Часть-4
От корреспондентов Крымской войны 1853 - 1856 гг.
(У. Рассел)
ИНКЕРМАН
Вспоминая Инкерманское сражение и все случившееся до и после него, я воздеваю руки в благодарном восхищении. Воистину 5 ноября 1854 года небеса оставили святую Русь! Особливыми своими заботами Провидение спасло союзников от всех последствий их полного пренебрежения какими-либо предосторожностями и даже чувством самосохранения. На сей раз, Бог был не на стороне «больших батальонов», и наш пастор мог с полным основанием сказать: «Если бы Господь был не за нас...»
День 4 ноября был сумрачным и дождливым. После завтрака я оправился в Балаклаву за послед¬ними известиями. Доехав до холма у Кадыкоя, я стал неторопливо осматривать местность в подзорную трубу, оставленную мне г-ном Кинглейком перед его отплытием в Англию.
Было видно, как русские маневрируют в больших силах к северо-западу от Черной речки - 15 батальонов пехоты и около 3 тысяч кавалерии. Туман и мелкий дождь то скрывали, то вновь проявляли их. На некотором отдалении слева от меня, спешившись, стоял Боске и его штабные офицеры, которые что-то записывали. Поверх земляных укреплений группа турецких офицеров оживленно следила за передвижениями неприятеля.
Я отъехал от плато. Дорога еще сохранялась в хорошем состоянии, и весь день по ней не прекращалось передвижение офицеров и солдат; лошади тащили комиссариатские повозки и снаряды к артиллерийским паркам. Полагаю, доблестные шотландцы и морская пехота были довольны своим расположением у Кадыкоя и на высотах, поелику то, что приходилось слышать о жизни в окопах, отнюдь не вдохновляло. Я поехал по тропе между берегом и холмами к Балаклаве.
В порту царило необычайное оживление - с кораблей высаживались новые матросы. Пришли с передовой линии 42-й и 79-й полки для пополнения бригады сэра Колина Кемпбелла. Несколько дней «Несравненный» стоял в бухте, развернувшись пушками к Кадыкою.
Я возвратился к Главной квартире уже после наступления темноты. Вместе с моим приятелем из штаба Стопфордом мы поужинали, запив «баночного» кролика и сыр капелькой рома. Потом, выкурив по трубке, улеглись, чтобы предаться сну и сновидениям под шум дождя и уханье пушек.
Я проснулся от слепящего света фонаря. «Вставайте! Нас атакуют!» Раздавались короткие залпы орудий и треск ружей. Через несколько минут моя лошадь была под седлом. Я сунул в одну кобуру пару сухарей и кусок сыра, а в другую револьвер и фляжки с ромом и водой. В окнах Главной квартиры ярко горели свечи. Вокруг было беспросветно темно, сквозь туман накрапывал мелкий дождь. И никаких ориентиров! Приходилось буквально на ощупь пробираться сквозь туман. Стало ясно, что стрельба доносится справа от нашей позиции, где проблескивали вспышки выстрелов. Когда мы подъезжали к мельнице, уже начинало светать.
Нас было четверо, спешивших во тьме к месту боя: мой штабной приятель, хирург Фоул-Смит, венгерский полковник и я. Разбитая дорога по пересеченному плато вела к лагерю 1-й бригады Легкой дивизии. Выше мельницы дорога разветвлялась - на север, к лагерю 2-й дивизии и направо, к лагерю Гвардейской бригады, в тылу 2-й дивизии. По всему фронту трубили горны, и мы видели неясные очертания строящихся рот, исчезавших потом за гребнем холма.
Наша маленькая группа достигла 1-й бригады Легкой дивизии, перед которой стояла батарея ланкастерских орудий. Непрерывный ружейный огонь, выстрелы тяжелых пушек и разрывы бомб с регулярными интервалами извергались от нашего правого фланга в сторону Севастополя, как из жерла извергающегося вулкана. Пороховой дым накрывал нас, гром битвы приближался с каждой минутой. Ружейный огонь был уже совсем близко. Мы подъехали к мельнице, вокруг которой собрались люди разных полков, прислушивавшиеся к шуму битвы.
