Триста три несчастья
о романе Ч. Паллисера «Квинканкс: Наследие Джона Хаффама»
Роман Чарльза Паллисера написан тогда, когда еще писатели писали от руки, и, по словам самого автора, это влияло на их представления об объеме произведения. Они более четко его рассчитывали. А с появлением компьютеров (как это было и с ним самим, поскольку роман создавался много лет), когда стали печатать со скоростью света, представления об ограничениях уже на них не давили, и многие стали писать «безразмерные» произведения, отчасти утратив (если оно и было) всякое чувство меры.
Автор специализировался на викторианской литературе (он в своем послесловии подробно описывает, как проникся Диккенсом и Джордж Эллиот) и решил создать стилизацию, но с позиции современного автора, у которого запретных тем и табу куда меньше. Он рассчитывал вызвать у читателей более сильное эмоциональное впечатление за счет объема и количества информации об эпохе, да множества повествований об разных людях, которые выживали в то время в жестокой нищете. Ему нужно было потрясение. Но добился ли Паллисер своей цели?
У меня возникло впечатление, что я читаю не художественное произведение, а лекции по истории Англии определенного периода с позиции автора «левых» политических взглядов (которые я, кстати, вполне разделяю), по социологии, статистике, юриспруденции… чему угодно. Но это скорее документальное исследование, нежели литература. Паллисер – большой знаток эпохи, но он в большей мере исследователь, нежели художник. В романе явно не хватает именно художественности, фантазии, умения создать интересные характеры.
Мы многократно встречались в литературе девятнадцатого века с описанием душераздирающей нищеты и трагических судеб. Вспомним одно из самых ярких – история Фантины и Козетты в «Отверженных» Гюго. Ради интереса советую математически подсчитать, сколько страниц романа занимают эти сцены? По сравнению с объемами Паллисера – капли в море. А впечатление сильнее в сто раз. Вспомним сцены из романа «Граф Монте-Кристо» - сколько страниц занимают сцены, где Эдмон Дантес находится в заключении? А впечатление незабываемое. Деталей эпохи меньше, дотошности Паллисера здесь нет. А эмоций море! (Я не поклонник творчества Дюма, просто отмечаю, что это место в романе было описано сильно.)
Можно в трех страницах сказать больше, чем в ста томах, если задача поставлена эмоциональная, художественная. А если основная задача – исследовательская (или политическая), это дело другое.
Да, Диккенс, стиль которого явно здесь воссоздается во всех деталях (особенно когда Паллисер называет своих героев «Надменность», «Справедливость», «Закон», таким образом их характеризуя), ставил разные задачи в своих произведениях. Но он по природе своей был человеком театральным, сам имел актерские способности, его герои живут и дышат, он вживается в каждый персонаж, в результате создавая разные темпераменты, характеры, манеру говорить, индивидуальную интонацию, жестикуляцию, мимику, не говоря уже о выразительных описаниях внешности. Его героев не забудешь! Их внутренний мир интересен – у них есть мировоззрение, религиозные предпочтения, своя философия, взгляды на жизнь. (Справедливости ради, надо отметить, что он вставляет пару таких героев-друзей, спорящих о политике, но они кажутся искусственными, как будто неудачная стилизация Диккенса.) То же самое можно сказать о героях двух самых удачных романов Уилки Колллинза – «Лунного камня» и «Женщины в белом». Я не забуду ни Лору Фэрли, ни графа Фоско, ни Анну Катерик… Коллинз был редким мастером писать от первого лица, перевоплощаясь в служанку, священника, лорда, девушку и т.п. Это яркий театр масок, который врезается в память, в сознание как живой.
Можно ли то же сказать о героях Паллисера? На мой взгляд, они – никакие, включая самых главных: Джона и его матушку, Мэри. Это касается персонажей из всех слоев общества. Паллисер как будто и не ставил задачу показать разных людей, которые вызвали бы у читателей яркую эмоциональную реакцию, заставив сопереживать себе. Ему важно было нагромоздить событий и разнообразных тайн. Но он не понимает простую истину: если человек не интересен, то и его «скелеты в шкафу» тоже мало кого взволнуют. Единственным персонажем, который вызвал живую реакцию у меня, был ушлый мальчишка из низов по имени Джоуи Дигвид. Он действительно казался исключением – возникало ощущение, что в мертворожденную схему случайно попал живой элемент. За ним, возможно, было бы интереснее наблюдать, чем за Джоном.
Автор в своем послесловии сетует, что не все поняли его замысел – показать проблемы бедняков. Людям кажется, что все, что происходит с героями, случайно. Мне как раз представляется, что эта его задача просто бросается в глаза. Он явно на этом сосредоточен куда больше, чем на создании характеров персонажей. Ему важнее исторический фон (который он пытается воссоздать со всей возможной тщательностью), чем действующие лица. И ради фона произведение и написано.
