Лето 1962 года невозможно представить без Обского моря и села Ленинское, где мы гостили у бабушки по отцовской лини Валентины Алексеевны. Обычно нас было трое: я, старший мой брат Женя и ещё самый старший брат по отцовской линии, двоюродный – Сергей, который большую часть жизни и проводил у бабушки. Наш дед, (отчим отца) Степан Кузьмич Шевченко, стал председателем тамошнего колхоза. Теперь это совхоз «Морской», а тогда был колхоз имени Ленина. Жили дедушка с бабушкой в прочном, бревенчатом доме - пятистенке, который цел и до сих пор, с высоким крыльцом.
В доме была кухня с печкой, зал, комнатка для гостей и спальня. В зале стоял диван по моде тех лет с валиками по бокам и пристенком с полочками. В центре зала – стол, в углу у окна – комод. На комоде, как положено, на белых салфеточках – семь слоников, духи «Красная Москва» кремлёвской башенкой, да китайский болванчик с раскачивающейся головой. Между окнами в зале – картина в большой «золочёной» раме – натюрморт под голландских мастеров. У них был большой огород, в пристройках какая-то птица и скотина водились, а ещё у деда имелся мотоцикл с коляской «Ирбит» бежевого цвета. По тем временам – это почти автомобиль. На нём Степан Кузьмич целыми летними днями разъезжал по полям и бригадам. Понятно, что у председателя в распоряжении был и колхозный «газик» с водителем, но дед им пользовался не всегда, чаще для дальних поездок, ну зимой, да в распутицу, конечно, своего "коня" оберегал.
Любил Степан Кузьмич самостоятельно, вольно погонять по колхозным просторам.
Но в те дни, когда «Ирбит» оставался в сарае-гараже, то он становился объектом нашего изучения. Сергей тут, безусловно, задавал тон. Он знал устройство и название всех узлов и механизмов. Объяснял, что у этого мотоцикла не цепь, а карданный вал. Показывал, как нужно заводить мотоцикл, объяснял, как добавить газ, где нажать на тормоз. Конечно, мы облепляли мотоцикл, садились на место водителя и представляли себя несущимися по полям. Сквозь щели в стенах сарая мягкие, рассеянные летние лучи подсвечивали машину, а воздух, пропитанный парами бензина, немного кружил голову.
Но для нас – мальчишек, в Ленинском самым ценным было – Обское море. Ещё молодое водохранилище сразу стало именоваться именно так – Обским морем.
Каждый погожий день становился для нас праздником, если можно с утра и до вечера пробыть у моря. Конечно, никаких песчаных пляжей там не наблюдалось, а была вязкая глина, но и с ней, да и в ней мы находили, как разнообразить свой досуг. Водохранилище постепенно формировалось, набирало объём. Берега и многие островки не размыло ещё волнами, что впоследствии превратится в большую проблему. Да и вода тогда не цвела прибрежными водорослями. Ходили тогда разные слухи-страшилки о плавающих гробах из размытых кладбищ. Мы что-то слышали, но многого не знали и особенно не задумывались, да и не пугались.
Мы обычно переходили вброд к ближайшему островку, покрытому травкой и там устраивали собственный пляж на собственном необитаемом острове. Пропадали на островке подолгу, в глине вымазывались, как черти. Устраивали горки, смачивая глиняные склоны подмытого берега водой, по которым скатывались, наподобие современных аттракционов. Что-то лепили из глины, как гончары. Иногда устраивали бои опять-таки глиняными снарядами. Ну и купались, барахтались в воде. Дно было ровным, и глубина нарастала медленно, можно было уходить далеко от берега без опаски утонуть. Вода хорошо прогревалась, но безусловно, бесконтрольное купание приводило к переохлаждениям.
Не помню, чтобы мы простывали до болезней, но чирей я себе «накупал» там.
По вечерам мы ходили в Дом Культуры. Это был почти Дворец. Он и сейчас возвышается над нынешним посёлком «Морской» на фоне моря при въезде в него со стороны Верх-Тулы. Тогда он был совсем новенький, и в нём не только кино крутили. Туда периодически наезжали артисты. Зал набивался битком. Помню хорошо приезд лилипутов и их комическое выступление, построенное на очень простых, грубоватых трюках-шутках в основном с взаимными оплеухами, но зал умирал со смеху. Простая публика вполне довольствовалась этим простеньким искусством, и мы вместе со всеми, ржали до колик.
