Из истории одного душевного заболевания
Тема 2 Мой мимолетный Эдем
«Гуси в гусли, утки в дудки, вороны в коробы,
Тараканы в барабаны, коза в сером сарафане,
Корова в рогоже, всех дороже. Ай да любо!»
(Старинное присловье)
1.
NB Перечел вышенаписанное. Все о себе, да о себе, любимом. Да, отвечает поставленной первоначально задаче, но я же не в безвоздушном пространстве существую, меня окружают люди. Разные. Они тоже как-то воздействуют на меня. Подумал: «Надо как-то скорректировать, чтоб картинка не такой субъективной получилась». Подумал-сделал. Нижеследующая Тема во многом посвящена тому, чтобы исправить замеченный мною недостаток. Мне тем легче это будет сделать от того, что встретившиеся мне на этом жизненном отрезке люди были, в основном, достойными. И описывать их здесь для меня это одно удовольствие.
Летом восемьдесят второго года я, дипломированный по всем статьям специалист, выпускник 1го медицинского института имени Павлова, получив официальное направление, отправился к месту своей первой работы. В зловеще обещанную мне когда-то перепуганным институтским начальством Тьмутаракань. Хотя, и не «тьма» и не «таракань», - название все-таки звучит поприличнее. Тем не менее, не буду его оглашать, по тем же соображениям, которые помешали мне назвать вам номер моего родного дома: хочу избежать укоров в неточностях. Назову его просто Энском. А непосредственным местом работы станет мне Энская областная больница.
Энск, хотя и считается самым большим городом Ленинградской области по населению (в те времена около 100 000 человек), но, по сравнению с «культурной» столицей – многомиллионником , выглядит почти какой-нибудь путающейся в ногах слона моськой. Вот он, то самый – медвежий угол, в коем мне суждено увянуть в расцвете… Хотя какой там «расцвет»? О чем я? Ёлки-моталки! Идет тридцатый год. «Лермонтов в мои годы… Пушкин… Аркадий Гайдар… нет, не этот, а тот… уже полком командовал. А я, перестарок, лишь только-только приступаю. И еще не имею никакого представления, что из меня получится. Может, вообще ничего. То, что в народе называется «не пришей кобыле хвост». Словом, сплошные ламентации, с заламываньем рук и воздеванием очей к небу.
Да, приблизительно в таком настрое я ехал в Энск. Но иного-то ведь мне никто и не обещал, не так ли? Никаких подачек, поблажек. Скажи спасибо хотя бы за то, что не сослали куда-нибудь от глаз подальше, не ссадили, допустим, у степной юрты в Республике Тыва или у заснеженного чума в Ямало-Ненецком округе. А тут город все-таки, всего-то в 186 км от Ленинграда. Живи, трудись, радуйся и благословляй щедрую, незлопамятную советскую власть. Ты вот свергать ее собирался, рожи ей корчишь, а она тебе «Флаг тебе, Иван Георгиевич Зобак, в руки. Иди и на делах доказывай, чего ты в этой жизни стоишь».
Вначале все по задуманному властью сценарию: Энск встретил меня неприветливо. День пасмурный. Собирается дождь. Собирается, собирается, да все как-то не соберется. Но дело даже не в погоде. Пока ехал автобусом, электрички в те времена из Ленинграда в Энск еще не ходили, почитал от нечего делать кое-какую справочную, намеренно прихваченную с собою в дорогу литературу. Сформировал, таким образом, об Энске какое-то представление. Вот маленькая «художественная» выжимка из того, что прочел и представил. Крохотное, если хотите, эссе, какое у меня в дороге, пока добирался, получилось.
«”Тамань самый скверный городишко из всех приморских городов России»” Написано не мною, а великим русским поэтом и прозаиком. В пандан к этому я бы написал: “Энск самый скверный городишко на Юго-Западе Ленинградской области РСФСР”. Чем притягательны самые крохотные городки России? Своим прошлым. В самом заурядном городишке можно отыскать еще окончательно не развалившиеся, питающиеся одним «святым духом», мещанского, купеческого первородства старые дома. Со скрипучими, держащимися на цветных балясинках крылечками, с резными оконными наличниками. Крышу дома венчает гордо выпятивший грудь, пляшущий при мало-мальском дуновении ветра или деревянный или жестяной петушок. Плюс хоть какая-нибудь, пусть самая захудаленькая церковушка. Пусть давно заброшенная, покосившаяся, лишенная креста. Все равно от нее что-то исходит. Глядя на нее, догадываясь, как когда-то бурлила вокруг нее прежняя общественная жизнь, - на сердце теплее становится. Забывается на время унылая, как черт от ладана шарахающаяся всего необычного, фантазийного, подогнанная под один стандарт, пришедшая всему этому на смену современная, или, точнее, «советская» эконом-класс архитектура. Город Энск 1949 года постройки, и этим, пожалуй, уже все сказано. Какие там жестяные петушки, резные наличники, похилившиеся церковушки! Выстроенные на длиннющем, без конца и без края, плацу две противостоящие друг другу шеренги однообразных, одинаковой высоты (три этажа) кирпичных коробок, обмундированных, все под одну гребенку, в грязновато-зеленое хэбэ. (Для тех, кто, может, уже не знает, что есмь хэбэ: хлопчатобумажная ткань — одна из доступных и широко распространенных материй природного происхождения. Идет, в частности, на пошив солдатских гимнастерок. Как говорится, дешево и сердито). Позади них, там-сям, всякого рода шушера вроде безобразных сарайчиков, где хранится всякий хлам. Еще не забыть сказать про огороды…»
На этой фразе автобус остановился, и я, так и не закончив эссе, вышел из машины вместе с другими пассажирами.
