День 1
Утренний автобус полон народу. Стою у окна. Где-то совсем рядом мой давний знакомый Семен со своими товарищами. Вчера его матери показалось, что я назвала ее шлюхой.. Ну как она могла подумать, что это про нее? Ведь она абсолютно случайно проходила мимо, когда я обсуждала сама с собой героиню какого-то фильма. Мы даже не знаем друг друга. Ужас! И как стыдно, ведь всем - и Семену, и его друзьям уже известно, что я сделала.
Смотрю в окно на пролетающее шоссе, думаю, как поступить. Люди сзади вполголоса обсуждают меня..
- Девушка, доброе утро!
Всего лишь сон. Какое счастье.
- Да-да..
- Где вы работаете?
Этот вопрос окончательно заставляет меня проснуться. Само по себе появление человека, который меня будит в офисе, - очень неловкий момент, а уточнение места работы - признак крайнего раздражения - я уже усвоила, и боюсь этого вопроса, как огня.
- В центре корпоративных решений, - машинально отвечаю я, почти не глядя на женщину, которая задала вопрос.
Меня давно уже уволили оттуда, но я имею пропуск на время школы разработки и прихожу в офис. На моем пропуске, болтающемся на ленточке, большими буквами написано “Гость”.
Женщина натянуто улыбается.
- Просто поймите, здесь корпоративная зона, а не место для.. ммм..отдыха. Вам не сняли гостиницу или что?
- О нет, у меня просто перерыв, я прихожу сюда из соседнего корпуса. Сейчас уйду.
Успеваю только завязать шнурки на ботинках, и она снова появляется, но не одна, а вдвоем с коллегой, обе сотрудницы смотрят на меня и зловеще улыбаются.
- Может, вам помочь чем-нибудь?
- Нет-нет..
- У нас здесь встреча просто.
- Ну конечно, я не собираюсь вас задерживать!
Выбегаю из-за штор, которыми завешаны диванчики “спальни” и с неприятным удивлением замечаю, что женщины тоже уходят.
Значит, они не первый раз видят меня здесь и хотят прогнать. Забираю вещи и поднимаюсь на этаж выше. Теперь на девятый больше ни ногой. Все-таки женщины - зло.. Ни один мужчина не пытался меня выгнать отсюда.
Обидно, но что делать. Хочешь сохранить свой драгоценный гостевой пропуск - умей избегать ссор с сотрудниками - таков закон.
Весь день сижу с домашней работой, пытаюсь написать приложение. Под вечер скидываю код преподавателю. Сегодня пятница, да еще и новогодний корпоратив - уже в четыре часа на всем этаже никого не осталось, не считая редких дамочек, спешащих к лифтам в лосинах кислотного цвета.
Мне тоже пора домой - я завела привычку ночевать в офисе через день, подстроившись под занятия своей школы разработки.
Но я хочу еще немного порисовать и решаю остаться на часок-другой.
С бьющимся сердцем достаю из папки картину - я почему-то волнуюсь всякий раз, когда ее достаю. Осталось, кажется, чуть-чуть. Я прекрасно знаю, что это “чуть-чуть” - еще полдня стараний, но иллюзия маленького незаполненного куска бумаги сладко врет мне, что работы не на полдня, а всего на полчаса.
И что же? Две половинки листа прилипли друг к другу, соединенные чем-то липким. Аккуратно разъединяю и замечаю большие пятна сладкого сиропа на обеих частях рисунка. Вот зачем я вчера села рисовать на кухню, и какое же все-таки свинство! Но не для того я выписывала каждую деталь, чтобы все пошло на смарку. Спустя час мне наконец удается все поправить. Еще два часа - и картина почти готова..
Как обычно, глубокой ночью возвращаюсь домой. Есть не хочется - я слишком взволнована.
Почти сразу достаю свою картину, кучу черных ручек, которыми рисую, и все бросаю на газеты кухонного стола. Чуть-чуть осталось.. Еще двести сорок минут.
Конечно же, я давно придумала, что сделаю с этой картиной. Ни одно творение, пусть даже посредственное, как мое, не делается просто так, впустую.
Каждая картина должна найти своего зрителя.
Я давно решила: покажу ее тому, кто на ней нарисован.
Да, я была в восторге от того, что делаю, в процессе рисования. Но мне совершенно не нравится итог. Акцента на главном герое нет, тени лежат неправильно, отражение ламп в окне неправдоподобное - я совершенно не задумывалась о положении источника света на картине. Однако разве можно было ожидать большего? Я нигде не учусь технике рисования и не училась никогда, рисую редко, только если что-то сильно заденет.. Или кто-то.
Ну и пусть некрасиво получилось. Теперь поздно исправлять. Все равно увидит, это уж решено. Завтра. Смотрю на часы: семь утра. Мне осталось спать три часа, и потом снова офис, занятия..
День 2
Час дня. Просыпаюсь с такой тяжелой головой, что кажется, я не спала вовсе. На занятия поздно. Первый раз пропускаю, позорище!
(как будто до этого не позорно было все время опаздывать). С тяжелым чувством вспоминаю про картину. Прилепленная куском скотча, она висит над письменным столом. Может, все не так плохо? Но хватит думать! Вчера мне, кажется, удалось ее сфотографировать довольно удачно, ну-ка.. Да, сойдет. Дома никого нет, бабушка уехала куда-то, надеюсь, до вечера.. Вот, пожалуйста, - отправила! И какое право я имею беспокоить человека? Мы же почти не общаемся. Телефон летит на мягкий ковер в бабушкину комнату, я вылетаю в коридор, закрывая за собой дверь, как будто он сам, лично сейчас там, в этой комнате, смотрит мое сообщение.
Я не знаю, что дальше делать. Падаю на кровать и почти мгновенно, против своей воли, снова засыпаю.
Четыре часа дня. Чувствую себя лучше. Отправляюсь завтракать. Нужно взять телефон. Только не читать его ответ! Начинаю придумывать, что бы он мог мне написать. Рассматриваю самые неутешительные варианты. Я много думала о нем и не могу не угадать хотя бы малую часть того, что он почувствует.
Удивление: зачем ты снова беспокоишь меня, несносная девчонка?
Отвращение: нарисовано бездарно, невозможно не заметить.
И наконец, ярость: как ты вообще смеешь отправлять мне такое? Зачем картина про меня, к чему культ моей личности? Ты хочешь сказать, что я - дикая собака с оскаленной мордой, которая здесь нарисована?
Да, моя работа, посланная в простой, молчаливой форме, - самое настоящее оскорбление. Но я давно убеждаю себя, что хочу его оскорбить. Месяц назад точно так же, как я теперь, без слов, он прислал мне фотографию из какого-то ночного ресторана. На ней мои бывшие коллеги держали таблички с нашими именами. Они отмечали конец стажировки, без меня. И зачем-то сообщили мне об этом. Я всякий раз представляю, как они, вспоминая мое имя на табличке, обсуждали меня именно с целью показать это потом, и холодная дрожь отвращения проходит по всему телу. Я не злопамятна, но не могу забыть такое даже теперь, спустя месяц.
