного. У меня из глаз снова начали сочиться слёзы, когда я увидел её там, в тайнике. Кошачья кость. Заточенный фрагмент бедра, украшенный резьбой с серебряным и золотым напылением, на цепочке. Бабушка знала, что я люблю бывать в заброшенных местах, и хотела, чтобы я, как кот, всегда приземлялся на ноги.
В течение недели ни я, незаметно возвращаясь на поле боя каждую ночь, ни тётя Селахия не смогли отыскать тот злосчастный сундук. Последнюю это совершенно вывело из себя. Она решила, что сестра забрала бабушкины драгоценности ещё до похорон. Они вдвоём просто стояли на нашем крыльце и требовали отдать то, что якобы им принадлежит. Но у нас этого не было. После долгой словесной перепалки её муж попытался силой открыть дверь. Отец схватил гарпун и заявил, что всадит его ему в шею, если тот осмелится войти. Это отбило у гнусных падальщиков желание ломиться в наш дом. Они уехали, и, к счастью, по сей день больше не появлялись.
Но тоска никуда не пропала.
Я продолжал видеть мир вокруг в серых, унылых тонах. После школы подолгу гулял в одиночку, шарахаясь по усыпанным опавшей листвой переулкам и дворам. Уходил до самой окраины города, к пустующему пешеходному мосту над трассой, забирался на него, садился, свесив за ограждение ноги, и глазел на проезжающие внизу толстолобые грузовики и прогонистые легковушки. Бабулин талисман всегда был со мной, и в раздумьях я часто сжимал его в кулаке. В месте, где глянцевая позолота не скрывала естественную шершавость кости, она медленно нагревалась от тепла моих рук, и так же медленно остывала, как будто была всё ещё жива внутри.
Какое-то время я с трудом мог заставить себя посмотреть вверх, в небо. Когда я был маленьким, мама рассказывала мне, что мёртвые люди наблюдают за живыми. Летают над миром, выискивая знакомые места, дорогих сердцу людей. Мне казалось, бабушка видит меня. И мне было стыдно смотреть ей в глаза. Стыдно из-за того, что я ничего не смог сделать, чтобы предотвратить осквернение её некогда уютного дома, места, где всем нам было хорошо когда-то... Из мечтателя я превратился в следопыта. Ходил, угрюмо опустив голову, разглядывая отполированную миллионами шагов тротуарную плитку, потрескавшийся, проросший травой асфальт, сухую тропиночную землю.
Тогда я много интересного находил. Много чему удивлялся, потому что не привык так внимательно смотреть под ноги. Однажды прямо в нашем дворе видел цепочку следов, как мне показалось, осла. Полдня думал, что у кого-то из соседей теперь живёт осёл, пока не понял, что это были отпечатки от передней части подошвы кроссовок фирмы "Сталлион". Их обладатель просто крался на цыпочках. В другой раз я нашёл букет цветов. Красные розы. Их не просто бросили, их целенаправленно втоптали в грязь, чтобы ни один бутон не остался цел. Мне было жаль того, кто дарил этот букет.
А ещё я стал часто замечать кошачьи следы, в самых разных местах. Кошка, которую я не видел, будто меня преследовала, куда бы я не пошёл. Иногда наступала прямо в отпечатки моих ботинок. Я думал, что это из-за кости, которую я всюду носил с собой. Она была обработана хорошо, но не идеально, должен был оставаться запах, который я не воспринимал, а зверь запросто мог учуять. По правде сказать, кость, пролежав некоторое время в тайнике с духами, легонько ими пахла. Я тайно надеялся, что за мной ходит Рекси - бабушкина кошка, она потерялась пару лет назад. Мы тогда везде расклеивали объявления, но по ним никто так и не обратился.
В октябре я, бессмысленно гуляючи, нашёл на отшибе несколько пустующих частных домов и водонапорную башню. Старую, полностью кирпичную, стоящую на маленьком островке сухой травы посреди перепаханного будьдозерами пустыря. Мне дико захотелось на неё залезть... что я и сделал. Вскарабкался по ржавой лестнице и задержался там, наверху, чтобы полюбоваться видом. С высоты весь Мати был как на ладони. Все его заводы и фабрики, театры и гостиницы. Низкое солнце поздней осени жидкой медью рисовалось в окнах пятиэтажек. Его лучи летели с ветром навстречу городу, над холодными бетонными развалинами, над решётками заборов, оплетённых колючей проволокой, и зажигали рыжиной всё, чего касались. На горизонте, под безоблачным, по-зимнему холодным небом пар и смог смешались в бледно-серой дымке, сквозь которую неуверенно проступали фиолетовые, жёлтые и розовые пастельные тона заката. Это было фантастическое зрелище.
