Бричка катила по извилистой дороге вдоль опушки леса. По правую руку стеной возвышались березы и ели, по левую в широком поле стояла поспевающая рожь. Теплый ветерок приятно обдувал лицо, воздух был напоён летними запахами и ленивым жужжанием шмелей, едва различимым сквозь цокот копыт каурой кобылы и поскрипывание рессор экипажа. Солнце давно перевалило за полдень, но стояло еще высоко. Макушка лета хоть и миновала, однако дни покамест убавились ненамного.
Ротмистр лейб-гвардии гусарского полка Иван Андреевич Тугаев ехал в свое имение. На сорок восьмом году жизни он решил выйти в отставку. До генерала все равно не дослужиться, а как батюшка с матушкой-то преставились, надумал он провести остаток лет своих в деревеньке, подальше от светской суеты, да от службы, жить доходами поместья, по вечерам с соседями в картишки перекидываться, а там, глядишь, и женушку себе приглядеть.
Невестой своей он представлял миниатюрную красавицу, молоденькую, с изящною фигурою, длинною косою и непременно невинную. До того надоели ему грудастые куртизанки, да вечно потные девки заведения мадам Люси! В былые времена волочился он за актрисами, которые, впрочем, тоже в большинстве своем оказывались повидавшими виды бабёнками, поведения вольного. А последние годы не ладилось у Ивана Андреевича с актрисами: те предпочитали молоденьких корнетов и поручиков.
— Тпррру! — натянул вожжи конюх Василий, остановив бричку у парадного подъезда усадьбы. — Приехали, барин!
Тугаев спрыгнул с коляски, огляделся по сторонам. Навстречу ему вышел Фридрих, управляющий. Поклонился, и с немецким акцентом произнес:
— С приездом, Иффан Андрееффич! Добро пожалоффать! Шелаете осмотреть поместье?
— Потом, Фридрих, потом. Все дела завтра. Сейчас перво-наперво в баню, а после ужинать. Да чаю из самовара давненько мечтал испить. В беседке, как при батюшке с матушкой покойных.
Вспомнив о родителях, Иван Андреич перекрестился и отправился в свою опочивальню скинуть опостылевший мундир и облачиться в домашнее.
В опочивальне сенная девка стирала пыль с мебели. Заметив барина, она отвесила низкий поклон, выпрямилась и заглянула Ивану Андреичу в глаза, отчего у того сердце кольнуло, словно иголкою.
— Здравствуйте, барин, — тихо прощебетала она.
Иван Андреич не помнил этой девушки. Последний раз он был в усадьбе полгода назад, когда хоронили батюшку. А тогда то ли не показывалась она, то ли он сам её не приметил. Хотя, не заметить такую красавицу вряд ли возможно. Милый овал лица, громадные серые глаза, вздернутый носик, ямочки на щеках и словно созданные для поцелуя алые полные губки. Светло-русая тугая коса свисала аж ниже пояса. И даже мешковатый сарафан не мог сокрыть стройного стана, а широкие рукава рубахи — изящных рук.
— Кто такая? — спросил он девицу.
— Акулина я. Дочь Марфы-ключницы и кузнеца Матфея, — и добавила дрожащим голосом. — Только тятенька утоп третьего дни.
— Соболезную, — ответил барин. — А годков тебе сколько?
— Осьмнадцатый пошел.
— Муж есть?
— Неа, нету!
— Ну, хорошо. Ступай!
Отужинать после бани Иван Андреич изволил в открытой беседке, где еще в детстве чаевничал со своими родителями. Он по-деревенски выпил не заморского вина, а домашней вишневой наливочки, закусил пирогом с грибами, да огурчиком свеженьким. Тут Акулина внесла дымящийся, еще ворчащий самовар.
— А ну, присядь, — велел ей Иван Андреич, указав глазами на лавку супротив себя.
— Ой, да что вы, барин, как можно-с?
— Можно. Раз говорю, значит, можно.
Да, уж. Такую девку приодеть бы, да побрякушек на нее навесить — так и в Петербурге на балу не стыдно было б с ней показаться.
