Часть-2
От корреспондентов Крымской войны 1853 - 1856 гг. - АЛЬМА
СРАЖЕНИЕ ПРИ АЛЬМЕ
20 сентября, сразу после рассвета, полковник Лейси был уже на ногах, вслед за ним вышел из гостеприимной палатки и я. Батальоны Легкой дивизии готовились для построения. В семь часов французы сообщили, что они уже ждут нас. От их бивуаков доносились громкие звуки барабанов и горнов.
Предполагалось, что мы выступим в шесть часов. Я так и не понял, почему в течение нескольких часов после назначенного времени английская армия не сдвинулась с места. Принц Наполеон и генерал Канробер приехали на совещание к сэру де Лейси Эвансу, но у него еще не было никаких распоряжений из Главной квартиры. Официальное объяснение задержки заключалось в том, что английские позиции были расположены для обороны левого фланга с юго-востока, и теперь войскам надо сдвинуться вправо, чтобы сомкнуться с французами. 19 сентября в начале дня обе армии остановились; наши союзники заняли позиции между нами и морем. Я проехал от полка к полку. Все видели длинную цепь огней на холмах и понимали, что там находится неприятель. Не раньше девяти часов появились лорд Раглан со своим штабом и маршал Сент-Арно в сопровождении большого штаба; они выехали к фронту армий.
Все это время правый фланг французов неуклонно двигался к Альме. Но четыре драгоценных часа были потеряны, прежде чем двумя колоннами выступили Легкая и 2-я дивизии. Стрелковая бригада Норкотта прикрывала на левом фланге 13-й Драгунский полк и конную артиллерию.
Во время остановки ко мне прискакал адъютант сэра Джона Бургойна и обрушился на меня с криком: «Чтобы вас здесь не было! Всем приказано убираться к чертям!» Я напрасно упрашивал его, ведь я был «не причислен». Мне никогда еще не приходилось быть в столь неприятном положении.
Мой последующий опыт на театрах военных действий с армиями других стран показал, что наша военная полиция крайне беспечна по отношению к нонкомбатантам, а вернее, они и вовсе для нее не существуют.
Капелланы, медицинские и комиссариатские чины, интенданты и квартирмейстеры двигались, как им заблагорассудится на флангах или даже по фронту колонн. Но все они были частью армии, а я никому не принадлежал. Вряд ли кто-либо имеет законное право ехать впереди армии только для того, чтобы написать в газету отчет о сражении.
Перед нами была Альма с возвышенным противоположным берегом и отчетливо различимыми на нем массами войск.
Наш опасно замедленный марш возобновился, и за час мы прошли около двух миль. Со стороны моря над лесистыми холмами появились облачка дыма. Раскаты пушечных выстрелов повторялись вновь и вновь. Это союзный флот обстреливал позиции неприятеля над обрывом другого берега Альмы. Русские были совсем близко и двигались слева направо. Их штыки блестели на солнце.
Войска еще раз остановились, чтобы в последний раз разведать позиции русских. Около часа дня англичане подошли к реке, течение которой к морю обозначалось виноградниками и деревьями. На значительном расстоянии впереди вдоль морского побережья двигалась дивизия Боске, которая уже вошла в соприкосновение с неприятелем.
Мы могли видеть дымки ружейной перестрелки, поднимавшиеся над прибрежными виноградниками. Непрестанно били пушки с английских и французских кораблей. Перед нами была длинная полоса изгородей двух татарских деревень, утопавших среди фруктовых садов и виноградников. На складках противоположного берега были устроены два земляных укрепления, где располагались боевые порядки неприятеля. Виноградники и сады правого берега кишели плохо вооруженными вражескими стрелками.
В половине второго пополудни русская батарея у почтового тракта сделала первый выстрел по нашей Главной квартире, и тотчас штабные офицеры поскакали с приказом разворачивать Легкую и 2-ю дивизии.
