По воспоминаниям современников
Серебряный век знал много мистификаций, которые, как правило, быстро разоблачались. История Черубины де Габриак не стала исключением. Внешне непривлекательная Елизавета Дмитриева сумела создать мифическую красавицу. Алексей Толстой называл ее «одной из самых фантастических и печальных фигур русской литературы». У ее ног были Гумилев, Волошин. В ее честь – последняя дуэль в истории русской литературы.
Дмитриева преподавала русскую словесность в Петровской женской гимназии, посещала поэтические вечера на «Башне» Вячеслава Иванова. Здесь на нее обращает внимание Максимилиан Волошин. Здесь же возобновляется знакомство Елизаветы Дмитриевой и Николая Гумилёва, с которым она впервые встретилась в Париже в 1907 году. Они много времени проводили вместе.
Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей,
я нашел себе подругу из породы лебедей,
- писал Гумилев на альбоме, подаренном Дмитриевой.
25 мая 1909 года Н.Гумилев и Е.Дмитриева вместе приехали в Коктебель к Волошину, который подарил молодой поэтессе чёрта по имени Габриах. Это был морской черт, выточенный волнами из корня виноградной лозы, с одной рукой, одной ногой и добродушной собачьей мордой. Имя ему было найдено в книге «Демонология» и принадлежало бесу, защищающему от злых духов.
Дмитриева о своем романе с Гумилевым Волошину не сказала, а только сообщила, что Гумилев будет ее сопровождать, потому что она больна.
Как писала впоследствии сама Е. Дмитриева, именно в Коктебеле сложился их любовный треугольник. Н. Гумилёв не признавал за ней права быть поэтом, а М. Волошин, напротив, всерьёз озаботился её литературной судьбой.
Дмитриева никогда так и не сможет объяснить ни себе, ни другим владевшие ею в тот момент чувства. «Самая большая моя в жизни любовь, самая недосягаемая это был Макс. Ал. (Волошин). Если Н. Ст. (Гумилев) был для меня цветение весны, «мальчик», мы были ровесники, но он всегда казался мне младше, то М. А. для меня был где-то вдали, кто-то никак не могущий обратить свои взоры на меня, маленькую и молчаливую. То, что девочке казалось чудом, – свершилось. Я узнала, что М. А. любит меня, любит уже давно, – к нему я рванулась вся, от него я не скрывала ничего. Он мне грустно сказал: «Выбирай сама. Но если ты уйдешь к Гумилеву – я буду тебя презирать Мне все казалось: хочу обоих, зачем выбор! О, зачем они пришли и ушли в одно время! Во мне есть две души, и одна из них верно любила одного, другая другого».
Гумилев не мог не заметить отношений Дмитриевой и Волошина. Он уехал в Одессу. Е. Дмитриева осталась в Коктебеле.
Именно тогда была задумана самая блестящая мистификация в русской литературе 20 века.
В 1909 году в редакции журнала «Аполлон» пришло загадочное письмо от некоей Черубины де Габриак. Оно было написано на бумаге с траурным обрезом и запечатано черным сургучом. На печати был девиз: «Vae victis!» [Горе побежденным! (Лат.)]. Незнакомка объяснила, что она является наследницей древнего испанского дворянского рода и вынуждена жить взаперти из-за своего высокого положения и намерения опекунов отдать ее в католический монастырь. Также в письме были стихи, которые Черубина хотела опубликовать в журнале с условием, что никто не будет пытаться связаться с ней лично, поскольку строгие опекуны против ее литературного творчества. Маковский был в восхищении. Всей редакции понравились присланные стихи (а еще больше история), и так произведения Черубины де Габриак попали на страницы влиятельнейшего литературного журнала своего времени. Черубине был написан ответ на французском языке, чрезвычайно лестный для начинающего поэта, с просьбой порыться в старых тетрадях и прислать все, что она до сих пор писала. Испанская красавица (а разве она могла быть не красавицей с такой биографией и такими стихами?) заворожила буквально все писательское общество Серебряного века. Многие поэты мечтали с ней встретиться и заочно признавались в любви. Одним из таких очарованных литераторов оказался и Николай Гумилев.