Сверху по тропе спускалась маленькая и нестройная колонна солдат в серых шинелях, и среди них шесть или семь раненых - с прострелами ноги, руки, повреждениями лица и пальцев рук. У каждого из них было по три, четыре, а то и по пять сопровождающих! Наш штабист возмутился при виде сих траурных процессий. Была допустима помощь раненому в ногу, но здесь четверо цеплялись за солдата с окровавленной рукой и неповрежденными ногами.
«Что вы все делаете тут с этим человеком?»
«У него сильные боли, сэр. Мы помогаем ему».
«Немедленно возвращайтесь к своему полку. Доктор присмотрит за ним!»
На это последовало возражение: «Но у нас кончились заряды!»
Обыскали их сумки, они были пусты.
«Тысячи русских обрушились на нас из кустарника, но мы не отступили, пока у нас оставался хоть один заряд». К сожалению, этот человек мог говорить правду.
Наша группа, подкрепленная офицером 2-й дивизии, который возвращался из Балаклавы, поднималась по дороге, шедшей вверх от мельницы.
С вершины открывалось ужасающее зрелище. Большинство палаток в лагере 2-й дивизии было повалено, некоторые горели, вокруг бродили сорвавшиеся лошади. Наши войска вели бой с невидимым неприятелем. Земля была изрыта бомбами и ядрами, раненые группами устремлялись в тыл. Их становилось все больше. Гвардейцы спешили из своего лагеря позади 2-й дивизии, чтобы заняться, наконец, делом.
Я оказался посреди бушующего сражения, где не было ни одного места, которого не накрыла бы свои крылом тень смерти. Для человека, не отдающего приказы и никому не подчиняющегося, положение, по меньшей мере, весьма затруднительное.
Когда я направлялся к Инкерману, моя лошадь вдруг резко отвернула в сторону, чтобы не наступить на мертвое тело. Это был несчастный Алликс, вместе с которым я еще вчера возвращался из Балаклавы, - убит ядром чуть ли не рядом со своей палаткой! Я остановился на краю крутого спуска, заросшего кустарником, и, спешившись, пытался рассмотреть адскую сутолоку боя. То, что можно было различить среди дыма, отнюдь не вдохновляло - наши солдаты отходили назад. Я подъехал к тому месту, где лорд Раглан со своим штабом наблюдал за ходом сражения.
Энергичный генерал Пеннифасер, руководивший обороной оврагов, что-то объяснял командующему. Все молча, слушали громогласного бригадира. Потом они все уехали. Часы у меня не шли, но, полагаю, было около восьми утра.
Гром битвы приближался и становился все громче. Я проехал по краю плато и, еще раз взглянув на русские позиции, снова направился к передней линии.
По дороге мне попадались егеря, зуавы и туземные части, имевшие весьма воинственный вид. Я обгонял санитаров с ранеными на носилках, спешивших к полевым госпиталям; гребень холма был усеян обездвиженными людьми, ожидавшими помощи. Для меня повторилась ужасная ночь после Альмы, когда мы пытались хоть чем-то помочь раненым. Но где брать воду, корпию и бинты?
О, эти умоляющие глаза и взгляды! Эти открытые зияющие раны - немые свидетельства страшной беды! Стоны прорывались сквозь грохот сражения. Никто из офицеров или солдат не мог сказать мне ничего вразумительного, кроме того, что Гвардия, 2-я дивизия и одна Легкая бригада почти полностью уничтожены.
Мимо нас все время сновали санитары и носильщики. Некоторое время (а кто может следить за временем в сутолоке боя) при виде группы наших гвардейцев, поднимающихся от Инкерманского оврага и спешащих к ним на помощь французов, в то время как русские в шестой или седьмой раз атаковали, теперь уже успешно, батарею, обложенную мешками с песком, я еще питал какую-то надежду, что весы удачи склонятся в нашу пользу. Оглянувшись назад, я увидел батальоны корпуса Боске, которые один за другим появлялись из кустарника, приветствуемые нашими солдатами, отходившими для пополнения патронами. Ярость атаки уже стихала.
