Бала балдан татты.
Немере жаннан татты.
Дети слаще меда.
Дети детей слаще жизни.
Казахская народная пословица.
Время летит, будто птицы над бескрайней казахской степью, унося за горизонт события и даты, истирая из памяти то, что, казалось бы, забыть невозможно. Но так уж устроен мир. Именно поэтому я так тороплюсь поведать моему читателю о событиях, участником которых мне посчастливилось быть. И поэтому так спешу познакомить вас с замечательными моими земляками-казахами.
…Шел 1973 год. Единая, могучая, многонациональная страна активно штурмовала космос. С космодрома Байконур уходили ввысь космические корабли, а казахская степь, как родная мать, встречала космонавтов с новыми победами. Где-то далеко во Вьетнаме шла война между Штатами и вьетнамским народом…
Но для лейтенанта Меркушева, выпускника Ачинского военного авиационно-технического училища все это казалось каким-то далеким и незначительным. Он был счастлив оттого, что позади осталась суровая и в то же время беззаботная курсантская жизнь. Все! Не будет он теперь слышать по утрам «Рота подъем!», не будет больше утренней зарядки, кросса по 3 километра и лыжных марш-бросков с полной выкладкой на морозе. Канут в Лету зачеты, экзамены, контрольные работы и практика на учебном аэродроме. Даже не верится, что уже прошло торжественное построение по поводу окончания училища, прощание со знаменем, торжественный банкет. Все позади! Теперь самое главное — показаться родителям в форме лейтенанта морской авиации, чтобы они могли им гордиться.
Чтобы добраться до родного города Туркестан надо было из Ачинска приехать в Красноярск, из Красноярска на самолете лететь в Ташкент, а из Ташкента на поезде до Туркестана. А если поезда не будет, то на автобусе или такси через Чимкент. Но разве волновали тогда меня эти трудности? Для меня, молодого лейтенанта, все тяготы дороги были нипочем. Лето, июль месяц, в руках один дипломат, что еще нужно?
Улетая из Красноярска, я оделся в соответствии с погодой — в парадную форму, чтобы уж появиться перед родителями, как говорится, во всей красе. Но едва я ступил на трап в Ташкенте, мне показалось, будто я шагнул в жарко натопленную баню, так что с парадным мундиром и фуражкой пришлось временно расстаться. Я вошел в здание аэровокзала и начал изучать расписание поездов. По закону подлости оказалось, что следующий поезд в сторону Туркестана только завтра, а последний автобус на Чимкент уже ушел.
— Только бы было такси туркестанское или из Кентау, — пробормотал я и отправился попытать счастье на стоянку.
Разморенные полуденным ташкентским зноем таксисты стояли в тени тутовника и мирно беседовали. Я остановился в раздумьях, к кому бы обратиться, но мысли мои прервал оклик:
— Товарищ лейтенант!
Я повернулся и увидел, что зовет меня подполковник авиации.
— Товарищ лейтенант, подойдите ко мне, пожалуйста.
«Ну все, — пронеслось у меня в голове, — сейчас получу взбучку за нарушение формы одежды». Однако, я подошел, отдал честь и представился:
— Лейтенант Меркушев!
Подполковник протянул мне руку:
— Можно без звания, просто Алексей.
Первое, что я отметил в собеседнике — это ярко-синие глаза, столь нехарактерные для коренных жителей этих мест. Он был довольно молод, среднего роста, ярко выраженный блондин. По знакам отличия на тужурке я понял, что это военный летчик 1-го класса армейской авиации: ромбик высшего военного летного училища, знак заслуженного военного летчика ВВС СССР, медали трех степеней за безупречную службу, орденские планки с двумя «Красными звездами» и орденом «За службу Родине 1 степени». Были еще какие-то незнакомые мне награды, судя по всему, иностранные.
— Как вас величают, товарищ лейтенант? — с какой-то доброй и очень располагающей к себе улыбкой спросил он меня.
— Николай. Меркушев Николай Степанович.
— А я Сарсенбаев Алексей Балтабаевич, ну а для нашего с тобой общения — Алексей. Ты, Николай, не против?
— Да нет, не против, но для меня это как-то непривычно — с подполковниками по имени общаться. Я только что из училища выпустился, еду в первый офицерский отпуск к родителям, — признался я ему.
— Кстати, ты куда едешь?
— В Туркестан.
— Слушай, Николай, как здорово! Я еду домой в Темирлановку, в гости к родителям, нам с тобой по пути, может, возьмем такси на двоих да поедем? Ты как, согласен?
— Я-то согласен, найти бы только такси, которое согласится ехать в Туркестан или Кентау.
Стоило нам только направиться к таксистам, как нас окликнул водитель подъехавшей «Волги»:
— Эй, военные, вы куда хотите ехать?
— В Туркестан, — торопливо ответил я ему.
Водитель неторопливо вышел из машины и поинтересовался:
— Оба до Туркестана?
— Нет, я до Темирлановки, — ответил Алексей.
— Придется вам подождать. Мне бы еще одного пассажира взять до Кентау, — сказал таксист. Мы с Алексеем переглянулись и не сговариваясь пришли к одному решению.
— Послушай, давай сперва познакомимся, — начал мой новый знакомый. — Меня Алексеем зовут, а это Николай.
— Ставр, — нехотя ответил таксист.
— Ставр, может быть давай мы тебе заплатим за одного пассажира до Кентау и прямо сейчас поедем? — озвучил наше общее желание Алексей. — Николай ты не против?
— Конечно, я согласен, — подтвердил я, предвкушая скорую встречу с родными.
Мы обговорили со Ставром плату за проезд и погрузили вещи Алексея в багажник машины. Он предложил мне занять место рядом с водителем, а сам, сняв тужурку, расположился на заднем сидении, и мы помчались по ташкентским улицам на выезд из города.
Ставр, грек по национальности из Кентау, оказался не только хорошим и лихим водителем, но и веселым собеседником, а в дороге это ценное качество. Дорога от Ташкента до Чимкента — 120 километров, и все это время Ставр потчевал нас местными былями с небылицами и рассказывал анекдоты, умудряясь при этом ловко маневрировать по трассе между попутными и встречными машинами. За окном проплывал типичный узбекский пейзаж. Вдоль трассы стройными рядами стояли пирамидальные тополя, как бравые солдаты на смотре. Урючные деревья ломились от обилия плодов, под тутовником все было усыпано паданцами, и, конечно же, повсюду виднелись бескрайние хлопковые поля, окаймленные ровными арыками с водой.
