Песнь о Хайавате

               
     Оджибвеи и сохатый, закордонных ирокезов Злыдень, бивень и Шойгу,
     Камень - гриб, наемный студень, слизень, плывень и фрегат,
     Лишь заслышав зов Вендиго, пролетавший по тайге,
     Собрались костром и трубкой обсудить свой парадигм.
     Экономик рост и общий ахуй, бред похмельных полустанков,
     Дед Лимонов весь в говне, Витухновской шумный дупель,
     Рыжей Ландер бздеж глухой, дизель, рокот космодрома
     И, конечно же, п...дец.
     Тут вскочил с колен горбатый, потный, гнусный лилипут,
     Что сымался в тридцать пятом в роли самого себя,
     Шедеврально, неповадно и под лейблом Кусумды
     В фильме  " Шоу и уроды " про затопленность равнин.
     Там говно прорвало шлюзы, взяв за базис русских речь,
     Вроде, внятно, вроде, чотко, но говенно, как всегда.
     Там мелькнул и Трамп, и Питт, и привкус кала,
     Даже Менгеле там был. В общем, все : Эзоп, Лонгфелло,
     Толстый сзади чуть Крылов, Пушкин, Бродский и Сурков.
      Лонгфелло раздраженно швырнул гусиное, наспех очиненное свинорезом перо на стол, и обхватил свое кудрявую, с кокетливыми зачесами взбитых височков к ушам, голову обеими руками и закачался, подражая иешиботникам, увиденным им в прошлый День Благодарения на кентуккской ярмарке под Солт - лейк. Они толпились косматой толпой за задником продававшего эликсирные капли китайца в пижаме и точно так же шатались, белея. Лонгфелло притаился за тележным фургоном, копировавшим первые повозки поселенцев и беженцев, во все глаза рассматривая ритуалы нечестивцев, схватившихся за костистые руки и заведших нескончаемый хоровод, пока китайцу в пижаме не надоело. Он развернулся своим коренастым компактным и приемистым туловищем к камлающим и тонким голосом вскрикнул, что - то похожее на  " а - со ! "
     - Была такая х...ня, - хриплым шепотом сказал какой - то плешивый ирландец, свисая утомленно с тележного фургона расписной грудой лохмотьев, - там, короче, про эмигрантов из Союза в Нью - Йорке. Бились они за сферы влияния с сицилийцами, сицилийцы гужевались в кафешке, как обычно, так их один мокродел, обдолбавшись коксом, постоянно выскакивал из кафе, стоило ему заметить любого косоглазого на улице. Забегал перед ним и кланялся, блестя стеклянными зенками, сложив руки на груди и повторяя : " А - со. А - сойа".
    - Ты зачем мне говоришь такое ?! - разнервничался Лонгфелло, подозревая аналитическое выяснение Несмияном информационных потоков по делу и по белому шуму. Жаль, что мудак из Ленинграда так и не осознал, что вся эта херота - чорный шум, срать на него, что по делу, что нет. Ежели вы все, уроды и животные, не можете ни на что влиять ни выборами, ни бунтом, ни х...я, то сидите и мовчите, как выражал свои эмоции бунтовщик Хмельницкий.
    - Да х...й знает, - пожал плечами ирландец, обнажая плечо, на котором были вытутаированы какие - то кошмарные символы. Лонгфелло вгляделся и заорал от ужаса.
    - КБТ, ребята, - заголосили иешиботники, подобравшись с подветренной стороны, - КБТ, бля !
    - Вот тока не надо гнать, что это убийца из Бюро Троцкого, - голосом Барбары Стейнвик заговорил китаец, по - богартовски произнося окончания глаголов : впротяг, лениво и нехотя, через губу невнятно, завершая каждую фразу гнусавым  " Олл райт ", - дежа вю на х...й получится. Это, - посмотрел он пристально на лежащего в тележном фургоне, - инициалы, типа Кармелюк Бутурлиныч Трапезный или Карман Бунимович Трапеция.
    - Нет таких имен ! - взъярился Лонгфелло, раскидывая приемами кунг - фу толпу иешиботников. - Блябуду нету ! Выходи и бейся, - сопя в нос предложил он китайцу.
    - Запросто, - согласился китаец и размножился. Словно месмерический опыт Сен - Жюста. От задника нескончаемым конвейером поползли китайцы в пижамах и Лонгфелло очнулся. Он сидел за столом в ярмарочном трактире. Напротив на табурете стоял По и смешивал настойку кукнара с текилой, топорща усы и сбив шляпу на затылок.
    - Теперь ты знаешь, как назвать свою еще не написанную поэму, - проговорил Эдгар Аллан и жахнул образовавшийся напиток.
    Вот так, моя милая Кристиночка, и получилась у нас с тобой песня нашей любви, задуманная По и Лонгфелло, но написанная мной и поднесенная к твоим блестящим гладким ножонкам во имя всех людей доброй воли.