То, что я сразу, после того как моя нога коснулась земли, увидел, не походило ни на какой город. Вижу огромный барак - ангар. Он закрыл мне вид на все, что творилось позади него. Те, с кем я в общем слитном порыве вышел из автобуса, все, как один, ни секунды не раздумывая, бросились к стоящему неподалеку уазику, загрузились в него и куда-то быстро умчали в неизвестном мне направлении. От автобуса, на котором я приехал, тоже след простыл. Я же, который про уазик ничего не знал, остался на остановке фактически один. С парой тяжеленных сумок и с рюкзаком. Ко мне никто не подходил. А между тем я был уверен, что меня встретит кто-то из больничных. Накануне я послал телеграмму на имя заведующего больницей. «Приезжаю завтра. Междугородним автобусом. Прибытием 14-20».
Я заметил небольшую избушку на курьих ножках. Подошел, вежливо постучался. Какая-то женщина высунулась из открытого окошка:
-Вы чего?
Я объяснил.
-Вы рано, дорогой товарищ, вышли. Это «товарная», а вам надо было еще одну остановку проехать, до «пассажирской».
-Что же мне делать? Я с вещами.
-Подождите, может, попутка какая-то будет, но я бы вам не советовала.
-Почему?
-Сейчас время такое. Все нормальные люди сейчас по рабочим местам. Можете не один час прождать. Да отсюда совсем недалёко. Сами спокойно… вы ж еще молодой. Пешедральчиком.
Я спросил, как идти, женщина любезно мне объяснила. Я ее поблагодарил и отправился в путь. Стоило только зайти за ангар, и я увидел располагающийся приблизительно в полутора километрах от меня тот самый… объект моих вожделений, город, который я только что представил в своем эссе. Он, реальный, пусть даже издалека, очень походил на тот, который я вообразил. Но до него еще надо было как-то дойти. Ох-хо-хо-о.
И вот теперь представьте себе: меня, шагающим по жутко исковерканной, видимо, какими-то тяжеловозами дороге, под небом, пасмурным готовым в любую секунду пролиться дождем, с кажущейся с каждой минутой все более тяжелой поклажей. Я посылал проклятия. В адрес себя ( за то, что повел себя как баран, не выспросил заранее, где мне лучше выходить), в адрес своей альма - матер за то, что она командировала одного из лучших ее сыновей в эту дыру, в адрес коммунистической партии СССР, за то, что выстроила мне на гОре и этот городок и эту больницу, где я фактически продолжу отбывать свое наказание. Все мироустройство вообще, если оно так откровенно издевается надо мной. Словом, много проклятий, всяких и разных. Отчасти справедливых, но, в основном, - ничуть. Но это бессловесное возмущение помогло мне преодолеть тяжелую дорогу. Давно заметил: когда чем-то возмущаешься, кого-то сильно ругаешь, сил как будто прибавляется.
Этих сил хватило мне на то, чтобы добраться до самого города. Дальше – попроще. Дождался рейсового автобуса, в дневное время, пока, как выразилась та женщина у ангара «Все нормальные люди по рабочим местам», они тут ходят с интервалом аж в полтора часа! Мне повезло, я подождал не более десяти минут. Проехал на автобусе вдоль почти всей главной артерии города. Думаю, вы безошибочно догадаетесь, как эту артерию величают. Да, проспектом Ленина, вы не ошиблись. Из его-то, в первую очередь, окошек я и разгляжу эти однообразно безобразные, окрашенные в болотный цвет коробчатые истуканы. Подтвердится мое сразу же возникшее неприятие этого стопроцентно «советского» языческого городища. И трусливая мысль, что какого-то длительного жития я здесь не выдержу. То есть сил-то, может, и хватит, а души нет. Истончится и куда-нибудь улетит. Высоко и далеко.
Здание больницы на этом унылом фоне выглядело настоящим диссидентом. То есть болоту не изменило, тот же ядовито зеленый цвет, однако архитектура другая: не три послушных этажа, а дерзких, отважных два. Убрали этаж сверху, пристроили сбоку. Здание удлинилось и стало чуточку походить на усадьбу помещика средней руки. Только что колоннады с кариатидами при входе не хватило. А разгадку, отчего город был так верен этому раздражающему незамыленный посторонний взгляд окрасу, мне поведали позже. Энск, повторяю, появился в 49м. Краска была трофейная, ее завезли с территории поверженной Германии. Завезено было много: хватило на весь город. Зато другими красками обделили. Позднее периодически возникало желание как-то перекраситься, но трофейная краска оказалась удивительно живучей, не чета нашим. Никакие непогоды, температурные перепады ее не брали. Бороться с нею стало бы преступлением. Словом, в конечном итоге, как это часто в жизни бывает, эстетика решительно уступила место прагматике.
Пока разглядывал здание, не спешил войти, меня, по-видимому, кто-то разглядел из окна. Догадался, кто есть кто, вышел мне навстречу. Приветливо улыбающаяся средних лет женщина в белом халате. Певучим голосом, ее обладательнице бы не в медсестрах, а солисткой в каком-нибудь хоре:
-Иван Георгиевич? Здравствуйте, заходите. Мы вас поджидаем.
Мне сразу польстило, что меня здесь знают уже по имени-отчеству.
-Дайте, я помогу, - певучая женщина ко мне.
Я запротестовал, женщина не стала настаивать. Прошли уютный вестибюль. Много зелени. Никто нигде не толпится, ничем не возмущается. Пришибленная постоянно ошивающимися капризными посетителями и жалкой зарплатой нянечка-уборщица не ворчит, чтобы «потщательнее» вытирались ноги. Словом, здесь царит давно исчезнувшая из обихода крупной городской больницы, к которой я уже привык, атмосфера всеобщей благожелательности (я говорю сейчас о посетителях, о медперсонале, возможно, скажу пару добрых слов потом). Квинтэссенция этой атмосферы: «Мы все попали в беду, каждый по своим причинам. Будем же добрыми хотя бы по отношению друг к другу. Будем друг друга выручать». Это мое первое ощущение, подкрепленное сравнением с тем, что творится почти в каждом медицинском учреждении большого города-муравейника, - далеко не в пользу последнему, - в дальнейшем почти не изменится. Мое неавторитетное заключение: город ужесточает, «сельское» умиротворяет.