Сразу же вспомнились школьные годы, как нам, детям из Средней Азии, этот хлопок доставался. Весной прополка: два месяца с мотыгой не расстанешься, тяпаешь-тяпаешь эти два рядка, которые уходят за горизонт и заканчиваются арыком с водой… Мы эту воду даже пили. А оттуда опять два рядка. Осенью три месяца до самых «белых мух» уборка хлопка. 5 копеек за килограмм, норма — 20 килограммов в день, чтобы оправдать питание. Потом курак (это хлопковые коробочки с остатками хлопка) до самого снега, а поцарапанные руки щиплет от яда, которым обрабатывают поля.
Мне на хлопке всегда было жалко наших девчонок: лица загорелые и обветренные, руки в царапинах, тащат эти мешки на весы через все поле… Они добросовестные, упирались изо всех сил с комсомольским задором. Мы же, пацаны, больше шкодили: засовывали в мешки камни для большего веса, потому что где-то в глубине души считали, что хлопок — это не наше дело, кто его сеял, тот пусть и собирает, и деньги получает за это.
— Николай, ты чего загрустил? — обратился ко мне Алексей.
— Да так… Что-то вспомнилось, как мы школьниками на этом хлопке горбатились, а кто-то за это деньги и ордена получал — несправедливо это.
— Да, пожалуй, в этом я с тобой соглашусь, — ответил Алексей, и на некоторое время в салоне воцарилась тишина. Каждый думал о чем-то своем.
Тем временем, справа на обочине дороги показалась стела с надписью «Казахстан», напоминающая путнику, что он приближается к границе между странами. Сейчас даже и не верится, что когда-то эта граница была чисто условная, никаких тебе пограничников и таможенных постов. И жили тогда все в одной большой и сильной стране — езжай куда хочешь, никаких загранпаспортов и виз, да и валюта одна — советский рубль. Были же времена!
Дорожный указатель подсказал нам, что мы въезжаем в населенный пункт Вишневка. На первом же здании красовалась вывеска «Шашлычная». Алексей, обращаясь к нам, спросил:
— Ребята, а вы не против шашлычка с нашим чимкентским пивом?
— Я не против, — ответил я.
— За компанию и я не против, только без пива, — согласился Ставр и заглушил мотор у шашлычной.
Мы вылезли из машины. Последним салон покинул Алексей и с каким-то ностальгическим вздохом произнес:
— Ну вот, наконец-то я на Родине…
Со двора дома в нашу сторону, добродушно улыбаясь, направлялся довольно-таки толстенький казах лет 50:
— Что желаете, ребята?
— Он ек порция шашлык, ек шильмек сырасы шимкент, тагады нан ага (Двенадцать порций шашлыка, две бутылки пива чимкентского и еще хлеба, брат), — сказал Алексей на чистейшем казахском языке.
Хозяин скромного заведения удивленно посмотрел на гостя и сразу же перешел на казахский в общении с ним, нам же переводил на русский, как бы извиняясь. Сам он в это время бойко раздувал картонкой угли мангала, в котором уже румянились, расточая ни с чем не сравнимый аромат, палочки шашлыка.
Чтобы как-то упростить наше общение, я обратился к нашему «кормильцу», который проворно расставил все приготовленное на столе и пригласил нас к трапезе:
— Кешересыз агай, мен боллар болмаса казахша белим, казахша сойлесы (Извини, старший брат, я чуть-чуть понимаю по-казахски, говори на казахском).
И для знакомства добавил:
— Агай, сеным атын кым? Мен Николай мынау Алексей, мынау Ставр (Старший брат, как твое имя? Я Николай, это Алексей, а это Ставр).
— Ой бай! Орыс офицер казахша белесын, кандай жаксы! Мен Амантай Амантай Аман урусша «Привет» (Ой! Русские офицеры казахский знают, как хорошо! Я Амантай, Амантай Аман «привет» по-русски).
Дальше наше общение продолжалось вперемешку на казахском и русском языках. Мне кажется, эти языки и сегодня, даже после распада Союза, неразрывно связывают наши народы…
Мы неторопливо расправлялись с шашлыком, запивая его прохладным чимкентским пивом, и вели непринужденную беседу ни о чем. Закончив трапезу, Алексей обратился к нам:
— Ребята, вы не обидитесь, если я расплачусь с Амантаем? Мне будет очень приятно, если вы согласитесь.
— Ну, если только так… — пожал я плечами.
— Как скажешь, командир, — несколько удивленно ответил Ставр.
— Амантай, я многое повидал за свою военную службу во Вьетнаме, в Кампучии, и мне доводилось пробовать разные национальные блюда, но твой шашлык ни с чем не сравнится, — признался Алексей.
Амантай, довольный и несколько смущенный таким признанием, сказал:
— Ребята, за пиво не беру — это мое угощение русским офицерам, которые говорят на казахском языке.
Алексей рассчитался, и мы было собрались уходить, как вдруг Ставр обратился к Амантаю:
— Бесплатный анекдот расскажу, хочешь?
— Ну давай, давай, — с нескрываемым интересом ответил Амантай.
— Казах у узбека покупает дом, а там огород, грядки: петрушка, морковка, редиска, виноград разных сортов… Через год узбек заезжает к казаху проверить свой бывший дом, а там стоит только одно дерево тутовника да топчан. На топчане сидит казах, а в огороде бараны пасутся. Узбека чуть инфаркт не хватил: «Где петрушка, где маркушка, где виноград?!» А казах ему спокойно: «Эй, какой петрушка, маркушка и виноград — совсем не видно, когда гости едут!»
Мы дружно расхохотались, но больше всех анекдот понравился Амантаю, он все смеялся и приговаривал:
— Дурус! Дурус! Дурус!(Правильно! Правильно! Правильно!)
На этой ноте мы попрощались и поблагодарили Амантая за гостеприимство каждый по-своему:
— Большое спасибо! — сказал Ставр.
— Агай, коп-коп рахмет!(Брат, большое-большое спасибо!) — отозвался Алексей.
— Курметте агай Амантай, коп рахмет! Сау бол! Каир!(Уважаемый старший брат Амантай, большое спасибо! Будь здоров! До свидания!) — пожал я руку хозяину шашлычной.