Итак, обида за обиду.
И вместе с тем, хоть я и не заслуживаю, но хочется получить от него доброе слово - не знаю, почему.
Я почти не гляжу на его ответ. Кладу телефон рядом. Кроме как от него, сообщений больше нет. Скучно и ужасно любопытно. Но прочтение ответа я откладываю до поздней ночи; представляю, как сижу на самом верхнем этаже своего офиса, на стеклянной веранде, и читаю.. Но вот еще одно, от него, прям сейчас..
Маринчик?)
Так он меня ласково называл иногда.. Неужели еще не забыл, как меня зовут?
Мне вдруг почему-то становится его жалко.
Ну, хорошо, подействовало. Наверно понял мой страх. Чего он хочет? Смотрю:
Привет
Что это?
Написано безразличным тоном, но ему видимо стало интересно потом, раз напоминает о себе.
Подумав, отвечаю:
это тебе
Да, так хорошо, ни слова больше.
Вспоминаю, что вообще ничего не хотела отвечать, каким бы ни был вопрос.. Но нет, конечно же, просто растаяла от его ласки.
Наверняка, он еще что-то напишет, и этого я уже не в силах переварить.
Звонок в дверь. Вечно бабушка возвращается невовремя. Делаю глупое-глупое лицо, приготовившись к шуточкам, - просто противно серьезно с ней общаться. Я так устаю от нее все время, когда она в квартире и не спит, но что поделаешь..
- Ну как, где была?
- На даче, разве ты не помнишь, я говорила тебе вчера?
- Ааа, ну извини, старческий маразм настиг. Ходила к батюшке исповедоваться, он сказал, наказание божие..
- Заткнись! Не успела прийти - опять за свое!
- Зачеем шлепать? У меня уже царапинка, вот, от тебя, на лбу. Думала, ты соскучилась по моим историям..
- Хоть бы чай приготовила, бессовестная! Видишь, человек с дороги, устал?
- А тортик принесла?
- Тебе надо - ты иди и купи!
Все подобное повторяется каждый раз, когда она приходит, и каждый раз мне смешно. Я смеюсь и теперь, хоть мне и совсем не хочется, - по привычке. Нужно заварить чай, вытереть стол и погладить белье. Бабушки что-то не слышно, и вдруг где-то рядом, из коридора, опять раздается ее ворчание:
- Марин, ну сколько можно тебе говорить, почему не гасишь свет в комнате?
- А, ты опять была в моей комнате?
- Такая духота у тебя, окно открыла.. Да, вот ты не работаешь, учишься-не учишься - не знаю, а за электричество платит кто? Когда уже работу себе найдешь? - я вот о чем поговорить с тобой хочу.
Только не это! Жду, что она скажет еще, думаю, как бы удачнее пошутить, чтоб она прекратила.
- У тебя, кстати, на стене плакат висит, там слова хорошие, правильные: “Карьера сама себя не построит”!
- Так ты еще и смотришь, что у меня на стене? Ну а заначку мою нашла, тридцать тысяч, там, в черных носках? И сигареты с марихуаной? Это не мои, не мои..
- Дура! Нужна мне твоя комната.. Видела только этот плакат и фотография рядом висит какого-то мальчика светленького.. Это кто вообще?
Ненавижу, когда она лезет в мою комнату. Все пронюхает! Хорошо хоть про картину промолчала - может, не заметила.
- Это.. Коллега.. Так ты не то подумала! Мне же только девушки нравятся, забыла? Моя девушка Олеся.. Нет-нет, это женская любовь, ее просто так шваброй не уничтожишь.. Да за что же шваброй избивать?
- Обещала же не говорить про Олесю свою! Пойми ты - бабушке это не интересно!
- Зато мне..
Приходится убегать из кухни в комнату, чтобы она не задевала меня больше своей шваброй. Мне очень весело, но я не могу долго пребывать в таком состоянии. Сквозь смех меня тревожит его реакция на сообщения, я еле удерживаюсь от того, чтобы посмотреть, так что подкашиваются ноги.
Собираюсь. Поеду в офис, там спокойней.
- Опять куда-то вызвали, да?
- Конечно, бабуля, на свидание!
- Да не верю я тебе, врешь ты все! Работаешь где-то по ночам.
- Оказываю эскорт-услуги.. Так свет погасить или не надо?
Она еще что-то орет мне с площадки, но я перестаю слышать из-за музыки в наушниках.
Бегу до поезда. Уже совсем темно и поздно. На станции почему-то забываю, куда нужно выйти, чтобы сесть на свой поезд, и уезжаю в другую сторону. Поезда ходят по кольцу, и рано или поздно я доберусь до своей остановки, но придется проделать более долгий путь. Ладно, покатаюсь, на сегодня дела окончены - у меня с утра все из рук валится.
Суббота, ночь за окном. Электричка почти пустая, сижу, вокруг никого. Самое время посмотреть, что же там за сообщения, и так не хочется, и так давит что-то нехорошее, тревожное..
Он задает мне какие-то бессмысленные вопросы.
Ты рисовала?
Почему волк?))
И еще пишет, мне что я способная девочка.. Закрываю лицо руками. Помню, как он назвал меня самой тупой и странной из всех, кого встречал. У него любимое выражение - я таких не встречал.. Нет, не может этот человек себе представить, что я хоть на что-то способна! И зачем же тогда пишет.. Но я не заметила, здесь еще:
Конечно, парня легче завлечь обнаженкой. Но все равно спасибо.)
Сжимаю кулаки. Я всей своей работой пыталась показать что-то выше, лучше - не то, что обнаженка, и думала, у него хватит ума хотя бы промолчать, если не поймет. А вышло, что он не просто промолчал, но сделал одолжение: мол, так и быть, принимаю эту твою выходку, хоть мне и не по нраву. Мне тяжело дышать. Кажется, будь он где-то здесь, поблизости, я бы задушила его.. Но в моих кулаках нет силы. Потому что я - слабая женщина и больше ничего. Ничего я ни с кем не сделаю.
Нужно что-то ответить:
не хочу никого завлекать.
Да, мне не хотелось, еще когда я рисовала, именно завлекать - чтобы он подумал, что я картиной обращаю на себя внимание. И как это он угадал то самое, чего я старалась избежать?
В этой картине слишком много про него, такого щетинистого зверя с глубоко посаженными маленькими глазами и пастью, полной мелких зубов. И в морде, и во взгляде зверя есть что-то общее с ним - взять хотя бы эти очертания щек и чуть поднятые брови..
Я не хотела, чтобы он говорил обо мне, даже писала ему как можно незаметнее и мысленно будто сжалась в маленький комок, но забыла, что он не промолчит, потому что постесняется на себя смотреть - не любит этого.
Жаль)
Очень жаль, что не хочешь
Он так быстро отвечает, неужели не боится сразу прочесть? Какой он резкий.. “Жаль” - это тоже его любимое. Кладу телефон в карман. Больше мне писать ему нечего.
