Иллюстрация: Обожжённый жарким солнцем Иерусалим накануне поединка
___________________________________________
Разумно ль смерти мне страшится?
Только раз
Я ей взгляну в лицо, когда придёт
мой час.
И стоит ли жалеть, что я –
кровавой слизи
Костей и жил мешок – исчезну
вдруг из глаз? - Омар Хайям
_______________________
6. П*О*Е*Д*И*Н*О*К Д*О С*М*Е*Р*Т*Е*Л*Ь*Н*О*Г*О И*С*Х*О*Д*А. Проснуться в доме единственным господином на краткое утро... Никто – слава создателю! – не поучает красиво сделать последний шаг. Влезши в собственное не стесняющее движений синее платье, взял я свой, честно говоря, только с учителем и испытанный клинок: выбор мог ли много помочь?! Дядя, впрочем, плохого оружия в доме не держал. Уже вооружённый, зачем-то завернул в письменную залу: ах! не суждено мне больше наслаждаться восхитительно пахнущими пылью свитками. Не читать больше чарующих сказок.
Поминутно заглядывая с делом и без дела, сегодня особенно внимательные слуги украдкой вздыхали, пряча глаза. Когда-то я был для них свой, теперь невидимая стена уже отделяла меня от живых. Это холодило - тяжелило сердце. Хорошо ещё, дядиных женщин не было в городе: такой бы традиционный вой подняли! Не пытаясь более медлить, вместе с приставленными ко мне, видимо, для торжественности, двумя лучниками, я отправился. Просто шёл и старался ни о чём не думать.
Редко оцепленное копейщиками ристалище пеших состязаний медленно окружала жидкая цепочка зрителей: объявили о поединке поздно, мусульмане выходцев из христианского квартала опасались, рыцарей же с ясным исходом скорее шутовской поединок не влёк. Над пустым кругом арены в пустом бледном небе алчным бледным глазом висело ещё не набравшее полного жара щадящее утреннее солнце: сейчас бы самое время и начать!
Не признав за участника, мне было велели выйти с арены: нахмурено, с перерастающим в недовольство недоверием мерил меня взглядом герольд-распорядитель. Узнав, кто я, недоверчиво качает он головой, - встряхиваются пышно серебряные кудри. Бородка и усы тоже как из серебра отлиты. На макушке едва прикрытая маленькой парчовой шапочкой, не поредевшая буйная шевелюра его белеющим ореолом, как тюрбаном облекала вскинутую голову. Такой красивый - видный старик-назарянин! Как дожить мсхитрился в таких условиях?! О,Аллах! почему же всё такие всё посторонние мелочи лезут в глаза, когда душа не на месте?
Вечностью томительны были последние незанятые минуты... Вот наконец-то уже вносят крытые носилки патриарха. Верховой Рансей будто бы и удивлённо (в самом деле, не ждал?)глядит на разглядывающую небо синюю фигурку в центре арены. Отворачивается с деланной рассеянностью. С другими рыцарями здоровается, смеётся. Что как искушённым в политике мудрым советником и дядей моим задуманное исчезновение бойца устроило бы всех наилучшим образом? – упала с пустого неба - колючкой вонзилась в сердце запоздалая здравая мысль. Бежавшего объявляли проигравшим, зато он сохранял жизнь. Тень лёгкой победы над слабым не пятнала бы славы сильного бойца, уступка же старику - дяде могла выгодно объясняться и благородством. Султан не имел бы повода гневаться за ещё одну пролитую кровь. Со временем всё бы уладилось... Зачем же заранее прописанную комедию обернула трагедией не к месту явленная серьёзность того кюре да моё упрямство?! Дурак я! Право слово - дурак!
Неведомый безумный кюре и послушавший его шальной мальчишка смешали крупные политические ставки ради чего? Ради высшей справедливости? ради верности клятвенному слову? Что значат все в мире слова, - кто точно знает?! Ах! Сомнения на краю пропасти – шаг в неё! Через одежду коснулся я спрятанного медальона: не могу же я вот теперь вскочить в седло и удрать! Нет такой пустыни, где не разносятся позорные вести. Дядя велел бежать: велел бы он собственному сыну?! - вот вопрос! Бесчестье хуже смерти или нет?