Мы направились к машине, расселись по своим местам и покатили по нашему родному Казахстану, предчувствуя скорую встречу с родными.
— Да… У нас у казахов всегда ждут гостей и всегда им рады, — будто бы про себя неожиданно сказал Алексей. Мы со Ставром несколько удивленно переглянулись.
С самого момента нашего знакомства в Ташкенте мне не давало покоя это необычное сочетание: русский парень с русским именем, казахской фамилией и казахским отчеством говорит, что он казах. Вопросы назойливо крутились у меня в голове, но озвучивать их было как-то неловко. А после нашей остановки у Амантая, где я услышал насколько чисто Алексей говорит по-казахски, мое любопытство только усилилось.
Но, видно, чимкентское пиво и дружелюбный настрой моего нового знакомого сделали свое дело, так что я обернулся и спросил:
— Кешересыз курметте агай! Айтсы менге каердан сен жаксы казакша белесын?(Извини, старший брат! Скажи мне, откуда ты так хорошо казахский язык знаешь?)
— Эх, Николай-Николай, ты не представляешь, как я ждал этого вопроса от тебя.
Я опешил так, будто меня поймали с поличным на месте преступления.
— Да ты не смущайся, все нормально. Обещаю, что расскажу тебе, почему для меня казахский язык родной. Послушай, ты меня очень здорово выручишь и сделаешь приятно моим родителям, братьям, сестрам и всем родственникам, если приедешь со мной в гости. Я понимаю, ты торопишься домой показаться своим родителям, у тебя отпуск 45 суток, но прошу тебя, выдели из них 2-3 дня для меня, моих мамы и папы, ты не представляешь, как они тебе будут рады! Все будет хорошо, я тебя потом так же посажу на такси и поедешь в свой священный город Туркестан.
Я, конечно, рвался поскорее приехать домой, но после настойчивых приглашений Алексея, согласился. Тем более я знал, что Темирлановка стоит на трассе и уехать оттуда трудностей не составит.
— Хорошо, но только на один день.
— Ну вот и отлично, — удовлетворенно ответил Алексей. — Ставр, коли Николай согласился ехать со мной в гости, вези нас прямо до дома, это в Темирлановке налево, покажу, где поворачивать в аул Боройнак — это в 40 километрах от Темирлановки в степь.
Ставр резко свернул на обочину и остановился.
— Слушай, командир, мы так не договаривались, — начал возмущаться он, — только до Темирлановки, а еще 40 километров и обратно 40… И где аул этот я толком не знаю, там наверное и дороги-то нормальной нет! Нет, я не поеду.
Я же только удивленно смотрел на них обоих и хлопал глазами.
Алексей очень спокойно и рассудительно начал объяснять Ставру:
— Во-первых, если бы я сказал тебе, что еду в аул Боройнак, ты бы начал меня расспрашивать, где этот аул, и наверняка бы не согласился туда ехать. Во-вторых, мне бы пришлось в Темирлановке искать транспорт, делать пересадку, а тут Николай согласился ехать со мной в гости, зачем ему доставлять лишние неудобства? Дорога туда есть, ты не заблудишься, она одна идет степью до Темирлановки, накатана лучше чем некоторый асфальт. И главное, если ты согласишься довезти нас до дома, я тебе заплачу сколько скажешь, хоть прямо сейчас.
Ставр выдержал паузу, назвал цену, и Алексей тут же с ним рассчитался. Все вновь встало на свои места, все довольны, все смеются, а меня теперь мучает только один вопрос: как я потом будут выбираться из этого аула? Но долго задаваться им мне не пришлось, Алексей дружески похлопал меня по плечу:
— Не волнуйся, Николай, найдем тебе такси в твой священный город Туркестан, — меня это несколько успокоило, и я уже в совершенно другом настроении созерцал ландшафт за окном машины.
Только сейчас, когда мне уже за шестьдесят, когда моя двадцатипятилетняя служба на Флоте в качестве командира корабля осталась позади, и мне довелось повидать разные уголки нашей земли, только теперь я понимаю, насколько прекрасна и неповторима моя родная казахская степь. Когда после морских походов едешь в отпуск, и стоя у открытого окна вагона вдыхаешь утренний аромат степи, сердце в груди трепещет и рвется наружу… В этом букете знакомом с детства чувствуется запах джантака (верблюжьей колючки), запах нашего казахского тюльпана, солоноватый запах джингиля, запах дыма от кизяка, который говорит усталому путнику, что где-то недалеко есть кров, тепло домашнего очага, и ты всегда получишь помощь, если в ней нуждаешься. Я уверен, не все читатели разделят со мной мою любовь к степи и моей Родине Туркестану, но никто не сможет у меня ее отнять. Все время, что я служил на Дальнем Востоке в порту Корсаков, я при первой же возможности старался приехать в Туркестан. Встретиться с родными и близкими мне людьми, с друзьями детства, походить по улочкам, где в детстве бегал босым с рогаткой. Обязательно тянет зайти в школу, вспомнить школьные годы и, конечно же, замечательных наших учителей, которые так много в нас вложили своего благородного труда. Побывав в отпуске в родном Туркестане, я всегда возвращался помолодевшим сразу на несколько лет, наверное потому, что прикоснулся к своему детству…
Я несколько отвлекся, а тем временем на горизонте показался дорожный указатель р. Арысь и мост через нее. Следующий населенный пункт Темирлановка. Чем дальше мы ехали, тем сильнее во мне крепло чувство, что мне предстоит встреча с чем-то необычным. Какое-то ощущение восторженной неопределенности. Мы въехали в Темирлановку, и Алексей указал Ставру, где следующий поворот. Темирлановка в то время была обычным небольшим казахским поселком с глинобитными домами и дощатыми заборами. Но кое-где уже виднелись дома, крытые шифером или с железными крышами. Время неумолимо шло к вечеру, дневная жара уже спала. Лишь к этому времени в наших краях начинается некоторое оживление.
Мы проехали по центральной улице через всю Темирлановку и выехали на окраину. Дальше дорога пошла степью, и она была действительно лучше, чем в самом поселке. Меня всегда завораживала и восхищала сила штормового моря и бескрайние просторы океана. Степь вызывала во мне схожие чувства: те же просторы, где человеку несведущему недолго и заблудиться. Алексей, открыв окно машины и несколько раз глубоко вдохнув, восторженно и мечтательно сказал:
— Это, мужики, ни с чем не сравнимый запах моей Родины!