NB Конечно, высказанное здесь мною не есть истина в последней инстанции. Наверное, у кого-то сложилось об этом мнение противоположное моему. Вполне это допускаю.
Мы пошли вдоль длинного коридора. Посетителей, терпеливо дожидающихся, когда их соизволят принять, раз, два, и обчелся. Встречающийся нам навстречу, куда-то спешащий медперсонал, при виде меня заранее приветливо улыбается.
Женщина, на кого возложена миссия встречи, меня каждому представляет. А вообще она очень словоохотлива, все как-то приятно для моего слуха напевает и напевает, а я ее охотно слушаю:
-Извините, но Майю Юрьевну утром вызвали в райздрав… Это наша заведующая. Мы сейчас оставим у нее в кабинете ваши вещи, и, если вы захотите, я проведу вас в педиатрическое отделение. Осмотритесь… Знакомьтесь. Это Иван Георгиевич. Наш новый доктор Айболит…
Мы в очередной раз остановились, я в очередной раз поклонился. Как будто в наискромнейший провинциальный театр нагрянул какой-нибудь столичный, обласканный публикой и критикой маэстро. Мне в очередной раз улыбнулись и пожелали наилучшего… Врать не буду: я далеко не большой любитель «чайных церемоний». Но в данном случае мне эти церемонии были приятны. И уже после того, как мы оставим вещи в кабинете заведующей и отправимся, как мне было обещано в педиатрическое отделение, моя сопровождающая решит ввести меня в курс будничных больничных дел. А делишки-то довольно-таки неважные. Посудите сами:
-Мы ведь уже почти полгода живем без настоящего педиатра. Очень трудно, но приходится справляться. Отчего – то именно педиатры у нас долго не задерживаются. С другими специальностями… Знакомьтесь. Иван Георгиевич. Нашему полку прибыло. Прошу любить и жаловать… Я говорю, с другими специалистами чуточку все-таки получше. Может, от того, что все педиатры, которые у нас по направлению, сплошь молодые девушки. Вы же, кавалеры, педиатрами становиться не хотите. Не престижно. А девушкам у нас, в нашем захолустье тяжко. У всех какие-то еще прошлые связи остались, вот и тянет их назад. Может, и не тянуло бы, если б в самом городе какие-то мероприятия почаще проводились. А у нас был один дворец культуры, и тот лет пять назад сгорел. Никак новый не построят. Всё на отсутствие бюджета ссылаются. Знакомьтесь. Иван Георгиевич… Наш новый…
Отметим, женщина, когда жаловалась не дефицит педиатров, ни разу не сослалась на скудость положенного всем врачам и, особенно, медперсонала жалования. Отчасти это можно объяснить тем, что мы все те годы «развитого социализма» не были избалованы добротными зарплатами. Если, конечно, вынести за скобки тех, кто, так или иначе, жульничал, изворачивался. Но я бы добавил к этому объяснению следующее. В те годы, особенно именно в таких «непрестижных», из самой, что ни есть, глубинки, учреждениях здравоохранения царил, скажем, дух клятвы Гиппократа. Вероятно, еще отчасти царит и сейчас. Иное дело – город. Особенно столичный. Там Мамона начал оттеснять Гиппократа еще в те годы. Сейчас, по-моему, он уже владычествует повсюду. Очередное мое неавторитетное суждение.
-Как же вы справлялись эти полгода? – я, пока мы шли, продолжил тему дефицита педиатров в этой отдельной взятой больнице.
-По-разному. При вас будет чудо медсестра. Зоюшкой ее зовут. Вы ее сейчас увидите. Совсем молоденькая. С год только как из училища пришла. Ну, уколоть кого, повязку наложить – это само собой. Но она ведь и за фельдшера сможет. Даже за акушера. Ну, а если когда совсем уж что-то посложнее… типа, скажем, пневмококка… приходилось, как говорится, к миру с протянутой рукой. Райздрав очень сильно помогает. Входит в наше безвыходное положение. Но, в любом случае, вы это наше спасение.
Педиатрическое отделение занимает все левое обширное крыло. Нас прямо у бокса встречает, видимо, та самая чудо медсестра. Та, что по мере полученных ею в медучилище знаний, выполняла последние полгода роль врио завотделения. Да, молоденькая, курносенькая. Слегка косит левым глазом. Без проблем было бы восстановить. Но «без проблем» получилось бы, озадачься она этим пораньше, еще в детские годы. Сейчас, наверное, без операции уже не обойтись. Девушка, как мне сразу показалось, с некоторым испугом смотрит на меня. Понятно: «Новая метла, по новому метет. А ну как заметит сейчас чего-нибудь… не как надо? А ну как набросится на меня! Ой, мамочки мои!»
-Ну, я вас пока оставлю, - приведшая меня сюда медсестра-певунья – Как только Майя Юрьевна вернется, я или кто-то другой, вам об этом сообщат.
Кстати, я, кажется, забыл вам сообщить, что она занимала в больнице должность старшей медсестры. Имя и отчество у нее, разумеется, также были, но, я полагаю, ни то, ни другое вам не понадобятся. Она едва ли еще раз всплывет в моем повествовании. Во всяком случае, я этого пока не планирую.
-Ну, показывайте, - я предложил Зое.
Отделение, разумеется, типовое. С секциями. Как положено. Инфекционное-неинфекцинное. Мальчики-девочки. Даже отдельная секция для недоношенных. Комнатка для игр. Она мне особенно понравилась. Большой ковер. Стены разрисованы персонажами из русских сказок. Щебечущая птичка в подвешенной на крюке клетке. Верандочка (отделение на первом этаже) смотрится в подступивший к самому зданию садик. Все, в целом, чистенькое, уютное, радующее глаз. Я смотрел на все это и мое полное худших опасений, несколько напрягшееся сознание как будто расслаблялось. Я словно выпил таблетку седаристона. Что-то нервно-возбуждающее из меня испарялось. Или врач-гипнотизер кладет мне руку на мою воспаленную голову: «Вы успокаиваетесь… Успокаиваетесь… Вам все лучше… Лучше».