Вот цитата, из которой ясно, в чем состояла главная цель:
«— Ты очень напоминаешь своего дедушку, — произнес Питер. — Те же глаза. Такой же рот, как у твоей милой матери. Как тебя звать?
— Джон, — с трудом выдавил я. Поскольку никакой реакции со стороны собеседника не последовало, я добавил: — Джон Клоудир.
— Мне знакомо это имя, — содрогнувшись, отозвался узник. — Это мое имя. Или было моим. Когда-то я им гордился. Я любил отца, восхищался им, как обычно сыновья восхищаются отцами. Хотя и видел, как несчастлива с ним моя мать — нежное создание, но в его глазах никчемное. Я долго ничего не знал о бизнесе, которым занимались мой отец с моим братом; я был робким, мечтательным школьником и мечтал об одном — остаться наедине с книгами. Мне хотелось стать книгопродавцем. Но когда пришло время кончать школу, выяснилось, что мне предназначено вступить в семейное предприятие и нести на себе деловые обязанности сполна. И только тогда я узнал, в чем заключалось это предприятие. — Питер умолк и тяжело вздохнул. — Короче говоря, они участвовали в каждом гнусном, лицемерном обмане, который затевается в Лондоне против бедных, наивных, беззащитных: незаконно содержали ломбарды, где взимали завышенную процентную ставку, а сами эти заведения служили прикрытием для сбора наворованного. Одалживали деньги подающим надежды юношам из высоких слоев общества, а потом шантажировали их или их друзей с целью вымогательства. Им принадлежала худшая недвижимость столицы: зловонные трущобы для совершенно обнищавших, из которых они выжимали последние соки; притоны, где гнездились все разновидности мыслимых и немыслимых пороков — это тоже приносило им дивиденды».
Автор показывает, как Джон и его матушка, которые стали жертвой некого заговора против них (в связи с тем, что имеют права на наследство), опускаются на самое дно, в результате чего женщина умирает, а мальчик попадает в психиатрическую больницу, где ему раскрывают часть тайн его прошлого. И он понимает главное: как устроен этот жестокий мир. Тайны в романе – тоже не самоцель, это средство заинтересовать читателей подробностями жизни бесправных и несчастных людей той эпохи. Другое дело, что можно перестараться и добиться противоположного эффекта, когда персонажи по истечении определенного времени начинают вызывать не сострадание, а зевоту. И думаешь: ну, сколько можно перемещаться с улицы на улицу, из заброшенного дома в заброшенный дом, из притона в притон, из помойки в помойку и так до бесконечности… все время оглядываясь в поисках слежки со стороны «врагов».
Роман построен как приключенческий – история бедного мальчика, который, как Заяц из мультфильма «Ну, погоди!» скрывается от неких Волков, объединившихся против него с целью сжить со свету. Надо понимать, что сквозь призму детского восприятия некоторых людей он демонизирует – как, вполне возможно, адвоката семьи Момпессонов, который просто осуществлял свои функции за гонорар, и не был никаким монстром. (Ангелом он, впрочем, тоже, возможно, не был.) Мир не делится на ангелов и демонов – это не детская сказка. Но поразительная живучесть и сверхнаходчивость героя, который, будучи наивным мальчиком, умудряется выходить сухим из воды, выбираясь из всех передряг, мне представляется неправдоподобной. Так же, как и живучесть комиссара Каттани из сериала «Спрут», которого вся итальянская мафия никак не могла победить. Я по мере прочтения думала: кто заинтересован в том, чтобы ему помогать, не может он в одиночку преодолевать все препятствия как сказочный супергерой, потому что это смешно? Но со временем осознаешь, что, хотя у него и находятся союзники, главное даже не это, а некий конфликт интересов среди семейств, претендующих на наследство. Кто-то заинтересован в том, чтобы мальчика сжить со свету, а кому-то нужно, чтобы он до определенного периода все-таки оставался живым. И это связано с юридическими тонкостями завещания, с условиями наследования тем или иным потомком.
Взросление Джона – процесс сверхболезненный, сам автор сравнивает это с изгнанием из некого Рая (безмятежного обеспеченного детства) в Ад (жизнь низов Лондона). После смерти матушки и прочтения ее дневника он размышляет: каким человеком она была. Ему она представлялась наивным одуванчиком, он казался себе более хитрым и ушлым, чем эта женщина. Вместе с тем несколько человек утверждают, что это была ее маска, и она была вовсе не так уж проста. В конце Джон приходит к выводу, что отцом его может быть и не Питер Клоудир. (Для матери это была болезненная тема.)