Казачий холм и Килен-балка закрывали фронт наших линий. У Редана шел сильный обстрел, и я поехал к левому склону большого оврага, проталкиваясь между санитарами, носилками, искалеченными людьми, зарядными ящиками и солдатами разных полков. В толпе я увидел верхом на лошади г-на Лэйарда, бывавшего у нас в Балаклаве. Он стал известен описанием в «Тайме» сражения при Альме, за которым наблюдал с марса «Агамемнона».
Мы подъехали к разрушенному Пикетному дому, откуда открывался превосходный вид на весь город, Малахов курган, Флажный и Карантинный бастионы, вплоть до крайнего левого фланга французов у моря. Какое-то время мы наблюдали за артиллерийской дуэлью между батареями союзников и бастионами, пока наше внимание не было привлечено страшной канонадой укреплений у Флажного бастиона.
Внезапно огонь со стороны неприятеля прекратился, и толпы русских стали выходить из окопов на бруствер. Несмотря на убийственную канонаду, они вытеснили французов из первой линии окопов, взяли батареи и проникли в лабиринт траверз и апрошей. Французы были застигнуты врасплох. Однако войска в тылу, поддержанные резервными бригадами, не дрогнули и сдерживали неприятеля не менее получаса, после чего отбросили русских за крепостные укрепления. Преследуя их по пятам, французы взобрались на укрепления и ворвались в Севастополь! В этом не было никакого сомнения. В подзорную трубу я отчетливо, как на ладони, видел внутри укреплений красные штаны и синие мундиры.
Начали взрываться мины, и в воздух полетели комья земли и куски дерева. Когда рассеялся дым, французов уже не было видно. Только одинокие фигуры бежали назад под пушечным огнем. Они пробыли в городе не более пяти минут. Погиб возглавивший атаку генерал Лурмель, два батальонных командира и много офицеров и солдат. Базанкур, который, судя по всему, не был очевидцем событий, пишет, что французы ворвались в какое-то предместье. Но мы с г-ном Лэйардом видели полный захват, хотя и на очень короткое время, бастионов перед французскими окопами. Через некоторое время мы имели удовольствие наблюдать, как два наших восемнадцатифунтовых орудия бьют по русским пушкам, которые до того безнаказанно обстреливали весь наш правый фланг с Казачьей горы.
Сейчас уже не имеет особого значения, когда именно появился лорд Раглан. Кинглейк говорит, что это произошло сразу после 7 часов. Вечером после сражения я записал: «Только в 6 часов был поднят штабной лагерь. В начале восьмого появился лорд Раглан». Он прибыл ко 2-й дивизии не раньше 7.30. Еще до его появления была совершена серьезная ошибка. Следивший с телеграфной станции за передвижениями русских по Балаклавской долине генерал Боске, видя усиление огня, по¬спешил к передовой линии и предложил помощь сэру Дж. Брауну и сэру Дж. Кэткарту, с которыми он встретился у мельницы. Предложение его было отклонено с изъявлениями благодарности! Драгоценное время, когда каждая секунда стоила жизни, уходило, пока лорд Раглан не призвал на помощь французов. Боске, не мешкая, двинул свои войска, но ему надо было пройти ко 2-й дивизии более двух миль по бездорожью. Тем временем русские вытеснили гвардейцев с батареи, и бригада Адамса (41-й и 49-й полки), понеся страшные потери, отступила. Помощь все-таки пришла, но какой катастрофической ценой!
По прошествии времени картина сражения, про¬исходившего у меня на глазах, отчасти затуманивалась, отчасти прояснялась. Насколько я помню, отображавшееся на лицах напряжение и перенесенная опасность были слишком глубоки, чтобы можно было назвать это, по примеру г-на Кинглейка, «восторгом». Мимо меня пронесли на носилках сэра Джорджа Брауна. Увидев его смертельно-бледное лицо, я подумал, что он мертв, но он помахал мне рукой и на мой вопрос о ранении ответил: «Не знаю, и для меня это безразлично! Наши люди раздавлены! Вам придется посылать дурные вести, если только удастся уцелеть».
