ЗДЕСЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА - ФЭНТЕЗИ, в котором сюжет раздваивается на два времени: действие "прыгает" из современного Петербурга в средневековую Палестину и обратно. События в прошлом начинаются накануне Третьего крестового похода (1189 – 1192) – после сентября 1186 г. Кроме упомянутых исторических лиц, другие герои этого рассказа - "родились эти люди из снов.." - как сказал герой "Театрального романа" Михаила Булгакова. Но сны бывают настолько реалистичны, что уж не знаешь, что и думать?..
______________________________________
КОНЕЦ ГЛАВЫ 10. ...На моём коне один из слуг со свитком отбыл обратно в город. Я сел на его коня. Дин-дон! Дин! дина-дина-дон! Звеня серебряными бубенцами, караван наш тронулся. На долю мгновения мне вдруг стало жалко: тронутый дыханием весны Иерусалим издалека казался таким красивым!.. Но выбор был сделан. И как нередко бывает после нервно судьбоносных решений голова какое-то время была звеняще пуста... Когда мысли вернулись, Иерусалим уже скрылся за линией горизонта. Новая жизнь ждала меня.
Благополучно, без нападений, в положенный срок, прибыв в Яффу, по морю Великого Заката отплыли мы на Кипр. Оттуда – в долгое-долгое плавание в славшую в Палестину буйных рыцарей и поглотившую кюре неведомую мне землю Печальной Благой Девы: в землю христиан.
О, если б каждый день иметь
краюху хлеба,
Над головою кров и скромный угол,
где бы
Ничьим владыкою, ничьим рабом
не быть!
Тогда благословить за счастье
можно б небо!(Омар Хайям)
* * *
ГЛАВА 11. Х*В*А*Л*А Г*О*С*П*О*Д*У М*И*Р*О*В! Длинный – длинный, на удивление благополучный под парусами путь - плавание большой водой... Нет, - бескрайне огромной, не виданной мной ранее безбрежно солёной водой. Мир так огромен не только для вчерашнего книжного мальчика! Мир и человек – «чадо четырёх стихий» – равно образованы элементами огня, воздуха, воды и земли. Поскольку элементы беспрестанно движутся, – нет неизлечимых болезней. Есть неизлечимо скорбные люди. Лечи людей, ибо болезни что проку – для чего лечить?» – до Кипра только присматривавшийся, мне дававший мне опомнится так заговорил хаким. С тех пор я учился беспрестанно: вслух, молча, смотря на бесконечные бирюзовые, бесцветные или свинцовые при буре волны, даже во сне.
Хороший учитель не возьмёт из жалости только: пальцы мои были чувствительны. Под руками искусного ваятеля сознание – поддавалось лепке. Методично, будто бы и равнодушно, по капле переливал он в сосуд моего ума начала необъятных знаний: свойства трав и камней, пути небесных светил и подвластные им токи крови, триста видов пульса, прижигание язв и гнойных ран…
Хаким Хасиль – так сокращённо прозывался Хасан-ар-Рахман ибн Ильгерим Абуль - Фаррах. Что значило: Хасан Милостивый, сын Ильгерима, Обладатель радости – последнее как одно из имён Салах-ад-Дина, великого султана тоже из племени курдов. Превыше всего ставя мудрость и свободу, отринув предназначенную родом славу воина и оставив шатры отца своего, Хасан-ар-Рахман странствовал с пользой для разума и сердца. О вере хакима как сказать вернее любимейшего его поэта!? «И р а б с т в а чёрная печать равно лежит На чётках и кресте, на церкви и мирхабе».* «Б у д ь глух к учёному о боге суесловью», – однако ж, он молился. Обливаемый лучами восхода, уйдя в себя безмолвно молился: мирозданию? Богу Милостивому как он его понимал?!