Я, конечно, в то время все воспринимал по-своему, и только по прошествии лет мне стало близко и понятно то, что испытывал тогда Алексей. Любуясь красотами степи, я и не заметил как пролетели 40 километров. Ставр нарушил молчание:
— Алексей, это не твой аул вон там справа?
Машина въехала на пригорок, и нам открылся вид на небольшой казахский аул среди барханов поросших джингилем: глинобитные дома, покрытые камышом, глинобитные заборы, и лишь кое-где виднелись шиферные крыши. Слева от дороги возвращалось в аул с пастбища усталое стадо коров и баранов. Поднятая ими пыль поднималась вверх и летела в нашу сторону.
— Ставр, остановись на минутку на бархане, дай мне подышать воздухом моей Родины, — совершенно не театрально попросил Алексей.
Машина послушно остановилась на самой вершине. Алексей вышел, отошел в сторону и молча стоял несколько минут глубоко дыша.
— Ну вот я и дома, — радостно сообщил он нам, садясь обратно в машину. Мы обогнали отару и поехали прямо в аул.
— У нас у казахов принято каждый год приезжать в гости к родителям, а я дома уже не был два года. Родители мои и родственники даже не знают, жив ли я вообще, я два года воевал во Вьетнаме… Николай, забери, пожалуйста, мои вещи, тебе помогут их донести.
До первого дома, где у глинобитного забора сидели на скамейке четыре стареньких казашки (апай), оставалось метров 150, когда Алексей сказал:
— Ставр, останови здесь, вон моя мама сидит, ждет меня… Спасибо тебе!
Мальчишки, ожесточенно гонявшие консервную банку метрах в 50 от машины, потеряли интерес к своей игре и с любопытством уставились, кто же это приехал? Как только Алексей покинул машину, они кинусь врассыпную по аулу с криками «Кок Коз кельды! Кок Коз кельды! (Синеглазый приехал! Синеглазый приехал!)». Алексей уверенным шагом направился к старушкам у забора. Одна из них вскинула руки к небу, что-то быстро затараторила и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, кинулась навстречу Алексею. Алексей упал перед ней на колени, а она обняла его белокурую голову своими смуглыми натруженными руками.
— Меным бала, меным бала(Мой мальчик), — не переставала повторять она.
По смуглому лицу старушки катились слезы, а Алексей, боевой офицер, летчик-истребитель, который не раз смотрел в глаза смерти, стоял перед своей матерью на коленях и словно маленький мальчик шептал:
— Меным апа, меным апа(Моя мама)…
Я сидел в машине, опустив голову вниз, от этого зрелища у меня слезы наворачивались на глаза. Ставр облокотился на руль и обратился ко мне:
— Ты что-нибудь понимаешь?
Я в ответ лишь помотал головой. Столько лет прошло с тех пор, как мне довелось увидеть эту встречу сына с матерью, но и сегодня она всплывает в памяти, точно это было вчера. Вдруг из-за угла дома, до которого мы не доехали, вывернула многоголосая толпа народа. Впереди бежали мальчишки-подростки, а за ними в окружении мужчин и женщин торопливо ковылял старый казах, на одной здоровой ноге и с деревянным протезом вместо другой. Задыхаясь от слишком быстрой для него ходьбы, он только и повторял:
— Бала… Бала (Мальчик… Мальчик…)...
Странно, но никто из свиты не посмел обогнать этого аксакала. Он подбежал к Алексею с матерью и обнял обоих. Было видно, что старик тоже плачет. Лишь после него все кинулись обнимать и целовать вновь воссоединившееся семейство, а мальчишки прыгали вокруг и кричали во весь голос:
— Кок коз кельды! Кок коз кельды!
Сколько же счастья в этот момент парило над этим маленьким аулом, притаившимся среди барханов казахской степи!
Алексей, наконец, поднялся на ноги, обнял одной рукой отца, другой мать и все они двинулись в сторону дома. Я поблагодарил Ставра, вышел из машины и начал доставать вещи. Краем уха я услышал как Алексей сказал:
— Мынау Николай меным дост кунак (Это Николай, мой друг и гость).
Мальчишки кинулись ко мне, шустро расхватали все вещи и потащили их домой. Наши форменные фуражки быстро затерялись в толпе пацанят, которые спешили по очереди примерить их. С пустыми руками я побрел за толпой этих счастливых людей. Вдруг наше шествие на миг остановилось, и где-то впереди на улице раздался звонкий крик:
— Леша! Леша!
Навстречу процессии бежала женщина явно славянской наружности, блондинка в белом медицинском халате. Она кинулась на шею Алексею со слезами:
— Мен белим!(Я знала!)
Рыдая, она целовала Алексея, старенькую маму и отца, а герой этой невольной драмы утешал ее:
— Настюша, ну все-все, успокойся, я вернулся, все хорошо.
Я очень удивился, когда увидел ее ближе: они были похожи как две капли воды, особенно глаза, синие-синие. Чудеса да и только.
Настя уже несколько успокоилась, и в более радостном настроении пошла со всеми к дому родителей. Счастливое шествие остановилось около ворот потому, что стали подходить соседи, здороваться, поздравлять с приездом сына, вести непринужденные разговоры. Алексей с каждым перемолвился словечком на чистом казахском языке. Я даже позавидовал его выговору. Ко мне подошел крепкий казах лет пятидесяти и протянул руку:
— Я Бахчан, старший брат Алексея.
— Николай, друг Алексея, приехал к вам в гости.
— Очень хорошо, что вы приехали, мы все очень рады! Потом обязательно познакомимся со всей родней, проходите, пожалуйста, в дом.
Я вошел во двор. Посреди него рос огромный раскидистый тутовник, под этим деревом стоял довольно-таки просторный топчан, на край которого присел Алексей со своими родителями. Мать держала его за руку, будто опасаясь, что он сейчас исчезнет. Обступившие их родственники наперебой расспрашивали его обо всем на свете, в общем, как всегда после долгой разлуки родных людей.
Во дворе стоял большой крытый шифером дом с довольно просторной верандой, к нему примыкал старый глинобитный домик крытый камышом, который сейчас, очевидно, служил летней кухней. От старого дома тянулся глинобитный забор, образуя загон для скотины. Во дворе было чисто подметено, все лежало на своих местах. Мне поставили стул в тени дерева, предложили отдохнуть с дороги и выпить чайку. Тут же к стулу подоспел стол, его застелили скатертью, как по волшебству возник чайник с зеленым чаем, свежеиспеченные лепешки и восточные сладости: стеклянный сахар и конфеты парварда. Принесли еще два стула и поставили рядом со мной, один из них занял Бахчан.