С того дня моя душа пошла на поправку. Краски мира постепенно возвращались. Я смирился с недавним прошлым и, кажется, наконец был готов снова смотреть в будущее. Я понял, что, несмотря на все печальные события последнего месяца - я сам всё ещё жив, моя память при мне, и я всегда могу возвращаться к воспоминаниям о близком человеке, даже если этого человека уже с нами нет.
На Самайн выпал снег. Всё вокруг снова стало монохромным, но не было больше гнетущего чувства тоски. Город сиял, полный восхищения неповторимой чистотой. Одноклассники уже заранее начинали разговоры о предстоящем выпускном и о том, в какие университеты они собираются поступать... Рассказывали, как мечтают хорошо сдать экзамены и уехать на учёбу в столицу. Арло тоже говорил, что уедет, если всё срастётся. Я понимал, что и сам вот-вот встану на перепутье. С одной стороны, оставшись учиться здесь, в глубокой провинции, я мало бы чего мог в дальнейшем добиться. Ещё год назад я бы легко уехал, без сожалений, без далеко идущих планов. Уехал бы, не зная, буду ли снова когда-нибудь жить в родном городе или нет. Но теперь что-то словно удерживало меня в Мати, крепко держало за самое сердце и не давало покоя. И я не знал, что это.
Про кошку у меня почему-то в такие моменты и мысли не приходило. Она продолжала следовать за мной, и я постоянно находил отпечатки её маленьких лап на снегу, хотя при мне уже не было кости. Носить всю связку талисманов и тотемов под тёплой зимней одеждой было просто неудобно, так что я повесил большую их часть на кольцо под люстрой в своей комнате. Иногда по необходимости снимал один или два и возвращал на шею, но кошачья кость редко была в их числе.
Я не рассказывал Арло про бабушку и про то, что случилось в её доме. Семейными делами у нас не было принято делиться, и уж тем более жаловаться друг другу на свои беды-несчастья. Мы были обычными школьными товарищами, которые вместе гуляют, веселятся и хорошо проводят время, не более того. Но я рассказал ему про кошачьи следы. И показал тот самый пустырь с водонапорной башней. Местечко это ему тоже пришлось по нраву, и порой мы забирались на её вершину вместе. Даже притащили к ней ещё одну, деревянную лестницу из заброшенного дома поблизости, чтобы не прыгать и не подтягиваться каждый раз. Обозревали присыпанные снегом развалины, ели печенье и шоколадные батончики и болтали о всякой ерунде.
Воздушный транспорт тогда уже перешёл на зимнее расписание, и над пустоватым пригородом исправно, несколько раз в день медленно проплывали, сверкая серебристыми боками, огромные полужёсткие блямбы. В открытых корзинах по их бокам стояли люди в форме, оживлённо размахивая здоровенными жёлтыми флагами. Погодники. Они отгоняют от дирижаблей встречный и боковой ветер. Если не знать, можно помереть со смеху, наблюдая за их бессмысленным с виду действом. Мы знали, конечно, но всё равно смеялись от души.
В блямбах этих путешествовали, по-видимому, совершенно невоспитанные люди. То и дело можно было видеть, как с неба летят пакеты, салфетки, банки из-под газировки, бутылки и прочие предметы, порой увесистые, пронзающие на скорости сугробы до самой земли и навевающие беспокойные мысли о том, что будет, если оно свалится кому-нибудь на голову. Мне это не нравилось, мягко говоря. Когда мы с другом в очередной раз забрались на вершину башни - увидели, что в снегу на пустыре кто-то вытоптал огромную надпись "ПРИВЕТ ИЗ МАТИ". Её было не прочитать с земли, только с дирижабля, или с возвышенности, как в нашем случае. И я твёрдо решил дописать рядом "НЕ БРОСАЙТЕ МУСОР". Попросил Арло остаться и координировать меня сверху, а сам спустился на поле.
Снега за все ноябрьские дни нападало довольно много, до середины голени примерно, и, что самое неудачное, он не был липким и неуклонно сыпался со стен свежепротоптанных траншей. Я долго возился с надписью, распинывая во все стороны похожий на блестящий сахар снежный порошок, и совершенно выбился из сил, но моё упрямство не позволяло мне сдаться и бросить дело на полпути. Поскольку все линии уже были протоптаны, помощь друга мне уже не требовалась, но молчать ему было скучно, и он продолжал кричать сверху разные смешные вещи.
- Может, за лопатой сходить? - наконец высказал он дельное предложение.
Но мне хотелось закончить надпись здесь и сейчас, без дополнительных средств. Отмазался тем, что тащить лопату из дома сюда будет далековато. И буквально через секунду Арло вдруг спросил:
- Кстати, ты видел кошку?