Доволен я и тем, что находящихся на стационарном лечении совсем немного. Хотя я помню, старшая медсестра меня предупредила, что часть детей с вызывающей особые опасения картой заболевания сумели распределить (сама медсестра напела мне более нелицеприятное слово: «рассовать») по другим детским больницам и клиникам района. Но в сторону снижения количества болящих детей работало еще одно важное обстоятельство: лето. Летом процентов восемьдесят постоянно живущих в городе детей перемещаются родителями загород, там их поджидает великая целительница: Природа. Да, против разнообразных травм: ушибов, вывихов, переломов, ожогов и тому подобных пакостей (это у мальчиков) или аллергий, укусов насекомых, намного реже – разного рода гадов (в основном, у девочек), Природа, увы, бессильна. Здесь ключевую роль играют другие посторонние факторы. Число последних за лето даже объяснимо растет. Зато коварные, ведущие скрытый образ жизни, не спешащие проявлять себя во всей красе настоящие болезни в летнее время очень редко вылезают наружу. Чем это объяснить, я не знаю. Просто поделился с вами своим собственным наблюдением. А вызвано… Может, желанием самих хворей дать себе какую-то передышку, или настроенностью самих детей взять от лета по максимуму. «Гулять так гулять, а там хоть трава не расти». Это детское желание прожить лето от звонка до звонка без больших проблем, может служить огромным стимулом для организма. Иное дело, когда лето закончится. С наступлением осенней слякоти, суровых морозов кривая роста детских заболеваний резко взлетит. Это я уже вычитал из других книг. Но это подтвердится, я в этом уверен, и моей практикой. Вы в этом, заодно со мною, если вам моя книга еще не наскучила, скоро убедитесь.
В последнюю очередь, так уж само собой получилось, я зашел в секцию неинфекционных заболеваний для мальчиков. Здесь больных двое. Паренек лет двенадцати с загипсованной, подвешенной через блок ногой. На прикрепленной к дощечке веревочке небольшого веса гирька.
Я поинтересовался:
-Сложный перелом?
-Да, со смещением.
Второй, помладше, едва завидев меня, довольно проворно спустился с койки, устремился ко мне, доверчиво, как больше свойственно совсем малышам, прильнул – я почувствовал тепло, исходящее от его тела. Задрав голову, смотрит на меня снизу вверх. Молча умоляет, чтобы ему оказали внимание. Я невольно прижал его худенькое тельце к себе, молча спрашиваю Зою глазами. Мол, что с ним?
-Cердечная недостаточность… Он у нас уже не первый раз.
-Почему не первый? – получилось строго. Я сейчас вроде инспектора. «А ну подать сюда Ляпкина-Тяпкина!»
Зоя, и без того робкая, застенчивая, кажется, совсем испугалась.
-Потому что его никто у нас толком вылечить не может. Его уже и в областную, к вам в Ленинград пару раз отправляли. Все без толку.
-Отчего?
-То есть вначале хорошо. Звонят: «Ваш мальчик здоров. Забирайте» Его привезут, какое-то время, действительно, хорошо, а потом опять… Как будто его никто и не лечил. Приходится начинать все сначала.
-Откуда у него такое серьезное заболевание?
-Врожденное, - испуг у девушки не проходит. Как будто чувствует себя сейчас больше всех и за все виноватой.
Врожденное… Понятно… Это печать Судьбы. Но, слава Богу, еще не приговор. Средства лечения известны. Хотя, если раньше не получалось, значит, какие-то осложнения, какие-то особенности еще нежного, податливого на любые гадости организма. Да, я уже знаю, что с ребенком зачастую все гораздо тоньше, сложнее, более непредсказуемо, чем со взрослым. От того и лечат детей и взрослых порознь, хотя болезни зачастую одни и те же. Хворь одна, подход разный. В том числе, и более сердечный, что ли. От того и мужчин-педиатров так мало. Сердечность это скорее удел женщин.
-Его бы другими лекарствами полечить, - Зоя как будто начинает оправдываться, - но у нас их нет. Нигде нет. Во всей стране. Ну, может, если в Кремлевской больнице. Но кто ж его туда без блата положит?
«Да и далеко-далеко не всякий блат поможет», – подумал я.
Мы заняты разговором, а мальчик по-прежнему смотрит на меня. В его взгляде я читаю надежду: «Другие не смогли, а он сможет».
-Может, вы посмотрите? – девушка робко обращается ко мне.
-Что? – я ее не сразу понял.
-Правильно ли нога подвешена?.. Это я подвешивала, но решила подстраховаться, смещение все-таки! - попросила, чтобы подъехал мой преподаватель из медучилища, он за мной проверил. Сказал: «Все хорошо». Но уже прошло два дня. За это время нога могла изменить свое положение.
Она хочет, чтобы я проверил, не случилось ли что-то с загипсованной ногой, подвешенной к шине с блоком. Уже проверенной ее учителем, но она хочет провериться еще раз. Меня мгновенно охватывает легкая паника. Я многому обучен в 1ом медицинском институте имени академика Павлова. В том числе и такому, вроде бы, пустяку, как обращение с загипсованными частями тела. Я непременно должен это знать. Но, как часто случается при обучении, когда много всего, чему тебя хотят обучить, когда глаза разбегаются, железно осваиваешь что-то, что является базой педиатрии, что спасает больного. На все побочное, с чем может справиться едва ли не любой фельдшер со средним медицинским образованием, уже не хватает внимания. Короче, что касается подвешивания, вытяжения загипсованных конечностей, я был совсем зеленым. Я, конечно, очень скоро все эти азы освою, но от меня требовалось проявить свое высокое врачебное мастерство прямо здесь и сейчас. Словом, сию секунду. Иначе упаду перед своей подчиненной в грязь лицом. Вот как много слов и все ради того, чтобы оправдать собственную растерянность!
