ИЛЛЮСТРАЦИЯ: Иерусалим издалека весной. Акварель
ЗДЕСЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА - ФЭНТЕЗИ, в котором сюжет раздваивается на два времени: действие "прыгает" из современного Петербурга в средневековую Палестину и обратно. События в прошлом начинаются накануне Третьего крестового похода (1189 – 1192) – после сентября 1186 г. Кроме упомянутых исторических лиц, другие герои этого рассказа - "родились эти люди из снов.." - как сказал герой "Театрального романа" Михаила Булгакова. Но сны бывают настолько реалистичны, что уж не знаешь, что и думать?..
______________________________________________________
КОНЕЦ ГЛАВЫ 9: На круглом столе под круглым солнцем абажура раньше, на наших с Катей творческих посиделках помещались же Франция и Англия, – поместится теперь и Иерусалим. И не в каждом ли городе есть свои Золотые, и Новые ворота, и даже Мусорные ворота?! Яфские ворота – ворота в порт, портовые ворота… Ворота судьбы... Врата судьбы, - откройтесь! Ворота: выход и вход… Вход!
________________________________________________________
Пускай, ты прожил жизнь без
тяжких мук, – что дальше?
Пускай, твой жизненный замкнулся
круг, – что дальше?
Пуская, блаженствуя, ты проживёшь
сто лет
И сотню лет ещё, – скажи, мой друг,
что дальше?(Омар Хайям)
* * *
10. ПЕРЕЛОМ СУДЬБЫ У ЯФСКИХ ВОРОТ. За мной были ворота в никуда - в отринувшее меня и отринутое мною прошлое. Впереди - дорога: дорога без цели - дорога в никуда. Зачем я не умер на арене со славой?! Пророк Закона Магомет, – ответь! Коран и книги назарян равно запрещают самоубийство. Но для чего жить: что делать мне в этом городе? В Яффе и на Кипре немало разноплеменных кораблей: плыви куда хочешь! - пришёл ответ, – эхом откликнулись недавние слова монаха. Со страстью сердца вопрошающему, – позже постиг на опыте! – небеса всегда отвечают не так, как ждёшь, – предстояло постигнуть.
Динь – динь-дон! Дин-дин-дон! Дина-дина-дон! Хрустально звеня бубенчиками, из ворот в пески проплывают мимо ковчеги пустыни - богатый караван на белых верблюдах. Слуги и их Господин в белом и затканном серебряными листьями: наездник изумительный! Никак мой врач?! Он, кажется. От каравана поотстал: жестом падишаха монетки пошлины кидает страже. В небо уставясь, – разрезая небо тонким лезвием выгнутого носа, ждёт чего-то: не читает ли по росчерку птичьих крыл? Как у барса в засаде трепещут ноздри, – не шелохнётся всадник. Нюхает ветер судьбы? Дядя сказал бы: благословлённая порода – голубая кость. Говорят, небо кому попало не даруется облик Пророка. Привычно почтительные слуги ждут в стороне, – не тревожат господина. Что я теряю?! Дин-дин-дон! Дина-дина-дон!
– Куда направляется мудрый хаким?
– Добрый господин наш держит путь в Яффу. Оттуда по великой воде – в дальние земли назарян, ибо хочет узреть весь мир. Ах, длинное, опасное плавание! Всех, кроме двух-трёх особых слуг, отпустит на берегу. Надолго едет он: навсегда, может быть...
Хвала небесам, что судьбоносные решения обычно нисходят мгновенно: «В к н и г е судеб ни слова нельзя изменить», – но случается иногда, будто, неясная пропись. И где она, эта книга судеб: не в устремлённости ли нашего сердца? Привычным уже движением пальцев касаюсь образа Печальной назарянской девы на груди, - пусть поможет.
– Почтенный хаким! Ты плывёшь далеко за море, – так молвили. Возьми меня с собой – в ученики. Родителей у меня нет. Хорошо знаю грамоту и письмо. Говорю и на языке франков немного, – больше я ничего не мог догадаться предложить.
