Фарос и Листопада (роман).
Глава 10. Валентин.
Спаси, сохрани! Не допусти, боже, мне стать святым!
=
Начиная со вчерашнего дня, шеф, совсем распоясался: собрался, видите ли, выпустить что-то вроде справочника-путеводителя по христианским праздникам, включая католические, и каждому сотруднику «раздал по серьге». Я хоть и числился в отпуске, но не удивился: такова судьба профессионального журналиста. Только вздохнул про себя: опять Тюлькин крайний…
Сообщение о редакционном задании пришло прямо с утра в виде телефонного звонка от одного из моих коллег:
- Тебе достался Валентин. Да-да, тот самый, который тайно венчал молодых людей в монастыре; ну, а потом тогдашние власти его самого «подвели под монастырь». 14 февраля не отмечаешь?
«Обрадовал», называется… Я, ещё не проснувшийся, злой, своё мнение о «целесообразности» предстоящей работы скрывать не стал:
- 14 февраля это здорово, но истории о святых в наше время выглядят глупо - вам, господа, данный факт не приходил в голову? Разве сейчас есть кому-то дело до молодёжи? Чем начальник соображал, выдумывая задание?
При упоминании «главного» на том конце провода послышалось хихиканье, затем подозрительное покашливание. Я на всякий случай спешно «отключил трубу».
Стало понятным: отпуск «накрылся», и перспектива довести до ума повесть о шпионах в ближайшую неделю отодвинулась на неопределённое время.
После обеда я открыл энциклопедию, сделал наброски статьи про вверенного мне святого. Затем вернулся к «шпионам». Перестрелки, погони, разоблачения уже начали занимать моё воображение, как вдруг работа застопорилась. Я попытался собраться, настроиться, но тщетно.
После двух часов бесплодных попыток написать хоть пару стоящих строк, я пришёл в ярость - давненько мне не приходилось испытывать состояние полного творческого бессилия; причём разозлился не на шутку: швырнул рукописи на пол, бросил все дела и отправился, куда глаза глядят.
Мимо беседки с пенсионерами пролетел, почти не оборачиваясь.
Вообще, в тёплые летние дни картинка из окна моей квартиры всегда одинакова: старики за столиком, о чём-то беседуют, смеются; мужчины иногда играют в шахматы или домино. Беспечность этих людей меня раздражает: в то время как они не слезают с лавки с утра и до вечера, у меня масса забот и ни одной лишней минуты.
…Я долго бродил по городу. Успел отведать мороженного возле фонтана, поболеть на стадионе за местных футболистов, пройтись по набережной.
Вечерело…
Спохватился, когда городские кварталы погрузились в темноту, и поспешил на ближайшую остановку. Как назло, ни автобуса, ни троллейбуса, ни такси! Люди, такие же бедолаги, как я, неизвестно как оказавшиеся на окраине города, к моему приходу уже истосковались по общественному транспорту. Они ворчали, всматривались в дорогу, боясь в то же время уйти: а вдруг что-нибудь прикатит. Но потихоньку остановка пустела. Нет, это не Москва с её ночной жизнью, посетовал я, когда остался в одиночестве. Часы показывали половину первого.
Основная улица освещалась сносно и вела к дому, но по ней предстояло бы сделать слишком длинный крюк. Наскоро обдумав ситуацию, я рванул напрямик - через старую часть города.
Прошло минут тридцать. Впереди показалась знакомая местность. Вот продуктовый магазин, рядом промтоварный; всё в порядке - до дома минут пятнадцать. Я забрался на возвышенность и осмотрелся на прощание. Город, красивый, величественный, лежал у моих ног, а на самом дальнем краю, со светящимся глазом на вершине, гордо высилась труба местного ТЭЦ...
Неожиданно мои думы прервала какая-то улица. Странно, здесь не должно проходить никаких улиц. Я подал чуть в сторону, но вскоре вновь напоролся на развилку…
По моим расчётам родной квартал должен был показаться давно, но впереди, как из-под земли, вырастали новые дома, деревья, дороги. Слабенькое дворовое освещение ещё позволяло различать отдельные подъезды, но что находилось дальше, оставалось невидимым; причём номер дома и название улицы с упрямым постоянством не попадали под свет фонаря. После бесплодных попыток я понял простое правило: ориентироваться в безлюдном, плохо освещённом районе невозможно.
Час спустя вышел на высокий тёмный забор, интуитивно поднял голову и чуть не присвистнул от удивления: рядом вздымалась огромная заводская труба ТЭЦ с фонарём на вершине!
Неужели я ухитриться пройти почти полгорода в противоположную сторону от дома, когда до самого дома оставалась сущая ерунда?!
Поражённый увиденным, я несколько минут не мог прийти в себя; потом чуть успокоился и снова двинулся в путь, утешаясь: это даже хорошо, что труба попалась - по крайней мере, теперь мне точно известно, куда идти.
Следующие полтора часа выбили меня из сил. Долгожданный дом должен был появиться вот-вот. Я достал платок, вытер мокрый лоб и вдруг мои глаза широко раскрылись от удивления. Не может быть! Тот же самый высокий забор! Снова заводская труба с фонарём!!
…При первых лучах солнца, «чёрный туман», окутавший город, исчез, словно кто-то нажал на воображаемый выключатель. Поразительно: аптеки, магазины, целые кварталы приобрели очертания знакомых мест, хоженых - перехоженных с ещё детства.
Людей почти не попадалось, но по дороге домой я поминутно оглядывался: мне казалось, будто каждый встречный указывает на меня пальцем. Подумать только, заблудиться в родном городе!
К пяти утра, с трудом передвигая ноги, я добрёл до своего подъезда. Порылся в карманах и понял: удача явно отвернулась от меня: ключей от квартиры и домофона не было.
От усталости и отчаяния присел за столик в дворовой беседке и забылся…
… - Погоди, Митрич, не буди человека, - послышался женский голос.
- А когда ж играть-то?
- Во-во, тебе бы только в игрушки играть - в детство впал на старости лет.
- Тоже мне молодая нашлась… Чего его жалеть - он же пьяный.
- Не похоже - человек интеллигентный. Погоди, так это Андрей Константинович, писатель. Вот уж кого уважать надо. Простой народ, когда мимо беседки идёт, только зубы скалит, а писатель иногда здоровается. Три года назад даже интересовался про моё здоровье…
- Ой врёшь.
- Не вру! Помнишь, как-то зимой собирали жильцов дома? Решали, кто может помочь Прокопычу убрать снег.
- Помню. Кроме тебя, тогда все жильцы отказались - у кого грыжа, у кого свинка…
- А знаешь, почему не отказалась? За час до собрания Андрей Константинович с Прокопычем встречают меня возле дома и спрашивают: как у вас со здоровьем, уважаемая Дарья Феофантовна? У меня в тот день с утра спину страшно ломило, но как только моим здоровьем поинтересовались, весь день, словно на крыльях, летала. Золотой человек!
