Любого работника – от сторожа до министра –
можно заменить таким же или еще более способным работником.
Хорошего же отца заменить таким же хорошим отцом невозможно.
В. А. Сухомлинский
Зайнаб, будто её кто-то увлек, выступила вперёд и захлопала в ладоши: в кругу танца кружился её отец. Она ликовала: «Мой папа танцует! Мой папа! Папа, которого я давно не видела! Папа, который во сне так много подарков мне приносил! Папа, которого я так долго ждала…»
Радости девочки не было предела: высокий, широкоплечий, с густой шевелюрой, он очаровал своим танцем всех собравшихся. Зайнаб казалось, что из всех приехавших в село на свадьбу, он был самым красивым. Он улыбался зрителям, делал знаки, чтобы громче хлопали. Девочка с восхищением смотрела на танцующего отца. Ей хотелось побежать к нему, прильнуть к его щекам и обнять его крепко-крепко.
Когда музыка утихла, и танцоры разошлись, девочка, сама того не замечая, оказалась недалеко от Идриса: «Папа, почему ты не смотришь в мою сторону? Почему? Я же тут. Я, твоя дочка, узнала тебя. Папа, посмотри, как я выросла! Ну, посмотри же на меня…»
Оттого что отец не смотрел в её сторону, душа девочки разрывалась на части. Вдруг она не то чтобы заметила, почувствовала удивлённые взгляды соседей, обращённые к ней. От этих странных взглядов девочке стало не по себе, но она продолжала хлопать, даже не замечая, что музыка остановилась.
Идрис не заметил Зайнаб. Он пожимал руки мужчинам, собравшимся на свадьбе, расспрашивал их о житьё-бытьё.
– «Папа, куда ты уходишь? Подожди, пожалуйста, папа!» – хотелось крикнуть девочке, но издать хотя бы один звук, побежать за отцом не смогла: он стоял в кругу мужчин.
«Папа, ты, наверное, меня не увидел. Если бы увидел, подошёл бы ко мне и обнял».
Вновь зазвучала лезгинка. Одни танцующие пары стали сменять других. Но девочка, потеряв из виду отца, никого не замечала и всё искала его глазами и приблизилась к танцующим парам.
Вдруг неизвестно откуда появившийся шут в мешке с приделанными к мешковине рогами, прорезанными глазницами и высунутым через дыру языком, вывел Зайнаб из себя. Перепуганная девочка спряталась за спины зрителей. А шут сделал ей знак, чтобы не нарушала границы очерченного танцевального круга, дал понять, что иначе он огреет её кустом двудомной крапивы, которым он постоянно размахивал. Зайнаб не зря перепугалась: шут крапивой огревал тех, кто не хлопал в такт музыке или тех, кто оказывался в пределах очерченного круга. Девочка удивилась: «Никто из собравшихся на проделки шута не обижается. Наоборот, подзадоривают его, увлекаясь его игрой».
Когда шут стал приближаться, Зайнаб, как лист, уносимый ветром, убежала в сторону и оказалась в подоле незнакомой старушки.
Шут продолжал проказничать: то он кувыркался, то ходил на руках, то танцевал, призывая зрителей хлопать. Зайнаб успокоилась в подоле старушки, вновь стала глазами искать отца. А он заливисто смеялся и разговаривал с незнакомыми ей людьми.
Зазвучала новая танцевальная мелодия. В круг вышло сразу несколько танцующих пар. Будто бы соревнуясь, запели певцы. Все веселились. То там, то здесь слышался смех.
«Если бы я была взрослой, понесла бы танцевальную палочку и пригласила папу на танец. Почему я сейчас не могу подойти к нему? И почему я такая стеснительная? Раньше, когда папа ещё не ушёл от нас, он всегда ставил мою руку в свою большую ладонь, и говорил: «Ешь, дочка, хорошо, чтобы твоя ручка доросла до моего ручища». Почему же сейчас папа меня не видит? – переживала девочка. – Что же делать, чтобы он увидел меня?»
Вдруг Зайнаб вновь засияла: «Папу опять пригласили! Наверное, на этот раз он увидит меня», – боясь нарушить границы танцевального круга, она вытягивалась, как струна, и, сияя от радости, хлопала в такт музыке. Однажды ей даже показалось, что отец встретился с ней взглядом: «Папа меня увидел! Он узнал меня! Он мне улыбнулся!» – ликовала душа девочки. Но танцор вскоре вышел из круга:
– Устал я что-то. И сердце побаливает. Вместо меня станцуют мои соколята, – он вывел в круг наряженных с иголочки детей.
Женщина, стоявшая рядом, наклонилась к ним, захлопала, вовлекая их в танец. Дети, как бывалые танцоры, пустились в пляс.
