БОРИС ПОПОВ
(КОЛОМЕНСКИЙ)
АНАТОЛИЙ ЗУБИН
Вся жизнь Анатолия Зубина решилась в два приема и оба раза он хотел жениться.
Первая его память относится к трехлетнему возрасту. Он стал отличать себя от других, когда понял, что у него дурной цвет волос, канапушки на лице и его одного из множества детей, дядей и тетей зовут «рыжим». Рос он бойким, никому не уступал, от поддразниваний не скрывался, а становился злее. Он легко привык ходить каждый день в школу, учился не хуже остальных, но чаще других стоял в углу класса и был бит нервной, исхудавшей во время войны и так никогда не поправившейся учительницей. Скоро он привык не замечать дразнилки и отвечал только на одну. Она начиналась словами:
«Рыжий, рыжий, конопатый
Стукнул бабушку лопатой».
Дальше он никогда не слышал, потому что бросался на задиру. Ему было обидно, потому что бабушки у него никогда не было и, уж конечно. Он не стал бы бить ее лопатой. Бабка была у соседского парня Мишки. Она была старая, умела лечить сломанные кости и приносила Мишке теплую кофту, когда на улице становилось прохладно. К праздникам она пекла пирожки с капустой и тогда давала всем ребятам по пирогу, а Мишке — два.
Время было уже не тяжелое. Люди переставали носить ватники даже на работу. Но сменившие их пальто походили на шинели толщиной материи и широтой плеч, а в разговорах старших слышалась резкая грань: «Это еще до войны было? - Да нет, уже после, совсем недавно!».
Отец Анатолия пришел с войны с негнущейся ногой, считал, что уцелел только благодаря ей и думал об образовании сына как об определении на прочное место, которое сможет кормить его и обогревать при любом наклоне жизни. После обязательной семилетки он пристроил сына в ремесленное училище, осваивать профессию штукатура-маляра. В таком выборе был некоторый риск — кто же штукатурит и красит во время войны, были бы стены — но отец хотел быть человеком прогрессивным и подготовить сына к красивой жизни в мирное время. На всякий случай, отец посоветовался с мастером, набиравшим группу, и тот успокоил его тем, что обязательно обучит ребятишек кирпичной кладке.
Анатолию очень не понравилась грубошерстная иссиня-черная форма, которую им выдали в «ремеслухе», поэтому в первый же настоящий рабочий день вывозился весь в сурике и вернулся домой с лицом и одеждой такими же красными, как волосы. Его мать — маленькая, сухая женщина с вечно сощуренными глазами и складками вокруг рта всплеснула руками и вымолвила, что вот таким красненьким он родился, врачи боялись, что у него врожденная желтуха.
Повзрослев, Анатолий сам распорядился своей судьбой. На службу в армию он ушел с новенькими водительскими правами, полученными в школе ДОСААФ и с тех пор всю жизнь шоферюжит.
Когда его возраст подошел к тридцати годам, соседи по одиночке и наперебой заговорили, что ему надо жениться. Он не стал сопротивляться и привез июньским воскресным утром будущую жену — миниатюрную, мягкую молодую женщину. Собственно, это она привезла его к родителям на новеньких, оставшихся от первого мужа «Жигулях». Она понравилась родителям и дело можно было считать решенным, но мать решила выяснить, почему такая милая женщина осталась одна и выбрала ее рыжего и конопатого сына.
Через неделю он уже знал, что она гулящая и никогда не сможет иметь детей. Казалось бы, надо оставить ее, но у всех были причины колебаться. Мать боялась, что сын останется бобылем и сопьется как многие его дружки. Отцу очень понравились «Жигули» и он часто представлял себя сидящим за блестящими стеклами в пахнущем кожей салоне. Анатолию было жаль расцветших в его душе доброты и покоя, не хотелось вновь прятаться в кожуру лихости и иронии.