Где едет поезд, скоро ли моя остановка? Я, кажется, никогда не проезжала здесь.. Или ошибаюсь?
Кто-то давно пристально смотрит на меня. Сморщенный пожилой мужчина с бутылкой в руке. “Что уставился?” - рявкаю я на него как можно злее.
Отворачивается к окну. Так-то лучше. Ишь, любопытный!
Нет, дорога знакома мне. Замечаю шоссе, по которому я часто ездила летом на велосипеде, и вздрагиваю. Вот здесь, у этой пыльной желтой автозаправки, я помню, как остановилась в тот страшный вечер после дневной ссоры в рабочей комнате. Вечер, после которого мы возненавидели друг друга. Я выехала на трассу, стараясь ехать так быстро, как только могла, и вдруг остановилась у этой заправки, и закричала. Никто не мог слышать мой крик - кругом одни старые заводы и со свистом пролетающие фуры. Это был даже не крик, а рев, - такой, что я не в силах была одновременно ехать и реветь, - короткий, дикий. Я замолчала и стояла еще долго, смотрела на фуры и не понимала, зачем куда-то двигаться дальше.
Воспоминание это, не вызывая никаких глубоких волнений, мелькает быстро, как огни шоссе, и куда-то исчезает, так что я сразу же забываю о нем.
Но тотчас после него возникают очертания моста и появляется грязная река с густым, вязким паром отражающихся в ней котельных труб.
И другое видение прошедшего позднего лета охватывает меня, возвращая в дождливый теплый день, когда мы с ним разминулись у этого моста, почти не взглянув друг на друга, и быстро-быстро зашагали в разные стороны как совершенно незнакомые люди, словно знали, что встретиться вне работы нам нельзя, иначе произойдет что-то ужасное.
Воспоминания, даже такие острые, больше не ранят меня, не управляют моей жизнью, как еще три месяца назад. Постепенно я становлюсь безразлична к ним, словно покрываюсь плотной коркой, совершенно не желая думать о чем-либо в прошедшем времени. То, что уже закончилось, оборвалось, просто прекратило меня интересовать.
Поезд летит дальше и замедляет свой ход, я вижу в окне свой офис где-то среди похожих на него блестящих, гладких домов. Раньше я всегда искала глазами четвертый этаж, на котором работала, сейчас ничего не ищу и просто улыбаюсь.
Суббота и воскресенье в офисе для меня волшебное время. По утрам никто не стучит каблуками по ламинату и киями не бьет бильярдные шары в коридоре. Свет в комнатах не зажигается, и везде царит скупой полумрак хмурого зимне-осеннего неба. Можно спокойно гонять звонкие шары по бильярдному столу, доставать остатки пиццы из холодильника, разговаривать во весь голос и не бояться, что кто-то услышит.
Пока не наступило утро, я иду спать. Но еще некоторое время, засыпая, проговариваю в уме то, что он писал мне. Все это я запомнила, и знаю, надолго. Запомнила, как он расставил скобки на концах предложений, - он всегда так делает, когда не злится. Воображаю, как он писал и улыбался той самой улыбкой, которая всегда пугала меня, потому что за ней скрывалось какое-то грязное, низкое чувство. Его фразы со скобками напоминают мурлыканье кота, я представляю его и глажу, как кота, в полусне, и что-то уже начинает мучать меня: не жалею ли я, что так ответила?
День 3. Борьба.
У меня болит шея и рука затекла, от того, что я подкладывала ее под голову вместо подушки, когда спала. Какая-то возня за стеклом переговорной привлекает мое внимание. Я слышу, как двое сотрудников, видимо, не уложившихся в дедлайн на рабочей неделе, разговаривают между собой и бьют пальцами по клавиатуре. Наконец, они уходят курить - как же хорошо! Быстро проскальзываю мимо их рабочих мест, убегаю в туалет чистить зубы и на кухню. Всю ночь в этой проклятой переговорной было так холодно, что меня до сих пор знобит, и только кофе помогает согреться.
После того, как мы с ним пообщаемся, всегда становится стыдно. Когда рисовала, я убеждала себя, что в этот раз нечего будет стыдиться, но теперь мне неловко от самой картины. Я чувствую острую потребность избавиться от нее. Может, отдать своей подруге? “Если ты не возьмешь это, разорву на куски,” - вот так и скажу ей. И правда, сейчас разорвала, сожгла бы!
С трудом заставляю себя забыть вчерашнее и начать работать. Нужно доделать еще одну программу. Исправление небольших недочетов растягивается на весь день. Но хотя бы это успела. Иногда посторонние мысли поглощают меня так, что борьба с ними становится почти невозможной.. Но не в этот раз!
Покидаю офис, и снова небо уже почернело. На ближайшие два часа у меня есть цель - пробежать довольно длинную дистанцию. Сначала по проспекту, мимо витрин, затем по набережной. Бегу легко, не чувствуя ног, как сытая, отдохнувшая лошадь; свежий воздух задувает в лицо. Голова моя, давно запомнив маршрут, скучает, не отвлекаясь даже на сверкающие повсюду новогодние погремушки. Она уже давно просит, и я отпускаю, наконец, мысли, даю волю своим тревогам и сомнениям.
Мне представляется вечный спутник размышлений, предположительно, мой знакомый, какой-то обезличенный человек, обладающий только одним качеством - внимательно слушать. Мы гуляем по набережной, и я говорю:
Понимаешь ли, ему нужна шлюха. А я не хочу! .. Моя мать была шлюхой - мне так внушали всегда. Я с детства недолюбливала мать и боялась ее. Рассказывали, что она меняла мужиков, как перчатки, после того как родила меня непонятно от кого. Ради мужиков бросила учебу. Спала с престарелыми начальниками за дорогие шубы, водила в дом каких-то проходимцев, один чуть даже не ограбил квартиру. Она уехала за тысячу километров, когда мне было четыре года, и я осталась здесь, с бабушкой, потому, что ни я, ни она не хотели быть вместе.
Чуть позже я нашла в своей детской книге ее голые фотографии. Но не почувствовала отвращения. Я знала, так должно быть - ведь она шлюха.
И что же в конце концов? Спасло ли ее это бегство в маленький южный городок и свадьба с некрасивым, толстым охранником, и еще один ребенок?
Я приезжала к ней пару раз за всю жизнь на несколько недель. И мне все время было скучно с ней - как-то пусто, когда мы оказывались вдвоем. У нее не осталось никаких мыслей за те сорок лет, что она прожила. Она только хотела меня украсить, причесать как-то, как мне не хотелось. Зачем? Да ведь она просто перестала думать, когда превратилась в шлюху, сохранив инстинкты животного: добыть еду, приготовить, привлечь к себе внимание.. И если я стану шлюхой, то буду похожа на свою мать! Никогда, никогда не будет этого превращения в животное! И кто бы меня ни просил об этом - проще умереть.