— Ты извини, Николай, что Алексей сейчас занят, пускай наговорятся, мы так долго его не видели и очень соскучились.
Тут подошла молодая женщина с тазиком, чайником и полотенцем на плече и предложила помыть руки, что мы с Бахчаном и сделали. Тут за воротами послышался звук работающей машины и визг тормозов. Калитка распахнулась и во двор ворвался молодой парень, казах, больше похожий на японца. Он кинулся к Алексею, а тот к нему, они крепко обнялись.
— Это наш второй брат, Багдат, — пояснил Бахчан.
— Здравствуй, мой родной брат, ну наконец-то мы тебя дождались! — торопливо говорил Багдат. Было видно, что он очень взволнован. — Мне как позвонили, я ушам своим не поверил, гнал машину так, что аж вода закипела…
Двор тем временем все наполняли и наполняли соседи. Всеобщая радость так и витала в воздухе. Но несмотря на кажущуюся неразбериху, подготовка к празднованию возвращения Алексея шла слаженно и без лишней суеты. Мужчины вовсю разделывали мясо только что зарезанного барана, приносили и расставляли столы и скамейки, стелили кошму. Женщины накрывали на стол, готовили всевозможные угощения и раскатывали тесто для знаменитого казахского блюда бешбармак («пять пальцев»). Под навесом в казане, расточая умопомрачительный аромат, варилась свежая баранина. Я до сих пор удивляюсь, насколько у казахов все предусмотрено для встречи гостей! То, что они всегда рады гостям — это чистая правда. Я с удивлением наблюдал, как даже маленький крепыш Нурланчик, двух лет от роду, старательно тащит палку от саксаула и пытается засунуть ее в печь, хотя никто его об этом не просил. Просто ребенок уже с детства приучен помогать взрослым и пытается быть полезным в общем деле.
И вот на веранде уже восседают мужчины. Для женщин же накрыт отдельный стол в просторной комнате дома, а в самом центре веранды, отстегнув свой деревянный протез, уселся глава семейства, старый Балтабай. Справа от него Бахчан, рядом с ним младший брат Бибит, слева от него — Алексей, а подле него Багдат. Меня посадили рядом с Багдатом и зятьями Мансуром и Аманбаем.
Возле дастархана на специальном подносе возвышался самовар, возле которого расположилась девочка лет десяти, которой полагалось наливать и подавать мужчинам чай. Застолье началось с традиционной молитвы, после чего девочка начала разливать чай и передавать его всем гостям. Чаепитие сопровождалось бесконечными разговорами о скотине, о работе, о здоровье родных и близких…
Я смотрел на отца семейства старого Балтабая, и не мог оторвать от него взгляд. Надо было видеть это, чтобы понять насколько счастлив был старик: все его сыновья живы, здоровы и пьют с ним чай за одним дастарханом. Это счастье виднелось во всем: и в его манере разговора, и в выражении счастливого лица.
После нескольких пиал чая, женщины принесли ляган (поднос) с бешбармаком, налили в кесе (большие пиалы) наваристую шурпу и девочка начала передавать угощение гостям. За едой мужчины вели непринужденный разговор, когда начинал говорить отец Балтабай, все замолкали и очень внимательно его слушали. Разговаривали на казахском языке, а ко мне обращались по-русски, старались, чтобы я был в курсе разговора, хотя мне не требовался перевод. Алексей как бы невзначай заметил:
— Николай казакша беледы, — все удивленно и одобрительно посмотрели на меня.
Я до сих пор вспоминаю, как в кругу этих замечательных людей, я почувствовал себя одним из родственников, до того располагающая атмосфера царила там. После сытного бешбармака чаепитие продолжалось уже за полночь. Гости постепенно расходились, женщины убирали посуду и приводили все в порядок, ко мне подошел Алексей и с трогательной заботой спросил:
— Николай, ты где хочешь лечь отдыхать? В доме, на веранде или на топчане?
— А ты где будешь спать? — спросил я его.
— Я люблю спать на улице на топчане.
— Вот и я люблю летом дома спать на улице под виноградником.
— Все, значит постелют на топчане.
Да, день и вечер оказались насыщенными на события, ощущалась некоторая усталость с дороги и я с удовольствием забрался под одеяло. Я лежал и любовался бездонным звездным небом. Нигде такого нет, как у нас, в Южном Казахстане. Я молча лежал и обдумывал все увиденное сегодня, задавал себе вопросы и сам же пытался на них ответить. Тем временем во дворе стало тихо, только сверчки начали свой «скрипичный концерт», да собаки перекликались по всему аулу. Где-то ишак прогорланил свою песню: «всем спать», но спать почему-то не хотелось. Алексей пришел укладываться на ночлег, стараясь не шуметь.
— Да не сплю я, ты что так крадешься?
— Я думал ты устал за день и уснул, вот стараюсь не шуметь, — ответил мне Алексей, устраиваясь под одеялом.
— Что устал, это точно, вот только спать чего-то не хочется, — признался я.
Мы некоторое время лежали молча и любовались ночным небом. Алексей мечтательно произнес:
— Эх, Николай, поверь мне на слово: нигде нет такого замечательного неба как у нас, не зря ученые у нас в Казахстане космодром построили!
— Согласен. Все, кто приезжает к нам в Казахстан, это замечают.
Мы снова замолкли. Я размышлял, как бы потактичнее задать все назревшие у меня вопросы. Алексей, будто прочитав мои мысли, нарушил молчание:
— Николай, у тебя ко мне наверное есть какие-то вопросы? Ты спрашивай, не стесняйся.
— Алексей, а где твой отец ногу потерял? — для завязки разговора спросил я его.
— В финскую войну на мине подорвался. В августе мы с ним поедем в Москву, я уже договорился, ему сделают новый, современный протез вместо этой деревяшки тяжелой.
— Помоги мне разобраться во всех твоих братьях, сестрах, зятьях и снохах. Бахчан — старший брат, — начал я.