Второй белобородый советник султана на формальный протест против неравного поединка получив предугадываемый отказ прекратить кровопролитие, боком стал в стороне. Перебирал нефритовые чётки: Аллах всё видит! Он же, старик без воинов, что может тут сделать? А были бы воины?! Всё в руке Господа. Лучше не пытать себя попусту пустыми догадками.
Долго усаживавшийся, утвердившийся наконец на почётном помосте в обложенном подушками кресле тощее тело, упрямый Ираклий в своём роде был парой безумцу монаху с глупым мальчишкой: те, кто не смеют нарушить, и кто смеет Всё нарушить, что хочет, – так сами делятся люди. Мнят, что нарушают правила ради некоего высшего блага. Дальше в рассуждениях выходил затор: где благо, а где точно - зло?! Всё так вертится в этом странном мире! Ещё какие-то незнакомые назаряне окружают помост, но нет никого сходного с кюре.
Слывший справедливым магистр госпитальеров Роже де Мулен* находился в отъезде далеко за пределами города. В качестве синклита судей последним прибыл на ристалище только второй самый опасный союзник патриарха: способный убедить кого угодно в чём угодно Великий магистр ордена рыцарей Храма Ридфор**, с маленькой злой и вертлявой птицей сходный, но в просторных одеждах казавшийся величественным. О предстоящем суде - поединке уведомили Ридфора, как говорится, в последний момент,что сговорчивости ему едва-ли могло прибавить. Похоже, патриарх рассчитывал, что Ридфор не явится, но он явися.
Усевшись на одно из установленных на помосте сидений, великий магистр выставил вперёд кругло окаймляющую щёки бородку, глазками-бусинами обкатывая сцену. Сгорбившись, длинный Ираклий немедленно скис: магистра известили для формы и прибытия его не ожидали. С бедовыми проделками своих приверженцев патриарху предпочтительнее бы и разобраться по-домашнему, без посторонних. Окончательно превращая комедию в трагедию, присутствие желчного главы тамплиеров вталкивало действие в жёсткие рамки: теперь-то уже Рансей не мог "играть" в бой, – с тамлиерами у него бывали кровавые ссоры.
– Мы видим: выставивший взамен себя бойца (это про меня?!), сам ответчик ( это про дядю?..) не явился? – птичьим тёмным бусиной - глазом магистр скосился на второго в Иерусалиме замещающего дядю советника султана магистр. Голос у магистра был скрипучий, тоненький, - как впивающаяся заноза.
– Не ведаю причин отсутствия почтенного Махмуд-ад - ...
– Никто ничего не ведает в этом городе. Не отложить ли до прояснения? Впрочем, так мы все успеем умереть. Или начать? – другой птичий глаз смигнул теперь патриарху. Интересно: как это он так розно глазами вертит?!
– Ох… О-отсутствие не могущего лично д’ваться Махмуд - ад... ответчика противной стороны не меняет дела.
– Однако, по уставу биться должно равным оружием, – из безвестного искателя приключений на середине карьеры побывавший и маршалом, и сенешалем, магистр придирчиво держался этикета, – сабля и халат против меча и лат, – не странно ли?
– Имеют ли такие мелочи значение на господнем поединке?
– Именно! именно поэтому мы должны быть во всём справедливы: полное равенство. Предлагали ли этому мм... этому иноверцу меч? – я кратко отказался, сославшись на неумение, – Тогда разумно ответчику надеть хоть лёгкую кольчугу. Пусть её принесут, – всё это время рыцарь-противник стоял бы в накаляющихся на солнце латах. Какого унижения и добивался Ридфор. - Надеясь только на быстроту и изворотливость, я отказался и от обременяющей кольчуги.