Этих причин оказалось достаточно, чтобы не отказаться от Нины, так звали женщину, сразу, но мало, чтобы наладить совместную жизнь. Она приезжала к родителям до конца лета. Пока они не отчаялись в надеждах, что она вывернет перед ними свою душу и докажет какая она честная, уважительная и как любит Анатолия. В последний ее приезд все трое страшно кричали на нее. Отец бегал вокруг «Жигулей», плевался на них, бил кулаком по капоту, надеясь помять его, и орал, что его сына не купишь «жигулями», их дом стоит подороже всяких «жигулей». Все опасения матери теперь вывернулись наизнанку и она твердила сквозь нервную дрожь, что за такого доброго парня пойдет любая и ее сын не дурак, чтобы бросаться на первую попавшуюся. Последние месяцы так измотали Анатолия, что он мечтал только о возврате своей прежней жизни. Нина уехала не вымолвив ни слова.
Слез от нее не дождались.
Анатолий не сумел вернуться к прежней жизни. Прежде он много и беспорядочно читал. Теперь книжные запои стали чередоваться у него с настоящими. Каждое утро он приезжал первым ранним автобусом в автоколонну, потом грузился на чулочной фабрике и делал рейс до областного центра и обратно. В этой части жизни ничего не изменилось, разве, каждое утро просыпался с головной болью — Анатолий никогда не похмелялся. Зато после работы его ждала ежевечерняя бутылка водки. Выпивали ее здесь же, каждый свою. Закусывали кусочком хлеба а иногда и вовсе комом снега. Поздним вечером он стремительно, в стороны его не шатало, а только наклоняло вперед, брел домой. Дома на их улице были одноэтажные, стояли просторно, вокруг каждого сад. Из каждого двора, а зимой прямо из окон, на него смотрели десятки глаз. Иногда он всматривался в них голыми из-за бесцветных ресниц бледно голубыми глазами и его влажные губы шептали: «Сплетники! Паскуды языкастые! Своей жизни мало, чужой захотелось?»
В это время их улица переживала важное событие. Большинство домовладельцев объединились в газовый кооператив. Вдоль всей улицы прокопали глубокую канаву, Анатолию не раз приходилось выбираться из нее в темноте. А дома его поджидали бесконечные пересуды о размере взноса, о сроках работ, о том, что нужно восемьсот рублей, а он все пропивает и они вынуждены его кормить. Это было неправдой. Все годы Анатолий отдавал родителям зарплату, она была немаленькой, и оставлял себе только на водку. Вообще, они были не бедными людьми. Все трое работали, имели доход от сада, а отцу еще выплачивали пособие как инвалиду войны. Тем сильнее раздражали Анатолия разговоры о деньгах. Наконец, он даже их поведение с Ниной стал объяснять страхом, что им надо будет отдавать часть земли и сада.
Однажды, это было следующим летом, Анатолий возвращался домой вместе с соседом. Он был трезв, дело было перед получкой. Сосед был моложе и имел репутацию странного человека. У них было мало тем для разговора, поэтому обсуждали политические вопросы. Анатолий имел отличную память. Услышанное или прочитанное он запоминал с первого раза почти дословно, поэтому он прослыл человеком, хоть и пропащим, но умным и знающим. Вот и в тот раз он привычно прижимал соседа аргументами воскресного телекомментатора. Но парень неожиданно вывернулся и заговорил о вещах очень необычных и не совсем понятных.
- Что ни говори, Толь, а пьешь ты оттого, что жизнь твоя бессмысленная и пустая» - наглые слова обжигали самое сердце. - У тебя кроме работы ничего нет.
- А чего работа? Я полезное дело делаю.
- Да какое полезное? Вот я хожу на завод делать тепловозы. Зачем? Чтобы они таскали вагоны. В вагонах будут возить уголь, руду, оборудование, чтобы плавить металл. Из него будут делать вагоны, машины для добычи руды, угля, станки, чтобы делать эти машины и чтобы делать тепловозы. Так все и идет по кругу, чтобы мы без дела не сидели.
- Но, ведь, в результате делают хлеб, одежду, телевизоры, холодильники.
- Да за то время, что мы работаем, можно телевизор и одежду шилом из снега сшить. И ты возишь считай что из пустого в порожнее. Фабрика делает в год пять миллионов чулок. Куда их возить? Мы их можем и в области сносить. Так нет! Их в Сибирь увезут, а к нам привезут другие.