– Ты хочешь врачевать страждущих? – равнодушно, скучно спросил. Никогда ничему и после не удивлялся – не бросался он навстречу.
– Врачевать?.. Я... Я не знаю, что мне делать в жизни. Предначертанное же - доступное взору – горше смерти!
– Это случается: такова природа человека. «В с ё, что видал, – ничто. Всё То, что говорил ты и слыхал, – ничто...» Изменчивы, противоречивы людские желания: спадает буря первой печали. Стихает тоска. Положение, богатство, – дарят многим.
– Нет, нет! Всё не то...
– ...Открывая путь, - непонятливых силой вталкивая на арену удачи. Бывает, ч то судьба для пользы и больно бьёт. Крылья удачи уже осеняют, – жди! Свет столь многими жадно желанной звезды славы уже преклоняется к тебе: оттолкнёшь – после не пожалеть бы о потерянном.
– Этого не хочу! Возьми меня с собой, хаким, хочу увидеть, как за морем живут люди.
- Люди - везде люди. Но уезжая, ты пресекаешь нить уже нажитой судьбы. Немногим дано переткать рисунок звёзд. И будь уверен, - не дарит такое решение покоя. Знаешь ли ты, юноша, о чём просишь? Дважды одним изменчивая звезда не дарит. Бесплодное сожалении об оставленном отравляет горше смерти: кто пожалеет - почти погиб, – спокойная с насмешкой отповедь. И не смотрит на меня даже.
– Тогда скажи мне, хаким: почему мир такой? Для чего приходят в мир люди? Зачем мы здесь? – глаза спрашиваемого насмешливо блеснули.
– Приход наш и уход загадочны, – их цели Все мудрецы земли проникнуть не сумели... Откуда мы пришли, куда уйдём отселе? – слова великого поэта ясны, не так ли?
Что-то уже смутно знакомое блистало в узоре доселе не незнакомых слов. Путаясь в лихорадке мыслей, подавленный, я терял волю. Безмерно огромнее всего воображаемого, рухнувший на меня мир безжалостно давил, – грозил поглотить бесследно. В отчаянии, я – безумец – хватаюсь за первого встречного. Он же, сверкая прекраснейшими, белейшими зубами, смеётся! Будто, и солнце не жжёт запрокинутого к нему лица: солнце покорно прячется в рубине, тёмно пламенеющем в снегу тюрбана.
– В о д о й н е б ы т и я зародыш мой вспоён, Огнём страдания мой мрачный дух зажжён… – широкими мятущимися складками верхние рукава опали, – с пронзительными словами нежданно взметнулись к небу крылья: тонкие, затянутые в бело руки - будто схватили испуганный мячик солнца. Пропуская - пучками просеивая лучи, ало вспыхнули длинные смуглые пальцы. Разноцветно радужной зажглось бело серебряное одеяние: оранжево желтый, зелёный... – К а к в е т е р, я несусь из края в край вселенной И горсточкой земли окончу жизни сон»! – Да-да! истиннейшие строки великого, несравненного Гийас-ад-Дина из Нишапура* ошеломляют подобно разверзнувшимся небесам! «Н а м ж и з н ь навязана; её круговорот ошеломляет нас...»
Так напевно декламируя, странный и светящийся хаким повелительно сообщал истину покорно замершим небесам. Поблекшему, умерившему злой жар солнцу. Бескрайним пескам у копыт своего вороного коня с небесной белой звездой на лбу. Городским красновато выщербленным стенам с торчащими пиками - вершинами пыльных кипарисов. Привычным слугам и мне – беспокойному и вдруг присмиревшему мальчишке, которому так везло на нежданное, и которого – подумать только! – в городе мнили героем.