Тайна Черубины де Габриак оказалась намного прозаичнее, чем воображали себе поэты Серебряного века. Она не была красавицей (на самом деле, ее даже прозвали Хромоножкой), не была католичкой и тем более не была наследницей испанского дворянского рода. Но она была неплохой поэтессой. К сожалению, в Серебряном веке этого было недостаточно для того, чтобы привлечь к себе внимание. И тогда друг Дмитриевой поэт Максимилиан Волошин придумал, как правильно представить публике творчество поэтессы. Кроме того, он много размышлял о том, что поэтическое творчество основывается на мифотворчестве. Шутка с Черубиной, по его ожиданиям, должна была претворить миф в жизнь, стать началом нового искусства. Мистификация требовалась ему для проверки своей теории. Цветаева писала, что и ей Волошин предлагал совместно создать сразу нескольких мифических поэтов. Но она отказалась.
Волошин и Дмитриева создали Черубину де Габриак и послали ее стихи письмом редактору журнала «Аполлон» Маковскому. Письмо было написано достаточно утонченным слогом на французском языке, а для псевдонима взяли наудачу черта Габриака. Но для аристократичности черт обозначил свое имя первой буквой, в фамилии изменил на французский лад окончание и прибавил частицу «Де»: Ч де Габриак. Волошин вспоминал: «Мы долго ломали голову, ища женское имя, начинающееся на Ч., пока наконец Лиля не вспомнила об одной Брет-Гартовской героине. Она жила на корабле, была возлюбленной многих матросов и носила имя Черубины…».
Какое-то время после опубликования стихов Дмитриевой и Волошину удавалось морочить петербургское общество.
Однако влюбленность в Черубину не была всеобщей.
Волошин вспоминает, что когда он на другой день после опубликования стихов пришел к Маковскому, «… у него сидел красный и смущенный А.Н. Толстой, который выслушивал чтение стихов, известных ему по Коктебелю, и не знал, как ему на них реагировать. Я только успел шепнуть ему: «Молчи. Уходи». Он не замедлил скрыться». Подвох заподозрил и Вячеслав Иванов. Встретив Волошина, сказал ему: « Я очень ценю стихи Черубины. Они талантливы. Но если это — мистификация, то гениально». «Он рассчитывал на то, что «ворона каркнет». Однако я не каркнул».
А. Н. Толстой давно говорил мне: «Брось, Макс, это добром не кончится», - вспоминал Волошин.
«…В стихах Черубины я играл роль режиссера и цензора, подсказывал темы, выражения, давал задания, но писала только Лиля», - утверждал Волошин.
По одной из версий Михаил Кузмин проследил за письмом и открыл всем, кто стоит за Черубиной де Габриак.
По другой злым гением Черубины-Дмитриевой стал немецкий поэт, сотрудник «Аполлона» Иоганнес фон Гюнтер. В порыве увлечения им поэтесса не только выдала тайну своего псевдонима, но и рассказала о непростых взаимоотношениях с Гумилевым. Гюнтер доверия не оправдал: раскрыл литературную тайну и начал убеждать Гумилева в неохладевших чувствах Дмитриевой. 16 ноября Гумилев сделал очередное предложение Дмитриевой — и получил очередной отказ. Она вспоминала: «В «Аполлоне» он остановил меня и сказал: „Я прошу Вас последний раз: выходите за меня замуж», я сказала: «Нет!». Он побледнел. «Ну тогда Вы узнаете меня».