Сражение началось! Треск ружейной пальбы и рокот тяжелых корабельных пушек были слышны за полчаса до того, как наш левый фланг подошел на расстояние полутора миль от реки. Русские еще ничего не заметили, а французы уже карабкались на высоты у берега Альмы при ее впадении в море. Была ясно видна телеграфная, или семафорная, башня и возле нее колонны войск, передвигавшихся в ярком солнечном свете, который играл на их штыках и снаряжении.
Лорд Раглан со штабом ехал по Севастопольской дороге к мосту через реку у деревни Бурлак, а справа на некотором расстоянии двигался маршал Сент-Арно со своей блестящей свитой. Продвинувшись вперед, мы увидели следивших за нами верховых русских офицеров.
Я подъехал к сэру де Лейси Эвансу. Он сказал мне лишь, что можно будет увидеть большое сражение, о чем я и так догадывался. Там, где залегли наши солдаты, уже взрывались бомбы и катились ядра. Вдруг все большое селение Альматамак загорелось сразу со всех сторон, словно одновременно был подожжен каждый дом. Сэр де Лейси Эванс и его штаб ускакали от меня. Правда, я мог за восемь или десять минут добраться до бригады Кодрингтона, хотя было нелегко ехать по прямой через боевые порядки. Я пересек почтовый тракт и понял, что и в самом деле оказался под огнем неприятеля. Сэр Джордж Браун окликнул меня по имени и сказал, что день просто великолепен, после чего жестом велел мне отъехать назад.
Легкая дивизия быстро продвигалась вперед нестройными рядами к виноградникам, и русские стрелки обстреливали ее. Гремели пушки. Через несколько минут зеленые мундиры скрылись под покровом листвы, и только вьющиеся дымки от ружей показывали их продвижение вперед. За 500 или 600 ярдов позади бригады Кодрингтона наступала гвардия, а слева от нее вперед вырвался к земляному укреплению 19-й полк.
Дым от горящей деревни не давал мне рассмотреть, что происходило на правом фланге. Слева я увидел, как правая бригада Легкой дивизии ворвалась в виноградники вслед за передовой линией стрелков, а гвардейцы залегли немного позади них. Я поехал к домам у дороги, еще не загоревшимся, в которых укрывались наши солдаты.
Треск ружейного огня, гром батарей, визг про¬летавших вблизи пуль никак не позволяли настроиться на философское восприятие происходящего.
После моего «участия» в битве при Альме прошло почти тридцать семь лет, и я понял за это время, что невозможно описать все события в точности и последовательности, и поэтому отнюдь не претендую на отчетливое и безупречно достоверное повествование. Много лет назад я пытался сделать это, но не мог полностью достичь желаемого результата.
* * *
Не могу сказать, через какое время после начала боя я увидел, что часть Легкой дивизии выходит из виноградников и переправляется через реку. Возможно, прошло довольно много минут.
Пока я смотрел из окна, на крыше взорвалась бомба, и сбежала моя лошадь, привязанная к двери. Но тем временем наши солдаты, а вслед за ними и гвардейцы, уже карабкались вверх по склону к неприятельской батарее.
Правофланговая бригада дивизии Брауна, перейдя реку, укрылась под высоким берегом, а 19-й и 23-й полки прямо под большой батарей. Сэр Джордж Браун приказал полковникам Сандерсу и Честеру вести своих людей вверх по склону и атаковать батарею. Они не выстроились в боевые порядки, а двигались к земляному укреплению отдельными группами. Было бы чистым безумием пытаться наступать регулярным строем.
Что касается происшедшего при атаке на большую двенадцатипушечную батарею, неправильно называвшуюся «редутом», то здесь мнения разделились на противоположные еще до того, как рассеялся пороховой дым. Сэр Джордж Браун и сэр Уильям Кодрингтон рассказывали каждый свою собственную историю. Оставалось неясным, что произошло за время между началом боя бригады Кодрингтона и моментом их отступления к реке, однако все поле боя было усеяно телами убитых и умирающих.