«Х в а л а… Г о с п о д у миров! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех которых Ты облагодетельствовал!» (Коран) Вера в одухотворённость сущего и венец человека вела восхищённого даже разумностью и конца жизни странного неведомой силой человека. Вера моя, казалось, не интересовала его вовсе: молиться вместе с ним не принуждал, сидеть подле него – не мешал. Насильное – убивает стремление сердца. Принуждение – гасит разум, не принуждение – разжигает жадный огонь любопытства: благодатная почва хитрого проповедника. Однако же, любопытствуя, услышал я от учителя странную проповедь:
- Сведущ Создатель в путях людских, но трудно без ущерба постичь блеск сотворённого им! В горьких сомнениях рождается вера: не пришло ещё твоё время. Пусть окрепнет разум. Оплетают, прирастают к разуму чужие, на опыте не познанные истины: взметается непреодолимая круча предубеждений. Читай текучие слова Сины, Хайяма, сын мой. Удивляйся многообразию жизни. Говори с небом: в своё время вера тебя найдёт!Пусть уж юность без заёмных слов верит – во что верится.
Имея странную привычку скакать, задрав - уткнув лицо в солнце или звёзды, хаким – арабский лекарь в просторечии, – подобно шаху шествовал по городам и странам, и грязь под копытами его коня, казалось, сама превращалась во всё необходимое: «И з ж е м ч у г а молений я чёток не связал, …Надеюсь на спасенье лишь потому, что я Единого ни разу двумя не называл».
Бедный полудетский разум мой часто шёл кругом: не может один человек быть соткан из стольких противоречий! «К а к о е множество ослов пасёт Аллах!» – однако, ни с кем не враждуя, легко хаким находил страждущих его искусства покровителей. «С о с у д хрустальный – тело, душа – его вино!» – в мелькавшей пестроте дней – оправе алмаза перстня его жизни – бывал хаким и насмешливо весел, и безобидно хитёр. «В с е н е д у г и сердечные лечит вино, Муки разума вечные лечит вино! Эликсира забвения и утешения не страшитесь… (увечные, – это умалчивалось) – лечит вино!» – к удовольствию пирующих меценатов на местное наречие с ходу переиначивал лукавый лекарь, в своих величавых одеждах картинно вознося на трёх пальцах полнейшую чашу, но едва обмакнув в ней губы.
После же, наставительно подняв точёно изящный палец, с глазу на глаз он изрекал: «Б о к а л а полного веселый вид мне люб… Ханжа, которому чужда отрада хмеля, – Когда он за сто верст горами скрыт, – мне люб». Вольнолюбцы – и Хайям, и Сина – дразнят почитателей мёртвых прописей: «П р е к р а с н о чистое вино, им дух возвышен и богат, Благоуханием оно затмило розы аромат. Как в поучении отца, в нем горечь есть и благодать, Ханжа в вине находит ложь, а мудрый — истин щедрый клад».** Да. Вино – одно из обновляющих жизненные соки снадобий: «П р о т и в о я д ь е скорби, рубин целебных лоз… Подай вина и лютню и обезвредим мы Смертельный яд печали, отраву едких слёз.» – любое не к месту и чрезмерно употребляемое лекарство – яд.
«Н е м о г у же нарушить я промысел божий, Если пьяницей быть предназначил мне бог…» – невежа, разве, и примет как призыв. Кровью сомнений вспоен путь веры… Поймёшь сам со временем! Так, утопая в снежно серебряной роскоши праздничного или складках дорожного будничного одеяния, как и подобает мудрому спокойствием укрощал - в эликсир жизни переливал он свою природно неукротимую стремительность: «Джемшида чашу я искал, не зная сна…»***
Однако рассеянное добродушие было мнимо: с молниеносной неотразимостью владел лекарь копьём и саблей. Как-то – не успел я и опомниться! – случилось ему плашмя оглушить слуг, напущенных на нас за что-то их разгневанным господином - рыцарем. Молниеносно сверкнула ответная серебряная молния поднырнувшей под выхваченный рыцарский меч сабли: рассекла воздух у виска, – как подкошенный рухнул не задетый остриём рыцарь. От продолжения мы скрылись.