Я замер. Внутри всё вмиг загорелось от возможной близости ответа на мучивший меня вопрос.
- Какую?
- Там кошка на снегу. Оглянись, - он махнул рукой в сторону.
Тогда-то я и увидел её впервые. Это была не Рекси. Белая, ослепительно белая, настолько, что глазу сложно было понять, где кончается шерсть и начинается снег. Только розовый нос и большие, жёлтые, пристально разглядывающие меня глаза выдавали её присутствие. Поняв, что я её вижу, кошка встала, выгнула вопросительным знаком хвост, развернулась и быстрым шагом направилась в сторону дороги. Вскоре я потерял её из виду. То, что кошка не дышала, я понял только когда вернулся домой. На улице стоял мороз, но облачков пара у её носа и рта не было.
Я видел её ещё несколько раз, но лишь мельком. Сливаясь со снегом, словно полупрозрачная, она семенила одному мне известными тропами, и исчезала - за углами домов, за камнями или хвойными ветками - едва я поворачивал голову в её сторону. В квартире по ночам начало слышаться мяуканье. Сначала тихо, невнятно, но потом всё отчётливей. И его слышал не только я. Мама обыскивала все комнаты в поисках случайно заскочившего к нам уличного кота, несколько раз оставляла открытую форточку на кухне на всю ночь, чтобы у него была возможность убежать...
Когда вечерами я лежал у себя в кровати, медленно погружаясь в сон, голос кошки часто продолжал звенеть в моих ушах. На стыке реальностей он причудливо изменялся и словно пытался что-то сказать. Но однажды я проснулся оттого, что этот самый, кошачий голос действительно отчётливо произносил слова. Звучал он точно не у меня в голове, а как будто из щели между дверью и порогом:
- Кровью по серебру, молоком по золоту, я тебя приведу ни к селу, ни к городу... - пел тоненький голосок. - Ни к счастью, ни к беде, а к добру зарытому, золоту, серебру, от злых глаз сокрытому...
Мне стало жутковато. Я вылез из кровати, тихо подкрался к двери и заглянул в замочную скважину. Ничего не увидел, но голос тут же замолк. Потом долго не мог снова уснуть. Снял с кольца кошачью кость и вертел её в руках. Где-то через час меня посетила одна странная идея: я сходил на кухню, взял из холодильника пачку молока и начатую бутылку крови "дикого кабана с пряными травами", которая уже неделю стояла нетронутой по причине очень специфичного, мягко говоря, вкуса. Налил немного того и другого в двойную салатную миску, унёс в свою комнату и задвинул под шкаф.
На следующий день я проверил, произошло ли что-нибудь. Молоко частично свернулось и начало вонять, кровь просто присохла к миске. Чего и следовало ожидать, по большому счёту. Конечно же, я рассказал об этом другу. О песне, вкратце и о кости тоже, чтобы ввести в курс дела.
- Может, это что-то вроде эверала? - предположил он. - То есть, эверал, сделанный не из собаки, а из кошки. Я читал про таких. Тебе он показывается в дружьем обличье, значит, этот твой талисман - его кость. Вот он за тобой и ходит, хочет к своему месту отвести. Логично же!
Я, честно признаюсь, и понятия не имел, что такое "эверал". Арло мне объяснил более-менее внятно, потом я заглядывал в энциклопедию, и даже не одну. Всё поразительным образом сходилось. Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать всю ситуацию. Получалось, бабушка, будто зная, что может произойти после того, как её не станет, по старинке зарыла клад далеко от дома, в месте, о котором знала только она, и привязала к нему неусыпного стража. А мне оставила ключ... Мои мысли в скором времени подтвердились. Кошачьи следы как по волшебству прекратили следовать за мной по пятам. Они возникали по-прежнему рядом с моими ежедневными путями, но уводили петляющей цепочкой куда-то вдаль.
Остаток зимних месяцев я сгорал от желания довести дело до конца. Три или четыре раза собирался и шёл по следу, и шёл довольно долго, но безрезультатно. Кошка уводила меня на запад, в пригород, через реку, мимо разбитой вандалами автобасной остановки, по круто поднимающемуся на холм безымянному переулку, но дальше след каждый раз обрывался, примерно в одном и том же месте. Но в этом месте не было ничего. Я ни с чем оставался стоять на холме, созерцая небольшую долину, наполненную дачными домиками, садами и огородами, слушая лай собак и крик петухов.
В конце февраля несколько дней подряд бушевала страшная метель. Выпало много снега. Очертания сугробов постоянно менялись - ветер гонял их, словно дюны по пустыне. Тем вечером я возвращался со школы немного позднее обычного и у арки, ведущей во двор нашего дома, снова увидел манящую на поиски цепочку кошачьих следов. Не занесённые снегом и не стёртые ветром, они были не просто свежие, а буквально горячие. Кость была при мне. И я снова пошёл по следу.