Пока же подошел к лежащему на спине пареньку не с перемазанным грязью, а с излучающим уверенность лицом. Паренек также, как и Зоя, также абсолютно уверен в моем мастерстве. Спокойно взирает на меня. «Итак, перелом со смещением… Надо убедиться, что блок по-прежнему на уровне центра распорки, а не сместился вверх или вниз… Как будто бы все на месте. Еще важно, чтобы не было перегибания веревки через край кровати… Я это все лихорадочно вспоминаю… Кажется, и тут норма… И, пожалуй, последнее: веревка и груз должны висеть свободно, не касаясь окружающих предметов и пола… Нет! Есть касание!.. Я слегка поднимаю груз и веревку, на которой он висит… Фиксирую… Уф! Кажется, удалось.
Да, сейчас, по прошествии лет, это выглядит смешным. Но мне тогда, вы уж мне поверьте, было не шуток.
Итак, мною на моем новом поприще уже что-то совершено. «Один маленький шаг человека – гигантский прыжок для всего человечества». Это - в данном случае – относится ко мне, а не к Нилу Олдену Армстронгу с его прилунением, вы это поняли.
А то, что койки сейчас, в основном, пусты, что больше каких-то серьезных и даже несерьезных задач, вроде только что мною описанной, передо мной прямо сейчас не стоит, это очень даже хорошо. Мне во благо. Судьба даровала мне возможность втягиваться в профессию постепенно, по нарастающей. И еще, что в эти минуты моего первого знакомства я на себе почувствовал: какой груз ответственности ложится на мои плечи. И что нас – меня и уже «моих больных» что-то крепко-накрепко связывает. Это ощущение какой-то общности, существующей между мною и еще неокрепшими, зависимыми от меня, положившимися на меня, на мой высокий профессионализм, существами, будет с течением времени во мне все больше укореняться и развиваться.
Со мной произошло то, что происходит далеко не со всеми так называемыми молодыми и относительно молодыми специалистами: я мгновенно почувствовал себя на законно своем и ничьем ином месте. Мне сразу показалось, будто я попал к себе домой.
2.
Мое первое знакомство с доверенным мне хозяйством прервалось, когда подошла, судя по всему, одна из медсестер и сообщила о появлении Майи Юрьевны. Я незамедлительно последовал за ней. «Что-то уж как-то слишком хорошо все до сих пор складывается. Караул! Мрачные предчувствия не сбываются. Непорядок. Вот сейчас… Как только предстанет передо мной какая-нибудь мегера. Озлобленная тем, что ей пришлось только что выслушать в свой адрес от более высокого начальства. А всю злость постарается излить на меня. Нет причины? Выведенная из себя женщина – начальница всегда найдет причину, за что обругать своего подчиненного. Даже если видит его впервые в своей жизни». Так я думал, едва поспевая за шустро мчащейся вдоль коридора молоденькой медсестрой.
Действительность вновь обманула меня! Мегера Майя Юрьевна обернулась приветливо мне улыбающейся, явно довольной моим приездом симпатичной женщиной. Нарядной. С хорошей прической. И – что меня едва не убило – ухоженными наманикюренными ногтями. Да, деталь, на которую я сразу обратил внимание. Не знаю, отчего, но мне крайне редко приходилось встречать женщин-врачей, и рядовых и тех, что повыше, кто следил бы за своими ногтями. Удивившая меня своим внешним видом, Майя Юрьевна в кабинете, когда я в него вошел, была не одна. Напротив нее, на стуле, мужчина в рабочей спецовке. Судя по всему, приближающийся к концу разговор о забарахлившей санитарной машине. Едва мужчина ушел, Майя Юрьевна устремила все свое внимание на меня.
-Извините, Иван Георгиевич, что не смогла лично встретить вас. Мы вас очень ждали. Мне сказали, вы уже успели побывать у себя. Ваши впечатления.
Из меня полились комплименты. Майя Юрьевна их с удовольствием выслушала.
Я похвалил Зою, Майя Юрьевна согласилась со мной.
-Рассчитываем на то, что когда-нибудь сама станет врачом и, возможно, придет вам на смену. Надеемся, к этому моменту вы еще будете с нами, а не бросите нас на произвол судьбы, как бывало прежде с вашими коллегами.
Я не сказал на это ни «да», ни «нет». Когда эта начальная «светская» часть беседы закончилась, Майя Юрьевна перешла на дела земные.
-К сожалению, мы вас в настоящий момент не сможем достойно разместить. Не по нашей вине. В нашем распоряжении, уже много лет то, что называем «временным фондом». Однокомнатная, хотя прилично меблированная квартира. Мы обычно в ней селим приехавших к нам на работу направленцев. Так вот, в этом доме по распоряжению городских властей затеяли плановый ремонт. Мы рассчитывали, что к вашему приезду он будет закончен. Не получилось: ремонт затягивается. Я бы предложила вам пожить какое-то время загородом. У моей тети. Дом возводился еще сразу в послевоенное время. К сожалению, не все коммунальные услуги предусмотрены, но ваше проживание там… если вы согласитесь, конечно… продлится совсем недолго. К тому же тетя у меня симпатичная. И муж под стать ей. Замечательная пара! Чем замечательная, я вам сейчас рассказывать не стану. Все увидите и услышите сами… Если, конечно, вы дадите на это согласие.
Она уже второй раз говорила о моем согласии, я видел, что ей было неловко за то, что они не могут предложить мне сходу какие-нибудь апартаменты, - я поспешил согласиться.