И мир преобразился! Невиданно нежным цветком расцвело солнце. Радужной сетью покрылся и вспыхнул ковёр песков. Над рубиновыми стенами синими факелами запылали вершины кипарисов. Благосклонно кивали из серебра отлитые верблюды. И я сам, лёгкий, хрустальный... Беспечальный! Не тот ли это передо мной, к кому взывал я так легкомысленно, – не Пророк ли Магомет, второй раз собирающийся вознестись к Аллаху? **
– Эй! Юноша! Ну-же – очнись! Пророка здесь нет. Видишь, я – только человек. Учёный человек, если сгожусь. Странный человек, - чтоб не сожалеть после о таком спутнике. И странен - за пределами людских понятий протянется путь со мной. Когда ты ещё не передумал - протяни мне руки!
Мои горячие, потные от напряжения пальцы легли в его прохладные, бездеятельные, будто, ладони (коня со всадником у пропасти могли удержать эти руки, как позже открылось!), – кровь перестала стучать в висках. Успокоилось моё сердце. А странный человек, прикрыв месяцем выгнутые красивые веки, замер: к току крови прислушивается? ещё к чему-то только ему ведомому? Я не смел даже дышать. Прошлое заволоклось дымкой, а будущее не открывалось: он меня не возьмёт, - на что я ему?! Наверное, сейчас лучше бы и не думать ни о чём. Как долго он молчит!
– Что же, - судьбу ты изменить можешь. Раз уж ты готов всё оставить: покинуть удобный караван-сарай… – хаким испытующе помедлил: «Н е о с т а в л я й добра на перекрёстке этом: К нему возврата нет...» – закрывая врата в прошлую жизнь, пиши\ –прощайся с теми, кто был к тебе добр. И отошли коня, – не оставляй и мелких долгов тоже.
Спешившись, скрестив ноги на песке, с дощечкой на колене от торопливости неверною рукою брызгая тушью (необычность свою снова скрывший в одеждах внешнего спокойствия, застывший на коне, хаким, казалось, мог ждать века), неровно чертил я: с верным попутчиком отправляясь за море надолго, – навсегда, может быть, – недостойный племянник просит у дяди своего прощения. Если хватит у него сил простить! Горько мне, недостойному, разбивать чужие надежды, но жизнь моя – особенно после всего случившегося, – принадлежит лишь мне. Так понял я знаки судьбы: один я и в ответе за решённое. Пока жив, – вечно буду помнить доброту единственного брата моей матери! Подаренное же мне во время болезни лучше отослать назад или отдать бедным. А говорящего попугая – прошу отослать хромой и печальной маленькой девочке - дочери хозяина маленькой лавки со сладостями напротив ворот дядиного дома... Это меня больше всего волновало.
На моём коне один из слуг со свитком отбыл обратно в город. Я сел на его коня. Дин-дон! Дин! дина-дина-дон! Звеня серебряными бубенцами, караван наш тронулся. На долю мгновения мне вдруг стало жалко: тронутый дыханием весны Иерусалим издалека казался таким красивым!.. Но выбор сделан. Теперь голова была звеняще пуста... Когда мысли вернулись, Иерусалим уже скрылся за линией горизонта. Новая жизнь ждала меня.
Благополучно, без нападений, в положенный срок, прибыв в Яффу, по морю Великого Заката отплыли мы на Кипр. Оттуда – в долгое-долгое плавание в славшую в Палестину буйных рыцарей и поглотившую кюре неведомую мне землю Печальной Благой Девы: в землю христиан.
______________________________________
* Гийяс ад-Дин в переводе "помощь религии" - это применяемое к Омару Хайяму прозвище - часть арабского имени - наподобие псевдонима почётный титул, возвеличивающий эпитет.
**С камня горы Мория пророк Мухаммед чудесно вознёсся к Аллаху, который даровал ему мудрость и указал молиться пять раз в день. Этот камень-святыня находится теперь в центре Иерусалима, внутри мусульманского храма - Купол Скалы.
***Море Великого заката – Средиземное море. Шумеры полагали, что Земля заключена между двумя морями – морем Восхода (Персидский залив) и морем Захода (Средиземное море): названия даны по месту восхода и заката солнца.