После таких слов делать вид, будто сплю, как-то не получалось, и я открыл глаза.
- С пробуждением, Андрей Константинович, - запорхала от счастья Феофантовна. - Дело какое неладное приключилось?
- Ключи от дома потерял.
- Вот и замечательно, - обрадовалась пенсионерка, - в смысле, что не всё так плохо. Погодите-ка…
Женщина молодцевато соскочила с места и направилась к соседнему дому.
- Прокопыч! Выйди! - загремел по двору зычный голос пенсионерки.
В окошке первого этажа показалась взлохмаченная голова:
- Чего надрываешься? Сегодня воскресенье - дай поспать.
- Некогда спать, хороший человек мается, а тебе лишь бы бока давить. Видишь писателя? Куда ты смотришь? - головой-то не мотай - отвалится. Андрей Константинович в беседке сидит. Ключ он от квартиры потерял.
- А я тут при чём?
- Не прибедняйся - ты у нас советская власть или кто?
- Ладно, не шуми только. Через час…
После разговора с дворником Феофантовна не успокоилась, сбегала домой и выложила передо мной два бутерброда с колбасой.
- За что столько чести? - пытался я слабенько протестовать, но бутерброды взял.
- Как за что? - искренне удивилась хлебосольная женщина. - За внимание к нам, пожилым людям.
От подобных слов я чуть не подавился бутербродом. Закашлялся.
- Не торопитесь, - пенсионерка, словно мамаша, ласково похлопала меня по спине. - Вспомните: год назад в районной газете напечатали письмо. Фамилия автора там не стояла, но мы газету читали всем миром и манеру письма признали вашей. Хорошо вы тогда власти пропесочили - они нам тотчас эту беседку сколотили, установили детские качели, разбили клумбы…
Так это не я писал, хотелось мне возразить, но бутерброд снова застрял в горле, а кожу на лице защипало так, словно её подержали над паром.
- Кузьминична, будь добренькая, сходи за кипяточком - писатель давится, - распорядилась Феофантовна, развернув обратно в сторону дома пожилую женщину. - Да, и варенье не забудь.
После горячего чая с бутербродами, настроение поднялось.
- Партию в шахматы? В домино? - галантно поинтересовался Митрич.
Я выбрал шахматы. Пенсионер, надо сказать, играл на редкость логично, чувствовался ум, отточенный долгими тренировками, хотя над ходами думал долго.
- У нас первенство района по шахматам, - заметил Митрич, медленно проговаривал каждое слово. - Все победы и поражения записываем в протоколах, которые ведутся с одна тысяча девятьсот девяностого года. Люди в команде ответственные и, записавшись однажды, никогда не пропускают турнира. Разве только по одной причине… (Соперник по шахматам на секунду отвлёкся от доски, посмотрел вверх и перекрестился.) Хотите, вас вместо выбывшего Феодосия Сигизмундовича впишу?
- Оставь ты писателя, - заступилась Феофантовна, - он устал, а ты готов весь день голову ломать. Над одним ходом думаешь по три часа!
- Это он за доской засыпает, - хихикнула Кузминична.
- Вот-вот, играть в твои шахматы - только время тратить.
- Нет, что вы, - вмешался я, - мне очень интересно играть - от смены деятельности мозг отдыхает. К тому же логика полезна в нашей профессии.
- А я что говорила? - охотно подхватила Феофантовна. - Не спорь со мной, Митрич, шахматы - штука нужная, полезная, просто незаменимая. Можно сказать, лучшее лекарство от… Господи, забыла, как эта болезнь называется…
- Склероз, - подсказал кто-то сзади.
Мы оглянулись - сзади стоял Прокопыч и позванивал связкой моих ключей.
Я вскочил и обнял своего спасителя. Расчувствовался:
- Не знаю, как мне вас всех отблагодарить.
Митрич приподнял бровь:
- А ты посиди с нами, поговори о…
Он не успел закончить фразу, быстро снял фуражечку и расплылся в улыбке:
- Здравствуйте, Валентин Яковлевич. Как здоровьице? Ага… Ну-ну...
Остальные пенсионеры прохожему слегка покивали - мне показалось, даже с каким-то испугом. Едва тот, кого назвали Валентином Яковлевичем, немного отошёл от беседки, Митрич развалился за столом и снова уставился на шахматную доску. Потом поднял руку и, показывая на удаляющего Валентина, пробурчал:
- Вот о нём и поговори. Раз рассказы придумываешь, человек ты неглупый. Разъясни мне, кто он. Пока всю подноготную не узнаю, душа у меня не на месте. На стадионы не ходит, а в дворовом футболе души не чает; за парней болеет так, что срывает голос. Если «свои» проигрывают, чуть не плачет… Когда-то мы с ним немножко дружили. Придёшь к нему в гости - он тебе всегда рюмочку предложит, а сам в рот - ни-ни. Вот и общественность мои сомнения подтвердит. Шах тебе, Константиныч.
Предложение Митрича оказалось подобно спичке, брошенной на пороховую бочку - народ зашумел, каждый посчитал своим долгом изложить свою, самую правдивую, версию.
- Уже год за ним наблюдаю, - пыталась перекричать всех Кузьминична. - К подросткам так и льнёт! Нынче половое воспитание родителями запущенно, поэтому парни без девчонок не могут шага ступить. Вот бы поучил молодёжь уму-разуму: поругал бы за бесстыдство. Так нет же - старый хрен, а всё под молодёжь подстраивается. Я про таких читала в газетах - маньяк он…
- В вере дело, - доказывала Феофантовна. - Верить надо с душой, а не «для галочки». В воскресенье из дома вышла - вижу: впереди ковыляет Валентин. Окликать не стала - пусть себе идёт. До церкви двух шагов не дошла, а он вроде как службу отстоял и обратно возвращается! Перекреститься, наверное, только успел...
- Какой он верующий, - возмутился Митрич, забыв про шахматы. - На той неделе я у него был дома. Когда хозяин полез в шкаф, я на полке заметил партбилет КПСС. А во время праздника Победы он в квартире вывешивает советский транспарант с надписью «Победа будет за нами!» Партейный он в душе, атеист!
- Это всё для конспирации, - «подбросил дровец» Прокопыч. - По мне подобные типы - иностранные шпионы: ко всем прислушивается, а о себе никому ничего не рассказывает. Страх как осторожный. Говорит хорошо, но меня не проведёшь - у него иностранный акцент.
- А ещё мошенник, - рубанула Кузьминична. - Пенсия больше нашей и льготы, как у участника войны! Валентин с 1930-го года; когда война кончилась, ему только пятнадцать лет исполнилось. Ну не мог он никак быть участником войны. Спрашивается, как сумел себя льготами обставить?