Я перешел реку вброд вблизи моста и укрылся под крутым склоном противоположного берега, где был отнюдь не в одиночестве. Там скопились унтер-офицеры и рядовые разных полков, выжидавшие «развития событий». Некоторые были ранены, но большинство оставалось в совершенной целости и сохранности. Над головами перелетали пули и снаряды. Когда они попадали в дом, масса горящей соломы, дерева и земли извергалась в воздух в туче раскаленных искр. Канонада ослабевала, однако накатывавшие волны ружейного огня усиливались. Я ничего не видел со своего места, поэтому перебрался обратно на правый берег и вышел на дорогу, заполненную солдатами. В них попало ядро, убившее одного, а вскоре ударило и второе. Вдоль стены у дороги перед мостом лежали раненые, по большей части офицеры, которые смогли сползти по окровавленному склону. Раненым приходилось очень плохо — никто не помогал им на обжигающем солнце. Но лекари были не виноваты. Тех, кому повезло, перетаскивали на носилках. Не поддержанная вовремя атака Легкой дивизии окончилась неудачей.
Минут через пятнадцать или двадцать после атаки красных мундиров вверх по склону левого берега появились большие неприятельские колонны, чтобы выбить наши войска из земляного укрепления. Это был самый критический момент.
Через несколько минут русские опять овладели земляным укреплением, но тем временем французы обошли их левый фланг. Г-н Кинглейк сообщает, что солдаты Легкой дивизии, укрывшиеся за фасом укрепления, уже изготовились ударить по атакующему их Владимирскому полку, но были остановлены криком: «Это французы! Не стреляйте!» Я не верю этому рассказу.
Между французской и русской армиями была слишком большая разница в головных уборах и мундирах. Впрочем, несомненно, одно: какой-то офицер подал команду к отступлению горнисту 19-го полка, которая была передана по линии всем остальным горнистам. Когда прозвучал сигнал, началась поспешная ретирада. Стоял только 7-й Пехотный полк на правом фланге. Отступление вниз по склону расстроило центральный батальон. В то же время шотландской гвардии, поднимавшейся вверх к батарее, с трудом удавалось задерживать отступающую бригаду Кодрингтона, но, в конце концов, она пришла в замешательство. Все-таки шотландцы отбросили русских, однако не смогли захватить укрепление. Русские резервы начали снова спускаться вниз по холму. Поднимавшиеся в совершенном порядке гренадеры открыли убийственный огонь по двум русским колоннам, которые дрогнули и откатились назад, оставив за собой убитых и умирающих. Как сказал сэр Джордж Браун, гвардия подошла как раз в нужное время. Если бы это произошло раньше, ей пришлось бы переходить реку под тяжелым огнем.
Благодаря тому, что бригада Кодрингтона принудила русских откатить пушки, гвардейцы перешли Альму в совершенном порядке и без потерь. Но мы были близки к катастрофе левого фланга всей союзной армии. Я не говорю, что русские могли разгромить английскую армию. В целости оставались, по меньшей мере, еще два батальона Легкой дивизии, три батальона шотландцев, шесть батальонов 3-й дивизии и три батальона 4-й дивизии. Но если бы гвардейцы были остановлены, французы могли бы сказать, что в критический момент они пришли на помощь англичанам и спасли нас от поражения.
Весь мир поверил бы этому, особенно после Инкермана. Наступление 1-й дивизии, и не только гвардии, но и шотландцев, слишком долго откладывалось, однако они все-таки пришли и сыграли решающую роль. Гренадеры стерли в порошок две больших пехотных колонны и с левого фланга ворвались на батарею. Я не видел шотландцев, находившихся на правом фланге позади гвардейцев, но впоследствии слышал раскатистые залпы, свидетельствовавшие об их продвижении. Вялые русские батальоны, обойденные слева, прорванные в центре и опрокинутые на правом фланге, нехотя отступили. Битва за Альму была выиграна!