«Дурак ты чокнутый» - только и смог возразить Анатолий. - «У нас все делается по плану, а планы составляют не такие, как ты».
Выбросил он из головы затейливую заумь и не думает о ней. А только чувствует как заводится в нем нехорошая пружина. Дома ждет другое приключение. Во дворе, у самого крыльца стоит светло-голубой «Запорожец». Оказывается, отцу его продали по льготе, как инвалиду войны.
- На машине ручное управление, но ты все равно сможешь ездить? - обстоятельно толковал отец? - Зачем нам твоя Нинка? У нас своя машина есть!
«Прямо под цвет глаз», - недобро усмехнулся Анатолий и пошел к столу, на котором стояла, редкое в их доме дело, закуска и бутылка. Одной дело не закончилось. Пришлось матери доставать запас, а потом занимать еще у соседей.
Отец упивался тем, что у него теперь есть автомобиль и он не чета соседям. Глаза матери радостно поблескивали из-за морщинок. Анатолий мало говорил и все громче поддакивал отцу, навалившись грудью на стол. «Да! Да Не чета! Да. Да, На рынок яблоки возить!». А потом он поднялся и уже знал, что нет силы, которая сможет его сейчас удержать. Он еще спокойно сказал, что теперь же разнесет все их хозяйство, а , если будет мало, то и сожжет их дом. А потом уже кричал, что их жизнь стоит поперек его дороги и не обойти их никак, а можно только сломать, разнести в клочья и только тогда он сможет быть человеком. Он вломился на кухню и стал выдирать вместе с трубами новенькую газовую плиту и спустил ее под шипение газа из трубы с высокого крыльца. Потом он выбросил туда же холодильник, приподняв его и обрушив на заскрежетавшую плиту. Хотел разбить телевизор, но передумал. Выпрыгнул из окна на крышу автомобиля, привычно завел его и, деловито проехав сотню метров, скатил, рискуя разбиться, с крутого склона прямо в речку, выбрался мокрый на берег. Крыша автомобиля выступала над водой, но медленно погружалась. Опомнившийся отец с испуганными соседями обежали его и закопошились в воде, стараясь подтолкнуть машину ближе к берегу.
Тогда он вернулся домой. Мокрая от слез мать поднимала холодильник. Газ из трубы уже не шел. Она была заткнута мокрой тряпкой. Анатолий снял со стены ружье, сунул в карман десяток патронов, снаряженных мелкой дробью и размеренно зашагал к реке. Он уже начал отходить от бешенства, но не напрасно же он все это затеял? Он лег на высоком берегу, прицелился мимо гомонивших внизу людей и только тогда заметил рядом с собой мать.
- «Толенька, не стреляй, погубишь ты себя, - причитала она. Бандит ты, окаянный. Нет от тебя покоя!»
- «Иди, маманя, отсюда» - прохрипел он, сжал зубы и выстрелил. Дробь густо ударила по воде. Все кинулись в сторону, спрятались за машину.
«А ну пошли отсюда, - почти беззвучно говорил он. - Пусть тонет, новую заработаем. А то нечего делать будет».
Его поняли и заспешили к берегу, увлекая завалившегося на бок, сопротивляющегося отца. «Пойдем, Федорыч, она теперь не утонет. Остынет, потом достанем». Отец зацепился за что-то негнущейся ногой и упал и уже прямо на руки соседей. Так его и вытащили.
Анатолий сел, положил ружье на колени, достал спички, сигарету и закурил. «Подойдете, буду стрелять», - громко крикнул он.
«Дурак ты», — ответили ему из мокрой кучки. «Я сейчас пульну прямо в кучу, тогда дураков будем искать!» Теперь ему было спокойно. Он чувствовал как наслаждается отдыхом. В душе не было ни одной мысли, ни одного желания. Но скоро появилось сожаление о сделанном, стало жаль отца, ковыляющего домой. Вспомнились радостные глаза матери.. Пожалел о сломанном холодильнике, который надо чинить, о машине, которую лучше тащить на противоположный берег. Он разрядил ружье, отложил его подальше в сторону, свернулся колечком и уснул прямо на берегу под осторожными лучами пробивающегося сквозь высокую пелену солнца.