— Ты танцевать умеешь?
— Ну… так. Под балалайку плясать могу. Хороводы мы с девчатами водим. А ваши благородные танцы… Не, не пробовала.
Вечерело. Солнце клонилось к закату. Акулина сидела, опустив глаза, явно смущалась, теребя кончик косы. Иван Андреич прихлопнул комара у себя на лбу.
— Ишь, черти, разлетались, окаянные!
— Пойду я, барин, — сказала Акулина. — Дела у меня…
— Ну, хорошо, ступай.
Иван Андреич выкурил трубку, любуясь закатом, а как стемнело, пошел в дом. В опочивальне Акулина готовила ему постель — взбивала перину и подушки.
— Вот, всё готово, барин, — девушка собралась уйти. — Покойной ночи!
— Погоди-ка, — удержал ее за руку Иван Андреич.
Он присел на кровать и, притянув к себе Акулину, поворачивал её то боком, то задом, то передом — рассматривал, словно как стати кобылы. Провел ладонью по изгибу спины, взвесил в руке тугую косу. Потрогал через сарафан упругие груди.
— Ой, да что вы, барин, что вы… — шептала, смущаясь Акулина.
Барин же решительно поднял вверх сарафан, задрал подол рубахи и нижнюю юбку, оголив всё до пупка. Треугольник светлых волос такого же цвета, как и коса, указывал на щель меж припухлых половых губок. И, потеряв напрочь самообладание, Иван Андреич просунул в эту щель палец. Палец, обильно смазанный женскими соками, не встретил сопротивления и проник внутрь на всю длину.
— Ой, барин, что вы! — вскрикнула Акулина уже не шепотом, а в голос. — Да что вы делаете?! Нельзя так!
А Иван Андреич, испытывая сильное возбуждение, уже не мог сдерживаться. Пошевелив туда-сюда пальцем, он вынул его и тотчас облизал. Никогда такого он раньше не делал с бабами, а тут… Эта девушка такая сладкая, как будто сахарная, и внутри у неё словно мёд, словно патока… Не помня себя, Иван Андреич уложил Акулину на свою кровать и спешно сам освободился от портов…
— Ой, барин, что вы! Не надо этого, не надо!
Всё было кончено очень быстро. Разгоряченное и возбужденное тело Ивана Андреича через пару минут содрогнулось от спазм, голову сдавило словно тисками, сердце запрыгало, и семя мощными толчками устремилось во влагалище Акулины.
Поднявшись, он надел порты. Акулина лежала недвижно с задранными юбками, раскинув руки и устремив немигающий взгляд в потолок. И, кажется, не дышала. «Уж не померла ли?» — мелькнуло в голове Ивана Андреича. Ан нет, жива. Задышала, посмотрела на него.
— Ну зачем вы, барин? Не надо было…
— Так ты, стало быть, не девка? Мужиков-то знала уже?
Акулина кивнула головой и заревела.
— Я не виновата… так вышло… — поднялась с кровати, одернула юбки и тихо спросила: — Теперь меня выгоните? Или сечь будете?
Неизвестно, чего она больше испугалась, когда барин собирался овладеть ею — насилия или разоблачения, что она не девственница.
— Не буду. И не выгоню. Ступай!
Иван Андреич и впрямь был слегка расстроен, что не первым сорвал этот цвет. Однако тело Акулины такое приятное! И девка она красивая. Ну как такую наказывать?
На другой день отставной ротмистр объехал поместье вместе с Фридрихом, а к вечеру решил нанести визит одному из соседей. А заодно устроить смотрины: по слухам у соседа имелась дочь на выданье.
Помещику Уварову было немного за пятьдесят. Он был вдов, а дочь его, двадцати лет от роду, засиделась в девицах. И с одного взгляда Ивану Андреичу стало ясно, с чего. На вид уж больно она непривлекательна. Фигуры нет: ни груди, ни бедер, ни талии — сплошная жердь. Да и лицом не вышла — длинный нос, ланиты впалые. Ивану Андреичу тут же вспомнились румяные щеки Акулины с пикантными ямочками и аккуратный чуть вздернутый носик. А потому он, испив чаю, поспешил скорей откланяться.