Что за зрелище являл собой этот холм! Подъем от реки к земляному укреплению был пологий — трудно вообразить себе, чтобы инженеры могли соорудить еще более смертоносный гласис. На всем пространстве рядами лежали убитые и раненые,
вперемежку англичане и русские, образуя какие-то фантастические группы.
Тот, кто сам не был очевидцем, не в состоянии представить себе поле большого сражения, особенно такого, как при Альме, где несколько дней на бивуаках провела целая армия. Огромные кучи мусора скопились на склонах холмов, повсюду стоял тошнотворный трупный запах, и трава была скользкой от крови. Перед земляным укреплением скопилось множество мертвых тел, и я распознал среди них нескольких любезных моих сотоварищей из Уэльского, 19-го и 95-го пехотных полков. Гвардейцы и шотландцы потеряли всего по одному офицеру.
Я проехал далее земляного укрепления и впервые за этот день увидел нашу кавалерию, преследующую русских, которые отступали под огнем нашей и французской артиллерии. Вдруг позади меня раздались оглушительные крики. Я оглянулся — лорд Раглан со своим штабом направлялся к укреплению. Вокруг валялись убитые и умирающие. Солдаты, опьяненные радостью победы, вопили как безумные и пытались бессвязно о чем-то рассказывать. Уже десять часов я не сходил с седла; у моей несчастной лошади лилась кровь от пореза в ноге, и она уже не могла везти меня.
Я оцепенел от усталости и голода. В голове шумело, сердце, казалось, вот-вот разорвется на части. Увиденное настолько ошеломило меня, что я не мог оставаться на том месте, где происходила рукопашная схватка, и хотел только одного — скрыться от торжества тех, кто забыл о павших.
Только теперь осознание всей тягости предпринятого мной труда свинцовым грузом легло на мою душу, но надо было приниматься за работу и описать происшедшее сражение. Я не ощущал ни малейшего восторга от нашего триумфа, хотя и понимал, что это большая победа, однако не мог разделить радости победителей.
Глаза мои слезились, и я не мог делать даже самые короткие записи.
Меня поразило то, что войска устраиваются на бивуаки, хотя оставалось еще часа три светлого времени. Я дважды напоил своего коня в Альме и, возвратившись к земляному укреплению, взобрался на гребень холма.
На юге был еще виден неприятель в виде темной серой массы. Когда русские исчезли из вида, я снова спустился к реке в поисках пропитания и ночлега. Ярдах в двухстах ниже укрепления стояла палатка комиссариатских офицеров из бригады Кодрингтона, которые пригласили меня к себе. Мы поужинали, сидя, в буквальном смысле, между живыми и мертвыми. Если бы не этот приют, я никогда не увидел бы Севастополя. Ужасная ночь! Сон никак не приходил ко мне. Крики и стоны раненых пронзали мой мозг. Сострадательные молодые офицеры наполняли фляжки и выходили, стараясь хоть чем-нибудь помочь несчастным. Над полем битвы виднелось множество фонарей. Мы провели на склоне холма несколько часов среди раненых, но все, что могли сделать, было лишь мерой нашей беспомощности. Я чувствовал, что заболеваю, и через три дня лихорадка свалила меня с ног.
Сколь жестоко страдали несчастные, со стона¬ми валявшиеся на поле битвы ночью 20 сентября! Но вряд ли хоть кто-нибудь из них был в более жалком состоянии, чем я при наступлении утра. Проснувшись после горячечного короткого сна, я должен был продолжать свою работу. В палатке стояла удушающая жара и тошнотворный запах. Внутрь набилось множество непрестанно о чем-то громко говоривших людей. Я выбрался наружу. Все вокруг были при каком-то деле: носили раненых русских, копали траншеи для братских могил, собирали брошенное оружие.
Саперы и минеры работали на батарее. Один из инженерных офицеров, видя, как я пытаюсь писать на коленях, устроил для меня некое подобие стола в виде доски, положенной на две бочки.