У генерала Адамса кровь струилась из сапога, он сидел на лошади, скорчившись от боли, и сказал мне: «Если в самом скором времени к нам не придет помощь, вся моя бригада погибнет». То же самое говорили и все другие. Среди солдат было немало дезертиров. Но с появлением французов картина переменилась. В этот день я слышал радостные приветствия английских солдат при виде зуавов, спешивших на призывные звуки горнов. Если бы не 6 тысяч французов, мы не смогли бы удержать позицию на Инкермане. Благодаря им удалось переломить ход сражения. После дерзкой попытки Кэткарта, которая стоила ему жизни, правый фланг Инкермана остался абсолютно беззащитен, и был сразу же занят большими силами русских. Французский полк атаковал их и сбил с позиции. Что большее могли бы еще сделать наши союзники, я не знаю. Их упрекали за упущенные блестящие возможности и пренебрежение советами английского командующего, который со времен Ватерлоо не слышал ни единого пушечного выстрела и за всю свою жизнь никогда не командовал даже батальоном. Но Боске и Канробер были опытными солдатами, совсем недавно побывавшими на полях сражений.
Когда Тотлебен посетил Лондон, я воспользовался оказией и спросил его: могли бы союзники с еще большим преимуществом победить при Инкермане, если бы и дальше преследовали русских? Он ответил мне: «Я не желал бы ничего лучшего! Не сомневаюсь, тогда вы навлекли бы на себя беду. Наши укрепления, бастионы, корабли, наконец, сорокатысячная армия, отнюдь не деморализованная, - все это позволило бы нам нанести союзникам колоссальные потери и отбросить их за линию окопов. Хотя Горчаков был человек несведущий, он все-таки должен был со своими 20 тысячами великолепного войска ударить от Черной речки во фланг. Нет! Вы поступили совершенно правильно! Но я хотел бы продолжения».
Он сказал, что атака явно захлебнулась, когда русская артиллерия подверглась обстрелу из тяжелых орудий, что помешало развертыванию русских колонн. «У вас был широкий фронт огня, сходившийся к головам атакующих колонн. И как бы малочисленны ни были ваши полки, они далеко превосходили нас по вооружению и косили наших офицеров, шедших впереди атакующих полков. Кроме того, вас закрывал туман. Ваш огонь по нашим сомкнутым рядам был смертелен. К тому же у нас полагали, будто на них направлена вся осадная артиллерия, и не замечали действия своих пушек с холмов. Ваши люди знали местность, но, как ни странно, офицеры и солдаты в наших полках никак не могли похвалиться этим. У них не было порыва, и они не могли атаковать привычным для них ударом в штыки».
Русская армия по большей части была вооружена старыми разбитыми ружьями. Некоторые солдаты имели тяжелые крупнокалиберные льежские ружья, одно из которых я многократно и с неизменным не¬успехом испытывал впоследствии. Напротив, наши карабины системы Минье обладали превосходным боем. Огромное число убитых и раненых воинов неприятеля свидетельствовало не о точности, а о дальности и силе огня при стрельбе по колоннам*.
* (Лорд Раглан оценил общие потери неприятеля в 15 тысяч человек (убитые, раненые и пленные). Русские признают убыль в 10 729 человек. С нашей стороны 597 убито и 1760 ранено. Французы потеряли на нашем фланге 143 человек убитыми и 786 ранеными, однако вылазка на левом фланге стоила им 1200 человек. - Примеч. автора).
По дороге от Пикетного дома я догнал сэра де Лейси Эванса, который разговаривал с незнакомым мне штабным офицером. По его суровому, изнеможенному лицу было видно, что он чрезвычайно недоволен. Я часто встречался с ним еще до отплытия нашей армии из Болгарии и по некоторым признакам догадывался, что он недоволен тем предпочтением, которое, вопреки его опытности и старшинству по службе, лорд Раглан оказывал сэру Джорджу Брауну.