Акулина, как и вчера, постелила барину постель. Девушка явно стыдилась вчерашнего. Она старалась не встречаться с Иваном Андреичем взглядом, и попыталась было скорее улизнуть, но барин снова удержал ее.
— Погоди, Акулина, сядь, — он сам присел на кровать и ладонью указал место подле себя. А когда девушка, стесняясь, скромно присела рядом, спросил: — Скажи, Акулина, как у тебя это было?
— Что было, барин?
— Ну, мужика как познала?
— А-а, это… да с месяц назад было. Опосля сенокоса. Употела я, на реку пошла скупнуться. Вокруг ни души, вот я донага и разделась совсем, чтоб платья не мочить. А как на берег вышла, смотрю, одежды моей нету. И три хлопца стоят, не наши, уваровские… И говорят, мол, овладеем тобой, тогда вернем одёжку. А будешь противиться — так нагишом и пойдешь домой через всю деревню! Ну, что так, что этак — все бесчестие. Только голышом по деревне идти — это ж срам какой, каждый потом тыкать пальцем станет, а про это... может, и не прознает никто…
Голос Акулины дрогнул, утерла она слезу рукавом, и продолжала.
— Тот, кто первый на меня полез, молоденький совсем. Так он и не смог ничего. Тыкал-тыкал, только ноги да живот мне молофьей своей забрызгал. А второй, он поумелее, кочерыжку свою быстро куда надо приладил. Я, вестимо, как заору, а он мне: «Цыц, дура!» Вот так первый раз с мужиком у меня и случилось. До-о-олго он меня имел, у меня тама уж болит всё, а он никак не слезет. А третий на меня и вовсе не полез. Стоял все смотрел как тот, второй, меня имеет. От нетерпения портки спустил и сам морковку свою дергает. Так раньше того, что на мне, своё дело доделал. А тут с дороги скрип телеги послышался, вот тот, что на мне, слез с меня и крикнул своим: «Тикаем!» Портки все трое натянули — и дёру. А одежку свою я в кустах потом сыскала… Ой, барин, что это с вами?
Иван Андреич, слушая рассказ и представляя реально эту картину, так перевозбудился, что почувствовал, как резь подкатывает к промежности. Член напрягся, яйца сдавило, едва из штанов успел уд свой вытащить, так и брызнуло из него чуть не в потолок…
— Ой, бариииин! — смущенно отвернулась Акулина.
А барин и сам смутился. Было у него намерение как вчера овладеть красавицей, а тут конфуз такой. Видно, не судьба…
— Всё, ступай! — сердито велел он Акулине.
Девушка повернулась, чтобы уйти.
— А ну, постой!
Акулина остановилась.
— А потом? После того у тебя с кем-то было?
— Не, барин. Ни с кем больше не было. Только с вами вчерася… И… — Акулина лукаво сверкнула глазками, — и еще с огурцом.
— С каким огурцом?
— С обычным, зелененьким.
Девушка озорно хихикнула и убежала.
Утром от Уварова примчался дворовый мальчонка. Сказал, что хозяин к ужину гостей ожидает: другой сосед его с женой и двумя дочерьми пожалуют, и неплохо бы Ивану Андреичу тоже поприсутствовать.
Иван Андреич побрился, привел в порядок мундир и к вечеру отправился к Уваровым. Семья Параскиных была уже там. Супругам было лет по сорока пяти, старшей дочери двадцать два, а младшей тринадцать минуло. Младшая была егоза, болтливая, вся прыщавая и вечно копалась в носу. Старшая же — наоборот, степенна, немногословна, очень полна, а щеку ее украшала большая бородавка. На ней было роскошное платье, по французской моде и, как отец семейства Параскиных утверждал, привезенное из Парижа. Ивану Андреичу подумалось, ежели бы Акулину вместо деревенского сарафана упаковать в такое платье, она была бы здесь королевой. Да что здесь, и в столице тоже!