– Тогда для уравнения сил, не взять ли обоим бойцам копья или защитнику веры нашей, уповая на милость божию, также не следует ли биться саблей? – уже откровенно насмехался над единоверцами - политическими противниками тамплиер.Не моя, конечно, безопасность его заботила! Скрипнув зубами, вспыльчивый противник мой Рансей не успел бросить ответную дерзость.
– Королём Франции поставленный блюсти правила поединков, – тот, царственно седовласый со шрамами на лице и лилиями на плаще и щите высокий распорядитель поединка неожиданно выступил перед помостом, – говорю: бой этот не может состояться при любом оружии. Силы и искусство заведомо не равны. В рыцарском уставе...
– На б-божьем суде – во-особый устав, – тонко взвинчиваются картавые раздражённого патриарха звуки.
– Но честь рыцаря неизменна! Готов сразиться за неё первым, – предупреждил герольд ответ чуть не давящегося собственным гневом Рансея, при всей своей гордости тоже вдруг оказавшимся под этим уже жалящим солнцем жертвенной пешкой, – как и я. И как все другие?.. По чьей воле происходит вся эта нелепость? Кто это всё устроил: неужели, - все мы?!
– На этом поединке я – гость, – насмешливо кивает в пространство головой черная птица: блестящая лысина-тонзура обрамлена чернеющим венчиком как короткими перьями, – Устав моего монашествующего ордена вне битвы с врагом не позволяет обнажать меч, – слова не терпящего противоречий магистра окрасились колючим раздражением, – с кем другим вы, доблестный рыцарь, согласно правилам и за правила желаете сразиться, мы согласны обсудить после этого боя.
- В своё время я вынужден буду известить о нарушениях поединка своего короля - вашего союзника.
- В своё время?! Пусть в своё время будет со всеми нами то, чему должно быть.
Среди судей не было мира, но какая мне от этого польза?! Угрюмый герольд защищает не меня, – что-то своё важное ему. Есть среди назарян и не злые, да власть не у них, кажется. Пререкания у помоста грозили затянуться. Воля моя тупела. Жажда немедленно кончить всё это лихорадочно стукнула в виски: скорее–скорее, чтобы не потерять заранее сил. Умереть – достойно. «Полагайся на Славного, милосердного, который всегда зрит тебя... Ведь Он – слышащий знающий!» (Коран) – выскакивает в памяти. На что же теперь и полагаться?!
– Если Господь ваш справедлив, как есть, так пусть и будет, – неужели это я говорю?!
Нежданные для самого их произнесшего слова, похоже, жалят вздрогнувшего патриарха Ираклия. Нервно дёргая искалеченной щекой, как пеплом присыпанными глазами нечаянно попав в мои, поспешно отводит взгляд герольд, отвернувшись, долго вытирает потное лицо. Беззвучно шепчутся эмиры - вместо дяди прибывшие двое вторых советников. Со все поглощающим интересом Ираклий вертит перстень на пальце. Ридфор с интересом сверлит меня глазками - бусинами. Обычно не лезущий за словом в карман многоречивый магистр сейчас отчего-то медлит - мнётся с ответом. И Ираклий отвечает герольду - рапорядителю первым:
– В'аз так, В'аз так... Когда обе стороны считают об-встоятельства п'иемлемыми... – стороны угрюмо молчали, – что ж вы ещё хотите, граф?
– Не слишком ли обстоятельства благоприятны для кого-то? – сквозь зубы досадливо цедит, как перчаткой бьёт пепельный герольд. Пуще прежнего вспыхивает – вот-вот готов взбрыкнуть горячий Рансей. И поспешно вскидывается вверх патриаршья рука.
– На-начинайте!
– Нет-нет! Защитнику веры надлежит сначала поклясться перед небом и людьми, – надо думать, ведавший все тонкости дела хитрец магистр на сей раз едва-ли предугадывал странные последствия слов своих!
– Доблестный в’ыцарь Людовиг де В’ванси, – здесь, на людях отговорится от клятвы своего ставленника Ираклию было нельзя, – клятвенно подтве’вдите святую п’вавоту с-слов ва-аших!