- Боевую медаль якобы имеет, но никто её не видел. Или чужая медаль, или вовсе нет медали…
- Я когда прошлым летом в столицу ездила, видела его выходящим из католического костёла…
- Не из католического костёла, а из синагоги…
Пенсионеры, наверное, ещё долго спорили бы, если бы Феофантовна не стукнула кулаком по столешнице:
- А ну, цыц всем! Митрич, ты на доску глядеть любишь? Христом-богом молю - гляди. Кузьминична, ты каждого второго мужика в злых умыслах подозреваешь - остынь. Прокопыч, метлу оставь в покое - она не для того куплена, чтоб ей над головами размахивали. Стыдно, граждане. Уважаемый Андрей Константинович не в курятник пришёл, а побеседовать с культурными людьми. Угомонились? Так-то лучше. Говорить будет кто-то один. Кто?
Все посмотрели на Прокопыча.
- Говори, - дала отмашку Феофантовна и достала корвалол.
Дворник, ещё недавно кричавший громче всех, заговорил не сразу - откашлялся, погладил черенок метлы:
- Мне положено всё знать по должности, поэтому подтверждаю: правильно говорили соседи… Начнём с веры. Валентин в православную церковь ходит - сам видел. Крестится на правую строну. Но про католический храм и синагогу слышал не только от здесь присутствующих. Каша у старика в голове, хотя, на первый взгляд, производит впечатление человека рассудительного.
Билет партийный держит дома - тоже правда, подтверждаю. Хозяин хранит его как реликвию: подойдёт, бывало, откроет шкаф, корочки в руки возьмёт, прижмёт к сердцу и глазки этак закатит; потом постоит с минуту и обратно положит. Я Валентина спросил однажды, не мешает ли ему его партия верить в Бога. Он вздохнул, рукой махнул, но промолчал, ничего не сказал - не раскрылся, не покаялся.
По поводу пенсии и льгот у меня большое сомнение - сейчас много таких, кто пользуется льготами незаслуженно. Я, чтобы подозрение от Валентина отвести, во время празднования дня Победы спросил старичка, что он на фронте делал и всё такое… Так Валентин сначала и не понял, о каком фронте я спрашиваю. Потом всё ж признался, что в военные годы партизанил. И больше ни слова. Как отрезал! Ну, партизанил - чего тут зазорного-то? Почему бы не рассказать о своих боевых подвигах, почему награду не показать?
Насчёт иностранного акцента. Есть такой грешок у соседа; незаметный такой. Но ни на ком же не написано, что он шпион - только и остаётся гадать, из какой страны сей товарищ заброшен в наши края.
Да, по поводу контактов с молодёжью Кузьминична правильно подметила - сам не раз наблюдал, как он с девчонками да парнями по задворкам шляется. Не могу сообразить: детям лет по десять-двенадцать - ну что они в нём, восьмидесятилетнем, нашли? Меня данное обстоятельство очень волновало, я даже пытался проследить за соседом, но… Ничего из моей затеи не вышло - ведёт он себя осторожно. Идёшь, бывало, за ним, на секунду отвернёшься - самого Валентина нет, а на том месте, где он стоял, бегает приблудная собака.
- Так он оборотень! - охнула Кузьминична, вызвав новый всплеск эмоций:
- Натуральный!
- Простые люди так скоро скрываться не умеют!
- Нечисто тут.
Феофантовна перекрестилась...
=
Известие о том, что рядом, почти под боком, живёт шпион, хоть и бывший, обрадовало меня: сам пишу книжку про шпионов. Другие обвинения в адрес Валентина Яковлевича: про оборотня, маньяка, приверженца КПСС, атеиста, а также православного католика, захаживающего в синагогу - показались мне почти анекдотом. Но я решил пока не пренебрегать любой информацией, в душе надеясь на основную версию - про шпиона.
Найти дом Валентина Яковлевича было делом несложным - он жил в паре кварталов от меня. Но на этом самая простая часть моего замысла кончилась - началась странная, нервная охота за тенью.
Я не решился сразу посетить квартиру человека, пользующегося дурной репутацией - суеверия, то да сё... Только не подумайте, я не трус - просто осторожность ещё никому не повредила.
Для начала я стал по утрам бегать возле Валентинова дома - делал вид, будто занимаюсь оздоровлением, а на самом деле изучал обстановку.
Давно не ремонтированный пятиэтажный дом хрущёвской поры на фоне современных строений выглядел некрасиво: серый, почти чёрный, без балконов, выбившиеся из цоколя кирпичи... Особенно удручающее впечатление производил первый этаж с решётками на окнах, который напоминал тюрьму. Ничего не поделаешь - примета времени.
Через неделю, изрядно подустав от пробежек, я решил всё же зайти в подъезд. К счастью, домофона не имелось - на двери красовался магнитный замок начала 90-х.
Жильцы, входящие в нужный мне подъезд, то ли по наивности, то ли от глупости, код не скрывали - наверное, понимали: если я злоумышленник, всё равно заветные цифры узнаю. Зато долго и подозрительно смотрели в спину.
Если попадались хозяева с собаками, животные старательно обнюхивали меня, неизменно лаяли или рычали.
А вот и лестничная площадка Валентина Яковлевича. Старенький коврик для ног. Входная дверь в квартиру железная, чёрная, с двумя глазками, расположенными по вертикали.
Я потянулся было к звонку, но вдруг отдёрнул руку, словно ошпаренный. Ноги понесли меня прочь.
Домой не вошёл - вбежал, закрыл дверь на все замки. Через минуту почувствовал облегчение и ...стыд. Я понял: зайти к Валентину просто так, мимоходом, у меня духу не хватит: требовалась серьёзная воспитательная работа над самим собой.
Программа «восстановления» была в своё время разработана мной же и состояла из нескольких этапов. Для начала, глядя на свою физиономию в зеркало, я должен был битый час доказывать «трусу в зазеркалье», что бегство от трудностей - качество неподобающее. Потом прикрыть зеркало, надеть боксёрские перчатки и долго, безжалостно «избивать» спортивную грушу. Для поднятия боевого духа купить и тщательно - от корки до корки - изучить пару крутых эротических журналов. Для стабилизации давления - я гипотоник - разругаться по телефону с диспетчером ЖКО. Принять контрастный душ; при этом петь (читай: орать) во весь голос. Отключить телефон и минут тридцать медитировать. Окончательное восстановление духа завершала рюмка коньяка.
...С утра во дворе «нехорошего» дома царила тишина. Я придвинул брошенный кем-то деревянный ящик, сел на него, так что от постороннего взгляда меня надёжно скрывали густые кусты смородины.
Подошёл, надо сказать, удачно - старичок почти сразу вышел из подъезда. В ответ моё сердце забилось от радости - шутка ли, сейчас предстоит настоящая слежка за шпионом!
