Оставаясь наедине с самим собой и со своими мыслями, Андрей обычно испытывал чувство облегчения. Однако одновременно с этим чувством освобождения в отношениях от чего-то тяжкого и неловкого, он начинал испытывать и другое чувство. Он чувствовал, что проигрывает ей. И даже не столько ей, сколько тому установившемуся порядку вещей, в котором они — мужчина и женщина, как ни крути, а не просто два разных человека. И опять всё идёт по тому же заведённому пути, как и с женой когда-то: так и так всё крутится вокруг физической близости, состоявшейся или не состоявшейся.
Мало того и много хуже того, — с несостоявшейся близостью бороться было куда сложнее, чем с состоявшейся. В жене, с которой постельные отношения как-то сами собой сошли на нет, ему гораздо проще было видеть человека, чем во Фросе, с которой физической близости не было. «Ничего не выходит, — думал он, — я смотрю на неё как на женщину, а значит — прелюбодействую с ней… в сердце своём». Он поверить не мог, это казалось самым простым — не смотреть на женщину как на женщину, а смотреть на неё как на человека, а оказалось чуть ли не вовсе неисполнимым делом.
И сдаться было нельзя, нельзя было от неё убежать, скрыться и просто не видеть её, — это было бы равносильно поражению. И, видимо, поэтому он часто думал о ней и представлял её глаза, а они были, когда не любящие, — умные, даже слишком для женщины умные. Да и вообще, смех смехом, а ему было просто не с кем, кроме неё, общаться по-настоящему — открыто. Так случилось, с остальными людьми у него просто не получалось не претворялся. И он претворялся, что он оставался таким, каким он уже давно по сути не был. Она тоже с людьми претворялась, он это прекрасно видел. Случалось, он наблюдал, как раздражал её или злил какой-нибудь человек, и в глазах её это успевало на какое-то мгновение отразиться, но тут же поверх всего глаза её заливались любовью и она любовно обходилась с человеком, который её раздражал. Это было наносное, она ломала себя, и он это не мог не видеть.
Но он-то ведь тоже себя ломал: он не мог естественным образом относиться к ней как к человеку, а не как к женщине; он был не в состоянии не сравнивать и не соотносить её где-то как-то с женой, которая всё равно тоже БЫЛА, хоть её и не было рядом. Он не смог и по отношению к Фросе преодолеть то расстояние, которое обычно разделяет различных людей между собой. Они не были близки в духовном отношении, у них были совершенно разные точки зрения на жизнь, у неё была иная система ценностей. Их центры не совпадали. Что, в общем-то, было совершенно логично и естественно.
Однако при каждом удобном случае Фрося давала ему понять, что ценит его воззрения на жизнь и что считает его высказывания чем-то значимыми и по-настоящему важными. Она умела так его выслушать, что он чувствовал себя чуть ли не пророком, открывающим человечеству ранее невиданные перспективы и совершенно новые горизонты. Но сам Андрей-то прекрасно понимал, что она не могла его понимать, не могла понимать места его мировоззрения по отношению к другим мировоззрениям. Не могла просто потому, что не прошла того внутреннего пути, который прошел он, а значит, была не в состоянии оценить значимость того, что он проговаривал вслух. «С логикой не поспоришь».
Она могла просто чувствовать в его словах нечто такое, что может стать когда-то по-настоящему значимым. И она готова была рискнуть — положить жизнь на служение этому «значимому», что она в нём разглядела. Она, по всей вероятности, полагала, что он способен оказывать на людей влияние и, тем самым, сможет приобрести статус влиятельного человека, а она будет при нём. Будет при нём так же, как она была при своём поэте. «Или будет при статусе».
«Если это так, она согласится на любую форму отношений: хоть женой, хоть любовницей, хоть наложницей, хоть сожительницей». Лишь бы занимать при нём особое положение. Но привлекают её в нём не его взгляды сами по себе, а возможная его значимость для людей. Она неприметно, но непременно будет подталкивать его к тому, чтобы он заявлял о себе и становился знаменитым. «Она и ставит на то, что я стану знаменитым». И она будет работать над расширением круга, в котором он известен, пока сил хватит. Да, она могла бы стать весьма полезной, возьмись он проповедовать среди людей. Беда в том, что он-то был не такой. «Никому ты ничего не докажешь, пока человек не дойдёт сам, своей головой».
Андрей отчётливо видел, что он обманет её в её ожиданиях. Он вовсе не хотел ничего проповедовать людям, не хотел ничего людям доказывать. Потому, во-первых, что это было бесполезно: кто поймет, тот и так поймёт, потому как всё это уже не раз было говорено и другими, а кто не поймёт, тому понять не суждено, втолковывай им, не втолковывай; во-вторых, потому что развиваться нужно было самому, а не развивать других, в других заложена своя собственная программа развития, и им должно быть самим виднее, куда двигаться; в-третьих, он меньше всего хотел бы выступать против общепринятых доктрин и принять на себя весь шквал неприятия, нелюбви и даже ненависти. Пожалуй, третье было основным: он боялся нелюбви. Да и не то что бы боялся, а просто не понимал, ради чего ему бы это было надо. «Много лучше неизвестность и безразличие, чем неприкрытая нелюбовь».
Андрею очень бы не хотелось воспользоваться человеком, зная, что обманешь его ожидания. Но, с другой стороны, он мог в ней и ошибаться, — он действительно мог быть ей нужен зачем-то, подобно тому, как жене зачем-то ведь нужен её батюшка и духовник. Пока он так взвешивал все за и против, шли дни, а он уже знал, если он у неё долго не появится, она заявится сама узнать, всё ли у него в порядке. Надо было на что-то решаться. И его вдруг осенило — нужно было всё, о чем он тут себе думал, вывалить ей прямо в глаза, а там будь, что будет. Он решил, что так и сделает, собрался и поехал к ней.
Продолжение: http://proza.ru/2020/01/09/43