Мне показалось, что Рансей замялся: одно дело, лгать, что ты уже солгал, и совсем другое - настоящая клятва на кресте. Игра становилась непредсказуемой. Но две пары взглядов - гневно много обещающий Ираклия и остро любопытный Ридфора - сверлили рыцаря. Перед помостом на коленях, склонившись так, что лица его не было видно, Рансей невнятно и глотая слова бормотал: "Во имя отца и сына... Пречистой Девы Марии... в истинности слов моих – клянусь!"
– А-амен. Именем Господа нашего! Начинайте уже, пока нас всех не поджарило на этой адской сковородке. - подытожил патриарх.
Солнце поднялось уже высоко. О, моя последняя бледная голубизна над головой: всевидящее небо – очи аллаха, солнце – алмаз в его лбу", – так славословят Всемогущего. Нет, не слышат Там, на небесах, лжи! Хоть бы какого-нибудь бога узреть мне в зеркале небес... По знаку вскинутые, с гнусавым надрывом воют длинные трубы. Ненавидяще пустыми глазами желая мне провалиться или развеяться в пространстве, Рансей со знакомым мне резким лязгом захлопывает обозлённо растерянное лицо решёткой забрала. Злили его высокие друг другу враги - судьи, – отольётся мне. Человек с железным лицом – человек разве? Железо не жалостливо.
– Бой до смертельного исхода. Просящий пощады – в милости победителя. Вышедший за пределы круга – объявляется побеждённым. Упавший на спину без четверти локтя до земли – объявляется побеждённым. При равных ранах побеждает тот, кто до счёта 30 опирается на локти. Любой самовольно вмешавшийся в схватку – может быть заколот стражей на месте, в противном случае – подлежит суду.
"Вмешавшийся..." – ищи скудоумного! Вот и всё: конец мне! Кюре нет. Не ждал ли я, безумный, что, скрытый под латами, он придёт?.. Кусок времени выпал из памяти: сколько-то, кажется, больше ожидаемого на судейском помосте, я благополучно увёртывался от тяжёлого меча. Правилами увёртки не запрещались. Зрители скучали. По кругу из толпы плескало смешками над закованным в железо, каждым шагом взметавшим пыльные облака, рыцарем. Зрелище оказалось пресным: развлекаясь как могла, подначивала главного бойца толпа.
– Эй, тяжелоступ! Топай сильнее, чтоб пыль на солнце насела!
– Верблюд железный! Пляши веселей! В горелки тебе с мальчишками без лат играть сподручнее!
От беготни по кругу рыцарь в броне должен был бы быстро устать: моя единственная надежда. Начал он вроде лениво, грамотно понемногу ускоряя темп. Долго мне всё равно не продержаться. Вот проскальзываю под длинным свистящим над головой мечом: солнце слева – я справа; солнце слева – я справа. У самых моих глаз зло сверкает голубоватая сталь. Есть ведь в панцире щели скрепы, и если мне повезёт… Хотел ли я тогда убить соперника? Не знаю. Никогда ещё не убивал. Но действо затягивало - завораживало, - толкало делать требуемое: мог бы убить.
С силой шумно втягивая под уже нагревшиеся латы воздух, опытный соперник мой работал как отлаженная катапульта: нельзя ему медлить, – железо сосет силы и солнце жалит. Гоняться с мечом за мышью в пустыне – утомительнее схватки с барсом. И смешнее! Во избежание большего смеха, он должен был меня убить, или... или засмеяться и обнять меня... Немыслимо для такого! О, Всемогущий, как бы тебя ни называли! Так много толкуют о твоем милосердии, – где же оно?! Кюре и Печальная дева – помогите!.. Я уворачиваюсь, а надо мною беспощадное солнце слепяще пульсирует, хищно парит, ястребом кружит над ареной. Двое кружатся - бегают от солнца по жаркой земле. Толпа полосами кружится вокруг тех двоих в центре арены пляшущих. Мелькают мимо меня то справа, то слева: помост, жёлтый Ираклий, птица - магистр, копейщик оцепления, машущие руки, Ираклий, чёрная птица... Вот щель в креплении лат: раз!.. Не достал.