Пенсионер некоторое время петлял по улочкам, иногда оглядывался и продолжал идти дальше. Неожиданно он попросил у одного немолодого мужчины прикурить, причём, разошлись они не сразу: с минуту стояли, о чём-то говорили.
Встреча со связником?
Затем мужчины направились в разные стороны, и некоторое время я ломал голову, за кем идти: за «моим стареньким» или за «не моим новеньким». После мучительных раздумий предпочёл первого.
Чувствовалось, после долгих хождений по городу мужчина устал: ноги заметно шаркали по асфальту, карманный платок поминутно касался запотевшего лба. Но идти домой старичок явно не спешил!
Вот он неожиданно свернул в парк - всё ясно: решил передохнуть в тени берёзовой аллеи. Я прошёлся несколько раз возле декоративной металлической решётки, за которой просматривались кроны деревьев; затем уверенно вошёл на территорию парка. Но успев сделать несколько шагов, остановился и обомлел: на всём протяжении аллеи Валентина Яковлевича не было!
Шутишь, меня так просто не проведёшь, рассердился я и почти бегом рванул вдоль деревьев, спрашивая каждого встречного и поперечного, не замечал ли кто старичка в шляпе. Как назло, никто ничего не видел.
Голова моя соображала туго, мысли носились от виска к виску, впивались в затылок, бомбардировали лоб. Старик обвёл меня вокруг пальца!
Ещё некоторое время я кружил по парку. Устал. Остановился. Сел на лавочку.
Я корил себя самыми последними выражениями, поэтому не сразу услышал слова, прозвучавшие в мой адрес:
- Извините, вы тут старичка в шляпе не видели?
Неужели ещё один человек ищет Валентина Яковлевича? Бред какой-то.
Повернувшись, увидел женщину с детской коляской:
- Чего?
- Старичка, спрашиваю, в шляпе не видели?
- Видел. Правда, куда он ушёл, не обратил внимания... Постойте, мы с ним живём почти рядом - вы хотели ему что-то передать?
- Если не трудно. Он потерял очки, когда отдыхал на этой лавочке.
- Простите, а вы именно старичка в шляпе видели? Не ошибаетесь?
- Странный вы… Конечно, видела. Улыбчивый такой старичок. Энергичный: отдыхал всего минуту; а потом встал и быстро пошёл к Северным воротам. Наверное, очень спешил.
Когда женщина с коляской скрылась за деревьями, я сел на скамейку, повертел очки в руках, потёр стёкла, даже понюхал - ничего подозрительного, вполне обычные очки в чёрной пластмассовой оправе.
Прохожие, шедшие мимо, оглядывались. Наверное, странный господин на скамье с очками в руках, напоминал им какую-то парковую скульптуру, ибо сидел неподвижно, уставившись в одну точку и не замечая никого вокруг. Им было невдомёк, что таким образом я безостановочно пытал себя вопросами… Что, собственно, мы имеем? Валентин Яковлевич мастерски оторвался от наблюдения. Это факт. Но зачем? Допустим, у него была назначена встреча с тайным агентом, и, заметив слежку, он решил развести своего «товарища» со мной. Красиво.
Но возможна другая версия. Допустим, у шпиона в кармане лежит некая шифровка, предназначенная для связника. А «кладка» где-то в парке… Кстати, зачем старичку в последний момент садиться на скамейку? Устал? Ерунда: за минуту не отдохнёшь. Как ни крути, в цепи его действий скамейка - не лишнее звено…
Меня вдруг словно удар тока пронзил, лоб покрылся испариной: послание где-то здесь, возле скамьи!
Я заглянул в рядом стоящее мусорное ведро - пусто. Прошёлся несколько раз вокруг в надежде найти пакетик, коробочку или хотя бы скомканную бумажку. Пространство в радиусе двадцати метров напоминало ровное поле для гольфа, но мои поиски были тщетны… Снова сел на скамейку. Моя гениальная гипотеза рушилась на глазах, требовалось ещё сверхусилие, чтобы разгадать эту головоломку.
Ничего не поделаешь, - издевательски шептал мне кто-то в голове, - не сумел ты, Андрей Константинович обыграть Валентина Яковлевича. Прочёл горы книг про сыщиков и шпионов, а толку? Да будет тебе известно, парковая скамья - любимое место для тех, кто работает на разведку. Недотёпа...
Моя рука в отчаянии обхватила деревянную скамью, и подушечки пальцев неожиданно ощутили нечто, напоминающее кусочек липкой ленты. Всё ещё не веря в удачу, я осторожно потянул находку и в следующее мгновение чуть не задохнулся от радости: на малюсеньком кусочке бумаги, остроумно закреплённом скотчем, читалось следующее:
3 июля. 18-00. Магазин Подарки.
=
В 17-30, то есть за полчаса до назначенного времени, я уже стоял возле магазина и, стараясь не привлекать к себе внимания, наблюдал за прохожими.
Людей крутилось много и всё разные: молодые, пожилые, мужчины, женщины… В другое время я, наверное, и не обратил бы ни на кого внимание - сегодня же все без исключения казались мне подозрительными.
Вот человек нервно поглядывает на часы. Связник? Но появляется полная дама, навешивает на него тяжёлую сумку с продуктами, прилюдно отчитывает беднягу, просит «дыхнуть». Раз ругается, значит, жена.
Немолодая женщина как-то странно озирается по сторонам, недоверчиво глядит на меня. Но её внимание приковывает высоченного роста юноша. Сын или?... Женщина достаёт из сумки мелочь и суёт акселерату. Конечно, сын.
В толпе мелькает мальчишка лет тринадцати - одной рукой машет спешащей к нему девочке, в другой - держит цветок… Умилительная картина, но дети меня не интересуют.
Часы показывали две минуты седьмого, пора бы появиться «моему клиенту». Ага, кажется, он!
Из магазина вышел спортивного вида мужчина в тёмных непроницаемых очках с журналом в руках. Пока «подозрительный» не спеша расхаживал под вывеской, я ухитрился его сфотографировать.
Внезапно незнакомец встрепенулся, полез в карман, достал телефон. Потом спрятал трубку, оглянулся и юркнул в арку возле магазина. По пути кинул журнал в урну.
Бежать за «связником» по дворам я не рискнул.
=
…Ночь выдалась бессонной - забылся лишь под утро. Будильник прозвенел, вернее, зашёлся пушечным грохотом.
Я уныло поплёлся в душ, на ходу соображая, почему сегодня выдалось такое хмурое утро. В ванне едва вновь не заснул. Заставил себя пойти на кухню, заварил крепчайший кофе. Почувствовав облегчение, сел за компьютер. Вошёл в инет.
Для современного человека самое сложное - нет, не заявить о себе миру - а скрыться от него. Бедный, наивный обыватель, он даже не предполагает, как плотно опутан кодами, счетами, номерами, переводами, шифрами. «Сеть», «паутина» - словечки не кайфовые, но точные.
