Рассказ
Николай Михайлович Клевцов, давний пенсионер по возрасту и инвалид второй группы по гипертонии и инсульту, собрался погулять перед ужином у своего дома. На улице не по сезону стояла теплая погода. Заканчивался первый месяц зимы. Но снегом и зимними морозами совсем еще не пахло. Температура воздуха на улице держалась чаще плюсовая. От двух до шести-семи градусов. Легкий морозец прихватывал лишь по ночам. Так что Николай Михайлович собирался погулять в свое удовольствие. Он вышел на крыльцо дома. Собрался уже походить туда-сюда по тротуару. Так, чтобы от своего дома далеко не отрываться.
Но вдруг с западной стороны улицы увидел идущую в его сторону старушку. Если точнее сказать, не шла и скреблась, еле передвигая по асфальту ногами. На левую ногу старуха прихрамывала. И Николай Михайлович определил, что у бабки больные ноги. Старуха обратилась к нему. Что она сказала, он не разобрал. Но голос ее показался Клевцову знакомым. «Видать, знакомая. Надо поздороваться» – подумал Клевцов. Бабушка подошла совсем уж вплотную и Николай Михайлович угадал ее. Это Варвара Семеновна Шумская.
У Николая Михайловича упало настроение. «И черт меня дернул задержаться. Теперь целый час будет талдычить – не отвяжешься» – с горечью подумал Клевцов.
По этому сценарию все и пошло:
– Тебя как зовут? Я уж и забыла.
Николай Михайлович назвался. Варвара Семеновна начала свое вступление к монологу:
– А я теперь стала такой же слепой, как и ты. Летом, может, ты слышал, у меня случился инфаркт. Положили в реанимацию. Пробыла там три дня. Как ты думаешь, Николай Михайлович, надеялись, что я приберусь?
Клевцов в неопределенности пожал плечами:
– Да мне-то, откуда знать? Только врачам, насколько я осведомлен, каждая смерть в больнице минусом засчитывается. Так что вряд ли они с нетерпением ждали вашей кончины. Скорее, наоборот.
– Ты знаешь, сколько людей умерло, пока я там лежала? Двенадцать человек. И многие у меня на глазах. Один – через стену.
Николай Михайлович не удивился этому несоответствию. Он слышал, что у Варвары Семеновны после пребывания в больнице усложнилось дело с головой. Она и так-то в силу своего возраста стала говорить несвязно. А тут еще инфаркт.
А Шумская между тем продолжала:
– Так вот звал этот через стену к себе кого-нибудь из медиков. А они к нему не идут. Говорят, мы у тебя только что были. У тебя все нормально. А он сначала звал «ради бога». Потом перешел «В бога мать, всех крестителей и всех святых». Никакой реакции. Потом от соседей страшный грохот. Чем он там по окну ударил. Но медики сразу к нему рванули. А он уж преставился. Медики сказали «Готов», и сами к окну, Говорят:
– Если бы не поменяли на пластик, все стекла были бы в мелких кусочках на улице.
У Николая Михайловича настроение стало стремительно падать к нулю. Он многие годы живет с Варварой Семеновной на одной улице. Характер ее хорошо знает. И все ее привычки – тоже. Теперь ему пребывать в плену, пока Шумская подробно не расскажет обо всех двенадцати покойниках. О том, что они говорили в свои последние минуты. И как отходили в мир иной.
Так оно и вышло. Он старался изо всех сил не слушать этот мартиролог. Но слова сами собой проникали в его сознание против его воли.
– А этот прямо рядом со мной лежал. Все жаловался, что настоящих лекарств, которые хорошо помогают, ему не дают. Приносят все какую-то дешевую ерунду. С тем и умер, называя врачей самыми непотребными словами.
Николай Михайлович тоскливо для себя отметил, что он сбился со счету. То ли уже четвертый инфартник отправился на собеседование к Богу, то ли пятый. Нет, он этого не выдержит. Но Варвара Семеновна неутомимо продолжала:
–Этот молодой был инфартник. Говорят, когда люди чувствуют приближение своей смерти, они просятся на выписку домой. Надеются, бедняжки, что стены родного дома помогут противостоять, той, что с косой. Да только домой у него не получилось. Врачи предлагали родственникам выполнить последнюю просьбу больного. Говорили, что он безнадежен. А родственники настояли на своем. Возражали: надо испробовать все средства и все возможности. На рассвете ему глаза закрыли.