Машину вытащили без него. Он отсиживал пятнадцать суток. Соседи вызвали милицию, но никто не сказал, что он стрелял, поэтому отделался малым. Холодильник пришлось выбросить, а газовую плиту налаживал он сам уже накануне зимы. До той поры мать, как встарь, готовила на керосинке. Еще по утреннику он привез на своем «Запорожце» сварщика, старательно помогал ему, гнул трубы, нарезал резьбу а потом долго сидел, глядя на голубое, уютное пламя.
После летнего случая он перестал пить. Это получилось очень основательно, совсем не так, как у записных алкоголиков, которые смотреть не могут на спиртное, а, если попробуют, то сорвутся вновь. Он мог выпить стакан на праздник, иногда оставался после работы с друзьями, но трезвость стала главным и любимым его состоянием. По выходным он ходил с младшими ребятами в кино, на танцы, пробовал ухаживать за девушками, но сразу за него замуж не шли, а долго женихаться он считал не по возрасту.
Однажды он выпросил у начальства машину на выходной и в два рейса перевез откуда-то из-за города к себе на двор фюзеляж и крылья брошенного на свалке самолета. Полгода он жил мечтой о собственном самолете. Он сомневался, что ему удастся когда-нибудь взлететь. Для этого поблизости не было ни одной подходящей площадки. Но сама мысль, что в принципе это доступно, согревала его. Он придумал очень сложную систему, позволяющую вместо одного мотора использовать пять мотоциклетных. Но покупать моторы без специальных расчетов было рискованно, а расчитать он не умел. Только через несколько месяцев он решился попросить помощи у плохо знакомого парня, заканчивающего авиационный институт и приезжающего иногда на выходной к родителям. Но тот долго говорил о сложностях центровки, без которой самолет упадет, о том, что моторы заглохнут один за другим и уехал, сказав, что он «ничего не обещает, но попробует». Как-то получилось, что вскоре Анатолий к самолету охладел. В его фюзеляж проросла трава нового лета, а по крыльям неуклюже скакали куры и настырно клевали блестящие заклепки.
Анатолий часто вспоминал Нину, но к зиме переехал жить к дородной белобрысой женщине. Она работала крановщицей на их ремонтной базе. У нее был восьмилетний мальчуган и уютная однокомнатная квартирка. Произошло это невзначай, в один вечер, и Анатолий совсем не сопротивлялся. Вечерами они смотрели телевизор. По субботам делали покупки на его зарплату. Могло бы, наверное, дойти и до детей, но в это время он прослышал, что Нина вышла замуж и родила мальчика.
На другой же вечер Анатолий купил водки, хотел было взять батон, но передумал, и поехал к дому, в который не заглядывал два с половиной года. Он увидел Нину в последний момент, когда она закатывала в подъезд коляску с малышом. Она его не заметила.
Тогда он здесь же раскрутил хорошенько водку в бутылке, вылил, не глотая, в себя, продышался, занюхав кулаком, и пошел к родителям. Шел, обходя автобусные и трамвайные остановки, старался держаться, где потемнее. Он с трудом успевал ногами за наклонившимся вперед телом и мычал про себя: «Нам жизнь дала стальные руки крылья, а вместо сердца пламенный мотор».
Его вещи женщина принесла через неделю. Он никогда больше у нее не был.
Следующие десятки лет он рано ложился спать и много читал, перетрес библиотеки у всех соседей, добрался до дальнего конца улицы. Мать записалась в районную библиотеку и носила ему книжки полными сумками, пока не умерла. Сейчас он по воскресеньям помогает девяностопятилетней матери того, погибшего в Афганистане, парня, учившегося давным давно в авиационном институте. Каждый день он совершает рейс до областного центра и обратно. О чем он думает в дороге? Сколько рейсов еще ему совершить? О чем они говорят со старушкой? Никто этого не знает, но он говорит, что в его жизни уже все случилось.