Маршрут остался таким же, как и в мои прошлые попытки, но в этот раз погода не благоволила пешим прогулкам. Вцепившись замёрзшими руками в мобильник и на ходу отвечая родителям, что ещё немного задержусь, я упрямо шёл вперёд, а ветер шатал меня из стороны в сторону и сыпал в лицо хлопьями колючего мокрого снега. Я боролся с буйством зимы и получал максимум впечатлений от сложившейся ситуации. Дольше всего пришлось штурмовать холм. Там никто не расчищал дорогу. Слой свежего снега покрыл старый, спрессованный слой, сделав его дико скользким. Я лез наверх практически на четвереньках, скользил, катился вниз, черпая снег воротником и сапогами, и снова с азартом лез, чувствуя себя альпинистом. Снег носился в воздухе, снег был у меня на ресницах, и в глазах тоже, всё вокруг было бело, и очертания кошачьих следов становилось всё сложнее различить. Они наслаивались друг на друга, расплывались, искажались и словно становились больше. В какой-то момент я подумал, что иду уже не за кошкой, а за пардом или даже львом.
След не обрывался на пригорке. Он спустил меня в долину, торжественно провёл мимо занесённых сугробами дачных домиков и вывел к одному из местных рыбных прудов. Я осторожно вышел на лёд и мелкими шажками добрался наконец до небольшой круглой ямки в снегу. На этом месте кошка лежала, свернувшись клубочком, и лежала долго, наверное, спала - снег под ней протаял до самого льда. Я наклонился и заглянул в ямку, под лёд. Уже начинали сгущаться сумерки, что вместе с пургой снижало видимость почти до нулей, но у меня получилось-таки разглядеть дно пруда. В этом месте глубина была навскидку не больше полуметра, и прямо под ямкой из двух светлых шлакоблоков был сложен квадрат, будто кто-то пометил ими особое место...
Лёд хрустнул. Хрустнул, зараза, и начал трескаться! Я рванул с места, но было уже поздно, и меньше чем через секунду мои ноги оказались в воде. Холод впился в них тысячью игл, влага полезла вверх по ткани, превращая утеплённые джинсы в леденящее мокрое тряпьё. Я получил порцию адреналина и стал пытался выбраться на поверхность льда, но от него откалывались куски и неизбежно ускользали из-под ног... И в тот момент, когда я уже начал паниковать, что-то большое вдруг настигло меня сзади, схватило за капюшон и потащило к берегу. Оно бежало, мягко топая по льду, и он не ломался под ним. Оказавшись на твёрдой земле, неведомый спаситель отпустил меня, и я наконец смог обернуться, чтобы посмотреть, кто же меня вытащил. Я видел её лишь мгновение. Кошка, размером, наверное, с быка. Мне показалось, лап у неё было больше, чем нужно - шесть, или даже восемь. Она просто рассыпалась. Передо мной осталась лежать лишь большая куча рыхлого снега.
Домой я возвращался на автобасе, обледеневший и продрогший до костей. Объяснить, по каким подворотням я опять шарахался и почему одежда мокрая, было непросто. Всё равно заболел в итоге.
С тех пор о том месте я не забывал ни на секунду. Летом, когда пруд обмелел, а вода в нём согрелась, я вернулся к нему. Раздвинул шлакоблоки и вытащил из хлюпающей смеси воды, ила и глины что-то увесистое, старательно завёрнутое в несколько пластиковых пакетов. Думаю, вы уже знаете, что это было. Бабушкин сундук. Золотые и серебряные серьги, перстни, бусы и браслеты с эмалью, жемчугом и драгоценными камнями, сокровища, принадлежавшие моим бабушке, прабабушке, пра-прабабушке... А сверху на них аккуратно были разложены начищенные до блеска кости. Кошачий скелет, почти полный, не хватало лишь нескольких зубов, позвонков, рёбер, фаланг пальцев - и левого бедра, из которого мой талисман был сделан.
Я не знал, чья была эта кошка и как сложилась её судьба, но я был ей благодарен. Её останки я похоронил с цветами и всеми почестями в сквере у дома. Долго думал, класть ли в могилку её резное, золочёное бедро. В конце концов оставил его себе, на память. Ведь эверал, сослужив свою последнюю службу, уже был свободен. Да и меня теперь уже ничто не держало. С моего сердца вдруг разом спали все эти верёвки, сети, лески, проволока - что бы ни связывало его с этой землёй, словно несчастного мёртвого зверька. Я мог уехать куда захочу. Без сожалений, без далеко идущих планов.