-Еще есть одно неудобство – дорога. Между городом и поселком, где этот дом, около пяти километров. Правда, ходит - и довольно часто - рейсовый автобус. Но если вдруг возникнут какие-то проблемы, всегда можно связаться. В поселок, слава Богу, года два назад телефонный кабель провели. Вы позвоните, я в этом случае свяжусь с моим мужем. Он распорядится насчет служебной машины. Вас в любом случае доставят.
Пока Майя Юрьевна объясняла мне ситуацию с домом и дорогой, ее кабинет постепенно заполнялся рядовыми врачами. Майя Юрьевна знакомила меня с каждым новоприбывшим. Я просто опускаю все эти церемонии из-за экономии времени. Я подумал: «Что-то типа летучки. Но не за тем, чтобы представить им меня. Скорее всего, чтобы обменяться мнениями по поводу услышанного ею в райздраве». Мое суждение оказалось правильным: когда подошли все, кому полагалось это сделать, Майя Юрьевна предложила мне свободно пройтись по клинике, осмотреться, представиться среднему и младшему медперсоналу.
-Я уже созвонилась с мужем. Он подошлет машину. Как только она подъедет, вас разыщут и вы поедете. Тетя и Афанасий Иванович о вашем приезде уже знают. Ждут-не дождутся.
« И все же… Слишком хорошо пока все складывается. Слишком нереалистично. Как в глянцевом журнале. Или в снятом еще в сталинскую эпоху красивом парадном кино. “Встреча молодого специалиста”. – вот о чем я подумал, покидая гостеприимный кабинет Майи Юрьевны.
Дальнейшие события протекали по тому же невероятному сценарию. Я побродил, заглянул, куда мне хотелось. Меня всюду приветствовали. Ничего не запрещали. Посидел на скамеечке в симпатичном сквере. Известие о том, что за мной приехали, застало меня именно в тот момент, когда ко мне на скамеечку подсел один из вышедших прогуляться пожилых больных. У него были проблемы с легкими. Я услышал от него в адрес больницы кучу комплиментов. Ни одной жалобы! Грешным делом, подумал: «Может, я сплю?» Ущипнул себя. Нет, похоже, что бодрствую.
А вот и подъехавшая за мною служебная «Волга». За рулем, естественно, не муж Майи Юрьевны, а седовласый, хорошо запенсионного возраста, но жилистый и еще бравый водила. Назвался Георгием Константиновичем. Сразу поправился: «Шутка. Вообще-то не Константиновичем, а Прохоровичем». Я пусть и не сразу, не с ходу, все-таки догадался, отчего «шутка»: Георгием Константиновичем величали маршала Жукова.
-Воевали? – я вежливо поинтересовался.
-Вообще-то, да. Наш пострел, везде поспел. Но совсем чуть-чуть. Еще жидковат был. Я и тогда уже шоферил. Возил начальника медсанбата.
Чуть выехали за город, настал его черед задавать мне опросы. Да еще какие!
-Как ты считаешь? Как новая война грянет, кто окажется сильнее: мы или америкашки?
-Откуда вы взяли, что будет война?
-Да по всему видать! Повидал я этих вояк. Как-то даже за столом за одним удалось посидеть. У них в первую голову забота: «Сливочное маслице». Без маслица кусок в горло не полезет. А нам, русакам, хоть бы горбуху в зубы. Нам и этого довольно. Выходит, быть им битыми, мы всяко над ними возьмем. А ты, выходит, в лекари подался. Была у нас в в том же нашем батальоне одна лекариха. Эх! Хороша была Глаша. Да не наша. С нее аж сам товарищ помзамполита части глаз не спускал. За такой не приударишь. Быстро сам без головы останешься.
3.
А дом, к которому меня подвезли, действительно так себе. Чувствуется, что возводился в сразупослевоенной спешке, когда не так важен комфорт, сколько сам тот факт, что ты живешь не в чистом поле. И тебя не обдувает свежим ветерком, а на твою голову не сыпется дождик с неба. Я только на крылечко, а мне навстречу вышла дружно парочка… старосветских помещиков. Широко приветливо улыбающиеся Афанасий Иванович и… Пульхерия Ивановна. Право же! Вылитые копии. Как в иллюстрациях к повестям Гоголя, год издания 1949.
У нашего Афанасия Ивановича, правда, наряд не как у гоголевского героя. Выглядит каким-нибудь коллежским асессором (VII класс Табели о рангах), а не помещиком. Наряд соответствующий: скорее, мундир, чем костюм. Чопорный, темно-синий двубортный пиджак с расположенными друг над другом рядами перламутровых пуговичек, по две пуговицы на каждый ряд, что и придает ему сходство с мундиром. На ногах темно-коричневые старательно начищенные ботинки. Таким застегнутым на все пуговицы и начищенным он будет всегда, то есть на всем протяжении нашего с ним знакомства, то есть моего пребывания в доме.
Гораздо ближе к оригиналу, как-то очень домашней выглядит шарообразная Пульхерия Ивановна. Нет, капор, или, скажем, кружевной чепчик на ней отсутствуют, зато присутствуют сидящая на ее голове блином кепочка из белого полотна, а еще цвета кофе с молоком кофта с очевидно наполненными чем-то карманами (потом я узнаю, что она постоянно носит в них семечки, потчует ими слетающихся на нее птиц) и длинная шерстяная юбка. А на короткие пухлые ножонки натянуты толстые также шерстяные носки, под ними растоптанные донельзя тапочки.
Также немного позднее я узнаю, что у старушки элефантиаз, проще «слоновья болезнь». Что она пытается от этой слоновости излечиться, однако, с переменным успехом. Как бы то ни было, обычной обувью она пользоваться пока не может, поэтому и тапочки такие неуклюжие. Мастодонтового размера.
Так много времени уделяю внешности этих старичков от того, что хотелось бы хотя бы немножко посоревноваться с Гоголем. В том, насколько он сочно, смачно, досконально, аппетитно описывает кого-то из его персонажей, что так и хочется его, этот персонаж, – извините – скушать. Да куда там! Не по Сеньке шапка. Я это о себе, о своих сочинительских способностях, а вовсе не о том, чтоб действительно скушать.
