- Захар! Заха-а-а-а-р! – Ворота содрогались от громовых ударов, которые слышали, казалось, не только во всем Нелюдовском, но и на пять верст окрест.
- Шо? – заорали, перекрикивая заходящегося пса, из-за забора.
- Дай лошадь.
- На шо?
- Дак зимник встав!
- Да ты шо?! – ворота заскрипели, приоткрываясь. В образовавшуюся щель показалось пухлое лицо в обрамлении бороды лопатой и всклокоченной шевелюры. – А деньги е?
- Дык, у Маньки заначку знайшов.
Голова почесалась лапищей с обломанными ногтями:
- Не, так не дам. С тобой поеду. А сани е?
- У Мишки Коротышки возьмем.
- Добре! Почкай трошки, я зараз!
Не прошло и пяти минут, как эти двое колотились уже в ворота Михаила Ивановича Федорова, прозванного Коротышкой за малый рост – печальное последствие падения его, во младенчестве, с дерева березы.
А еще через полчаса соседка мишкина, бабка Аксинья, с завистью наблюдала, как по свежему снежку, запряженная в мишкины сани, трюхала захарова лошаденка, а в санях сидели трое хуторских – владелец саней, хозяин лошади да Сашка Жук.
До района было не так чтоб далеко, но и не близко – семнадцать верст, как одна. Одиннадцать из них – по руслу укрытой еще местами гибким, октябрьским, ледком Жимухи.
Пока доехали, пока скупились, пока то-се, свечерело. На небе высыпали крупные – к морозу – колючие звезды. Над печными трубами хат поднимались толстые, как волчьи хвосты, дымы. Киномеханик Жорка врубил «Маяк». Из ведра громкоговорителя, установленного на сельсовете, неслись «последние известия». Бодрым и уверенным металлическим голосом радиоточка сообщила проезжающим мимо троим хуторянам, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме [*].
Раскатисто шли сани, в трех ящиках, заботливо укутанных сеном, сладко булькало.
- Сашк, а Сашк! – толкнул в бок задремывающего Жука маленький мишкин локоток. – Ты вот у нас грамотный – ремесленное кончил. Расскажи, а как оно будет, при коммунизьме?
- Ну как-как… Известно как – всего навалом будет. И даром. Бери – не хочу.
- И вино даром? – пораженный Мишка вскинулся, чуть не свалившись с саней.
- И вино, - чуть помедлив ответил Сашка голосом, в котором уверенности было больше, чем в его душе.
- Дак сопьется-ж народ! Дак помрем же! - Мишка уже подпрыгивал в санях. Шапка съехала набок, тулуп распахнулся, щеки, от открывающихся ужасных перспектив, горели.
- Вот и выходит, - вдруг трезвым голосом отозвался молчащий до этого Захар, - что коммунизьм этот придумали враги русского народа.
- Ну знаешь ли, Захар! Ты эти речи брось! – взъерепенился Сашка, - Чтоб никто никогда! Не дай Бог! Забыл, что ли, за меньшую болтовню люди на 10 лет пропадали! Память коротка?!
- Все, Сашк, забыли, забыли, не говорил я ничего – заотнекивался Захар вдруг осипшим голосом.
До хутора доехали в молчании, почти в ссоре. Молча же – каждому по ящику – разгрузились. Сашка поскрипел синим снегом к себе. Захар, оставив сани у Мишки во дворе, повел Рыжуху домой.
- Шевелись ты, зараза! – перетянул замешкавшуюся в воротах лошадку вожжами.
* цитата из доклада Н.С. Хрущева на XXII съезде КПСС.