– Лёгкое касание - нажатие этой точки ввергает в глубокий обморок, – острый конец сабли неуловимо рассёк воздух - сверкнул у моего виска, – зачем без нужды брать жизнь?! Не может же хороший лекарь позволить себе бездумно изранить. Да и неприятности с властью нам ни к чему.
Другой раз на ночной пустынной дороге уже с моей помощью посёк он грабителей: события диктуют, – всему своё место.
– Какое множество ослов пасёт Аллах!.. Звезда жизни этих несчастных уже закатилась: для них лёгкая смерть – благо избавления от смерти - казни мучительной, – бережно отирал он платком туманно серебристое лезвие бесценного клинка.
Такие и на Востоке редкие клинки – прорубают латы. Что, если бы не я – хаким оказался там, на жаркой арене, лицом к лицу к Рансею: мог бы он его победить?..
– Подвижники изнемогли от дум, а тайны те же душат мудрый ум!.. Мальчик! Моя звезда не привела бы меня на ту арену. Мудро ли, возвращаясь в прошлое, жить чужою жизнью?! Коня сдерживают уздой: не давай разуму плодить пустые мысли. Из ничего – не возникает ничего. Мысли – твои силы: разве они безмерны?! Слова – капли крови: не бросай их попусту. Не обманывайся далёкими от поэзии снами фантазий, – звучал ответ на не заданный вслух вопрос!
– Сон фантазии!? Учитель! Чем отличается он от поэзии?!
– О! Об этом не ты меня, а я тебя в положенный срок спрошу, – ты ответишь мне перед расставанием… Думай! – зачем бы нам расставаться? И когда? Хорошо бы не скоро.
Лекарские решения – молниеносные и непредсказуемые удары Хасиля по недугу были удачны всегда, когда рок ещё не наложил не снимаемых печатей. Но чем помогут земные снадобья, когда круг жизни замкнут небом!? Отслушав пульс, в лицо гневно могущественно синьору не дрогнувший арабский лекарь с витиеватой вежливостью, но достаточно ясно изрёк: лечись он или нет, остаток жизни не удлинится – как раз привести дела в порядок около трёх месяцев. От внешних причин смерть.
Синьор вспыхнул, стиснул крутой кулак... Задумался. Разжал кулак. Хмурясь, побарабанил пальцами по столу. Щедро заплатил: нет ли средства?! не сменить ли или утроить охрану? не заказать ли молитвы? Пожал плечами заморский лекарь: чужестранец, не ведает он действенности местных молитв, поэтому пусть господин делает всё, что может сделать. Синьору виднее. Месяца через два синьор этот, в собственном замке среди охраны отведав отравленного вина, скончался на месте: догнала в дороге весть.
– Безнадёжно заразный дом следует покинуть, – вздохнул хаким, – всё же, верно, была и у нами оставленного возможность продлить свои дни: следовало изменить дух свой и мысли, но девять из десяти более смерти пугает дорога обновления. Власть, богатство, особенно хранящие старые мысли толстые каменные стены – не кидай им жизнь: пользуйся благами жизни, но не привязывайся ни к чему, о, сын, надеюсь, моей мудрости!
Странную способность свою предвидеть будущее по возможности скрывал учитель, объясняя так:
- Начертанное в книге судеб всегда обойдёт в ударе жертву. И редко случалось смертным счастливо пользоваться предсказаниями. Стоящее у дверей – замыкающее круг жизни бросает на человека тень – бьётся в токах крови: слушать стоящее у дверей – этому я могу тебя научить. Но кто может отвратить тень – снять наложенную небом печать?! Не постигаем до конца язык звёзд и странны дары отца - космоса! Бессильно, довелось мне отсчитывать удары близкой смерти отца: уеду – не увижу более. Не уеду – невольно приближу неизбежное. Смеясь, я прощался. Отъехав, лёг на землю и плакал. Никто не должен видеть слёз мужчины: особенно его мать! Без того много у неё печалей в этой жизни. Ты же, о юноша, – в рубашке родившийся счастливчик! - не забывай возносить хвалу Господу миров за то, что всегда молоды, всегда живы в тебе твои не встреченные отец и мать. Ибо всё, что ни свершит Господь Миров - благо. Всё принадлежит ему: и мудрость, и каждое дыхание наше, лишь глупость людская - их собственная. Глупость же - источник всех пороков, болезней и несчастий.