«Я ожидал этого! - воскликнул он. - Сколько раз я предупреждал их! Но нет! Они ничего не хотели делать! Теперь нам остается только радоваться, что нас не сбросили в море. Однако опасность отнюдь не миновала».
«Но, сэр Лейси, мы победили. Русские отступают».
«Да, отступают! Но мы не можем оставаться здесь. Даже если бы мы могли доверять французам или туркам, хотя я не верю ни тем, ни другим. Но не ссылайтесь на меня в ваших статьях».
Французские и английские войска шли вместе, и я ехал с ними, пока они не остановились. Артиллерийский огонь, постепенно ослабевая, все-таки не прекращался. Генерал Канробер с раненой рукой на перевязи и лорд Раглан стояли на поднимающемся от дороги склоне и наблюдали за отступлением русских.
Продвижение наших войск позволило мне достичь русской батареи, и я увидел результат многих схваток за обладание ею. Не знаю, какие чувства владели мною - ужас или сострадание. Солдаты, повидавшие немало сражений, говорили, что им никогда не доводилось видеть такой мясорубки. Убитые англичане, французы и русские слоями лежали друг на друге, и я верю, что русские выбегали из окопов в атаку по телам своих сотоварищей.
Батарея переходила из рук в руки шесть или семь раз и, в конце концов, удерживалась неприятелем вплоть до наступления союзников. Много дней весь ужас увиденного на поле боя не выходил у меня 5 из головы.
Во вторую половину дня я занимался подробными расспросами участников сражения. Это была нелегкая работа! Они знали очень немного, кроме того, что такой-то убит, а такой-то ранен и что они потеряли половину людей! Все устали, были очень-очень подавлены, и никто не радовался победе.
Туман рассеялся, но поле все еще дымилось. На холме, где рано утром русская артиллерия заняла позицию, валялись разбитые лафеты, двуколки и прочее, но не было ни одного брошенного орудия. Я спешился, чтобы отдохнуть после семи или восьми часов в седле и сделать кое-какие записи. Вдруг раздался крик: «Берегись!» Я увидел летевший на нас большой снаряд с шипящим запалом. В одно мгновение все повалились ничком на землю. Бомба с громоподобным звуком разорвалась, как мне показалось, прямо над моей головой. Полетели комья земли, и через секунду взорвался второй снаряд. Мы поднялись и все, как один, вышли из пределов видимости. Никого не задело, только тяжело ранена была одна лошадь. На стоявшем внизу в бухте «Владимире» уже пристрелялись к нам и решили потревожить любопытствующих на холме.
Проезжая обратно мимо остатков лагеря 2-й дивизии, я увидел батальон французов - одни готовили себе еду около стоявших пирамидами ружей, другие переносили раненых. В нескольких сотнях ярдов к тылу собрались остатки Гвардии. Санитары складывали с носилок свой груз около палаток. Группа офицеров стояла перед рядом носилок с ранеными. Я снял фуражку в знак молчаливой скорби и поехал обратно к Главной квартире, которая встретила меня темными палатками и светящимися окнами в доме лорда Раглана. Забравшись в нашу палатку, я съел остатки ужина и принялся писать свои заметки, пока не догорела воткнутая в бутылку свеча. Я завернулся в одеяло, но не мог заснуть. Мысли о раненых и умирающих на том ужасном холме и в окровавленных оврагах преследовали меня. Мертвые, конечно, уже ничего не чувствовали, только вести об их «славной» кончине принесут теперь горе во многие счастливые доселе дома.
Я уже достаточно сказал об Инкермане, но кто же все-таки командовал во время этого сражения, состоявшего из отдельных боев и разрозненных стычек? Полагаю, никто! Каждый дрался на своем месте. Каждый фут земли отстаивали кучки людей во главе с офицерами, которые, не зная общей позиции, стояли с бульдожьим упорством, пока верх не одерживала смерть или неодолимая сила.