К тому же данная штука сама по себе реально затягивает. Единственный, кто с этим не согласен - главный редактор, мой непосредственный шеф, считающий, что на всём белом свете он единственный, кто неподвластен компьютеру.
- Что такое интернет? - любит выпендриться «главный», согнав нас на планёрку. - Субъективная реальность. Фантом. Ноль. Это вселенная, которая не больше моего портфеля.
При этом кейс из крокодиловой кожи торжественно водружается на начальственный стол, закрывая экран монитора.
Шутка, надо сказать, старая, раз двадцать нами слышанная. Однако шефа это обстоятельство не смущает, ибо он уверен: лучше не скажешь.
И вот однажды, когда мой журналистский материал не прошёл с третьего раза, я со злости противопоставил его «теорию» своей.
- Интернет, - «замолотил» я изумлённому шефу, на ходу подбирая слова, - это существо, которое не оставит вас даже тогда, когда вы сами захотите от него избавиться. Это энциклопедически образованный учитель, с которым грех не поспорить. Африканская страсть и классовая ненависть в одном лице. «Глобальный разум» растрезвонит секрет, о котором могли знать лишь вы, да и то забыли. Интернет - замочная скважина, через которую удобно подглядывать за миром…
Ну и ещё кучу экспромта «вывалил».
Деревенеющее лицо начальника ясно указывало: я выбрал верный путь.
Направился к выходу. Возле двери оглянулся. О, надо было видеть пальцы шефа, лихорадочно ищущие авторучку, и глаза, круглые, остекленевшие. Ради подобных минут стоит жить! Между прочим, на следующий день моя статья каким-то непостижимым образом «прыгнула» в отдел вёрстки.
…Итак, я посидел в инете. Походил по «звёздным» сайтам, где папарацци смакуют поступки известных людей. Порылся в милицейской базе, пенсионной, налоговой...
Информации накопал на удивление мало.
Пенсионный фонд действительно выплачивал Валентину Яковлевичу повышенную пенсию как участнику Великой Отечественной войны, плюс государство предоставляло соответствующие льготы. В базе данных Министерства обороны пенсионер значился как награждённый иностранным орденом. И это всё! Ни где родился, жил и работал; родители, жена и дети неизвестны. Но несмотря на скупость сведений, я не отчаялся, а обрадовался: мои самые смелые предположения начинали сбываться - Валентин Яковлевич действительно мог работать на разведку. На нашу, конечно.
Как славненько всё складывалось! Какой сюжетец вырисовывался! Ведь именно встречи с настоящим профессионалом не хватало мне для эффектной концовки в книге!
Ближе к обеду я решил немного пройтись - освежить, так сказать, утомлённую голову кислородом: «прогулки в паутине» имеет не только плюсы, но и минусы.
Едва вышел из дома, как сверху начало капать. Не обращая внимания на дождь, я с упоением наслаждался летним ароматом. Шёл по опустевшей, улице, чувствуя себя хозяином мокрой травы, деревьев, серого с трещинками асфальта…
Неожиданно дождь усилился. Одежда намокла - и радость куда-то пропала.
- Андрей Константинович, - окликнул меня знакомый голос. - Товарищ!
Обернулся. Меня догонял мужчина в громоздком зелёном плаще.
Прокопыч, что ли?
Человек приблизился, приподнял мокрый капюшон - и я немного опешил: передо мной стоял Валентин.
=
…В квартире царил железный порядок: книги расставлены одна к другой, никаких посторонних предметов ни на диване, ни на стульях. Словом, ни малейшего намёка на неловкость и забывчивость, характерные для одиноких пенсионеров. Но не хватало уюта, женской руки.
Хозяин ловко пристроил мою сырую одежду, усадил за кухонный стол.
Пока Валентин суетился возле мойки, я думал, но никак не мог понять, почему вообще встретил на одинокой, заливаемой дождём улице не кого-нибудь, а именно этого человека, и почему так безропотно пошёл за ним. Ответа не находил, потому, наверное, и молчал, словно воды в рот набрал.
- Хотите знать, почему я пригласил вас в гости? - послышалось из угла кухни. - А сами-то не догадываетесь?
Валентин Яковлевич повернулся, держа в руке …кухонный нож, с которого стекали капли воды. Оглядел меня с ног до головы:
- Вот вы ходите, кружите вокруг моего дома, наблюдаете, куда старик собрался. Сегодня под дождём вымокли. Осторожнее надо быть…
Хозяин выразительно провёл ножом по ладони, а по моей спине разлился неприятный холодок.
- … осторожнее. Чувство самосохранения вам известно, надеюсь? Или растеряно, забыто? С погодой, батенька, не шутят - простудитесь, заболеете.
Старичок положил сырой нож в сушильный шкаф. У меня слегка отлегло от сердца, но полностью тревожное чувство не прошло: неторопливая, почти гипнотизирующая манера хозяина вести беседу не располагала к откровенности. Валентин Яковлевич продолжал говорить, не обращая на меня внимания, словно разговоры с самим собой были для него делом привычным. Но я вновь не проронил ни слова.
- Вы правильно делаете, что молчите, - неожиданно пенсионер прервал свой монолог. - Не стоит перебивать собеседника - пусть выговорится. Не так ли?
- Простите, - подал, наконец, я свой голос - мне стало стыдно за свою невежливость. - Скажите, почему вы решили, будто кто-то наблюдает за вами?
- Взгляните в окно. Что вы видите?
- Двор, кусты, дождь… - искренне пожал плечами я.
- А в кустах? Ну же, не стесняйтесь. Хорошо, даю подсказку: в кустах стоит деревянный ящик. Теперь вы мне скажите: если ящик хорошо заметен из окна даже в дождливую погоду, будет ли виден человек, сидящий на нём? Кстати, вы ко мне несколько раз в подъезд заходили, а потом уходили. Верно? Смелости не хватило нажать на звонок?
- Откуда вы знаете?
- Откуда, откуда... Взгляните на свои брюки - на них волоски шерсти. Дома кота держите. А собаки запах своего «врага» чуют - я несколько раз слышал в подъезде собачий лай.
- Логично. Хорошо, признаю: я следил за вами. А теперь, естественно, обязан ответить на вопрос, зачем?
- Естественно, - согласился пенсионер, хитренько улыбнулся, залил кипяток в стаканы с чаем и присел рядом.
Я смущённо отвёл глаза, промямлив:
- Профессиональный интерес, Валентин Яковлевич. Соседи говорят, вы человек неординарный, фронтовик...
- Ну-ну, продолжай, сыщик.