— Сейчас я тебе все по порядку расскажу: отец (ока) Балтабай, мама (апа) Амира, Бахчан старший брат, потом сестра Гульсина на два года младше Бахчана, потом на два с половиной года младше идем мы — четверняжки: Багдат, я, Айжан и Настя; и самый младший, на четыре года младше нас — Бибит. Вот: семеро нас родных братьев и сестер. У Бахчана жена Кара Шаш («черные волосы»), Гульсина замужем за Аманбаем. У Багдата жена Хал Би Би. Я женат на Илге — ее здесь сечас нет, а всех остальных ты видел. Айжан замужем за Турсуном, Настя замужем за Аселханом. Бибит женат на Саре. У всех дети и даже есть внуки, а вся детвора, что бегает здесь, мальчишки и девчонки, которые помогают женщинам — это мои племянники и племянницы.
— Я, признаться, был удивлен, когда ты раздавал подарки — никого не забыл, как тебе удается всех запомнить?
— Как же я могу кого-то забыть, если все они мои родные люди?
Мы опять какое-то время лежали молча, а я все так и не решался задать самый главный вопрос. Но Алексей сам нарушил молчание:
— Во время войны, в 42-ом году отец, чтобы хоть как-то прокормить семью и заработать копейку на хлеб, ездил на ишаке за восемь километров на железнодорожный разъезд Тимур, работать сторожем. Выносил к вагонам на продажу курт (лакомство из творога), приготовленный своими руками из молока собственных коз и связанные мамой шерстяные носки. В то время Бахчану было четыре года, Гульсине два и родились двойняшки Багдат и Айжанка, как говорится, мал мала меньше…
***
Конец ноября 1942-го года выдался очень холодным и ветреным. Ветер гнал по степи мелкий колючий снег, который не полностью покрывал землю, только дорогу и тропинки. В такое время в степи от ветра в кустах верблюжьей колючки слышится свист, сопровождаемый будто детским плачем — это от голода и холода воют шакалы. Ночью в степи одинокому путнику несладко приходится.
Балтабай передал свое дежурство сменщику и собрался уже садиться на своего верного ишака Быр Кулака («одноухий»), как увидел вдалеке на горизонте показались огни, идущие со стороны Туркестана. Время было вечернее, темное и холодное, вряд ли кто-то выйдет из покупателей, но попытать счастье стоило. «Вот провожу этот поезд, и пойду домой, — подумал Балтабай, — может, он вообще не остановится». Тем временем, паровоз, пыхтя, начал притормаживать и, в конце концов, остановился у светофора. Поезд стоял: одна половина из жестких старых пассажирских вагонов в перемежку с обыкновенными теплушками. От этого поезда исходило какое-то скорбное молчание. Балтабай стоял на левой стороне по ходу поезда, почти посередине состава, ближе к хвосту поезда открылась дверь одного из вагонов и на насыпь путей спустился человек в больничном халате. Из тамбура ему кто-то передал какое-то подобие коробки… Издалека сложно было разглядеть. Человек направился в сторону станционной будки, паровоз тем временем подал гудок и тронулся. Человек быстро подбежал к первому столбу, поставил коробку, метнулся обратно к поезду и вскочил на подножку. Когда вагон поравнялся с Балтабаем, он крикнул ему:
— Отец, похорони, пожалуйста…
В этот момент поезд дал продолжительный гудок, и больше ни слова Балтабай разобрать не смог.
— Кого похоронить? С ума что ли спятил?! — бормотал под нос казах. — Эй, начальник! Откуда этот поезд? — крикнул он дежурному по разъезду, который стоял с флажком и уже собирался уходить в помещение станции.
— Из блокадного Ленинграда, детей везут в Ташкент.
Балтабай подошел к столбу, где человек из поезда оставил коробку, и привязал к нему своего верного Быр Кулака. В темноте сложно было разглядеть, и калека, с трудом отставив в сторону свой деревянный протез, встал на колено и заглянул в коробку. В коробке лежало два свертка, завернутых во фланелевые пеленки. Два ребенка, как два кукленка.
— Аллах, да это же дети! Это он меня просил их похоронить… — вслух заговорил с собой Балтабай. — Будь ты проклята война, и все, кто это развязал! О, Аллах, покарай ты их! Это же невинные дети!
Он с трудом поднялся, подошел к ишаку, и переложил все из курджума (вьючная сумка) в торбу, а торбу повесил на седло. Осторожно взял одного ребенка и засунул в один карман курджума, а второго — в другой. Но в таком положении он мог ненароком поранить детей своей деревянной ногой... Недолго думая, он снял с себя потрепанный овчинный полушубок, и накрыл им ишака и детей. Сам остался в нательной рубашке с поддевкой и в вельветовой безрукавке. Натянул посильнее на голову тумак (шапка из лисы), отвязал ишака и повел его в поводу.
Дорога к дому ночью с одной ногой, по степи, в холод и ветер была нелегкой. Ветер дул в спину, но это никак не облегчало путь Балтабаю. «О, эта проклятая война, что натворила… Бедные дети гибнут с голоду и холоду в разлуке с родителями! Аллах, будь милосердным, сделай так, чтобы дети были живыми, мы с Амирой их поднимем, вырастим, научим», — шел и рассуждал про себя Балтабай.
… Амира управилась со всеми домашними делами и, накормив детей ужином, уложила их спать. А сама, поставив керосиновую лампу на маленький табурет, прижалась спиной к еще теплой печке и принялась вязать носок. Их дом представлял из себя приземистую, старую, глинобитную мазанку с земляным полом, где стояла незамысловатая печь — единственный источник тепла в доме. Мы сейчас живем в благоустроенных домах и квартирах со всеми удобствами: электричеством, санузлами, микроволновыми печами, стиральными машинами и прочими благами цивилизации, и даже не задумываемся, как же можно было жить в глиняной избушке, удерживать в ней тепло, создавать уют и растить детей.
Часы на стене монотонно тикали, Амира апа периодически поглядывала на них, и в душе ее начало зарождаться беспокойство за Балтабая. Вот уже полночь, а его все нет, раньше он иногда задерживался на разъезде по разным причинам, но так долго еще ни разу. Амира с вечера приготовила ужин мужу, поставила его на печь и накрыла ватником, чтобы не остыл, и сейчас волновалась, как бы к приходу супруга он не был совсем холодным. Амира апа была умной, грамотной женщиной. Она окончила туркестанское педагогическое училище по специальности «учитель начальных классов», по тем временам это было редкостью. Пока не родились двойняжки Амира апа без всякого жалования учила ребятишек аула грамоте… Но что случилось? Два часа ночи, а Балтабая все нет, в такое время в голову лезут самые нехорошие мысли и нет ни намека на сон. Вдруг сквозь заунывный вой ветра ей послышался стук ворот и топот во дворе, она отложила вязание, накинула старое пальтишко и вышла встретить Балтабая. Балтабай подвел ишака прямо к двери дома, снял с него и надел на себя полушубок.