Где-то это всё уже было?! Ах, да: горячая пустыня - задранная к рыжему солнцу рыжая борода мёртвого гонца. Латы яростно сверкают, всадники дышат тяжело. Злой длинный меч бесполезно рубит злое солнце, – оно в ответ наливается неумолимым огнём. Свистит, пытаясь ослепить – зайчиком стрельнуть в щели лат лёгкий дамасский клинок. Рубаха моя и шарф на голове мокры от пота. Тело – продолжение клинка; сознание - на конце лезвия,- так учили.
Не помню, как это случилось: опытный, ускорениями–замедлениями темпа он обманул... Стремительно выброшенное вперёд лезвие пронзило бы меня насквозь, когда бы неведомая сила не оттолкнула назад. Горячее, вобравшее ярость солнца острие черкнуло у шеи: что-то звякнуло, лопнуло, – образ девы-гурии скатился с перерубленной цепочки... Отшатнувшись от стремительно надвигающейся земли, схватился я за грудь, – руки сделались весело красны.
В бешеном стремлении боя гасится боль ран: бывает, гибельно изувеченные продолжают яростно драться. Так безболезненно теряя силы, словно невидимая вода утекала из кувшина, – увернувшись пару раз, я осел на волчком кружащуюся землю: сейчас, сейчас меня прикончат. Так даже лучше!.. Непременно нужно прикончить свидетеля. Молитв своих Аллаху что-то не припомню, – никогда не был усерден: не приобрёл привычки. Чего же победивший противник медлит? Видение снизошло в гаснущее сознание: с наливающегося светом распятия к простёртому на полу монаху сходит Печальная Дева. Прекрасная, прохладная. От этого слабея, яростный свет злого золотого диска сменяется почти нежной дымкой. В бледном переливающемся золоте дева медленно плывёт и тает в свете меж мною и соперником. И отчего-то правой рукой странно – в сторону от меня вращая мечом, левой тот яростно дергает, рвёт вверх забрало.
– Не вижу! ничего не вижу... Горячо: кровь заливает лицо! – содранное с заклёп, забрало обнажило потное и без единой царапины или кровяной капли лицо. Безумные глаза лихорадочно прыгали с неба в зрителей. Несчастное полулежащее у ног почти победителя тело пустые глаза не видели.
Переплесками по кольцу толпа охнула. Ахнула. Непонятно кому грозя карой, надрывно трубили-взывали о невмешательстве герольды. Растопыренными пальцами пытаясь стереть–содрать с лица невидимую пелену, рыцарь другой рукой яростно и незряче тыкал мечом по сторонам – в шарахающуюся толпу, в оцепление, в согласно правилам ожидающих дальнейших событий герольдов.
– Кровь заливает глаза! Где щенок? Не вижу! А-а, – он кинулс на помост с мечом уставленным на вскакивающего, в панике мелко плещущего ручками Ираклия, никогда и не пытавшегося казаться воином. Тут-то взбесившийся рыцарь был схвачен тренированной личной охраной магистра, с кем поквитаться со спины не мало уж было уж предупреждено попыток.
Четырьмя стражами едва удерживаемый, (известно, что припадочные могут являть нечеловеческую силу) с пеной на губах, вырывая заломленные назад руки, рыцарь дергался в безумных конвульсиях слепой ярости. Зримый мир в эти мгновения закрытый для него, заволокся пеленой и для тоже меня: упертого в землю уже только одним подкашивающимся локтём. Обещая отдых, бездумная лёгкая истома обволакивала... "Нет! ещё нельзя спать – не время!" - кто это говорит?
Переводя взгляд с удерживаемого рыцаря на мой локоть, Ираклий выжидающе или от пережитого испуга дёргает губами. С багровеющими шрамами на замкнутом от намёков лице серебрянокудрый граф - герольд у моего локтя упёртым в землю мечом и всем упрямым напряжением своим демонстрирует... демонстрирует что? Мир сошёлся вокруг этого несчастного слабеющего локтя. Из-за герольдова плеча выглядывая, золотя и плавя серебрящийся ореол волос, солнце останавливает бег. На древнего Бога теперь похож герольд у моего левого локтя: "двадцать пять, двадцать шесть..." - зубы его скрипят, словно сам он упирается в сухую землю ломающимся локтем.