- … а я журналист… Понимаете, сейчас мода такая…Если хочешь написать о человеке статью, надо его показать в быту… Таким, какой он на самом деле, без прикрас… Это у нас называется «сделать настоящий, профессиональный репортаж…
Я уже начал было путаться, и неизвестно, как долго мне ещё пришлось бы «вешать лапшу», но Валентин Яковлевич неожиданно сам пошёл мне навстречу:
- Вот оно как! - засмеялся он. - Так бы сразу и сказал! А то выписываешь тут круги, словно барышня на балу. Ну, раз всё выяснилось, не теряй времени - спрашивай, коль пришёл. Погоди-ка, хоть ты и знаешь, как меня зовут, негоже оставаться чужаками. Редько Валентин Яковлевич.
Пальцы пенсионера крепко сжали мою ладонь.
- Андреем, говоришь, тебя зовут? - переспросил собеседник, как только я назвал своё имя. - Только давай договоримся, Андрей - воды налей: от ответов я увиливать не стану, но если про кого-то вспоминать не захочу - считай, забыл, запамятовал. Не заставляй на старости лет врать.
Валентин Яковлевич глотнул чайку, сел поудобнее - приготовился.
- Расскажите о своём детстве, - предложил я, вспомнив, как нас учили «раскручивать» тех, у кого берут интервью. В отношении старшего поколения следовало начинать издалека, так как юношеские годы в памяти пожилых людей почему-то всегда свежи.
- Нехай будет детство, - не стал возражать хозяин. - Большую часть жизни провёл здесь, в России. Но родился в Польше 1 сентября 1930 года, ровно за девять лет до второй мировой войны.
Какой национальности, не знаю. С одной стороны, в Польше родится - вроде бы поляк. Только не всё так просто: папа мой - чистокровный еврей, а мама - украинка из Львова. При смешанных браках, как известно, евреи признают своими только тех, у кого мать еврейка, а у славян, наоборот, отдают предпочтение отцу. Поэтому, родившись, я с самого первого дня не угодил никому, кроме родителей, хотя простые украинцы и евреи помогали нашей семье, только втайне друг от друга.
Через девять лет со дня рождения вопрос о моей национальности, о которой все изрядно подзабыли, вновь встал во весь рост: немцы заняли Польшу. Враги особо не церемонились, и решили, что я всё же еврей. Такое «решение» заставило мою семью собрать вещи и тайком переехать в сельскую глушь. От расправы нас спало лишь хорошее знание немецкого языка - благо почти каждый пятый в наших краях брехал по-ихнему.
Два года всеми правдами и неправдами мы усердно притворялись немцами. Чтобы не вызывать подозрения у фрицев, приходилось не только безупречно говорить по-немецки, а соответствующим образом себя вести: одеваться, держаться перед соседями, есть их пищу, справлять праздники. Поскольку мне ко дню бегства исполнилось всего девять, немецкий язык освоил быстро, восприняв как свой родной. И очень удивился, когда в 11 лет пришлось вновь переучиваться.
В 41-м грянула Великая отечественная. Немец в поисках инородцев вконец озверел. Родители приютили меня к родственникам, а сами решили двинуться в сторону Советского Союза. Скорее всего, они погибли при переходе через линию фронта. Во всяком случае, я о них больше никогда не слышал; и что стал сиротой, узнал лишь после войны.
Родственники, к которым меня пристроили, работали на фабрике. Одевались скромно, жили тихо; вообще, стараясь ничем не выделяться от остальных. Почему, вскоре понял: они были связаны с партизанами. Здесь, в семье приютивших меня, я в полной мере ощутил, какой язык мой родной, а какой вражеский. Быстро приобщился к подпольной работе. Знание немецкого пригодилось - постоянно вслушивался в разговоры офицеров. Работал связником. А ещё запоминал расположение огневых точек, считал и пересчитывал солдат, выходящих из казармы.
Работу на партизан воспринимал как игру, только взрослую; сопричастность к большому делу действовала магически - я ходил по посёлку гордый, уверенный в себе, считая зазорным дружить с местными пацанятами; об опасности не думал. Партизаны за работу хвалили - после войны обещали представить к награде...
- И за работу связником вы получили орден? - не удержался я.
- Кому орден, а кому - в лоб следовало бы. Чтоб не перебивал. Орден я действительно получил, но позже, за участие в крупной операции против гитлеровцев… В начале августа партизаны получили сведения, что немцы собрали списки партизан, евреев и коммунистов по ближайшим окрестностям и держат в местном штабе. Штаб располагался на верхнем этаже двухэтажного серого здания под охраной эсэсовцев. Так что уничтожить опасные бумаги было делом почти безнадёжным.
Наши долго не могли подступиться к штабным серым стенам, но вскоре подвернулся удобный случай: бывший подрывник ещё с первой мировой, который работал в котельной того самого дома истопником, решил нам помочь - возможно, тоже беспокоился за судьбу своих родственников.
Мы дали ему взрывчатку, и мужчина каждый день проносил немного опасного груза под одеждой. Там же, в подвале, смонтировал взрывное устройство; потом вывел наружу провода, присыпав землёй.
Всё шло нормально. К концу августа до нас дошли сведения, что списки пополнились, и на основе собранных документов немцы разрабатывают карательную операцию. Больше ждать было нельзя. Командование отрядом отдало приказ взорвать здание. Но, к сожалению, буквально за день до намеченной даты погиб истопник; нелепость - попал под колёса автомобиля.
Чтобы завершить начатое, командир направил к вражескому штабу любимца отряда Ежи, молодого, заводного, отчаянно храброго парня.
Вспомнил командир и обо мне: в мою задачу входило, не высовываясь, присматривать за партизаном, а также за местом, где покойный подрывник вывел провода; в случае же непредвиденных обстоятельств - бежать обратно в отряд и сообщить обо всём. Мой товарищ несколько раз пытался приблизиться к зданию, но вокруг шныряли вражеские патрули. В конце концов, документы Ежи показались немцам подозрительными, и патруль увёл моего товарища в неизвестном направлении.
Я собрался уже бежать обратно и предупредить своих о неудаче, но пришлось на время затаиться: подъехал автомобиль, и вышедшие немцы стали разгружать какие-то ящики... Пока прятался в кустах, стемнело. Вылез. Осмотрелся - никого. Штаб находился недалеко: метрах в ста. Не знаю, кто подсказал мне, но я незаметно подкрался к подвалу, нашёл, хоть и не без труда, электропровода и замкнул их.
Взрыв, надо сказать, был таким, что «мама не горюй»; как позже выяснилось, вдобавок от «моей» бомбы сдетонировали привезённые фашистами снаряды в ящиках.
Несколько дней в партизанском отряде ликовали, и у меня болела рука от крепких мужских рукопожатий. Вот только Ежи исчез. Позже выяснилось: немецкий патруль завёл его в тот самый штаб и не выводил вплоть до взрыва… Партизаны не обманули - после войны мне вручили орден Виртури Милитари. Но когда я получал его из рук знаменитого маршала Рокоссовского, увидел мать Ежи - она в тот день тоже получала награду за погибшего сына… С тех пор я никому не рассказываю про своё участие в движении сопротивления; никогда, даже в праздники, не надеваю награду: как возьму медаль в руки, взгляну, так вижу в ней, словно в зеркале, эти материнские глаза, заплаканные, запухшие от слёз...
