Несмотря на её эмоциональность, слёзы на глазах моей племянницы появлялись редко. Эту обычную для большинства представительниц прекрасного пола реакцию могла вызвать, например, сильная боль. Причем не физическая, - с этой-то София обычно справлялась, - а боль душевная, заглушить которую разными обезболивающими таблетками было никак нельзя. Впрочем, причиной слёз, могло послужить и одно из других сильных человеческих чувств, на которые София была очень даже способна.
В этот тихий ещё, утренний час, когда София забежала ко мне за отзывом на свою статью по эстетике образовательного пространства, я сразу понял, что подушка её вряд ли уже просохла. Легкий макияж, которым она пользовалась редко, но весьма искусно, не мог скрыть от моего взгляда следы переживаний. Может, конечно, мне стоило не заметить слегка припухших глаз и ускользающего взгляда, но это было бы не в наших с ней правилах, сложившихся более чем за десять лет доверительного дружеского общения.
- Держи, - протянул я несколько страниц текста в прозрачном файле, - и скажи несколько слов, чтобы мне было о чём сегодня подумать.
- Ничего-то от тебя не скроешь, - вяло констатировала моя племянница, опустившись на новый зеленый пуф у высокого зеркала, - Всё ты понимаешь и можешь объяснить. А вот я и не понимаю и объяснить не могу почему люди, к которым ты относишься бережно и более чем по-человечески, вдруг начинают думать, что ты их собственность...
София, ссутулившись старательно разглаживала ладошками юбку на сжатых коленках. Затем, резко встряхнув головой и разбросав длинные, густые и слегка вьющиеся от рождения волосы, поднялась и уже сделав шаг к двери, оглянулась ко мне.
- Ладно, Влад, давай позже поговорим. Мне это действительно нужно, но сейчас совсем нет времени. Я на семинар опаздываю о предмете психологии. Сегодня первый день и мы ждем нескольких мэтров, которые согласились поучаствовать, не зная, конечно, что за глаза мы называем мероприятие мемориальным, посвященным памяти отечественной психологии.
- А как это понимать? Вы что считаете, что похоронили эту науку?
- Не мы, Влад, не мы. И то, что мы устраиваем сегодня, это не поминки, а отчаянная попытка возродить некоторые традиции психологии. Мы нашли материалы большого семинара семидесятых годов прошлого века, в котором участвовали такие мастера, как Ильенков, Эльконин, Михайлов, Давыдов, Зинченко и многие другие из блестящей интеллектуальной когорты. И сегодня собираемся обратиться к народу с вопросами и проблемами, которые прозвучали тогда в НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР. И ещё мы хотим сравнить итоги нашего семинара и результат работы того, памятного.
- Не сомневаюсь, что это будет очень интересно и, надеюсь, новый храм психологии человека вы будете строить не на костях ваших нынешних, одномерных, как ты их называешь, оппонентов.
София заулыбалась и укоризненно посмотрела на меня.
- Будет здорово, если ты сам успеешь, хотя я знаю что-такое экзамены. Ну, пока! До вечера!
София махнула мне рукой и захлопнула за собой дверь. Переключившись на семинар она явно взбодрилась, отодвинув в глубину сознания мысли, печалившие её в начале нашего разговора. Я же, наоборот, не мог не думать о том, что случилось или может назрело.
Слова Софии про отношение близких людей к ней, как к собственности, могли касаться, прежде всего матери. Отца я сразу исключил из списка, поскольку отношения его с дочерью давно были дружескими, хоть может и не такими уж близкими. Ещё речь могла идти либо о подруге, что было маловероятно, учитывая хорошо известный мне характер Карины, либо о молодом человеке. Положением близкого друга Софии уже больше года мог похвастаться Андрей, получивший в прошлом году диплом психолога и продолживший теперь обучение в аспирантуре.
Вспоминая мягкий, проницательный взгляд рослого широкоплечего блондина, которого можно было бы вполне назвать красавцем, если бы эта роль устраивала его самого, я пытался представить себе ситуацию, тревожившую Софию, и не мог. Перед глазами постоянно возникал человек, видевший в своей возлюбленной существо нежное и трепетное, нуждающееся в постоянной защите. И это была не роль, хорошо выученная и отточенная опытным психологом, а твердая позиция мужчины, разрушать которую моя София явно не собиралась. Андрей, конечно, был не при чем, а других претендентов я просто не видел. Значит речь шла о Валентине.
Поразмышляв о словах Софии ещё некоторое время, я окончательно уверился в правильности своего вывода. Валентина, безумно любившая дочь, - свою кровинку, в которой не просто видела себя, но которую воспринимала как себя самоё, никак не могла смириться с тем, что лучшая часть её существа отделяется, разрывая замечательное гармоничное целое, которым многие годы было её материнское «Я». Валентина сопротивлялась неизбежному, усложняя постепенно жизнь не только себе, но и дочери, для которой присутствие матери, - другого человека, - в каждый момент её жизни и в каждом уголке её всё более сложного мира становилось все менее комфортным. Возможно, говорить о навязчивости здесь было неуместно, но судя по всему у Софьи накопилось уже серьёзная доля раздражения, выплеснувшегося сегодня в моей прихожей. Пожалуй, я уже понял, что сказать моей мудрой племяннице, но пока не представлял как.
Вечером разговоры в за столом в столовой были только о прошедшем мероприятии. София весело и остроумно описывала разные ситуации, возникавшие в ходе дискуссий и явно была довольна результатом первого дня семинара, который должен был продлиться в течении месяца. Приглашенный на ужин Андрей, - искусный и лёгкий собеседник, - поддерживал настроение Софии точными и неизменно забавными суждениями. С удовольствием наблюдая за веселой и будто бы беззаботной племянницей, я не собирался нарушать её состояния и потому около девяти вечера попрощался и отправился к себе, планируя пораньше лечь спать. Однако, планам моим не суждено было осуществиться, поскольку, спустя не более получаса, молодёжь безжалостно выдернула меня из теплого и уютного холостяцкого гнезда, заставив одеться и отправиться с ними гулять по вечернему городу.
