«Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды.
плохо то, что он иногда внезапно смертен,
вот в чем фокус!»
Предисловие, очень важно для понимания развернувшийся, а точнее, длящейся уже более полвека дискуссии, о романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» особенно сейчас вспыхнувшей с новой силой после показа по телевидению его многосерийной версии. Новый виток дискуссии по этому роману определен в следующем тезисе:
«Роман «Мастер и Маргарита» включен в школьную программу, то есть, признан классическим произведением. Между тем, среди православных бытует мнение, что этот роман кощунственен». (...) Так называемые «пилатовы главы» «Мастера и Маргариты» кощунственны. Достаточно сказать, что Иешуа булгаковского романа умирает с именем Понтия Пилата на устах, в то время как Иисус Евангелия – с именем Отца.
Любой христианин (а христианин — при максимально мягком и широком определении этого слова – это человек, который молится Христу) любой конфессии согласится с этой оценкой».
В этой формуле, на лицо, не различение – литературного героя Иешуа и его исторического прототипа – Христа. Точно такое же, когда наивный читатель не различает Кутузова, из романа Льва Толстого «Война и мир» и Кутузова – историческую личность. Такие «простаки» и Екатерину Великую, писателя Пикуля, путают с царственной особой.
Достоевский, отвечая на вопрос об отношении писателя к действительности, сказал замечательные слова:
«Нет, государи мои, настоящий писатель - не корова, которая пережевывает травяную жвачку повседневности, а тигр, пожирающий и корову и то, что она проглотила!»
Иначе сказать, писатель «переваривает в себе» правду повседневности и правду историческую и из этого создает собственные миры.
Того, о чем и как написал М. Булгаков в романе Мастер и Маргарита» – не было в реальной жизни. В том числе не было такого Понтия Пилата и такого Иисуса Христа. Они, как и Берлиоз, как Иван Бездомный, и другие литературные герои, вызваны к жизни творческой силой писателя, и живут только, и исключительно в реальности этого романа, и ни где более!
Тогда как, реально живший в 30-тых годах новой эры прокуратор Иудеи Понтий Пилат, живет в истории Иудеи и Рима, а реально живший в это же время Иисус Христос, живет и в истории Иудеи, и Рима, и еще в религиозно-мистическом сознании миллионов сынов, и дочерей человеческих.
Надо ли подчеркивать очевидное, что религиозно-мистическое сознание создает свой, особый образ Иисуса Христа, и на восприятии этого образа выстраиваются различные, религиозные учения в рамках единого христианского пространства? Очевидно так же что для каждого верующего образ Иисуса свой собственный чаще всего чувственный, а не словесно-описательный.
Если бы Понтий Пилат и Иещуа были другими, а не такими, как их написал Булгаков – это был бы другой роман.
Можно быть уверенным в том, что и в другом романе литературные персонажи отличались бы от своих исторических прототипов, в данном случае: от Понтия Пилата – прокуратора Иудеи, и Иисуса Христа – Сына Бога.
Теоретически возможны бесконечные варианты романов на эту тему, как и на тему Великой Отечественной войны 1812 года и на любую значимую для общественного сознания историческую тему.
Если посмотреть на литературу шире тематики историчности, то мы увидим, что любая человеческая тема является неисчерпаемым источником творчества.
Однако вера в подлинность Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды, ни чего не меняет в сознании читающего человека, тогда как вера в литературного Кутузова, или литературную Екатерину Великую, обкрадывает его в том смысле, что в его сознании место исторической правды (достоверности) занимает миф об этой правде.
Таким образом, существует два ложных подхода к литературе и, особенно к той, где действуют прототипы исторических, или религиозных личностей.
Первая лож проистекает от проверки литературного произведения «алгеброй исторической правды». Как правило, вывод такой – «так не было в действительности», следовательно, автор - лгун и книга его – лож. Со всеми отсюда вытекающими административными последствиями.
Вторая лож, вытекает из претензии автора ли, или рекламы на историческую достоверность. Она выдает художественное произведение за «подлинную правду жизни». Обе эти лжи идут рука об руку и друг друга поддерживают. Интересно и то, что начинающие прозаики в оправдание своей художественной беспомощности утверждают: «Так оно было в реальности!»
Далее начинается, как правило, длинное доказательство того, что так оно было! Хотя въедливый читатель твердит вслед за критиком: «Не верю! Не ве-р-рю!»
Между тем судить о художественном произведении можно только изнутри его, а не «снаружи». В художественном произведении есть только одна правда, и ни каких других быть не может – это правда художественная.
Говорят: «устами младенцев глаголет истина». Из уст простодушного читателя эта истина, иногда, вырывается в словах: «Написано, как в жизни бывает».
Художественная правда – это не «как было в жизни», а как могло быть и как оно бывает в жизни. Еще раз подчеркну – «бывает», не есть подлинное – «было», а всего лишь – «могло быть».
Художественно достоверно, - ибо, могло так быть.
Распятие странствующего молодого философа, каким представлен в романе Булгакова Иешуа – могло быть, в данном месте и в данную эпоху, но не было так, применительно к жизни и распятию Иисуса Христа.