Все это повлекло за собой цепь неприятных событий, приведших в конце концов к дуэли. Николай Гумилев, во всеуслышание заявлявший о своей пламенной любви к загадочной испанке и при этом сватавшийся к самой Дмитриевой, оказался в довольно нелепом положении и почувствовал себя оскорбленным этой мистификацией. Раздраженный, он очень нелестно отозвался о Дмитриевой в обществе, чем вызвал негодование Волошина. На одном из собраний «Башни» Волошин ударил Гумилева, а в ответ получил вызов на дуэль.
Волошин: «Мы встретились с ним (Гумилевым) в мастерской Головина в Мариинском театре во время представления Фауста. Я решил дать ему пощечину по всем правилам дуэльного искусства. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос Иннокентия Федоровича (Анненского): «Достоевский прав, звук пощечины, действительно, мокрый». Гумилев отшатнулся от меня и сказал: «Ты мне за это ответишь» (мы с ним не были на «ты»). Мне хотелось сказать: «Николай Степанович, это не брудершафт». Но тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: «Вы поняли?» (То есть; поняли ли за что?) Он ответил: «Понял».
По другой версии это произошло на одном из собраний «Башни».
Воспоминания Волошина: «На другой день рано утром мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной речки… если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то, во всяком случае, современной ему».
«Выехав за город, — вспоминал Алексей Толстой, — мы оставили на дороге автомобили и пошли на голое поле, где были свалки, занесенные снегом. По пути к месту дуэли Волошин оставил в сугробе свою калошу и объявил, что не станет стреляться, пока не найдет ее. Поиски так затянулись, что озябший Гумилев тоже полез в снег. Наконец, злополучная калоша вновь обрела своего хозяина. Противники стояли поодаль, мы совещались, меня выбрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилев, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко. Я снова отмерил пятнадцать шагов, просил противников встать на места и начал заряжать пистолеты (старинные). Пыжей не оказалось, я разорвал платок и забил его вместо пыжей, Гумилеву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, взял пистолет, и тогда только я заметил, что он не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, расставив ноги, без шапки.
Передав второй пистолет Волошину, я, по правилам, в последний раз предложил мириться. Но Гумилев перебил меня, сказав глухо и недовольно: “Я приехал драться, а не мириться”. Тогда я просил приготовиться и начал громко считать: раз, два... (Кузмин, не в силах стоять, сел в снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком, чтобы не видеть ужасов) ...три! – крикнул я. У Гумилева блеснул красноватый свет, и раздался выстрел. Прошло несколько секунд. Второго выстрела не последовало. Тогда Гумилев крикнул с бешенством: «Я требую, чтобы этот господин стрелял». В. проговорил в волнении: «У меня была осечка». «Пускай он стреляет во второй раз, — крикнул опять Гумилев, — я требую этого...» В. поднял пистолет, и я слышал, как щелкнул курок, но выстрела не было. Я подбежал к нему, выдернул у него из дрожащей руки пистолет и, целя в снег, выстрелил. Гашеткой мне ободрало палец. Гумилев продолжал неподвижно стоять. «Я требую третьего выстрела», — упрямо проговорил он. Мы начали совещаться и отказали: это противоречило правилам. Гумилев поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к автомобилям».
Следствие по делу этой дуэли велось практически год и постановило: Гумилева, как подавшего повод к дуэли, приговорить к максимальному наказанию — семи дням домашнего ареста, Волошина — к минимальному, одному дню домашнего ареста.
Как говорил великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель, «история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса». Первая литературная дуэль на Черной речке закончилась поистине трагически для русской литературы: А.С. Пушкин, вызвавший на поединок чести Ж. Дантеса, оказался смертельно ранен, а мы в результате лишились еще множества гениальных произведений русского поэта. Вторая дуэль на Черной речке закончилась...не столь однозначно.
Использованная литература:
1. Чурбина де Габриак «Исповедь».
2. Волошин М. Лики творчества. Л., 1989.
3. Цветаева М. Воспоминания о поэтах // Сочинения в 2-х томах. М., 1984.
Фотографии из интернета.