У помоста уже навзничь поваленный на землю со связанными за спиной руками рыцарь, всхлипывая и невнятно бормоча, мотает головой: возит по пыльной земле запачканным лицом. Я этого человека не знаю! Зачем он здесь?! За что его так?! Жалко ведь!
- Двадцать восемь, - кося на помост глазом, торопится герольд.
- В определённых случаях победа бывает опаснее поражения: как раз сейчас для нас такой случай, вам не кажется?! Длить - тянуть молчание уже слишком двусмысленно. - наклонился Ридфор к Ираклию. - С вашего согласия, я объявлю ясный исход, - И откуда-то сбоку неожиданно резко кричит – сыто каркает злая птица:
– Сегодня бог присудил, – в определённом смысле исходом поединка довольный, магистр отправил колючие бусинки глаз под ноги патриарху, – победу не нам, воинам господним. Кто-то согрешил. (Должен ли я быть благодарен ему: чёрной птице – Ридфору?!)
Желчное лицо патриарха кривится неописуемо – острыми углами во все стороны. Так мнящие, что владеют событиями, сильные мира сего на деле завязаны в один путанный узел со множеством неизвестных. Воображаемое будущее приходит не так, как представлялось, – слава небесам! Иначе мир давно бы опустел. Наконец опомнившийся Ираклий из неблагоприятной ситуации старается извлечь максимум моральной выгоды:
– С п’виско’вбием п’визнаём мы в’ыцаря де В’ванси на божьем суде п’воиг’вавшим, а дело его неп’вавым, – Ираклий горестно вздыхает, – Вот, х’вистиане, нам урок: взамен со-солгавшего над Святой книгой бог о-отдаёт победу даже язычнику. Защитники Г’воба Господня! пуще жизни х’ваните чистоту помыслов ваших, дабы не о-ослабить святое дело г’вехом клятвенной лжи. Проиг’вавший, в случае излечения, надлежит покаянию и по-посту с в’веменным зап’ветом носить знаки в’ыцарского отличия.
– Амен! – к небу метает тёмные бусинки глаз птица - магистр. Я бы добавил ещё власяницу и публичное бичевание. Между прочим, к нам сюда скачут всадники, – слышите: «Хей - хей - хо»… Не наши – по лёгкой поступи.
– ...Не слышу, – не ошибаетесь ли вы? - Ираклий вытянул шею в указанную магистром сторону.
– Едва-ли тут можно ошибиться. Да и глаза сейчас нам подтвердят...
Ватный локоть мой, наконец, надломился. Не устояв перед непреодолимой истомой забытья, мир закружился, распался на кружащиеся кусочки - брызги, осколки цветов и звуков. Ослепительно вспыхнув, осколки погасли и рассыпались. Исчез, пропал мир. Исчез, пропал - я. Тьма. Больше ничего не помню. Бесчувствие...
___________________
*Роже де Мулен (? –1887) восьмой великий магистр духовно-рыцарского ордена госпитальеров в 1177—1187, один из главных организаторов Третьего крестового похода, был противником поспешной коронации Гвидо де Лузиньяна. В 1887 году близ Назарета на отряд около 500 рыцарей нападёт 7000 арабская армия. Находившийся в отряде Роже де Мулен будет убит ударом копья, до боя бежавший магистр тамплиеров (см. ниже) Жан де Ридфор на этот раз спасётся бегством.
** Полное название ордена тамплиеров или иначе храмовников – «Тайное рыцарство Христово и Храма Соломона». В 1884 – 1889 гг. Великим магистром ордена тамплиеров был Жан де Ридфор (1141–1189), сторонник войны с Салатдином, одновременно подозреваемый в тайных соглашениях с ним. В битве при Акре в 1189 г. Ридфор попадёт в плен и будет обезглавлен мамлюками (телохранителями) султана.