Редько прикрыл лицо руками - наверное, вновь переживал гибель товарища. Я забеспокоился, что моему собеседнику станет плохо - нащупал в кармане упаковку валидола и твёрдо решил: надо срочно сменить тему.
- Скажите, Валентин Яковлевич, какой вы веры?
- Ага, соседи нажаловались? - оживился хозяин. - Дескать у Редько весь ум вышибло, если сразу три церкви почитает? А как бы ты поступил на моём месте? Большинство моих товарищей по оружию считали себя католиками. Идя в костёл, я хочу вновь встретиться с ними, пусть в мыслях, крепко обняться; а главное, вымолить прощение у Ежи и его матери.
И иудейскую веру не могу бросить. Из-за неё я чуть не погиб, но именно эта вера и пришла мне потом на помощь. Не будь родственников - евреев, которые приютили меня, вы бы, уважаемый, сейчас с Редько чай не пили бы. Святые они - те, кто своими жизнями ради других рискуют; вот и молюсь этим святым.
Но ты, наверное, хотел узнать, за какие такие заслуги я хожу в православный храм? Ни за какие. Просто русский я - вот и весь ответ. Говорю по-русски, пою, ругаюсь, думаю, пью, смеюсь и грущу... Церкви-то разные, да Господь один.
- Но кое-кто из соседей считает вас атеистом, - осторожно возразил я.
- Да, в своё время имелась у меня и такая вера… Нынче атеистов не жалуют. Только скажи по совести, если человек в церковь не ходил и перед иконой поклоны не отбивал, но скромно жил, других верующих не трогал, да и в помощи никому не отказывал, разве он не праведник?.. Но есть другие люди. Включи телевизор в церковный праздник. Приглядись, кто под образами стоит. Политики да чиновники. Не крестятся - пятернёй в лоб тыкают. А толку? Разве таким людям Бог в помощь? Грехи они, видите ли, в церкви отмаливают. Зачем? Чтоб снова грешить?.. Нет, господа - товарищи, от своих убеждений - пусть даже безбожных - в один миг не отказываются; а если кто отказался, значит, пошёл против Бога.
- Наверное, сейчас, по прошествии лет, вы, наконец, почувствовали себя русским - больше и не станете «менять национальность»?
- Не совсем...
- Подождите, но вы мне только что говорили...
- Мало ли что я говорил. Конечно, в 1950-м году принял советское гражданство, получил паспорт, где в графе «национальность» стояло «русский». Но как объяснить вот какую странность? Два года назад почувствовал себя скверно: сердце не на месте, всё куда-то рвётся... Издёргался, измучился, но всё-таки понял: это я земле хочу поклониться, которая меня родила и которую потом защищал. И поехал в Польшу, на свою историческую Родину. Так-то вот, а ты говоришь…
- Как съездили?
- Спасибо, хреново съездил, - криво усмехнулся Валентин Яковлевич. - Сколько раз слышал от поляков: иди отсюда, русский оккупант. Обиделся я тогда: за своего не признали! Разругался с неблагодарными земляками - приехал и уехал без почестей. На обратном пути из Польши заглянул на Родину матери, во Львов. Решил, если не поляк я, так украинец уж точно. Но и украинцы от поляков не отстали: оккупант и точка.
- Не надо было говорить им, что вы русский.
- Да я и не говорил.
- Но как-то ведь они узнали?
- А бес их ведает, как. Наверное, по акценту. Беда мне с этим чёртовым произношением. В Польше и на Украине русский акцент проступает, а в России - польский с украинским. Тьфу!
- Соседи по двору мне тоже об этом говорили…
- Во-во. Старики называются - слуха нет, а всё слышат! Парадокс… Чай, ты тоже мой акцент заметил? - сощурился на меня пенсионер.
- Заметил, - почему-то соврал я и опустил глаза.
- Может, это не акцент, а моя память по детским годам. Закручинится - заплачет, а посторонние люди её рыдания слышат и по-своему истолковывают?.. Ну, да ладно, хватит про детство - кончилось детство, растаяло. Давай поговорим о взрослой жизни. Предупреждаю, справки обо мне наводить - только время тратить… Периодически направлялся в командировки за границу. Чем занимался? Обо всём сказать не могу, но, поверь, свой хлеб ел не зря. Про разведчиков случайно не пишешь? Что, в самом деле пишешь? Тогда я подкину тебе пару сюжетов. Без фамилий, конечно, и других подробностей. Пошли в комнату…
…Мы сидели уже почти два часа. Я едва успевал делать заметки в блокнотике (диктофоном хозяин воспользоваться не разрешил). Валентин Яковлевич говорил, как заправский рассказчик, слушать его речь, насыщенную шутками да прибаутками, было настоящим удовольствием. Но ближе к восемнадцати часам хозяин остановился на полуслове и демонстративно взглянул на часы. Встал. Я, глядя на него, послушно вскочил со стула.
- Теперь не для протокола. Ты, я гляжу, Андрей, человек честный, совестливый. И мне хотелось бы с тобой посоветоваться по одному вопросу исключительной важности. Может, я на старости лет рехнулся и ничего не понимаю в жизни… Но не сию минуту - позже поговорим. Поэтому надолго с тобой не прощаюсь.
- Поговорим о чём?
- Пока я этого тебе сказать не могу. Тайна. Без предупреждения ко мне не ходи: мы с тобой не бабы, чтобы по пустякам «лясы точить» - когда буду готов к беседе, дам знать. Совсем не придёшь - не обижусь, придёшь - не пожалеешь. Возможно, раскрою тебе несколько профессиональных секретов, например: как правильно производить скрытое наблюдение, как уйти от «хвоста», как передать информацию, если не доверяешь телефону, как ориентироваться в плохо освещённом ночном городе… Только не пытайся за мной следить. Если пугливые соседи сравнивали меня с оборотнем, не слушай их: они преувеличили - исчезать я не умею. Но от наблюдения уйти могу - для меня это проще, чем забить в бревно гвоздь. Опыт - он и до гробовой доски опыт. Да, чуть не забыл, вещичку-то верни…
- Какую вещичку?
- О, да ты, мил человек, ещё с чужого порога не ушёл, а уж в гости напрашиваешься?
- Не понял…
- Есть такая замечательная традиция: если нашёл чужую вещь - значит, следует зайти к её хозяину в гости, чтоб вернуть найденное. Ну, вспомнил ли, что нашёл-то?
- Ах да, очки… Виноват, чуть не унёс домой. А как вы догадались?
- А чего тут догадываться, если мои стекляшки из твоего кармана торчат. Давай их сюда, негодников. Вот спасибочко, а то я уж хотел бежать - заказывать новые.