— Ты что, раздетый шел?! — ужаснулась Амира апа.
Балтабай молча снял курджум и передал его Амире.
— Просили похоронить, — угрюмо и устало ответил он. — Что делать будем, не знаю. Иди домой, я ишака поставлю в загон.
«Кого похоронить? Что он такое говорит?», — ничего не понимая, Амира апа пошла в дом, неся перед собой курджум. Открыв сумку, Амира остолбенела от увиденного, но тут же спохватилась, вытащила детишек, положила их на курпаче и укрыла другим концом. Затем поставила дастархан и накрыла ужин Балтабаю. Балтабай зашел в комнату, на него было страшно смотреть: до такой степени он устал и замерз… Амира помогла ему снять протез и верхнюю одежду, помогла присесть к дастархану так, чтобы спиной он мог прислониться к печке. Принесла тазик с теплой водой, помыть мужу руки. Откуда-то достала бутылку водки и налила ему полную пиалу. Балтабай удивленно уставился на жену. Он строго соблюдал каноны Ислама и не употреблял спиртного:
— Ты что, Амира?
— Пей, я тебя умоляю, это лекарство. Ты нам нужен здоровый, Балтабай, Аллах нас простит.
Голодный, замерзший, уставший после выпитой водки, Балтабай поужинал, выпил несколько пиал горячего чаю и уснул прямо у печки. Амира заботливо укрыла его полушубком. Поставив керосиновую лампу на табурет, она села на колени возле принесенных детей и тихонечко заплакала… Но тут же собралась, как опытная волчица, почуявшая опасность для своих детенышей, и принялась снимать пеленки с первого ребенка. Маленькая худенькая девочка не подавала никаких признаков жизни, но Амира понюхала ее, прислонилась ухом к крохотному тельцу и прислушалась…
— О, Аллах, да она живая!
Когда она снимала пеленки, ей попался какой-то обрывок бумаги, но впопыхах она просто отложила его в сторону. Амира положила девочку на подушку, накрыла верблюжьим одеялом и стала раздевать второго ребенка. Им оказался мальчик, тоже без признаков жизни. С ним она проделала все то же самое и, о, чудо — ребенок оказался жив! Она переложила малыша на подушку к девочке. Амира апа торопливо разделась по пояс, приложила детей к груди и легла в приготовленную для себя постель, укрывшись двумя теплыми одеялами, покрепче прижимая к себе младенцев.
«Маленькие, голодные… Какие же они беззащитные эти детишки», — думала Амира, умоляя всевышнего, чтобы они выжили. От дневных забот и переживаний, она уснула…
… Проснулась Амира от того, что один из детей начал шевелиться.
«Так, надо их покормить, похоже отогрелись».
Она аккуратно переложила детей на подушку и первой взяла на руки девочку. Теперь было видно, что малышка жива, и даже открыла синие глазки. Но ребенок был настолько слаб, что женщине едва удалось дать ей несколько глотков молока. В это время второй малыш на подушке начал подавать признаки недовольства. Амира обрадовалась, и попыталась накормить и его. Она хорошо понимала, то дети слабы, и их надо кормить понемногу. Мальчик оказался более «самостоятельным» и все-таки сделал несколько глотков молока сам. Амира умыла каждому личико материнским молоком, укрыла теплым одеялом и стала разбирать пеленки. Среди них она заметила те самые клочки бумаги. На одном было написано химическим карандашом: Настя, число, месяц, год. На другой — Алеша и то же число, месяц, год. Обрадованная тем, что детишки оказались живы, отогрелись и даже чуть-чуть поели, Амира стала кормить и своих малышей. Вдруг, спохватившись, она схватила оба обрывка бумаги и внимательно посмотрела на них. Дата рождения Насти и Алеши полностью совпадала с датой рождения Багдата и Айжан.
— Балтабай, Балтабай! Они живы и даже уже поели немножко, — шепотом, чтобы не разбудить детей, сообщила мужу Амира.
— Спасибо тебе, всевышний, что услышал меня, — приходя в себя после сна пробормотал Балтабай.
Амира апа не сдерживая эмоций продолжала тормошить мужа:
— Балтабай, они родились в одно время!
— Кто родился в одно время? — непонимающе спросил сонный муж.
— Багдат, Айжан, Алеша и Настя. Теперь ты понимаешь? — взволнованно сказала Амира, протягивая обрывки бумаги с датами.
— Это Аллах послал нам этих детей, у нас теперь их шестеро: три мальчика и три девочки! Я все сделаю, чтобы мои дети выросли здоровыми, грамотными и умными людьми, несмотря ни на что.