Подобные прогулки мы совершали уже не раз и хочется думать, что попутчикам моим они доставляли не меньше удовольствия, чем мне самому. Говорили о многом, в том числе о моей любимой архитектуре. В этих случаях все начинали крутить головами, слушая мои пояснения и удивляясь тому, что видели уже сотни, а то и тысячи раз. Особенно это относилось к Андрею, который проявлял не только очевидный интерес к проблеме пространства нашей жизни, но и способность к совершенно зрелым суждениям в моей профессиональной области.
Нагулявшись и насмеявшись, мы посадили Андрея в троллейбус и помахав ему на прощанье, отправились домой. Вечер, несмотря на позднее время был теплым, и мы шли по нашей узкой зеленой улочке не торопясь, наслаждаясь тишиной, лишь слегка окрашенной затухающим городским шумом.
- Ты ведь наверняка подумал о моей утренней жалобе, - скорее утвердительно произнесла София, - и спасибо, что ты не напоминал мне о ней весь вечер. И всё же мне хочется разобраться с этой ситуацией, которая становится все более тягостной. Ты же понял о ком я?
- Да. О маме, конечно?
София молча кивнула. Затем, спустя некоторое время, она вздохнула и заявила
- И никакой, Влад, я не психолог, раз не могу разобраться в отношениях с собственной любимой мамочкой; не могу понять толком ни её ни себя.
- Ну, во первых не говори того, во что сама не веришь. Ты уже хороший психолог, а будешь просто замечательным. Я в этом ни чуточки не сомневаюсь. А в вашей ситуации есть одна тонкость, которая от тебя ускользнула, что совсем не удивительно и вполне естественно.
София смотрела на меня внимательно и с некоторым удивлением.
- Ну, рассказывай!
Мы уже подошли к дому и теперь стояли у подъезда, рядом с молодым, но уже вытянувшемся до второго этажа каштаном, пирамидки свечек которого гордо светились в лучах нового уличного фонаря. Между припаркованных у дома машин сновала отпущенная хозяином маленькая собачка, которая азартно наверстывала упущенную за день возможность как следует размяться и погонять кого-нибудь, хотя бы даже воображаемого.
Пройдя десяток метров вглубь двора, мы присели на скамью, обычно занятую неумолкающими пожилыми соседками, и постаравшись быть кратким, я изложил Софие своё понимание ситуации.
- Помнишь, мы много рассуждали с тобой о том, как начинает свою жизнь ребёнок в пространстве родительской любви, - питательной среде человека, - и как мать выполняет роль его главного жизненного органа, опираясь на материнский инстинкт. Не буду повторяться, тем более, что профессиональное психологическое описание раннего детства ты можешь сделать лучше меня. Но подумай вот о чем. Родившийся ребёнок, что бы вырваться из объятий природы, нуждается в постоянном обращении к нему матери, содержанием которого является любовь. Упорно, не обращая внимание на отсутствие желанной реакции, мать разговаривает с малышом, ласкает его, зовёт в свой человеческий мир. И любовь, как ты знаешь, непременно побеждает. Но что же происходит потом, когда вспыхнувшее улыбкой и изначально особо ненасытное сознание малыша, воспроизводит в себе и по-своему окружающее? Очень скоро во внутреннем мире малыша кроме мамы, которая вначале полностью заполняла его сознания, которая сама была его миром, поселяются другие люди и их становится всё больше. Вместе с несущими смыслы, а потому говорящими предметами они образуют вначале маленькую, но быстро растущую вселенную. У взрослеющего малыша появляются многочисленные новые интересы и даже привязанности.
София внимательно смотрела на меня, терпеливо ожидая, когда, наконец, я произнесу главное, то, ради чего устроил всё это повторение пройденного. Возможно, она даже догадалась, к чему я вел, но не подавала виду.
А что же мама, по-прежнему любимая, но не способная заместить собой весь мир в сознании ребенка? Инстинкт тупо требует от неё выполнения роли, которая фактически уже сыграна, мешая матери занять в отношении ребенка позицию другого человека! Нет, ничуть не меньше его любящего, но уже не слепо, а совсем по-человечески. Наверное это плохо звучит, но я бы сказал, что слепая материнская любовь это особая форма эгоизма. Если сначала всей истории она любила ребенка в себе, то теперь она любит не только его, но и себя в ребёнке!
Иначе говоря, малыш, улыбнувшись, преодолел природу в себе. Теперь та же по-существу задача стоит перед матерью, которая должна победить в себе природный инстинкт. И если в первом случае главным средством была любовь матери,...
- Прекрасно, Влад! - прервала мои рассуждения София — Можно я закончу?
...то теперь единственным средством решения проблемы становится любовь выросшего ребёнка. Такая же терпеливая и бескорыстная, какой был окутан и пронизан когда-то он сам.
Боже мой, как же у тебя всё оказывается просто! Вот так, взял и снял с меня тяжеленный камень, который уже мешал жить.
Подумав немного, София добавила, глядя на светящиеся в темноте окна своей квартиры.
- И проблема решается намного проще, когда детей несколько. Они сами, поселяясь в сознании мамы, образуют там маленькое сообщество и уже тем самым способствуют преодолению того, что ты называешь особой формой эгоизма.
Спасибо, Влад. Это хорошая тема. Давай вернемся к ней через несколько дней. А теперь пора. Мама наверняка соскучилась и переживает.