Я повторяю свою речь несколько раз, каждый раз добавляя что-то новое, важное, как мне кажется, что я упустила. Бегу и с интонацией проговариваю слова, не обращая внимания на редких прохожих. Говорю и не слышу себя. Напряженная музыка из наушников бьет по ушам. Настает момент, когда я больше не могу ничего выкрикивать. Становится тяжелее бежать, но нужно добраться до конца, остается еще чуть меньше половины пути. Немного сбавляю темп, сосредоточившись на плавно катящихся пенных гребешках волн от катера.
Наконец, я должна свернуть с набережной. Вместе с поворотом на бульвар мысли меняют направление: я становлюсь спиной к своему знакомому и обращаюсь уже непосредственно к получателю писем.
Ярость, с которой я отталкивала от себя образ шлюхи, растворилась, как и мое желание бежать. Теперь я будто бы согласна с ним поговорить:
Предположим, тебе нужна обнаженка. Но знаешь ли ты, что я уже разделась перед тобой, не оставила ничего за душой? ..Нет, не так - не оставила ни одной скрытой мысли, важной для меня. (почему-то стало смешным и противным слово “душа”)
Эта картина - путь, который был пройден сквозь взлеты и падения. Она залечивала мои раны, рождала идеи, радовала меня, как игрушка, так что когда я закончила, опустел маленький мир, который появился вместе с ней. Я доверяю этот мир тебе и никому больше, неужели ты не ценишь? Сколько женщин уже раздевались перед тобой и кто еще рисовал тебе - сколько их было? Неужели увидеть тело - такое же, как у многих и многих женщин тебе интереснее и приятнее?
Я совершила ошибку, и ты знаешь обо мне почти все, даже то,чего не должен знать.
Тебе легко будет меня вспомнить, потому что я чем-то не похожа на других - тех, кто разделся. Я всего лишь хотела показать, что характер важнее, и есть наслаждения выше тех, которые тебе известны.
Подбегаю к автобусной остановке, перехожу на шаг. Это непросто сделать после двух часов бега: ноги не слушаются и подгибаются, голова кружится. Автобус придет через пятнадцать минут; чтобы не остыть на ветру захожу греться в первое попавшееся кафе. Кругом пьяные люди, кричащие, хватающиеся за столы. Остаюсь на стеклянной веранде и пристально смотрю на дорогу.
Конечно, он же не совсем дурак. И наверняка понимает смысл моих действий.
Не нужно ничего объяснять - все итак ясно: не Америку ты мне открываешь! И почему ты возомнила, что мне будут интересны твои мысли, твоя жизнь? Это же скучно, навязчиво и противно, в конце концов, - так же, как слово душа.
Вот почему стыдно! К счастью, я немного поумнела и не написала ничего лишнего. Захочет - посмотрит или выбросит из головы - его дело.
Дома, не раздеваясь, захожу в свою темную комнату, достаю дневник из ящика, записываю: “15 декабря. Шлюха ли женщина или право имеет?”
Свет только что зажженной лампы освещает суровые волчьи глаза над столом.
Нет, картина останется здесь; она даже нравится мне теперь.
День 4. Падение.
Большие черные птицы с широкими крыльями одна за другой пересекают квадрат окна. Они плывут и плывут, как вагоны товарных поездов, и я жду, когда же они, наконец, исчезнут из холодного высокого неба. Вскакиваю с постели, подбегаю к окну, их становится все больше и больше. Куда они летят? Сколько сейчас времени, почему город такой темный и сырой?
Птицы садятся на посеревшую от снега крышу больницы напротив, кружат над ней стайками.
Выхожу на кухню. Снова час дня, и бабушка уже куда-то ушла. Иногда я даже завидую тому, как она проводит время: то на катке, то в музее или на представлении..
А мои постоянные перемещения между двумя домами делают дни похожими на жизнь какого-то зверя в клетке - все одно и то же, и знаю, в ближайшем будущем ничего не изменится.
Всегда на чем бы ни оборвалась эта мучительная переписка с ним, после того, как наступает молчание, мне еще некоторое время хочется ему ответить. Всегда начинаю жалеть, что написала не так, не подумала, может быть, постеснялась.. И теперь разговор с ним продолжается в моей голове, и появляется новая идея.
Вспоминаю, что в детстве меня снимали голой (хоть я и противилась этому). И вот я иду в бабушкину комнату, где стоит ящик с фотографиями. В каждой семье есть такой ящик, а в нем альбомы, распечатанные старые пленки, подписанные именами и датами.
Многие карточки я разорвала ее еще полгода назад, стыдясь своей внешности. Впрочем наверно, как все дети, я была хорошенькой.
Нахожу что-то интересное: вот здесь я купаюсь в ванной. Такие черные глаза и короткие ручки.. И еще одна фотография - девочка на пляже, без верхней части купальника, а вот другая - дома, за рисованием каляки-маляки. Какими маленькими куклами кажутся дети, кажется, совсем ничего не весят.. Сохраняю эти картинки из детской жизни себе на телефон и продолжаю искать. Я люблю возвращаться к старым фотографиям спустя время - в них есть особое очарование. Но странно, сейчас я пролистываю альбом и с нетерпением жду, когда же он закончится или когда попадутся голые снимки. Проходят минуты, и ничего интересного я не нахожу, бросаю альбомы, не долистав половину из них до конца, и кладу на место.
Смотрю в свой телефон. Зачем я сохранила эти фотографии? Я же никому не собираюсь их показывать. А может быть.. И что будет, если отправлю? Вот, даже подпишу: продавала пену из своей ванной, всю выручку потратила потратила на наркотики. Шутка кажется мне весьма годной.
После неудачных попыток разобраться в материалах занятий отправляюсь на свою уже надоевшую вечернюю прогулку по окраине города.
Весь день я чувствовала беспокойство, и к вечеру оно только усиливается. Предположим, я показала ему эти фотографии, пошутила в его стиле, а дальше? Этого кажется мало. Наверно, смешно, но все равно не то, что нужно. Он бы так и ответил: “Все, конечно, довольно мило, но ты уже выросла, и зачем мне голый ребенок? Мне интересно, как ты выглядишь сейчас!” И что бы я ни писала ему, его единственное желание неизбежно - как центр, ядро, как основа его отношения ко мне.
Мне кажется, что мы оба ходим вокруг желания, как вокруг костра, и убегаем друг от друга. Я хотела бы называть свое чувство к нему “любовь”. Затем и повесила его фотографию над столом, и нарисовала картину. Но что бы я ни делала, я глубоко внутри знала, что все не то, все глупо; он посмеется над этим - над тем, какой я ребенок. Он никак не подходит на роль главного человека в моей жизни, того полубога, которому я желаю поклоняться. Вот бывший одноклассник подходил. Чувство мое к нему было невзаимно, я общалась с ним исключительно по учебе, и что касается остального - выдумывала за него все, что хотела. А этот новый зверь, хоть и проявляет ко мне внимание, объясняет просто и понятно: “Не возвеличивай меня, я такого не выношу.”
И я не придаю значения больше кусочкам памяти о нем в своей комнате, не захожу на четвертый этаж офиса, где мы работали, - это место не способно дать мне какую-то “силу” - потому что я перестала верить. Нет, как-то по-другому “любят” люди, непременно нужно раздеться. И в моей “любви” это есть, хоть и не стоит на первом месте. Нужно же, иначе никак!
