В комнате стоит столбом жёлтый свет. Это похоже на утро, свет совсем тёплый, будто тугой луч солнца пробился сквозь тучи и светит мне на письменный стол. Мама дома и чем-то шуршит на кухне. Я слышу радио - мужской голос что-то спокойно вещает и усмехается. Я встаю на стул, чтобы снять со стены картину. Вышитый бисером домик с трубой, на фоне глубокого ночного неба - одна из моих любимых вещей в комнате.
Картина падает и стекло разбивается. Рядом приземляюсь я, потом будто всё проваливается во тьму, а в следующую минуту мама уже бьёт меня по лицу ладонью. Она воет страшным голосом - ничего не исправить, ничего не исправить! Я смотрю вверх - её лицо изуродовано гневом. Мне страшно, хочется, чтобы она не кричала. Я привычно тянусь к ней, обнять, но получаю второй удар. Бисер разметало по полу, я то тру глаза руками, то пытаюсь собрать в ладошки горсточки фиолетовых шариков. Они укатываются, мокрые руки скользят по потёртому паркету. Я втягиваю сопли и снова собираю. Надо мной кричит мама. Я не смотрю больше вверх, не могу понять, почему она кричит - ничего не исправить, маленькая дрянь! Это была моя картина.
- Вы говорили про картину с матерью?
Она ничего не помнит про это утро. Говорит, картина действительно как-то разбилась, и мы выбросили её.
- Почему вы вспомнили этот эпизод?
Я была с Грегом на кухне. Он раздел меня и посадил на стойку. Мы поцеловались, потом он принялся ублажать меня. И, когда стало совсем хорошо, я хотела обнять его. Я смахнула со стола стеклянную вазу с орехами.
- Это напомнило вам про бисер?
Да. Они покатились по полу, эти орешки. Я заплакала. Не знаю, что на меня нашло, но я прямо таки завыла. Он испугался, потом кинулся собирать стекло и порезал палец.
- И тогда вы сбежали?
Я оделась, пока он подметал, и выскочила в дверь. Грег мне звонил, но я не брала трубку. Мне кажется, он любит меня слишком сильно. Он переехал ко мне из другой страны. Когда мы говорили о планах на будущее, Грег всегда усмехался, отмахивался от вопросов про карьеру. Он играл моими волосами, когда в новостях говорили о кризисе. Однажды я сидела на работе, и мне принесли огромный букет цветов - он не вместился в большую вазу. Грег говорит, что я - очень добрая.
- Вы так не думаете, Полина? Вы считаете себя плохим человеком?
Не знаю.
Мне нравится рот доктора Лейтмана. У него сухие губы, нижняя - с тонкой юбочкой щетины, верхняя рассечена слева. Он не меняет выражения, когда я говорю, и я могу сосредоточиться на нём.
Я всё порчу. Из-за меня он опаздывает на работу, потому что готовит завтрак. Из-за меня Грег потерял много денег при продаже квартиры в Нью-Йорке. Он очень красивый, на него всё время смотрят.
- Давайте вернёмся к вашему воспоминанию. Вы помните, как вы разбили картину?
Я помню, как разбилось стекло. Мама кричит на меня, сильно болит щека и бровь, будто рассечённая. Бисер собрался на полу островками, он почти чёрный, как большие капли нефти на светлом паркете. Я пытаюсь собрать его в кучку, но он всё выкатывается из ладоней и тянется дальше, под кровать, под письменный стол. Его невозможно собрать даже чуточку!
Я смотрю на доктора. Его лицо расплывается в водянистое пятно. Он глядит куда-то вниз и молчит, только тычет пальцем в свой планшет. В моей голове стоит ночное небо над маленьким домиком.
- Вы когда-нибудь вышивали бисером, Полина?
Нет. Я почти ничего не умею делать руками.
- Посмотрите на это.
Лейтман протягивает мне планшет. На веб-странице, которую он открыл, изображена схема какой-то приторной картинки с ромашками и маками. Ниже следует текст. Под ним ещё картинка - зелёные баранки пронизаны ниткой по кругу. Это похоже на металлическую спираль, стягивающую страницы ежедневника, который лежит на столе у доктора.
Я смотрю на схему, потом вчитываюсь в текст. Я ёжусь от холодка, прошедшего по спине. Доктор Лейтман молчит и смотрит на меня.
Картина падает на пол и стекло разбивается. Я хочу поднять рамку осторожно, не поранив рук. За дверью в мою комнату мужской голос что-то говорит, а в ответ вскрикивает мать. Хлопает дверь. Ещё через минуту мать влетает в комнату и вырывает у меня вышивку, затем рвёт её и кричит. Пухлые колечки бисера пришиваются по одному, разорвать эту структуру непросто. В комнате темно, за окном тоже. Настольная лампа стыдливо склонила голову, и не освещает материного лица. Она бьёт меня несколько раз, потом кидается обнимать. Я пытаюсь собрать бисер, а она гладит меня по голове и воет - ничего нельзя исправить! Потом мать сажает меня на стул и уходит за веником и совком. Она всхлипывает, и, поругиваясь на мелкие осколочки и цветные шарики, метёт пол.
- Вы хотите воды, Полина?
Я выпиваю стакан залпом и бросаю на пол. Он разлетается на куски.
- Это обойдётся вам в пятьсот рублей, - говорит Лейтман. Я киваю.
Доктор поднимается. Я достаю из сумочки телефон и считаю пропущенные.
- Вам стоит побыть здесь немного, пока я пообедаю. Саша подметёт это и принесёт ещё воды.
Здесь очень спокойно. Сейчас я посижу немного, и смогу позвонить. Доктор приоткрывает дверь и зовёт своего помощника, статного блондина с большими глазами. Тот уходит в коридор за метлой.
Почему у вас ассистент - мужчина?
- Клиенты бывают разные, иногда мне нужна грубая сила. - Лейтман отвечает быстро и резко, так, что я едва разбираю слова.
Я смотрю на доктора. Его рот изгибается в улыбке.
- Я гомосексуалист, Полина Андреевна. И я очень люблю красоту.