-Миленький ты наш! – запричитала Пульхерия Ивановна…
Разумеется, ее зовут не Пульхерией, а всего лишь Евлампией (хотя тоже хорошо, не правда ли?). И отчество у нее другое. Но уж больно мне понравился пришедшийся первым в мою голову вариант, поэтому не стану от него отказываться. А только что отзвучавшее «Миленький ты наш!» это как если б то был отголосок поры, когда она нянькалась со мной, когда я был еще голопузым ребенком.
- Где ж ты, родненький, запропастился? Мы тебя уж часиков с десяти поджидаем. Все из окна по переменке выглядываем. А тебя все нет и нет. По дороге что-то случилось?
-Почему же с десяти-то? – растерянно пробормотал я. – Я в десять еще у себя дома был.
-Запачкались, - теперь настала очередь у Афанасия Ивановича удивить меня своей внимательностью.
-Где запачкался?
На мне джинсовые брюки и рубашка навыпуск.
-Должно быть, птичка на вас случайно с неба капнула.
-Господи ж Боже ж ты мой! – воздела руки к небу Пульхерия Ивановна. – Спасенья от них нет. Не волнуйся, голубчик наш сердечный, я тебя одеколончиком сейчас сбрызну.
-Одеколон, Евлампия Евстафьевна, вовсе необязательно. Запах будет. Комары налетят. Лучше просто теплой водичкой с мыльцем.
-Сейчас, - засуетилась Пульхерия Ивановна («Пусть для кого-то и Евлампия Евстафьевна , а для меня все-таки останется Пульхерией Ивановной»). – Будет тебе, милый, и водичка и мыльце.
Пульхерия Ивановна настолько быстро, насколько ей позволяла это сделать ее слоновость, ринулась внутрь дома. Ее суженный чинно, как если б он действительно был коллежским асессором, указал мне: «Вы тоже можете идти». Я последовал его указанию, а он последовал строго за мной, стараясь меня опередить, хотя ноги у него, как у журавля, его по инерции заносит вперед меня.
Едва я ступил в просторную светлую горницу, мне в глаза бросился уже накрытый, видимо, дожидающийся меня аж с десяти утра обильный стол. Очень даже кстати, у меня во рту, с тех пор, как уселся в автобус у Обводного, не побывало ни крошки.
Не стану описывать все блюда, которыми меня угостили старосветские помещики эпохи развитого социализма, так же как не стану оглашать все произнесенные за столом речи. И полные заботой, вниманием реплики, которыми обменивалась друг с другом эта замечательная парочка. То и другое было бы забавно, занимательно, даже поучительно («Вот как надо друг к другу относиться!»), но я изначально поставил перед собой задачу иную, чем там, которую ставил перед собой когда-то Николай Васильевич. Задачу, которая ни кушаний, ни застольных разговоров, ни проявлений внимания и заботы друг к другу не предусматривает. Да, таковы уж мои жесткие авторские требования к тексту. «А если на что-то и отвлекаться, то пусть это будут лучше мысли, рассуждения, а не перечисления блюд. Тем более, что описывать их так же аппетитно, как это делает аскетичный Николай Васильевич, мне все равно Богом не дано».
Хороший стол нуждается в не менее хорошем отдыхе, чтобы в ЖКТ (желудочно-кишечный тракт) все, как следует, устаканилось. Я поблагодарил хозяев от всей души за пока еще ничем незаслуженное мною угощение, направился к своему временному местожительству, то есть поднялся в мезонин. По-русски это называется чердаком. Но, как бы ни называлось, все в этом доме, от расстеленной на полу рогожки до шляпки латунного гвоздика в обивке дряхленького кресла, источающее благорасположение и сияющее чистотой. Единственное, что , кажется, в мезонине – чердаке отсутствовало, это туалет. Но про отсутствие туалета на чердаке, кажется, даже самый претенциозный гость не пожалуется.
А вот и то, что мне сейчас особенно нужно: широкая двуспальная кровать, занявшая добрую половину чердачной территории, на перине и с пуховой подушкой. Я как лег, так через пару мгновений и заснул. Пробудился от того, что услышал, будто кто-то медленно поднимается ко мне по деревянной лесенке. Оказалось, что это очевидно утомленная подъемом Пульхерия Ивановна. Я, как только увидел ее торчащую голову, тут же выпрыгнул из постели. Поспешил было подать гостье руку. «Как же это она? С ее-то ногами», но она от руки отказалась:
-Дальше не полезу. Я только сказать тебе хотела. Ты спускайся к нам. Я там чаек заделала. Ватрушку из свежего творога спекла. Киселем брусничным тебя угощу, ты про такой, наверное, еще и не слышал. Отужинаем. И тогда уж на полную боковую. Никто не потревожит тебя до утра.
Нет уж! Я категорически отказался и от ватрушки и от киселя. Мой желудок, я это чувствовал, еще с обеденным застольем, как должно по законам пищеварения, не справился. Пульхерия Ивановна заметно расстроилась, но переубеждать не стала. Прежде чем исчезнуть, дала мне несколько ЦУ.
-Окно лучше прикрыть. К ночи непременно холодать станет. И мошкара налетит.
-Да-да, я прикрою.
- И дверку опусти, - речь шла о створке, которой можно было закрыть прорезанную в чердачном полу дырку, - а то ночью наша бандитка может к тебе нагрянуть. Сна тебя лишит.
Я пообещал это сделать от того, что сразу догадался, кем меня пугает Пульхерия Ивановна.
-Мяукать, царапаться, может, станет, не обращай внимания. А то позови меня. Вот тут… посмотри… Я там сразу под этой половицей лежу. Я тебя услышу.
-А… ваш супруг?
-А что супруг? Нет, мы с Афанасием Ивановичем порознь ночь коротаем. Он больше в сенях любит. Там попрохладнее.