Из кино запомнился фильм «Большая дорога» про Ярослава Гашека, и по Гашеку же «Бравый солдат Швейк». С тех пор книга Гашека про Швейка стала у нас настольной, её любил зачитывать вслух Серёга. А ещё, может быть, «Самогонщиков» там же посмотрели, потому что изображали все сцены из фильма друг другу по памяти.
Сам колхоз и Ленинское мы знали не слишком хорошо, так как замыкались в ограде усадьбы за высокими воротами, а к морю уходили огородами, и сразу попадали на проулок до берега. Так что кроме клуба и «Сельмага», да ещё «Сельпо» из сельского хозяйства того времени, помню не многое.
Но однажды дедушка, уезжая по своим делам, взял меня с собой на «Ирбите» и почему-то одного. Скорее всего, старшие братья уехали в соседнюю Верх-Тулу к дяде Володе. Неважно. Сначала всё шло очень хорошо. Просто отлично даже, потому что мы заехали на пасеку, где пожилой пасечник нас добродушно встретил и угостили свежим мёдом. Впервые я отведал мёд в сотах, увидел улья, а пчёл не помню - не донимали. Потом мы ненадолго заехали в бригаду овощеводов. После них дед направился на зерновые поля, и мы стали долго разъезжать от поля к полю, от бригады к бригаде.
Наконец, дед заглушил мотоцикл, сказал: «Ты посиди тут недолго», – и ушёл. Он поставил мотоцикл в какой-то ложбинке, чтобы меня и машину не палило солнцем. Едва он поднялся повыше и прошёл шагов двадцать, как я перестал его видеть. Прошло минут пять, потом десять. Самое нелепое было в том, что дед оставил меня в люльке, застёгнутой кожаным чехлом на все пуговки. Так я и просидел, до тех пор, пока солнце не начало клониться к горизонту, и воздух посвежел. Мне давно уже было не по себе. Кричать и звать я не пробовал, да я и вылезти из люльки не мог, даже не пытался. Возможно, в ней я чувствовал себя хоть немного защищенным от мало ли чего. Никто не проходил, не проезжал, лишь ветерок качал травы и колоски, стояла почти абсолютная тишина вокруг. Это трудно описывать, но я впервые оказался в такой полной изоляции, в совершенно чужом и чуждом мне месте. Тревога нарастала, а бездействие и обездвиженность меня угнетали. Мир вокруг непостижимым образом становился всё более враждебным. Ничего в нём не изменилось, кроме освещённости, но чем ниже садилось солнце, тем страшнее становилось. Хотелось плакать, но я сдерживался, ждал каждую секунду появления деда. Когда дед вернулся, я собственно даже не помню, потому что, видимо, придремал на фоне стресса.
Вдруг мотоцикл затарахтел, и мы уже в пути, а ветер свежит, потому что поздно и почти темно, а фара высвечивает просёлочную дорогу. Бабушке я, конечно, нажаловался на деда в отместку.
И уж бабушка, а она была – строгая, его крепко пробрала за то, что он оставил ребёнка одного. Дед в долгу не остался, больше никуда меня не брал одного.
Ещё один случай запомнился. Послала меня бабушка за хлебом. Я опять – один. Идти недалеко, магазинчик находился на нашей улице, если идти в сторону Дома культуры. Взял я авоську, деньги и бодро зашагал по пыльной дороге. На полпути впереди посередине дороги вижу большого бородатого козла. Он занимал собой почти всю дорогу, так как стоял поперёк. Козёл, вывернув шею, уставился на меня, прямо мне в глаза и уступать дорогу явно не собирался. Я остановился в нерешительности, и какое-то время мы играли в переглядки. Обойти его можно было бы, но после сильных дождей вдоль дороги тянулись грязные лужи.
В лужах плескались гуси и свиньи. Так что от этих луж тянуло не только грязью, но и чем-то по-деревенски смачным.