На самом деле описание событий, произошедших после венчания Мэри и Питера, более чем странно. Судя по всему, брак их существовал только на бумаге, потому что, оставив ее в гостинице, он вернулся в Лондон и был схвачен полицией по обвинению в убийстве своего тестя. Когда она умудрилась забеременеть, действительно непонятно. И автор не хочет пояснить это – ему нужно, чтобы читатели ломали головы и предлагали разные версии. Он сам в этом откровенно признается.
Сайлас Клоудир подчеркивает, что мальчик ему никакой не внук, и ненавидит его мать, считая, что она разрушила его отношения с сыновьями, и старшим, и младшим, внеся раздор в их семью. Дэниел, старший сын, признается, что она пыталась женить на себе сначала его, потом заморочила голову Питеру. Мальчик не верит, но все-таки в его душу закрадывается сомнение. Когда, спасаясь от голодной смерти, Мэри попадает в публичный дом, один из ее клиентов говорит: не надо верить, будто она недавно занялась этим ремеслом, у нее есть опыт. Конечно, никакой профессиональной проституткой она не была. Но не была и настолько невинным созданием, как представлялось Джону изначально. Судя по всему, ей просто необходим был брак, чтобы скрыть беременность. Мартин Фортисквинс, ставший крестным Джона, делает запись: крестный и отец. Вот кандидатура на роль настоящего отца Джона, тем более что подчеркивается его внешнее сходство с его дедом. А жена Мартина всю жизнь ненавидела Мэри, сама признавшись, что из ревности – но к кому, если не к собственному мужу? При этом все говорят о безупречной репутации Мартина, невозможности его причастности к чему бы то ни было плохому. Но, если Мартин отец, неужели он так открыто в этом признался бы, сделав такую запись? Кто-то, видимо, счел, что Мэри забеременела от собственного отца, автор намекает на такую альтернативу, поясняя, что этого не имел в виду. (Но мне тоже так показалось, когда я увидела схему персонажей, – отец ребенка Мэри не обозначен, род идет от ее отца к сыну.)
Ему нужно, чтобы ломали голову, и он старается максимально запутать читателей – пусть предлагают разные версии и спорят между собой. Мне не очень импонирует такая позиция. Я не понимаю, почему нужно, прочитав два толстых тома, ощущать себя обманутым в своих ожиданиях… когда прояснено далеко не самое интересное – всего лишь юридические детали наследования и логика преследователей. А самое интересное (сердечные тайны) должно остаться «за кадром», пусть, мол, домысливают. Это оставляет ощущение крайнего недоумения – ради чего вообще тогда огород городить?
Паллисер представляет вниманию читателей схемы, где жирным шрифтом обозначены те, кто в результате смерти Джона могут претендовать на наследство (причем им нужно еще и избавиться друг от друга, там все друг другу конкуренты). В результате его герои только и думают, что о деньгах, только о них и говорят. Предваряет повествование следующее вступление:
«Двенадцать пенсов составляют шиллинг. Двадцать шиллингов составляют фунт.
Имеются и другие монеты: фартинг — четыре фартинга стоят пенни; полпенни — два полпенни стоят пенни; крона, которая стоит пять шиллингов, и полкроны; соверен, который стоит фунт; гинея, которая стоит двадцать один шиллинг».
Об этом и книга. Но читать бесконечные рассуждения о деньгах, долях, процентах не может не быть несколько… скучновато, и это еще мягко сказано. В том, что касается денег, он максимально все прояснил. У него люди очень мало открываются. Или он не умеет их раскрывать…
Вот та же Генриетта (которая почему-то сравнивается с Эстеллой из «Больших надежд» Диккенса) выдает себя двумя репликами, из которых ясно, кого она любит, - Дэвида Момпессона. Джон почему-то не в состоянии это понять. Отсюда – ее невроз и депрессия. Кто из героев к концу романа для меня полностью прояснился, это Сайлас Клоудир (при всей его безжалостности). С ним действительно поступили нечестно, и он последовательно мстил.
Джон по мере своего взросления понимает одну важную вещь: красивые слова не обозначают красивые поступки. Человек, который мало говорит и даже демонстрирует долю цинизма, может быть куда большим альтруистом на деле, нежели сладкоречивый позер. Он, конечно, не может не утратить доверие к миру, психика его не могла не пострадать в результате чудовищных испытаний, и уже право наследования (воспользуется он им или нет, не ясно) даже во имя благих целей (помощи местным и не только местным беднякам, благотворительности, усовершенствований в поместье) не радует…
Многие из тех, кто считают, что могли бы написать о девятнадцатом веке ничуть не хуже, а то и лучше классиков, на самом деле эту эпоху не чувствуют. Они воссоздадут все исторические детали с максимальной полнотой и тщанием, но не ощутят, насколько яркими индивидуальностями были тогда персонажи. Двадцатый век породил куда меньше интересных героев, хотя не осталось запретных тем, табу… А почему-то стало скучнее.