Подбегаю к подъезду, поднимаюсь по лестнице. Все-таки сознание того, что я могу кого-то возвысить, быть верна одному человеку несмотря ни на что, вызывает восторг. Как прекрасно это! Да, ему недоступно понимание красоты.. А мне хочется, чтобы он мог почувствовать то же, что и я теперь! Но почему я не нахожу слов для понятия “красота”, почему вспоминаются только моменты восторга?
Я проживаю последние минуты, когда еще чувствую прекрасное в отношении к своему “полубогу”. Вернувшись домой, сижу на кухне до утра, смешивая впечатления, в попытках есть и читать книгу, и наконец, голова начинает засыпать.
Я уже накрываюсь одеялом в полной темноте и вдруг, непонятно отчего, вскакиваю и бегу к зеркалу, хватаю телефон, словно забыла что-то сделать, и включаю музыку. Смотрю на себя, раздетую, в приглушенном свете лампы, рука с телефоном начинает подниматься, чтобы сделать фотографию. Ну же, смелей, никто не видит! Это должно случиться - не сегодня, так через месяц или через год, не для него, так для какого-то нового зверя, который неизвестно откуда появится в моей жизни.
Божественная музыка, лишенная человеческого голоса, обволакивает меня.
Я должна наконец перестать стесняться, переступить через себя. И чего я боюсь? Ведь как прекрасно, обернутое тихой, волшебной мелодией, тело человека -
эти натруженные прогулками мышцы ног, плавные линии талии и бедер,
на которые я не хотела смотреть. Мне вспоминаются художники, рисовавшие обнаженных натурщиц - я когда-то восхищалась гармонией в их работах. Мне была недоступна красота собственного тела, и теперь радость от принятия этой красоты наполняет меня. Я раскрываюсь сама перед собой, словно цветок, постепенно побеждая этот страх, как мне кажется, перед преступлением - сделать снимок своего обнаженного тела.
День 5
Я давно уже, с тех пор, как лишилась института и работы, привыкла совершенно беззаботно спать и просыпаться с чистой, ясной головой. Но в это утро чувствую, сон не помог мне.
Вчера, стоя перед зеркалом, я обманула себя.
Каждые пятнадцать минут смотрю на вчерашние фотографии в попытках убедиться: действительно ли прекрасно то, что я сделала? Мне хочется поделиться с кем-то, какая же я молодец, что первый раз в жизни не постеснялась себя.. или не молодец совсем. Но это просто немыслимо! Я решила, что если вдруг он напишет мне, то получит эти фотографии в ответ. Но почему он должен мне писать?
Я попалась в ловушку, которую сама себе приготовила. Чувствую себя шлюхой, и неожиданно начинаю его понимать. Именно теперь я могу понять его так точно, как никогда прежде. Восстанавливаю его фразы, отпечатавшиеся в моей памяти, и каждой из них теперь соответствует совершенно здравое объяснение - именно объяснение, а не оправдание, придуманное мной для утешения себя.
Он просто хотел мной воспользоваться - и ничего больше. Уговаривал, настаивал, чтобы я послушалась его, пытался сделать себе игрушку из меня. Он искал игрушку. Но я совершенно иначе понимала все его намеки на одно и то же.
Он бросил со мной играться и вновь вспомнил обо мне без какого-либо сожаления, потому что он научился подавлять свои воспоминания, так чтобы они пропадали очень скоро, как у зверя.
Он делает это со всем, что произошло и не удалось, со всеми, кто перестал его удовлетворять, начал морочить голову или просто разонравился.
Я наверняка знаю, что он был таким же ребенком, как я, и “любил” так же, только быстро понял, что это сложно и бессмысленно.
Он имел полное право назвать меня дурой, потому что он, несомненно, более хитрое и опытное животное, чем я. Он мог понять мое поведение, зная себя года три назад, но вернуться в это недалекое прошлое не мог, как и я не могу теперь! Потому что нельзя вскарабкаться наверх из пропасти, в которую падают все люди, когда взрослеют..
Передо мной открыт дневник на фразе, записанной день назад. Так шлюха ли женщина или имеет право? Право на что? На “любовь”? Неужели я знаю хоть что-то о “любви”? То, что я скрывала под этим чувством, содержало в себе в основном только влечение к противоположному полу и наивное оправдание влечению, похожее на игру в деда мороза или веру в бога. Словом “любовь” я закрывала свою наготу, и теперь пребываю в растерянности, потому что любви, оказывается, и не существовало никакой в моей жизни!
Однако отказ от “любви” нисколько не искажает моего чувства к нему. Оно становится только еще более острым и навязчивым, перерастая из искушения в желание - жажду касаться его всем обнаженным телом - и никогда так близко я не подпускала к себе это желание, как сейчас.
Нет и не может быть прав у женщины, которая хочет угодить мужчине.
Угодив одному, она с большой вероятностью надоест ему через какое-то время и вынуждена будет найти другого. Она начнет шляться по разным домам, ресторанам и барам, научится легко забывать то, что было, пока не остановится на ком-то ближе к старости, когда все мужчины станут одинаково противны.. И это мой путь?
Сегодня у меня запланировано заехать к своему знакомому Сереже на какую-то сходку, и заодно забрать у него детали для нового велосипеда. На улице ничего не видно дальше трех метров, а дома тепло и уютно, но я не могу больше оставаться наедине со своими мыслями.
Запихиваю в себя куски запеканки, одеваю шарф, шапку, пальто, шагаю, карабкаюсь по лестнице, затягиваю развязавшийся шнурок, и все время мне мешает что-то, какая-то заноза в голове - мои мысли, которые я бросила, проблема, которую не решила. Я знаю, такие проблемы сами собой пропадают спустя время. И нельзя найти решение, нужно только ждать, когда боль спадет и заноза выйдет.
Я жду, ковыряю занозу, мучаюсь от боли и звоню, наконец, в дверь серегиной квартиры, а там уж собралась вся наша велосипедная братия и, кажется, ждут только меня.
- Ну воот, а ты говорил, не придет!
- Всем привет!
- Здарова, пацанчик!
Так они меня называют.
- Вот твои педали.
- Спасибо.
На кухне у Сереги стоит велосипедный станок, из-за него он окончательно прекратил выезжать на улицу, даже при хорошей погоде, стал “комнатным”.
Рядом со станком на столе чашки с горячим чаем, сухари, пряники в глазури. Меня заставляют есть.
Все смотрят на Лешу, он, видимо, приготавливается сказать что-то важное.
Думаю, что же такое у него случилось. Купил новый велик? Записался в спортивную школу на велотрек? Нет, это Димка вроде там начал заниматься.. Решил построить планы совместных выездов на будущий год?