Выходит, спор идет на пустом месте и не о том, о чем стоило бы спорить. А спорить есть о чем, потому как любое художественное произведение не только изначально многогранно и не может один человек (читатель) увидеть одновременно все его грани, но потому что взаимодействие читателя и текста создает неповторимый мир субъективных мультипликаций в сознании читающего. Ценность именно в этих субъективных мультипликациях, в их экзистенциальной глубине.
Вот об этих «восприятиях» и стоит говорить, и даже спорить. Иначе сказать, сколько читателей, столько и романов «Мастер и Маргарита»!
* * *
Если человеку требуется истина веры, то пусть он её ищет там, где она есть, то есть в церкви и в системе церковный преданий, и ценностей. Если он ищет истин исторических, то должен их искать в исторических документах, а точнее – во всей совокупности исторических дисциплин, а если жаждет истин художественных, он должен читать романы.
Конечно, одно другое не исключает – ущербно не различение, смешение разнородного в дичайший коктейль подобия культуры. Из этого «коктейля» вырастает подобие образованности, метко названное Солженицыным – «образованщина», ибо она воинственно нетерпима к любому иному мнению.
По моему глубокому убеждению – цель просветительства, есть, прежде всего, научение человека способности отличать, в данном случае, отличать истины церковные и истины художественные, от истин исторических, или научных, а не валить все в одну кучу.
Умение отличать одно от другого, а другое от третьего, является подлинной культурой каждого читающего человека и не только.
Еще опаснее этого «винегрета не различения» умышленная, или же наивная(простодушная) подмена одного – другим. Иначе сказать, когда начинают верить в литературных героев, как это случилось с героями писателя Толкина и вполне могло (может) случиться с героем булгаковского романа Иешуа – это страшно!
Страшно, поскольку уводит человека, с одной стороны, от реальных жизненных проблем, а с другой стороны, человек впадает в неоязычество, со всеми отсюда вытекающими проблемами уже духовного свойства.
Находятся прохиндеи, которые на основе этих вер создают «тайные организации» (братства) к «взаимной выгоде». Это уже катастрофа, поскольку от веры в продукт человеческого труда, пусть даже гениального, до душевных болезней – полшага.
В любом случае – человек выпадает из реальности и становится на деле, по факту – существом лишенным социальных корней и социальной же перспективы.
Известный православный богослов дьякон А. Кураев в своей работе: «Мастер и Маргарита»: за Христа или против?» Приходит к тому выводу, что - «Образ Иешуа вопреки восторженным заверениям образованцев, не есть икона. Это не тот Лик, в который верит сам Булгаков. Писатель создает образ вроде-бы-Христа, образ довольно заниженный и при этом не вызывающий симпатий у самого Булгакова!»
То есть, при внимательном чтении верующий и даже просто литературно образованный человек ни когда не перепутает, где Христос, а где только литературный персонаж, не претендующий на замену собой подлинной религиозно-исторической личности. И оправдан он к бытию только тканью этого, конкретного романа. Иначе сказать, бытие Иешуа, Воланда, Пилата здесь и сейчас. Повторимся: здесь и сейчас – это в романе Булгакова и ни где более.
В чем же тогда ценность художественных произведений и в частности романов, претендующих на историзм, если в них нет той единственной реальности, которая заключена в коротком слове – «было»?
Частично я ответил на этот вопрос. Другой взгляд, другое сознание озабоченное этим же вопросом, ответит на него иначе, но иначе не отменит ранее сказанное, а всего лишь дополнит его. От любого, самого пристального ока, полнота ответа скрывается в полноте природы человеческого сознания, а оно бесконечно разнообразно.
Это, можно сказать, вечный вопрос, поскольку в терминах рациональной логики, на него нельзя ответить. Его можно только почувствовать точно так же, как мы чувствуем прекрасное, или уродливое в природе, или в человеке. То есть, нельзя на этот вопрос ответить так, чтобы ответ был очевиден для всех и каждого, как очевидно утверждение, что «дважды два – четыре».
Логика всеобща, а чувства индивидуальны. На самом деле все главные для человека ответы ускользают из сетей рационального мышления и находят своё разрешение в области религиозного чувства, и религиозной же философской мысли. Но и здесь, то есть в области религиозного чувства и религиозной мысли есть свои «неофиты», и свои «посвященные».
Как сказал апостол Павел в послании Коринфянам: «мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей...»
Закончу это краткое эссе тем с чего начал: художественное произведение нужно рассматривать только и исключительно изнутри его, то есть по законам искусства.
Мы как-то забыли, что смысл этого слова – «искусство» в том, что оно дает нам первое и основное различие: естественного и искусственного. Иначе сказать: природного, если хотите – божественного оттого, что сделанного руками человеческими, его творческим гением. Перепутать естественное и искусственное – значит, обречь себя на бесплотное скитание в царстве теней в мире майи, сновидений в яви.
Образно говоря – просвещение, помимо умения различать, еще учит технологии общения с мирами сновиденческими, умению не только «нырять в их глубину», но и выныривать на поверхность здраворассудочного сознания и находить, в этом сознании, своё неповторимое «я». «Я» ответственное за каждый шаг выбора в единственной реальности неповторимого себя бытия.
Если этого нет, то нет и просвещения а, как сказал русский философ Лосев Алексей Федорович: «...тогда существует только тьма и безумие, и копошатся в этой тьме темные и безумные, глухонемые чудовища».