– Вы только посмотрите на этих детей, как красиво они танцуют! Видимо, Идрис немало учил своего Гаруна и Гуризат народным танцам. Ой, какие лапочки! Тьфу, тьфу, не сглазить! – удивлялись все собравшиеся.
По телу Зайнаб прошла неприятная дрожь: «Значит, это дети моего отца? Тогда я – чья же дочь? А та женщина, что хлопает в ладоши, папина жена? Гарун и Гурият – мои сводные брат и сестра? Идрис же – мой папа! Почему же тогда мой папа не заметил меня?» – расстроилась девочка.
– Папа! – хотелось крикнуть Зайнаб, но её голос застрял в горле. Плача, она убежала домой.
Идрис вздрогнул. Силуэт девочки, убегающей со свадьбы, ему показался знакомым. Чувствуя себя виноватым, он отпустил голову.
Вытирая платочком непрошеные слёзы, Зайнаб добежала до дома. В детской комнате, на полке стояли её любимые произведения русских писателей. Внутри книги «Сын артиллериста» лежала фотография отца. Девочка стала её рассматривать: «На этой фотографии у папы нет усов и бороды. Может быть, тот танцор вовсе не мой папа, только похож на него. Может быть, чужого папу я принимаю за своего? Но нет, нет никаких сомнений! Да! Да! Да! Тот танцор – мой папа! Мне же соседи сказали: «Твой папа приехал на свадьбу». У папы сейчас усы и борода, но я его сразу узнала! Он – мой папа! Но если это мой папа, почему ко мне не подошёл? Почему не обнял? Разве он меня не любит? Наверное, не любит…»
Девочка вновь взглянула на фотографию: «Папа, разве ты меня не любишь? А почему не любишь?
И маму мою ты не любил. Как выпьешь, ты её бил…». Зайнаб показалось, что лицо с фотографии отца улыбается: «Ты здесь улыбаешься, папа. Но ты – нехороший! Ты разбил графин о мамино плечо. У неё до сих пор шрам на плече виден… А ещё оттого что ты ударил маму в живот, братик мой мёртвым родился. Почему ты был так жесток к моей маме? Она же очень хорошая…»
Подступившие слёзы затуманили глаза девочки: «Папа, у всех есть отцы. Они заботятся о своих детях. А тебя рядом со мной нет. Почему? Ты знаешь, что мама убрала из альбома все твои фотографии и сожгла их? А эту я спрятала. Чтобы никто её не нашёл, я держу её в своих книгах. Боюсь, что мама и её сожжёт». Ей показалось, что отец с фотографии вновь ей улыбнулся, будто говорил: «Ты правильно сделала, дочка. Молодец!»
Вдруг ей послышались чьи-то шаги. Зайнаб спешно убрала фотографию, прислушалась. Оказалось, это были шаги пешеходов, проходящих по улице.
Убедившись, что фотографии ничего не грозит, девочка вновь вытащила её и стала рассматривать. Ей вспомнился день, когда, она, вернувшись с мамой с садика, застала отца в крови. «Папа, в то время ты не мог бросить пить, чувствовал себя виноватым в смерти братика. Считая, что жизнь тебе не удалась, ты порезал себе вены. Из порезов на полу образовалась лужа крови. Помнишь, как я перепугалась и стала рыдать, увидев ту лужу, образовавшуюся перед диваном? А мама тут же попавшимся под руку отрезом белой ткани туго завязала твою руку выше порезов, вызвала Скорую помощь. Помнишь?
Папа, ты ушёл от нас после того дня, ушёл навсегда. С тех пор я тебя не вижу. Сегодня я тебя узнала, но ты ко мне не подошёл. Ты знаешь, папа, мы до сих пор на чужой квартире живём. Мама с утра на работу уходит. А после школы я остаюсь одна. Знаешь ли ты, папа, как хозяйкины дети меня обидели? Они обвинили меня в том, что я никогда в жизни не делала: «Ты, дряная девочка, украла у нас игрушки». Мне было так обидно…
Ты же, папа, любил меня когда-то… Ты, когда жил с нами, всегда поднимал меня к потолку и говорил: «Ты должна вырасти вот такой высокой», – непрошеные слёзы опять затуманили глаза девочки. Они ручьями потекли по её щекам: «А теперь ты Гаруна и Гуризат любишь… Ты, папа, их пригласил на танец. А ко мне даже не подошёл. Ты – плохой папа! Плохой!» – Зайнаб истерично разорвала в клочья фотографию отца. Но тут же пожалела об этом: «Ой, что же я наделала? Это же была единственная фотография папы», – рыдая и утирая слёзы, девочка стала искать клей, чтобы заклеить фотографию отца.