Леха приглашает нас на улицу. Зачем? Спускаемся во двор, там какой-то высокий, незнакомый мне парень возится с кальяном. Это Матиас, Лешин друг, у него кличка - мажорик, потому что ездит он на огромном белом Кадиллаке, подаренном сестрой. На самом деле Матиас не похож на мажора - простой, скромный, неразговорчивый.. Мы стараемся его рассмешить, но он только усердно дует на угли кальяна, набирая воздух в щеки, красноватые от морозца.
Меня охватывает непонятное волнение, со странной улыбкой я вливаюсь в радостную суету холодного вечера. Мне хочется быть как Леша, как Димка и все остальные - шутить, пить чай и не думать ни о чем больше, и жить только тем, что творится сейчас.
Через дорогу от нас начинается берег реки. Вода этой зимой все никак не покроется льдом. Река здесь широкая, черная, как небо, и невозможно было бы определить, где она кончается и начинаются тучи, если бы не маленький, тлеющий огнями, мост вдалеке. Туман висит над рекой, и высотки на берегу утонули в нем своими верхними этажами.
Дым от кальяна сливается с туманом в свете качающегося фонаря, мне в нос летит этот сладкий, противный запах дыма, но я стараюсь не морщиться. Сережа стелет плед на влажную скамейку, мы с Лешей и Димой садимся на нее, остальные размещаются на краю песочницы.
Наконец, Леша, собрав всех, начинает говорить:
- Ребят, я ухожу в армию. Вот потому и собрал вас..
- Да полно тебе, уж пошутил один раз!
- Во допрыгался.
- Э, братцы, не верьте!
- Это он правда.
- Что завалил-то?
- Сопромат, училка попалась мерзкая. Знаете ли, выдумала тенденцию: в шортах до экзамена не допускать. “Не хочу, - говорит, - видеть твои ноги волосатые.” Да чтоб понимала эта преподша: я не рядом живу, а приехал из Долгопрудного! И объяснял, только она слышать не хотела.
Ну, как я ей пересдавать приду, пусть только попробует не принять - дверь ногой выломаю и подойду сразу, без очереди! “Ты год мне сломала!” - скажу. Эх..
- И где служить будешь?
- Сам или тебя забирают?
- Добровольно я. Пока не знаю, но очень хочу в воздушный десант. Там отбор жесткий, нормативы будь здоров какие, но я взятку кое-кому могу дать, если нужно. Я давно знал, готовился. Бегать вас звал, только вы не хотели; с парашютом вчера прыгал: страшно, но понравилось.. Если в вдв не возьмут, пойду в морфлот. Завтра все решится.
Он вертит перед собой -старый кнопочный телефон - только такие в армии и разрешены. Мы понимаем: он совсем не шутит, и всем немного грустно.
Леха предлагает мне “дунуть”, но я почему-то сначала говорю, что не курю, хоть и знаю, что вдохну сейчас этот дым. Что бы он не предложил мне теперь - пусть даже опиум или чистый спирт - я бы попробовала, и уже не могла иначе - это в компании требуется. Конечно, мне интересно и страшно, но хочется показать, что я не боюсь, и научиться пить и курить, по особому поводу, как все делают.
Беру в рот мундштук, вдыхаю, однако ничего страшного не происходит - просто, если начать втягивать чуть сильнее, закружится голова; это неприятно, но не более того. Нет чего-то, что отталкивает меня в этом сладковатом дыме, к которому я, поборов тошноту, быстро привыкла. Другим почему-то нравится, а для меня - ни то, ни се.
Кажется, мы сейчас не в большом городе, а в каком-то тесном, темном помещении, замкнутом туманом. Воздух влажный и густой, но на дорогах сухо, и пыль покрывает асфальт, как простыня. Каждый проезжающий автомобиль встряхивает ее и кладет по-новому, словно она не так лежала.
Разговор не клеится. То ли мы все огорчены лешиным отъездом, то ли впадаем в полусонное состояние от дыма и тумана, висящего в воздухе.
В перерывах между затяжками Леха рассказывает какие-то странные и смешные истории: про очень пьяных мальчишек в квартире, про полицейских из Питера, которые погнались за его компанией, про свою бывшую девушку..
Бывшая - заноза в его голове. Его детские попытки возвысить ее до небес - и песни, и татуировка с ангелом на груди - очень похожи на мои прошлые старания; я понимаю, насколько ему тяжело, и вместе с тем удивляюсь тому, как может это грубоватое, пошлое существо так наивно проявлять свои чувства. Он недавно бросил свою Ленку, потому что не мог дать ей главного - “любви”. Все переживания не соответствуют его веселому голосу и боевому выражению лица, но как знакомо!
Смеется на людях и грустит в одиночестве. Нет, ему намного больше известно о любви, чем мне. Неужели я все-таки не права в том, что разочаровалась в своих фантазиях, или он сам заблуждается?
Матиас уже не раздувает угли, но все так же молчит или изредка хихикает. Димке хочется поговорить с ним про машины, и разговор переходит в обсуждение автомобильной резины, старых японских иномарок и проч. Наконец, они вдвоем идут смотреть Кадиллак, припаркованный где-то рядом. Как только Дима исчезает, Серега, пересаживаясь на его место, подмигивает нам и начинает рассказывать про Димку - про его пыхтения и “успехи” на треке, про планы продать прекрасный шоссейный велосипед и купить хороший горный байк и даже про каких-то “куриц” из его школы, что вызывает общий смех. В этот момент Димка возвращается - один - и, нисколько не смущенный тем, что говорят про него, улыбается нам.
- Где мажорик?
- Мама позвонила, ему ехать надо срочно.
И действительно, громадный джип выезжает из-за поворота. Из окна высовывается Матиас, и перед тем, как скрыться на шоссе, машет нам.
- Эй, пока!
- Леха, удачи на службе!
- Все-таки тачка классная у него, а велик, жаль, отдал за копейки - говорит, неудобно на нем кататься.
- От чего же жаль? И хорошо, что отдал, новый купит!
Нам неловко продолжать начатый разговор о том, какой, дескать, Димон лох, и Димке это ясно.
- Да, я лох, школьник. А вы, щеглы, будто бы прям сильно старше меня. Такими же были пару лет назад!
- Знаешь, мне твоя одноклассница писала: “ Хочу подарить себя Диме на Новый Год!” Вот бы мне такое в шестнадцать лет..
- Ой, Серый, прекрати. Посмотрели фильм у меня дома, она и возомнила.. Секс умер, братцы!
Мне внезапно хочется поделиться своими переживаниями, и даже не с ними, а хотя бы с кем-нибудь. Но я не нахожу подходящую форму для своих мыслей и не могу решиться рассказать всю правду. Леха наблюдает, как я ерзаю на скамейке.
- Кажется, пацанчик наш замерзает, не пора ли убирать кальян и по домам?
- Дело говоришь, сейчас Димка докурит - и пойдем.
- Мне совсем не холодно. Просто я хотела сказать.. Хотела.. Вообще, каждая женщина борется со шлюхой - вот что. И, как по мне, это страшно..
- Эх, в мое время бы так боролись.. А то помню, как начнешь общаться с девушкой, она сразу обнаженку пришлет - и все. Ни стыда, ни совести..