С этим и ушла, а я, как мне было велено, опустил створку, чтобы не допустить появления кошки, и закрыл окно.
Несколько позднее, причем не от Пульхерии Ивановны, от нее, кажется, такие приватные подробности услышать было бы естественнее, она поразвязнее, а от сдержанного Афанасия Ивановича я узнаю, что они прожили в «семейном союзе» почти пятьдесят лет. «Детей у нас никогда не было. Виновных, отчего так, никогда не искали. Да и смысла искать, говоря по-честному, никакого не было». «Отчего?» - тогда я осмелился его спросить. «От того, что и секса-то настоящего, признаюсь, молодой человек, между нами никогда не случалось. Так… забава одна. И то, когда еще на порядок помоложе были. Что я, что она. Мы ж одногодки. И наклонности у нас, видать, одни. Мы оба, как два невинных ангелочка. Нас к этому никогда всерьез, чтоб там, скажем, вынь да положь, не тянуло».
«Это ж надо! Да мы, оказывается, из одного теста сделаны» – я, когда такое услышал, не мог сразу не провести аналогии с собой. Хотя, конечно же, признаваться, насколько мы в этом не совсем позитивном, щекотном отношении друг на друга похожи, Афанасию Ивановичу все же не стал. А вот от того, что услышал от Афанасия Ивановича слово «секс», меня капельку передернуло. Слишком по-современному это прозвучало. Очарование века девятнадцатого одним подобным словом было спугнуто. Фьють! И улетело. В те времена сказали бы, смущенно опуская при этом глаза: «Любовью не занимались». Ничто бы при этом не дрогнуло, не шелохнулось.
Но любовь-то как раз у них, я имею в виду наших современных героев, все же была! Это очевидно. Значит, все-таки – в той ли иной форме - то, о чем Афанасий Иванович скромно умалчивал, - имело место быть. Случалось. А то, что счел достойным прибегнуть к чужестранному языку для описания самого базового, что есть в человеческой жизни, то бишь процесса совокупления, говорит лишь о том, как далеко мы уже отошли от наших прямодушных чистосердечных прапредков. Они бы для обозначения смысла того, что Афанасий Иванович вложил в это заимствованное от других народов и нравов словцо, назвали бы нашим собственным отечественной выделки очень живописным словом «блуд». Насколько же оно подлиннее, ближе к истине! Насколько адекватнее передает суть происходящего, так же как и презрительное отношение к нему. Да, «презрительное», я на этом буду настаивать, хотя, с другой стороны, и обязательное. Неотвратимое. В этом также надо признаться.
И еще вот о чем мне подумалось: «Необязательно такие начисто лишенные физической близости отношения между мужем и женой получились стихийно, спонтанно, беспроблемно. Возможно, кто-то все же несет прямую за это вину (хотя Афанасий Иванович и открещивается). Скорее всего, все-таки муж. То есть он же, Афанасий Иванович. Пульхерия Ивановна, должно быть, только смирилась с этим. Вначале смирилась, а потом приспособилась. А уж когда приспособилась, начала вкушать и положительные моменты такого союза. Наместо секса пришла любовь. Как высшее выражение единства противоположностей. Строго в соответствии с законами диалектики.
Так вот! Ни больше, ни меньше. Недаром ведь мне дважды в институте пришлось сдавать экзамены и зачеты по общественным наукам. Когда-то нибудь должно было пригодиться.
Сам же я так безмятежен, когда рассуждаю о возможных изъянах в механизмах деторождения у Афанасия Ивановича и вытекающих отсюда пагубных для деторождения последствиях от того, что сам я, уж поверьте мне на слово… ну, хотя бы на слово, а как иначе? – не импотент. И поставим на этом жирную точку.
Год с небольшим, прожитый мною в Энске (я покинул приютивших меня «старосветских помещиков» приблизительно через полгода), дает мне основания внести существенную коррективу в известную пословицу: «Не красна изба углами, а красна пирогами». В моей интерпретации: «Не красна изба углами, не красна пирогами, а красна теми, кто в избе проживает».
Энск, не единственный, конечно, уголок на Руси, который может приютить, подлечить «оскорбленное чувство». Будут на моем разбитом жизненном пути попадаться еще и другие, где я буду ощущать на себе благодать – будет ли она исходить от понятных, близких мне по природе людей, которым не надо будет ничего доказывать с пеной у рта, да и без пены тоже, они без докучных слов и пен со мной согласятся, - или от тех, кого мы, с легкой есенинской руки называем «братьями нашими меньшими», или даже от того, что мы причисляем к бездушной материи – будь это прорвавшаяся через трещину в асфальте хилая былинка или простершийся на многие километры на все четыре стороны света так называемый «смешанный» лес - где, действительно, чего только не смешалось! – «прескверный городишко» Энск будет оставаться одним из моих самых светлых воспоминаний. А все только от того, что он стал местом обитания для таких людей, как моя пышущая доброжелательством начальница Майя Петровна или мои вседобрейшие временные хозяева Афанасий Петрович и Пульхерия Ивановна.
Но если описывать только все хорошее и доброе – во-первых, это будет «лакировкой» действительности, сплошные «Веселые ребята», во-вторых, всеми скоро овладеет скука. Поэтому… да, пожалуй, и все об Эдеме. Дальше, не обессудьте, пойдут сплошные «американские горки». Будет трясти. Приготовьтесь, подтяните ремни. Не помешает.
Да, коротеньким у меня получился Эдем. Но, согласитесь, а разве могло получиться иначе? В жизни человеческой довольство собой: «Ой, да какой же я молодца!» или, тем более: «Ой, до чего ж вокруг все здорово!» - это всегда «Ах!» И… нету. Ищи свищи. Ну, если только перышко из хвостового оперения Жар-птицы в руке останется.
Да и то это перышко очень скоро потеряет свою красочность: позолота часто имеет склонность к осыпанию.