К счастью, мое первое письмо так и не дошло до Лондона. Телесно и умственно я был просто не в себе и, дописав свое послание, поехал к берегу, обгоняя бесконечные группы солдат и матросов, переносивших к берегу раненых. Я переправился на госпитальное судно «Кенгуру», которое должно было идти со своим ужасающим грузом в Скутари. Зрелище искалеченных, большинство которых было осуждено на смерть, наполнило меня чувствами сострадания, ужаса и гнева.
Возвращаясь от берега, я свернул вправо, чтобы не видеть раненых на носилках, и направился в сторону брода через Альму, за которым дорога вела к телеграфной башне. Французы все еще хоронили русских. Вокруг валялись сломанные ружья, сапоги, ранцы, шинели и прочие предметы. Наши союзники были в приподнятом настроении. Солдаты приветствовали меня возгласами:
Ко мне подошел артиллерийский офицер и спросил: «Зачем мы остановились в этом проклятом месте? Говорят, что лорд Раглан намерен пробыть здесь, целую неделю!»
Мне оставалось лишь признать свое неведение. Я поклонился и поехал дальше, но расслышал, что французы обсуждали мой чин и род войск. Когда утром я выезжал из нашего лагеря, он являл собой ужасающее зрелище, и воздух отравляли трупы лошадей, раздувшиеся до невероятных размеров. Теперь все переменилось: тела русских были похоронены, раненые перенесены в лазаретные палатки, пленные собраны в одно место около реки. Кучи захваченного оружия — большей частью поломанного — валялись возле Главной квартиры, которая состояла из нескольких палаток на правом фланге.
Армия расположилась по склонам холмов поблизости от реки. Солдаты чистили оружие и варили еду. Я снова возвратился к своим. Будь у меня даже сто ушей, я и тогда не смог бы услышать и половины обращенных ко мне рассказов.
Особенно возбуждены были штуцерники, которые старались доказать, что именно они шли впереди всей армии и очистили виноградники и огороженные участки от целых орд русских передовых стрелков, отбросив их за реку к гранитоподобной русской пехоте на склоне холма. Претензии сих смельчаков громко оспаривались 19-м и 23-м полками, утверждавшими, что впереди них вообще никого не было. Только от одного человека я услышат отзыв о неприятеле: «В конце концов, русские оправдали свою репутацию стойких солдат. Вы заметили, как они отступали?» — «Но, в конце концов, именно наша Легкая дивизия вышибла зубы дракону и захватила батарею!»
Собрав, какие только возможно последние сведения, я возвратился к моим друзьям саперам и до сумерек, прямо на поле битвы, занимался своими записками.
Тогда я не осознавал, что в моей власти создать при помощи типографских букв ореол славы какому-либо безвестному воину. И теперь со всей искренностью могу утверждать, что сознательно никогда не пользовался такой возможностью.
«А что скажут в Англии?» — этот вопрос никогда не возникал у меня до тех пор, пока с наступлением зимы я не столкнулся со страданиями людей, и меня стали преследовать мысли о том, что там, в Англии, не должны допустить окончательной погибели нашей армии. Лично для меня было бы куда авантажнее рассуждать о погоде и о том, что все складывается наилучшим образом; тогда погибло бы еще больше людей, зато у меня не было бы стольких влиятельных врагов.
Через несколько недель пришли английские газеты с правительственными сообщениями. Я не провожу никакого сравнения между творениями моего слабого и непросвещенного ума и донесениями лорда Раглана, прекрасно написанными и основанными на собственных его познаниях и официальных сведениях. Однако депеша с берегов Альмы, хотя вслед за нею и посыпался дождь наград и чинов, была несправедлива по отношению к армии.
В прежние времена донесение главнокомандующего включало в себя рапорты подчиненных генералов, каждый из которых содержал список наиболее отличившихся. Лорд Раглан писал свое донесение через три дня после сражения. Каждому было понятно, сколь оно недостоверно, но никто не осмелился возражать.
Продолжение следует...