Да уж, было дело. Теперь семья, жена, дети скоро..
- Так ты женат, Серег? Вот не знал!
- Ты же видел ее, когда мы только познакомились.
- Видел, говоришь? Значит память подводит! Бывают провалы..
Мы возвращаемся в теплую квартиру и расходимся. Лехе завтра рано вставать, Димке далеко ехать до дома. И только у Сереги нет забот: вернулась жена, жарит картошку на кухне; можно жужжать станком еще целый час, а потом пойти ужинать..
И все-таки приятно, конечно, что он уважает мою внутреннюю борьбу.
Леше тоже хорошо. Завтра начнет новую жизнь с товарищами-сослуживцами, забудет, наконец, свою бывшую, станет еще смелее и сильнее..
У меня во рту еще запах дыма, в глазах черная река и свет тусклого фонаря.
Любовь умерла, секс умер. Что же осталось, неужели только руль с двумя колесами?
День 6
Сегодня я забираю свой новый велосипед. С продавцом мы договорились на восемь вечера, а сейчас только 5 часов, поэтому решаю пройти пешком до его дома.. то есть бегом пробежать. Я никак не могу войти в темп и часто останавливаюсь, переходя на шаг. Дорога моя петляет дворами параллельно широкому, многолюдному бульвару.
В каком-то маленьком, сыром тупичке, укрытом от дождя и света цепкими сухими ветками кустарника я вижу Аллу. Она ковыряется в телефоне и совершенно не замечает меня.
- Вот это встреча, здоровенько! Запуталась?
- А, Марина? Привет! Не знаешь, где здесь улица генерала.. Сейчас точно скажу, мне там нужен кинотеатр один.
- Хм, в кино собралась?
- Ага, немецкий фильм смотреть. Кстати, не хочешь со мной? Я тебе писала, ты не прочитала даже..
- Я бы пошла, но.. есть дела поважнее.
Вздыхаю и пытаюсь улыбнуться. Нет, все-таки не надо было мне останавливаться!
- Ну, как хочешь.
Я знаю, она не обидится - просто не умеет обижаться.
- Подожди, я только что видела здесь кинотеатр.. “Спутник” или “Союз”, не тот ли самый?
- “Спутник” ты сказала?
- Да, могу показать, я знаю, где он находится.
- Ну, пошли.
- Здесь недалеко.
Мне приходится вывести ее на безвкусно разукрашенный бульвар, чтобы опять не перепрыгивать грязную дворовую лужу.
- Алла, вот ответь мне, кто в наше время ходит в кино, чтобы посмотреть фильм?
Она, как и ожидалось, удивленно смотрит на меня.
- Ты хочешь сказать, что я неправильно отдыхаю от работы?
- Нет-нет, я не о том - отдыхай как тебе вздумается. Просто.. Кажется мне, туда обычно ходят с мужиками для кой-чего.
- Хах, есть у меня один. Я его, кстати, позвала сегодня! Только вот..
- Отказал?
- Нет, напротив. Я не люблю я его, Марин..
- Что значит “не люблю”? Не нравится?
- Да.
- Так бы и говорила. А то “люблю”-”не люблю” - вздор все это. Не нравится - и зачем же его раздражать?
- То есть как раздражать?
- Ты же позвала. Сама, первая! Представь, на что он уж понадеялся. Учти, с огнем играешь!
- Нет, я пытаюсь поиграть в любовь, понять, может быть, что это такое..
Что такое любовь? Да ничего, и нет никакой любви - так и знай, и вперед не выдумывай! Все они - животные. Схема общения с женщиной всегда одна - и ничего нового. Для них “любовь” - нужна проститутка, “отношения” - еще и домработница. Захочешь “любви” - скинешь свои голые фотки - и готово.
Все остальное только мешает. Правда, зачем тебе сейчас о таком думать? Неужели хочешь повторить мои ошибки и увязнуть в этой трясине? Тебе нужно работать, карьеру строить. И да, полюби себя сначала, перестань хотя бы все время повторять: “я тупая, я медленная”. Нет, ты просто вдумчивая!
Алла смеется. Она любит сама помолчать и послушать других, словно из чужих слов набирается опыта и делает выводы.
- Ну, то, что себя любить надо, я с тобой согласна.. Ладно, мы дошли и мне пора; я опоздаю сейчас, а то договорилась с ним..
- Тогда удачи!
- И тебе!
Представляю, как она думает о “любви” - этого еще не хватало!
Вечером получаю свою долгожданную Тоню - так я называю велосипед. Приехав домой, я еще продолжаю возиться с ней, заматываю руль яркой розовой лентой, отмываю грязь, налипшую в пути. Какая она красивая! Ставлю ее в спальне, напротив шкафа, сажусь на кровать, любуюсь плавными изгибами тонкой рамы. Нет и не может быть изящнее велосипеда, чем шоссейный, со своим изогнутым рулем.
Я пытаюсь ее сфотографировать, но никак не нахожу нужного ракурса. Наконец, выкатываю Тоню в коридор, здесь лучше. Начинаю снимать сначала велосипед, потом себя с велосипедом. Переделываю свои голые фотографии. Вчерашние разочаровали меня: свет на них падал неправильно, слишком уже подчеркивая выпирающие ребра. Я и не знала, что это настолько сложно - встать так, чтобы себе понравиться в отражении.
День 7
Мне снился очень редкий приятный сон: словно в жаркий летний день я потерялась в каком-то поле и бреду вместе с ним по траве. Яркий свет падает ему на загнутые ресницы полузакрытых глаз, на светлые волосы, делает его полупрозрачным и таким солнечным, как пушистая головка одуванчика. Он садится на траву в тени невысокого деревца, и я наклоняюсь над ним, чувствую на себе его желтоватый светлый взгляд и сейчас же говорю ему закрыть глаза, потому что не люблю, когда он так смотрит снизу вверх, и целую эти послушно опущенные ресницы, и просыпаюсь..
Человек видит во сне свои желания. Разве я не хочу этого? Но к чему?
Дальше мы неизбежно накинемся друг на друга, одержимые влечением, этот кошмар представлялся мне много раз. И что же после? Одно разочарование - с ним не поговоришь ни о чем: ни о красоте, ни о дружбе, ни даже о работе, черт возьми, я это знаю наверняка! Но конечно, пока ничего не случилось, я хочу на него только накинуться.. Или успокоиться, в конце концов.
И как он обычно реагирует, когда ему присылают обнаженку? Может, показывает другим - посмотрите, дескать, какая шлюха! Или шлет свое в ответ, или пишет такое, что представить стыдно.. а может, ему совсем не понравится мое тело. Только одно теперь ясно: если отправить, значит, вытерпеть все, что в ответ, что стыдно, и не показать свое смущение. Если решиться, значит, стать проституткой, но такие не стесняются.. Как же мерзко это все!
Однако нужно непременно решиться - бывают же шлюхи, которым еще и шестнадцати лет нет, а мне уже давно за шестнадцать, и бояться нечего.