Ужин прошел в светской беседе на сельскохозяйственные темы — каков будет урожай овса, почем нонче рожь, да пшеница, сколько оборку надо собрать, чтоб хватило на жизнь и для уплаты налогов. Старшие девицы сидели молча и в разговоре участия не принимали, а младшая Параскина тараторила, не обращая внимания на то, что ее никто не слушает — как, например, видела в лесу зайца и сколько котят принесла кошка Дуська. За ужином Иван Андреич принял такое количество водки, что потенциальные невесты начали казаться ему почти симпатичными. И он уж призадумался, не сделать ли ему выбор? Ежели в пользу младшей Параскиной? А что? Годика через три на выданье будет, округлится, может, и прыщи пройдут…
Домой Иван Андреич вернулся затемно. Постель в опочивальне была уж готова, Акулины же там не было. Иван Андреич снял мундир, штаны и, оставшись в сорочке, позвонил в колокольчик. Но вместо Акулины явился Фридрих:
— Что ффам угодно, мой господин?
— Ничего, ступай!
Проснулся Иван Андреич поздно. В опочивальню заглянула Акулина с подносом в руках, на котором была краюха хлеба, сыр, вареные яйца, пара свежих огурцов, кофейник и чашка.
— Доброе утро, барин! Уже проснулись? А я вот завтрак вам принесла.
— Поставь на стол и подойди сюда, — велел ей барин, а когда она подошла, взялся за подол сарафана. — Сними это.
Девушка пожала плечами и стянула с себя через голову сарафан.
— И это тоже! — Иван Андреич указал на сорочку.
— Зачем?
— Делай, что говорят!
Акулина сняла сорочку, а потом и нижнюю юбку, и предстала перед барином полностью обнаженной. Она смущалась пристального взгляда Ивана Андреича, срам прикрывала руками, но забрать одежду и уйти не смела.
Иван Андреич встал с кровати и обошел Акулину со всех сторон. Красота-то какая! Ни с Уваровой, ни с Параскиной не сравнить. Стройный стан, седалищница гладкая, перси небольшие, упругие… А там, под животом! Там просто чудо расчудесное. Он отвел от чуда расчудесного Акулинины руки. На чуде расчудесном уже блестела влага. Акулина хоть и стеснялась, но собственная нагота возбуждала ее. Иван Андреич разглядывал каждый вершок ее тела и не мог наглядеться. А как нагляделся, стал гладить ее и целовать. Целовать все тело от корней волос на голове до кончиков ногтей на босых ногах.
Он целовал покрытый волосками венерин бугорок и створки под ним, сокрывающие вход в блаженство. И что с того, что там кто-то бывал до него? Что лучше, невинное уродство или познавшая мужчину красота? А ведь эта красота знала не только мужчину.
Иван Андреич взял с подноса длинный огурец и протянул Акулине.
— А ну, покажи, как это, с огурцом-то.
— Ой, да что вы, барин! Срамно как-то…
— Ничего не срамно. Делай, что говорят! Велю!
Девушка забралась с ногами на кровать, села по-турецки и провела кончиком огурца под лобком. Поласкав им секиль, она легла на спину и решительно ввела огурец внутрь. Из ее груди вырвался стон. Она чуть вытащила огурец обратно и снова ввела. И вновь, и вновь повторяла это. Иван Андреич присел рядом и наблюдал за таинством. Зеленый плод входил в ласковую мокрую пещерку и выходил оттуда, а половой член Ивана Андреича напрягся — ему тоже хотелось туда.
— Всё, хватит! — он отобрал у девушки огурец и сам возлег на нее.
Иван Андреич не скоро оторвался от Акулины. Он всё лежал на ней, а его уже обмякший член ещё находился там. Наконец, он откинулся вбок.
— Акулина, хочешь вольную?
— Да, барин, конечно хочу! А что я должна для этого сделать?
— Ничего особенного. Женой мне будешь.
2018г.