Случилось так, что нижестоящие офицеры без каких-либо общих распоряжений вдохновляли сопротивление и подобно скалам отражали накатывавшие волны московитов. Временами этот прибой накрывал их, и не всегда передовые бойцы имели ту же закалку, что была у большинства британских сил, которые противостояли колоннам Соймонова и Павлова в течение пяти долгих часов. Всего через несколько коротких недель многие из тех выстоявших героев сгинули в госпиталях или окопах. Никогда еще Англия не посылала умирать за себя столь отважных солдат, как те, которые противостояли мириадам царя 5 ноября 1854 года.
К полуночи все английские раненые были подобраны, а в лагере Главной квартиры поставлена палатка для русских пленных. Днем 6 ноября я проходил мимо того места, где солдаты хоронили убитых. На протяжении полутора миль в длину и полумили в ширину было устроено большое кладбище. На котором хоронили французов, англичан и русских в ямах длиной 30 футов и шириной 20 на глубину 6 футов.
Я встретил командиров похоронных команд, полковника Канингема и под-полковника Вильбрегема, которые ехали, чтобы узнать число захороненных. Я присоединился к ним, и вскоре навстречу нам попались четверо солдат, тащивших к яме закрытое простыней тело. Вдруг из-под простыни раздался стон. Вильбрегем закричал:
«Остановитесь! Что вы несете?» — «Мертвого русского, сэр». Стон повторился. «Откройте его, я посмотрю!» Там лежал живой человек, который пальцем показывал на свой язык, похожий на обгорелую щепку. Глаза его были открыты, лицо покрыто запекшейся кровью.
«Ах, негодяи! — воскликнул полковник. — Вы оправдали самые худшие обвинения русских! Я прослежу, чтобы всех вас примерно наказали. Капрал, ваше имя?»
Провинившийся ответил и попросил: «Надеюсь, сэр, вы не будете слишком строги к нам. Мы посоветовались и решили, что он все равно безнадежен».
Накануне сражения капитан Пил пришел отобедать с друзьями из 30-го полка и остался у них на ночь. Когда на рассвете начался обстрел, он поспешил к своим пушкам и возвратился только после того, как все стихло. Открывшееся зрелище ужаснуло его. Лагерь 2-й дивизии был почти полностью уничтожен. Поваленные кучами на землю палатки были или сожжены, или прострелены ядрами. Более всех пострадали палатки 30-го полка. Пил узнал, что многих из тех, с кем он провел ночь, уже нет в живых.
Рано утром после боя лорд Раглан послал к русским белый флаг как знак перемирия, чтобы наши похоронные команды могли сделать свое дело. Но команды эти были обстреляны с русских кораблей, стоявших в бухте. Много лет спустя один русский офицер сказал мне, будто он в точности знал, что под предлогом захоронения убитых наши инженеры выбирали самые удобные места для обстрела кораблей в бухте. Не думаю, чтобы женевский Красный Крест смог когда-либо полностью защитить своих людей. В последнюю большую войну и немцы, и французы одинаково обвиняли друг друга в обстреле лазаретов.
Наступила ночь, наполненная для меня беспросветной печалью. Три последующих дня я ходил от лагеря к лагерю и собирал рассказы о сражении, после чего возвращался, чтобы записать все подробности.
Ураган 14 ноября разнес нашу палатку в клочья. В это ужасное утро все палатки в Главной квартире были повалены на землю или унесены ветром. Стулья и столы сметались, как перышки. Стена, под которой мы укрылись, также не устояла, и если бы ее обрушению не предшествовало спасительное для нас сотрясение, нам не удалось бы выбраться из-под завала. Целый день мы провели внутри какого-то дома без крыши, слушая рев моря. На ночь я укрылся в конюшне 8-го Гусарского полка, прямо среди лошадей. Русские не прекращали сильный обстрел нашего лагеря. Конюшня непрестанно освещалась вспышками орудийных выстрелов, и с моря доносились раскаты уже затихающего шторма. Лошади все время беспокоились. Один из офицеров 8-го Гусарского полка, Эбер (венгерский полковник) и я подстелили себе солому и накрылись клеенкой, которой недоставало на всех троих.
Ураган 14 ноября положил конец моей сравнительно приятной жизни в Главной квартире, где хоть я и не был persona gratissima, но всегда встречал друзей и имел еду и кров.
Продолжение следует...