Замечаю, что вчера мне было легче - я еще могла работать, на чем-то сосредоточиться. Сегодня же все идет наперекосяк: я зачем-то постоянно пересматриваю свои обнаженные фотографии, и даже красавица Тоня не радует меня совсем. То, что со мной происходит в последнее время после короткой переписки с ним, похоже на приступ какой-то болезни; одно ядовитое желание, словно туман, застилает все, чем я живу.
Беру в руки роман великого русского писателя, еще не знакомый мне, и даже увлекаюсь с первых строк, но чувствую, что интерес мой фальшивый, и дольше нескольких минут я не могу его поддерживать в себе.. Как же все эти писатели, будучи мужчинами, то есть животными по отношению к женщине, восхваляли любовь? Не из таких ли книг составила я себе представление о том, каким должно быть настоящее чувство? Может, их любовь сквозь столетия просто потеряла свою ценность, и где же я все-таки ошибаюсь теперь, отказавшись от нее?
Кто-то звонит - приглашают на собеседование. Соглашаюсь. Нужно приехать через полтора часа. Беру Тоню - дороги еще сухие, можно кататься. Как она взлетает! Нездоровое волнение заставляет сердце биться сильнее.
Ничто - даже ветер и быстрая езда - не может успокоить меня. С трудом нахожу офис в узком переулке, среди складов и кирпичных куч. Какая-то помойная яма, а не офис - пара квартир на четвертом этаже панельной девятиэтажки, переделанная под рабочие места и переговорные комнаты. Стараюсь растягивать губы в улыбку как можно шире, подражая тем, кто мне улыбается. Мне очень нужны деньги, и копейки, которые предлагают за работу в помойной яме, не будут лишними совсем.
Меня просят расслабиться, и я пытаюсь, но напряжение происходит вовсе не от
натянутой улыбки потенциального руководителя. Я должна досидеть до конца, соврать о том, как мне здесь нравится, иначе рискую остаться без еды в ближайшем будущем. Почему-то я очень боюсь, как бы мне не отказали, и страх одерживает победу над возрастающей ненавистью к этому месту. Довольно скоро мне удается разглядеть что-то милое в начальнике - человеке лет сорока на противоположном конце стола - и становится даже немного жалко его. Я знаю, что, если он примет меня, уйду отсюда через какие-нибудь три-четыре месяца, и мне уже совестно.
У него такое доброе, простое лицо, что я начинаю улыбаться искренне..
После беседы следуют задачи на логику и программирование. В процессе размышления над ними немного прихожу в себя. Но обратная дорога возвращает прежнее тревожное чувство.
Сегодня снова ночую в своем офисе. Народу после девяти вечера здесь совсем немного, хоть и не так мало, как в выходные. Выпив чай на кухне, по привычке подхожу к бильярдному столу.
Тревога настолько усиливается, что я чувствую, как она разрывает меня на части - на две неравные по размеру и весу половины. Одна маленькая и тяжелая часть меня - шлюха, переставшая верить в любовь. Другая - большая, но пустая внутри половина, которую шлюха тянет за собой - я прежняя, целующая глазки, привязанная, как собака, к какому-то светлому, нереальному человеку.
Шары легко закатываются в широкие лунки разными придуманными мной способами, но это не утешает меня. Я ищу и не нахожу положение, в котором бы внутренняя боль ослабла. Ложусь на мягкий диван и даже в полной темноте не могу заснуть. Подхожу к окну, завешанному бумажными балеринами, маленькими лампочками и фольгой. Я чувствую, что уже не могу любить эти бесконечные столы, и гирлянды, и вид из окна, как любила прежде. Неужели это случилось, потому что шлюха победила? Действительно ли я способна теперь только ощущать равнодушие ко всему: и к помойной яме, и к огромному дому, где я за полгода так повзрослела? Почему чувства, направленные на людей, распространяются и на вещи, как инфекция?
Я могу успокоиться. Но для этого нужно чтобы он увидел мои обнаженные фотографии. На самом деле мне совершенно не важно, как он отреагирует; его ответ - это новое волнение, которого я не хочу. Но если отправить и не читать ответ, я буду мучаться, снова жалеть через какое-то время. И самое логичное, находясь еще в покое, превратить его в совершенную пустоту под колесами электрички.. Да, я бы не испугалась.
Прежде я всегда знала, что живу для любви, теперь поддерживаю в себе жизнь какими-то искусственными способами и боюсь подумать, зачем я это делаю.
Но неужели нет другого выхода? Не лучше ли просто потерпеть? Еще немного - и боль спадет сама..
Последнее, что я успеваю ощутить перед тем, как сон парализует меня, - ненависть к нему, страшная тем, что я не могу найти подходящей расправы над ним - за то, что он изменил, изуродовал меня и исчез, как будто так и нужно было..
Закрываю глаза и без всяких снов застываю на диване, пока свет сам собой не зажжется в комнате.
День 8
Необходимо чем-то себя занять - даже не полезной работой, а именно тем, что не оттолкнет меня.
Случайно нахожу в ноутбуке хранилище старых фотографий, и прямо в комнатке за шторами, даже не выходя на кухню за кофе, начинаю смотреть.
Весна. Я отыскала дом своего одноклассника, и теперь могу наблюдать, как он выходит из подъезда по утрам и вечером зажигает свет в комнате. Суббота, 10 апреля, по дневнику - самый счастливый день в жизни. Моя школьная подруга Женя. Экзамены. Июньская жара. Я в розовой шляпе и где-то вдалеке - офис, в котором теперь сижу, - еще строится. Первый шоссейный велосипед, купленный на первые заработанные деньги. Поездка за город по шоссе, осенний лес. Я в центре города с велосипедом, еду на выставку известного художника. Красные гвоздики любимым учителям. Новая школа. Рисую дом бывшего одноклассника. Выпускной. Еду на дачу к Жене - это моя последняя с ней встреча..
Я сижу уже не один час, на каждой фотографии останавливаюсь по минуте, а то и дольше, вслух проговариваю воспоминания, которые приходят в голову. Так приятно и непривычно смотреть на себя с высоты прошедших лет, так много в этих заново прожитых моментах чистоты, искренной радости и того, что я называла “любовью”...
К середине дня идея показать кому-то свою обнаженку неожиданно и окончательно покидает меня.
Но картина, переписки, и фотографии сохраняются, как многое другое, что изменило мою картину мира.
Скоро, совсем скоро, я начну работать и жить по-прежнему.
Я не нужна тому страшному, светлошерстному зверю, который, играясь, царапал меня и наконец, бросил в воду, как щенка, чтобы научить плавать. Но мне нечего взыскать с него, и нельзя обвинить его в том, что он перестал со мной играться, потому что его существо так устроено, и он вовсе не хотел причинить мне боль.
Скорее, я сама виновата в своих метаниях - такая беспомощная и ранимая, потому что мало общаюсь с людьми и не знаю совершенно, какими они могут быть.
Лишившись прежних наивных убеждений, я стала на шаг ближе к истине.
Но невозможно чтобы никакой любви не существовало в жизни, значит, буду искать снова!