Мы засмеялись и потянулись к выходу. Хозяин с улыбкой протянул мне руку:
- В общем, договорились, Андрей? Повторяю, разговор предстоит серьёзный, но пока я к нему не готов: хочу для себя кое-какие вопросы решить. Когда понадобишься, дам знать.
- По телефону?
- Возможно. Не беспокойся, сыщик, найду возможность… Ну ладно, давай прощаться, а то соседи ждут - не дождутся, когда ты им всё доложишь. Это они тебя подговорили за мной следить?
- Они, Валентин Яковлевич. Простите их: мало ли что в голову иного пожилого человека западёт. У них каждый второй или тайный шпион, или сексуальный маньяк… Всего вам хорошего.
- Какой маньяк? - резкий вопрос вместо «до свиданья» заставил меня вздрогнуть и повернулся.
- Э-э… Да так, соседи болтали всякую ерунду…
- Ты сказал «маньяк». Что там они говорили про меня?
- Ну, сказали, будто вы часто перешёптываетесь с подростками…
Лицо Валентина вдруг побелело, пальцы стали нервно перекручивать пуговицу на рубахе.
Выйдя из оцепенения, сосед «нырнул» в рядом стоящие сланцы и, взяв меня за локоть, решительно скомандовал: «Пошли!», на ходу засовывая очки в карман пиджака.
Мы обогнули автостоянку и направились в центр города. Валентин почти бежал по тротуару; иногда от быстрого темпа терял равновесие и наступал на дорожную бордюру.
Не дойдя чуть-чуть до магазина Подарки, старичок опустился на ближайшую скамейку и знаком велел мне занять место рядом.
- Зачем мы здесь? - поинтересовался я, но получил строгое указание молчать и не отвлекаться. Время тянулось.
Минут пять сидели без слов напротив двери магазина.
- Пока всё спокойно, я тебе, Андрей Константинович, успею дать один совет, - подал, наконец, голос Валентин. - Только постарайся не обижаться. Если ты какое-либо слово или суждение лично слышал, доверяй своим ушам, а не чужим. В своё время в институте у меня принимал экзамены известный учёный. После сдачи экзаменов отводит меня в сторонку и громко, чтоб все слышали, говорит: «Преподаватели и учащиеся утверждают, будто у вас, коллега, есть некий акцент. Не в моей компетенции учить жить, но вот вам мой наказ: читайте классиков, пойте русские песни, пишите письма и всё устроится».
Потом тихо добавляет: «А вообще-то со слухом у меня всё в порядке - нет у вас никакого акцента. Массовое внушение»… Постой, Константиныч… Тсс! Гляди, вот они… Узнаёшь?
Я внимательно всмотрелся в людей перед магазином, но из людского потока никого, кроме двух держащихся за руку подростков не заметил. Правда, детей узнал. Мальчишка - скромный, неуклюжий Лёха; девочка - высокая, энергичная Зинка. Подумать только - как судьба могла свести их вместе! Таких разных! Но, естественно, Валентин хотел, чтобы я обратил внимание вовсе не подростков, а на других, взрослых, людей...
- Не отвлекайся, гляди на молодёжь, - к моему удивлению, приказал Валентин. - Ты, Константиныч, писатель и как писатель не мог не задумываться о людской жестокости. Я хоть и не учился на профессионального психолога, но откуда эта подлая «человеческая зараза» берётся, понял. Хочешь узнать мнение старого дурака? Вот, допустим, девочка подружилась с мальчиком. Так дружите, говорят им сверстники, вторят учителя, поддакивают родители. А в душе смеются, зубоскалят, считают влюблённую пару то ли предателями, то ли ненормальными. Особенно беспокоятся учителя - как бы не разделились ученики по парам, как бы не набрались «вредного» опыта друг от друга… Вроде бы взрослые уже, а плетут за детскими спинами недетские интриги, чтобы, значит, юные влюблённые поссорились и забыли о своей любви. Им, видите ли, «рано ещё»… Сдружить двоих - это целое искусство; а чтоб рассорить, много ль надо? - так, одно гнилое словцо… Иному подростку, которому какой-нибудь двулицый отказал в праве любить, ничего лучшего не приходит в голову, как мстить. Вначале своему обидчику, потом - всем. Большинство разлучённых начинает просто ненавидеть… Хлебнув горя, больной старик не хотел больше жестокости и лицемерия и организовал тайные встречи влюблённых детей. Как организовал? Например, использовал тайники с записками, приклеивая на лавочку в парке… Скажи, Андрей: может, я выжил из ума?.. Мучаюсь, не сплю ночами - всё пытаю себя: прав ли? Даю себе слово выбросить из головы думы о несчастной детской любви, а поутру ругаю себя за малодушие… Несколько лет назад я подружил Бориску Коршунова, дворового хулигана, с Лизой Журве, девочкой из интеллигентной семьи. Как они любили друг друга! Потом, правда, поссорились… Я не поленился - провёл собственное расследование и выяснил: родители Лизиных подружек их рассорили. Приревновали, видно, пустили вредный слушок. Дети же, неискушённые в подлых делах, поверили в ложь… Переживал я за них страшно, едва инфаркт не заработал… Погоди, Андрей, мне надо лекарство принять.
Подростки, между тем, и в самом деле смотрелись как два ангельских создания - только крыльев не хватало. Наблюдая за влюблёнными, в моей памяти почему-то вдруг всплыли черты далёкой и желанной Аманды - как она там: здорова ли, скучает?
Засосало под ложечкой, запершило в горле, в правом глазу заслезилось…
Рядом пролетела ворона, гаркнула. Я вдруг словно очнулся. Кажется, картина детского свидания произвела на меня слишком сильное впечатление.
Сразу подумал: надо бы дать старичку номер своего телефона. Иначе как я узнаю, когда можно снова идти к нему? Если вообще позовёт.
Нащупав в кармане визитку, обернулся и не поверил своим глазам - Валентина рядом не было!
Только большие очки в чёрной пластмассовой оправе мирно лежали на скамейке и поблёскивали на солнце…
=
Через неделю я вышел на работу. Разумеется, шеф воспользовался моим появлением в редакции - сразу же вызвал к себе.
- Материал про святого Валентина принёс? Отлично! Ты извини, мы тебя потревожили во время отдыха, но заказчик уж очень торопил. Понимаю, не жалуешь ты этого святого Валентина, но, главное, уложился в срок. Молодец!
- Постойте, когда это я ругал святого Валентина?
- Забыл, что ли? - улыбнулся шеф. - Неделю назад ты говорил по телефону с ребятами. Они, шутки ради, переключили телефон на громкую связь. Ну и я тут совершенно случайно проходил... Мы с тобой, конечно, часто спорим, не соглашаемся, горячимся. Но сегодня утром я подумал: а ведь ты прав: кому в наши дни нужны эти чудаковатые Валентины?