Но редкими бывали такие минуты искренне изливаемой печали. Теперь, годы спустя мыслю: дар искуснейшего врачевание и годы учения ему – не были ли самого хакима попыткой обойти предначертанное: не был ли то поединок с Небом? Любовь к небу и война с ним – Суд Божий! Мой ещё не искусный, не отшлифованный ум в те годы не мог ещё понять.
Когда же круг судьбы не был замкнут, учитель мой творил почти чудеса. Однажды из уже причащённого и холодеющего тела извлек заморский врач наконечник стрелы, заставив вновь биться сердце. И мы вынуждены были скрыться: церковь не дозволяет оживлять сочтённых мёртвыми. Так в калейдоскопе наших пёстрых дней горечь сменялась весельем, опасное – забавным: один владетельный романский князь хакиму, а потом же, по его твёрдом отказе, последовательно и мне настоятельно предлагал руку своей хворой дочери.
Деньги и титул у него самого есть, – основательно рассуждал князь, - а так умеющего целить родственника где ещё найдёшь?! Разрешения от Папы на брак с иноверцем он как-нибудь да добьётся.**** В конце концов, чего стоит напоказ сменить веру?! Когда же внешняя форма соблюдена, в своём замке, – верь как угодно и во что угодно: он мешать не будет. В отношении самого себя в вопросах религии князь был весьма свободомыслящим. От такого навязываемого блага под покровом ночной темноты тайно покинули мы слишком настоятельные любезности могущего обратиться и к праву силы синьора.
– Хвала Господу Миров! Раньше, чем успели женить меня, были оставлены мною родные шатры, – дорогой усмехается лекарь, – Привязанный к детям как подойдёт к заразе?! – отчего-то он завздыхал, – Привязанность – цепи и источник безумия. Нельзя получить в жизни всё, сын мой. Большинство людей жаждет всего и добивается малого. Умей желать, но умей и во время отказываться, сын мой.
От весны до новой весны пробыв в большом почёте придворным целителем другого князя, хаким начал заметно тяготиться: под предлогом сбора трав выехав, мы не вернулись: опять скрылись. Неведомые целебные травы и минералы – истинная цель странствий в назарянских землях. Хасан-ар-Рахман ибн Ильгерим жаждал дополнить рецепты великого Абу Али Хусейн ибн Абдаллах ибн Сина.***** И Господь Миров и, думаю, вместе ним печальная Назарянская дева были милостивы к замыслам хакима и ко мне.
_________________________
*Михраб – во внутренней стене мечети указывающая направление в Мекку дугообразная сводчатая ниша - символические врата. В многозначных стихах Хайяма «михраб» – как поэтический синоним любой мечети или мусульманской святыни Мекки, так и синоним – символ любых застывших догм вообще.
**Из «Канона врачебной науки» Ибн Сины. Абу Али Хусейн ибн Абдаллах ибн Сина (980–1137) – средневековый персидский учёный, врач, философ и поэт, повлиявший на развитие медицины и мировую культуру в целом.
***Джемшид – легендарный царь иранского эпоса, обладавший чашей, в которой отражался весь мир. "Чаша Джемшида" – символ мудрости.
****Браки католиков с представителями других христианских конфессий в Европе в исключительных случаях и на высокой ступени общественной лестницы могли заключаться с разрешения Папы Римского, но едва ли мыслимо было получить такое согласие на брак христианки с суфием или с мусульманином: видно, князь плохо разбирался в этом.
***** Не стихотворные - не из Хаяма наставления хакима взяты из сохранившихся трактатов ибн Сины.