Козёл глаз не отводил и зачем-то всё ниже опускал голову. Что-то мне инстинктивно подсказывало, что этому зверю я не по нутру. Возвращаться без хлеба из-за какого-то козла было стыдно, а идти вперёд казалось слишком опасно. Я ещё попытался предпринять боковой обход вдоль заборчиков, но скотина сразу пошла в ту же сторону. Что оставалось? Я тихонько побежал назад, и козёл — за мной! Ну, я оказался проворнее, хотя в какой-то момент он почти поддел меня рогами, но калитку ворот я успел захлопнуть раньше. Пришлось признаться бабушке в своей трусости. Бабушка внимательно выслушала, заулыбалась, покачала головой. Без хлеба оставаться было нельзя.
Бабушка меня научила так.
— А ты возьми хворостину покрепче. Как увидишь, что козёл хочет наскакивать, ты ударь сначала по земле и иди себе. Нечего на него и глядеть даже!
Я так и сделал, то есть взял хворостину, вышел за ворота, огляделся. А козла-то и нет! Нигде. Убрался куда-то. Тут радость в душе заиграла, помчался вприпрыжку в магазин. Так я и не испробовал бабушкин метод борьбы с рогатым скотом. Иной раз и коровы, тем более быки, возвращавшиеся вечерами с выгула, разбредались из стада по своим адресам и выглядели тоже угрожающими для городского первоклашки.
Но такого страха они не внушали, только разве слегка.
Летом 1963 года мы снова отдыхали у бабушки в Ленинском. Каждому в то лето досталось по велосипеду. Вернее, это все три были велосипеды, приобретённые Сергею в порядке его взросления. Ему как раз купили взрослый велосипед, возможно «Урал», вполне полноценный аппарат, которым он очень гордился. Мы же докатывали его простецкие велики, у которых даже колёса на ободах были без подкачки – цельнорезиновыми. Педали с цепью не размыкались от задних колёс. На таких при спуске с горки не только не затормозишь, но и при большой скорости надо разводить ноги в стороны и держать с опаской, а то педалями исколотит щиколотки. Правда у них получался «задний ход», но он без надобности для велосипедиста. Вот мы и отправились своим ходом на экскурсию посмотреть Обскую ГЭС. Без всякого на то разрешения взрослых. Взяли и укатили. А расстояние нам предстояло проехать не малое. Зато это путешествие запомнилось на всю жизнь. А уж как впечатлило зрелище самой ГЭС, когда мы заехали на мост, а потом на дамбу, где совсем недавно открылось сквозное движение в Академгородок. Самое интересное на мосту – наблюдать падение воды, облака брызг, громадные затворы. Ну и само море с дамбы открывалось иначе, чем из Ленинского.
Тогда прозвучало название Тайвань или нет, но острова вокруг просматривались хорошо. А что самый знаменитый остров изначально назывался – Тань и Вань, я узнал много позже. Но вот про Тюменькино и тогда слышал уже многое. Это было село, откуда вышла материнская линия. Оно оказалось на дне моря. Наши выехали оттуда за много лет до затопления, но память о родном селе жила в семье. Более того, многие дома-срубы переехали из Тюменькино и в Ленинское, и в Верх-Тулу. Их вывозили на лесовозах, и в двух из них придётся нам и жить, и гостить в Верх-Туле. (Но Тюменькино и Верх-Тула – это уже другая тема).
Пробыли мы на ОбьГЭС долго, и в Ленинском нас хватились. Дедушка проехал по улицам, нигде нас не нашёл и направился именно на ОбьГЭС, а мы же могли и Верх-Тулу уехать, но он понял нас правильно. ГЭС манила и тянула, как магнит. Скорее всего, Сергей побывал там уже втихушку ещё до нашего приезда, а Степан Кузьмич это просчитал.
Конечно, нам досталось на орехи, особенно от бабушки. Она умела прочитать нотацию до покраснения ушей у виноватого. Бабушке мы старались не перечить, она была нашей кормилицей. Ей, кроме забот о доме, огороде и животине надо было ещё как-то вкусно накормить четверых мужичков. Помню вкус свежей картошечки с подсолнечным маслом вприкуску с квашеной капусткой. И ещё из кухонного запомнил прямоугольной формы маслёнку под сливочное масло с крупными цветочками на крышке. Почему?
А вот запомнилась. Масло сливочное без холодильника быстро становилось прогорклым, наверное, из-за его вкуса.