Эти слова прозвучали как клятва, которую они с отцом сдержали, несмотря на тяжелое военное и послевоенное время…
— Мы все выросли здоровыми, все выучились кто на кого хотел. Бахчан в колхозе работает механиком, Гульсина зоотехник, Багдат инженер, я военный летчик, Настя фельдшер, Айжан учительница начальных классов, а Бибит техник-строитель. У всех у нас семьи, у всех есть дети, внуки, мы очень любим наших маму и папу и очень ими гордимся. А наши родители очень гордятся своими детьми и считают себя очень счастливыми. Я во Вьетнаме был инструктором, учил вьетнамских летчиков летать. Командировка была запланирована на год, а затянулась на два с лишним. На моем счету четыре сбитых «Фантома», но и меня тоже подстрелили…
После некоторого молчания Алексей продолжил:
— Я катапультировался и приземлился во вьетнамские джунгли, неподалеку от американских позиций. Были уже сумерки, но американцы все равно заметили куда я упал и решили взять в плен живым. Парашют зацепился за верхушку дерева, и я повис метрах в пяти над землей. Я кое-как отстегнул парашют и плюхнулся в вонючую жижу по пояс. Где-то совсем рядом американцы орали в мегафон: «Рашн, стафайся!», и человек 10 шли в мою сторону стреляя очередями поверх головы. Щепки от деревьев летели во все стороны от пуль американских вояк, они пытались очередями прижать меня к земле. Я стал убегать от них, но бежать по пояс в воде в летном комбинезоне и кожаной куртке я не мог. Я скрипел зубами от боли в ноге. Очевидно, повредил во время падения. Разгребая вонючую жижу впереди себя, я повторял только одно: «Казахи не сдаются! Казахи не сдаются!». Сколько я так «пробежал» не помню, но понял, что полностью выбился из сил. Тогда я на ходу выхватил нож, вытянул из воды стебель какого-то растения, срезал макушку и стебель у корней, на мое счастье он оказался полым. Я со всего маха упал спиной в жижу между двух деревьев и одной рукой держал дыхательную трубку, а другой корни дерева, чтобы ненароком не всплыть. Я сильно запыхался и очень часто дышал, но нужно было сдерживать дыхание. Болотная грязь лезла в нос, вызывая рвотные позывы… Пришлось освободить руку, которой я держался за корень и зажать нос. Я слышал как американцы в недоумении ходили вокруг меня, слышал их разговоры, боялся, что они вот-вот на меня наступят. Решив, что я утонул, они ушли. Когда все стихло, я наконец всплыл из этого «компота», но встать уже не мог — одежда намокла и потяжелела. В левом кармане куртки лежал пистолет, а в правом — обойма патронов, это придавало мне уверенность. Я еле-еле поднялся во весь рост на одной ноге, наступать на вторую было невозможно, но надо было идти, потому что к утру американцы могли возобновить поиск. Превозмогая боль, я двинулся вперед, пока не ощутил, что дно стало глубже, а в воде появилось течение. Вдруг где-то слева от меня послышался плеск воды, и плывущая в свете луны тень приглушенным голосом позвала: «Ленцо, ленцо, ленцо». «Ленцо» вьетнамцы называют русских. Приглядевшись, я понял, что это человек в лодке зовет меня. Я понял, что спасен. Нога оказалась сломана в лодыжке, меня вьетнамцы привезли к нашим самолетам, и я улетел в Союз. В Ленинграде отлежал в госпитале, прошел снова ВЛК, был признан годным к летной работе, получил новое назначение, а сейчас в отпуске. Вот так, дома у родителей я не был два года и четыре месяца, они даже не знали, где я нахожусь, и живой ли я вообще… Николай, ты не спишь? — неожиданно спросил Алексей.
— Не сплю, не хочется, — отозвался я. — Мне теперь многое стало ясно, но непонятна значимость моего визита к твоим родителям, и почему ты ничего не рассказываешь про свою семью. Это запретная тема?
— Да нет ничего запретного, и эту тему никак не обойдешь, просто неприятно вспоминать. Я женился на Илге, она латышка, я тогда служил в Латвии в авиационном полку истребителей-перехватчиков командиром авиаэскадрильи. Илга молодая, красивая, довольно успешная актриса кино и театра, у нас сейчас растет дочь Марина, я потом тебе фотографию покажу, если интересно. Мы как поженились, поехали ко мне на Родину к моей родне. Что ее заклинило, я так до сих пор понять и не могу. Вроде все хорошо было, познакомил ее со всеми родными, все были очень рады, особенно родители, все уже было готово к празднованию, а она мне вдруг говорит: «Ты куда меня привез? Ты так восторженно рассказывал про свою Родину, про прекрасную природу, а завез в какую-то глушь. В общем, я здесь ночевать не останусь». Я ей давай объяснять, что у нас так не принято, если ты уедешь, никто не поймет, родители будут очень переживать и думать, что тебе что-то не понравилось… «Да! Мне ничего здесь не нравится, — говорит, — я здесь ни за что не останусь! Какие родственники? Какие родители? Ты мне райские красоты обещал». Так меня эти слова ранили, что я взял у своего друга детства машину, закинул туда ее вещи, всем сказал, что нам надо срочно в Чимкент, мы завтра вернемся. Отвез ее в аэропорт, посадил в самолет до Риги. На прощание сказала мне, что ноги ее здесь больше не будет. Пришлось родителям соврать, что ее срочно вызвали на работу. Этот мой грех я до сих пор ношу, что пришлось соврать родителям. Николай, признаюсь только тебе, после этой ее выходки мы живем каждый сам по себе, но родители, конечно же, об этом не знают. Самое паскудное, что она не разрешает Марине приехать сюда, к ее дедушке и бабушке, а они очень страдают от этого. Твое согласие приехать в гости к нам немного сглаживает это напряжение, у нас же всегда рады гостям, спасибо тебе.
Мы молча смотрели в звездное небо и думали о своем. Ручка Большой Медведицы опустилась вниз, а значит время к рассвету. Паузу нарушил Алексей:
— Николай, тебя куда направили служить?
— В предписании сказано прибыть в город Владивосток в штаб авиации Тихоокеанского Флота, а там куда направят, — ответил я.
— Вот я тоже думаю, что ни делается, все к лучшему. Исходя из наших отношений с Илгой, лучший для меня вариант. Я получил направление на один из авиационных заводов на должность летчика-испытателя, и тоже на Дальний Восток, так что, может, еще встретимся, — задумчиво произнес Алексей.
Время в гостях пролетает быстро, и я даже не заметил, как пролетели трое суток, вместо обещанного мной Алексею одного дня. Все три дня проходили в застольях то у брата Алексея, то у его сестры, и все гостевые походы были строго обязательны. В гостях у казахов, я себя чувствовал как дома, настолько доброжелательной обстановки я нигде не встречал. А мне за мою морскую службу довелось многое повидать, так что, мой читатель, примите это как аксиому: казахи — самый гостеприимный народ.
В то время не было мобильных телефонов, и мы не знали с Алексеем, куда забросит нас судьба, не знали постоянного почтового адреса куда писать. Поэтому поблагодарив друг друга за знакомство и гостеприимство, мы и расстались, надеясь, что еще когда-нибудь встретимся. Обменявшись рукопожатиями, мы пожелали друг другу всего доброго, и я на такси уехал в Туркестан.
С годами я все больше и больше, острее и острее ощущаю потребность рассказать о том, как судьба позволила мне познакомиться с такими замечательными людьми, с моими земляками-казахами. Рассказать о человечности и житейской мудрости родителей моего героя, о простой казахской душе... А что из этого получилось, судить вам.
Посвящается моим землякам туркестанцам.
С уважением и доброй памятью капитан 3 ранга в отставке Меркулов Николай Степанович