Купание оставалось главным летним занятием, но нас, конечно, привлекали в помощь по хозяйству. Пололи или окучивали картошку, собирали ягоду. Много было в те два лета у бабушки ягоды-Виктории. Объедались. Такая помощь нам нравилась. Помнится, мы ездили все трое с дедом на «Ирбите» на озерко за ряской для уток. Вставали на скользкий бережок и загребали ряску с водной поверхности длинными ивовыми прутьями. Вычерпывали каким-то ситом и укладывали в плотные мешки. Главное было не соскользнуть в эту почти болотную воду. Тогда ещё было полно лягушек, но нас пугали пиявки.
Не обходилось без проказ. У Степана Кузьмича в спальне за шкафом стояла «мелкашка» – малокалиберная винтовка. Когда мы оставались в доме одни, то непременно доставали её. Каждому хотелось её подержать в руках, подёргать затвором, понюхать особый запах ружейного масла, поприцеливаться, достать шомпол и ёршик, поработать ими. Но Серёга ещё любил пугать меня, целясь прямо в голову. И это было очень неприятно и жутковато, хотя я и понимал, что винтовка не заряженная, но пульки-то в доме имелись, и кто его знает… А братцу-Сергею это очень нравилось – пугать. С Серёгой я вообще часто конфликтовал, однажды назло запер его на вертушку снаружи в туалете. Он её выдавил и выскочил взбешённый, накинулся на меня и побил бы, наверное.
Хорошо бабушка была неподалёку, выручила.
Но это – нервный срыв, были совместные игры, конечно. Сам Серёга был врождённым автолюбителем. Он очень хорошо рисовал машины, причём это умение рисовать именно автомобили разных моделей в нём жило долго. Уже взрослым дядей, рассуждая о неустроенности собственной судьбы, он вспоминал про это умение и говорил: Вот если бы я пошёл в дизайнеры, то меня бы любая фирма взяла, хоть «Феррари». Конечно, это преувеличение, но талант в нём несомненный чувствовался именно в этой сфере. И любил он устраивать автогонки с игрушечными автомобилями, прокладывать для них дороги, строить гаражи.
Вот и мы гоняли с ним автомобильчики по этим дорогам. Только мне-то было девять лет, брату – тринадцать, а ему все пятнадцать.
Но Серёга по жизни оставался дитятей.
Случалась у нас и взрослая «игра». В той же спальне, где пряталась «мелкашка», стояла ещё бутыль с самодельным вином. Дедушка, как истинный хохол, любил всю жизнь копченое сало и сам его коптил и ещё готовил вишнёвую настойку. Нет, мы не пили её втихаря. Такого ни разу не случилось. Наша задача состояла в ином, надо было незаметно вытягивать со дна пьяную вишню. Это было очень вкусно, но очень непросто, вообще достать её, да ещё, чтобы никто не увидел потом убыли в бутыли. Однако мы были очень осторожны, и нас ни разу не разоблачили.
Находили мы и интеллектуальные занятия. Степан Кузьмич выписывал множество газет и журналов, и для нас духовным лакомством были журналы: «Огонёк», «Крокодил» и его украинский аналог «Перец». В сенях дедова дома на полке, лежали толстые пачки годовых подписок этих журналов. «Перец» печатался на украинском языке. Дедушка был натуральным хохлом, попавшим в Сибирь на излечение с фронта после второго ранения, но сам по-русски говорил правильно и украизмами особенно не грешил. Ведь ему даже на телевидении приходилось выступать, да и во время наездов Никиты Сергеевича, он всегда вызывался на разные совещания и съезды в областной центр. Но мы «Перец» читали в оригинале, и перевод нам особо не требовался, хотя многие украинские слова звучат совсем не по-русски. Тут дед, конечно, подсказывал, да и бабушка тоже легко могла подсказать, ведь она сама имела польско-украинские корни. Пра-прадед? бабушки был по семейной легенде участником восстания Костюшко, бежал из Польши на Украину, где скрывался от политического преследования российских властей и взял себе чисто «хохляцкую» фамилию Саломатов. Эту фамилию и носила наша бабушка до первого замужества. Читали мы «Перец» от корки до корки, а иной раз употребляли украинские слова вполне свободно, что, впрочем, у нас особо никого не удивляло. Украинцы встречались на каждом шагу, и как-то за другой народ никто их не считал. Попробуй разберись, где кто. А уж песни украинские, необыкновенно напевные, мы любили наравне с гоголевскими «Вечерами на хуторе близ Диканьки», где украинский колорит зачаровывал и пугал одновременно. А гоголевский Тарас Бульба? – вот книга, которую не надо заставлять «проходить» в школе. К тому же Украина, благодаря фадеевской книге и кинофильму «Молодая гвардия», для детей нашего поколения стала символом героического сопротивления фашизму.
Про «Огонёк» того времени помню, что он начинался фоторепортажами с Никитой Сергеевичем, очерками про освоение целины, ну и кукурузной тематикой, но было и много другого, нам очень интересного – о покорении космоса, о технических достижениях, о спортсменах.
Журнал «Крокодил» – это особая тема. Сатира того времени смешила и детей. Как не вспомнить тут и про киножурнал «Фитиль», который если показывали перед кинофильмом, то сразу создавал ощущение весёлого праздника.
Из событий связанных с дворовой живностью запомнил только появление щенка. Наверное, его привёз дядя Володя из Верх-Тулы, и на какое-то время он стал нашим всеобщим любимцем. Впрочем, ничего необычного с ним не происходило, писался, как положено щенкам и ластился.
И выросла из него впоследствии дворовая собака, а без собаки как в частном подворье?
В Ленинское мы попадали разными оказиями, но в то время, обычно через Верх-Тулу на транспорте деда или на попутке.
И как-то нам пришлось совершить втроём пеший переход из Верх-Тулы в Ленинское. Планировали с утра поймать попутку у моста через Тулку на выезде из села, простояли долго, но машина в те времена явление не частое, не дождались и пошли. Авось, догонит какая-нибудь, помашем руками, подсадит до Ленинского. Машина так и не объявилась, и все девять километров мы прошагали пёхом. Слева - лесополоса, справа - бескрайнее поле, а под ногами пыль просёлочной дороги. День уже распалил солнышко, становилось всё жарче. Зато при спуске к Ленинскому, когда дорога начинает уходить вниз к бывшему руслу Оби, перед нами распахнулась синева окутанного дымкой моря. Это зрелище всегда упоительно, но особенно в ясный летний день. Такая зовущая даль дарит предощущение каких-то необыкновенных приключений. Мы остановились полюбоваться такой картиной, написанной природой и руками людей. Ведь море наше - рукотворное, а вдоль его берегов узкой полосой протянулось Ленинское.
И ещё одно событие того лета. Однажды по дороге с моря я встретил одноклассницу Таню Подлесных. Тогда она была совсем тоненькая, светленькая девочка. Она прошла мимо с длинными распущенными волосами и с полотенцем на плече. Взаимного интереса эта встреча не вызовет, мне кажется, мы даже не поздоровались, а потом в школе на эту тему не заикнулись. Я так и не узнаю, у кого гостила в Ленинском она. Но Таня прошла мимо с каким-то дальним значением. Мы ещё встретимся почти через 40 лет в неожиданном месте, в Москве, где две из наших девочек, одноклассниц из школы №3, станут театральными деятелями, заслуженными работниками культуры – Маша Махнёва и Таня.
И ещё важное дополнение. В семидесятые-восьмидесятые годы, работая в проектном институте «Гипромашпром», я частенько буду командироваться в совхоз «Морской» на шефскую помощь. Конечно, не я один. Случалось, туда выезжал весь институт целиком на прополку моркови. И начиная с весны, от момента высаживания рассады капусты в парниках, заканчивая осенними уборками картофеля, всё лето в Ленинском находились наши люди. То на огурцы бросят, то на лук репчатый. Более того, многие другие предприятия Центрального района, не исключая даже фотоателье, тоже шефствовали над «Морским». В Ленинском в специальном общежитии чуть ли ни круглогодично проживали шефы из города.
Так вот в годы моего детства я о таком не слышал – о шефах. Степан Кузьмич как-то со своими колхозниками справлялись, видно, сами.
И когда я беседовал с местными они нет-нет и поминали его добрым словом. Интересно, что часто я при этом слышал иное произношении фамилии дедушки с ударением на первом слоге: «…так это когда ещё Шевченко был». И меня не раздражало это другое произношение.