У Клевцова стало темнеть в глазах:
– Варвара Семеновна! Вы уж меня простите, пожалуйста. Но я шел на встречу. Меня пригласили новость одну пикантную обсудить. Так что меня ждут за детским садом.
– Разве? Ну, ничего. Немного подождут.
И она приступила к продолжению своего печального перечисления. Но Николай Михайлович уже уходил от нее. И вслед ему доносился голос Варвары Семеновны. Никак старуха не могла остановиться. Он чувствовал себя очень неловко. Не мог ничего придумать более убедительного. Вдруг позовет дослушать. С ней станется. И он быстрым шагом почти добежал до соседнего дома и скрылся за углом от своей собеседницы. Он очень хорошо знал Варвару Семеновну. Она умела поставить и не таких собеседников на место. И заставить себя слушать столько, насколько у нее хватало красноречия.
В советские времена Шумская повадилась писать жалобы во все инстанции. Работала она технологом на механическом заводе. Ко дню Октябрьской социалистической революции на предприятии выдали премии. По убеждению технолога, выдали не по справедливости. Дело дошло до ЦК. Приезжали проверяющие из обкома. Копались во всех бухгалтерских и профсоюзных документах. Вызывали на собедеседования всех, кто имел хоть малейшее отношение к оформлению премиальных документов. В результате Шумской внешне мягко, но безаппеляционно объяснили, что ее доводы о нарушениях фактами не подтверждаются.
Но прыть в поисках справедливости у Варвары Семеновны нисколько не убавилась. В городке районного значения Семеновске долго обсуждали, сколько неприятностей и объяснительных записок пришлось пережить председателю районного суда Василию Борисовичу Власову и прокурору Михаилу Илларионовичу Гусеву.
Их вызывали для объяснений в самые различные партийные и административные инстанции по случаю уголовного разбирательства по делу весьма скандальному и запутанному. Были горбачевские туманные времена активизации борьбы с алкоголизмом. Казалось, в стране стали стремиться к наведению порядка и устройства достойной жизни. Но, как после оказалось, было много болтовни, да мало настоящего дела. Боролись с алкоголизмом. А пить стали больше. И пить стали, особенно не скрываясь, в наглую. И не только на производственных предприятиях, где людям пропустить рюмку-другую сам Бог повелел из-за тяжелой физической работы, а в окружении высокого районного начальства.
Казалось бы, в районной прокуратуре с этим должно быть строго. Но в прокурорском гараже зачастую «заседали» часов до десяти, а то и до полуночи. И ничего. До поры до времени все сходило. Но только не на этот раз. Этим июльским душным вечером в прокурорский гараж пришел водитель секретаря райкома партии по идеологии Алексей Панченко с «джугарой». Так в Семеновске все называли спиртовую настойку, которую на местном пищекомбинате использовали при изготовлении конфет. Настойка была щедро насыщена градусами и очень сильно туманила мозги при употреблении.
К моменту появления райкомовского водителя в гараже уже «заседали» прокурорский водитель Семен Ганченко, следователь прокуратуры Юрий Павлович Бакулин и работница районного отдела милиции Галина Садовская. Ее совсем недавно взяли на милицейскую работу для пропаганды правоохранительной работы в районе. Все баловались пивом.
Леха Панченко принес целую канистру «джугары». Все ликующе зацокали языками, завосклицали: «Вот это хорошо! Вот это здорово!»
И тут же в гараж ввалился уже порядком выпивший судья Николай Петрович Шумской. Он подкрепил спиртные запасы бутылкой водки. Выпивка тут же приняла широкий размах. До этого самого момента потом, при обсуждении этого трагического события, жителям Семеновска все было ясно и понятно. Но после трех стаканов «джугары» у всех «заседающих» в мозгах перепуталось. У них появились идеи. И уже никто из тех, кто что-то видел, или слышал из разговоров отъезжающих из прокурорского гаража, как дальше развивались события, не было никакой ясности.
И Николай Михайлович Клевцов, когда он спрятался у детского сада от своей ненужной для него собеседницы Шумской, воспоминания о той страшной и во многом непонятной трагедии всплыли вовсе не случайно. Судья районного суда Николай Петрович Шумской был как раз законным супругом Варвары Семеновны. Не нужной, более того, явно нежелательной собеседницы Клевцова.
Тогда, компания из прокурорского гаража якобы рванула в поселок сахарного завода к одной разбитной бабенке, у которой вечерами собирались молодые женщины самого вольного поведения. Но отъезжающие в распутную жизнь мужики были все основательно под «мухой». А потому доехали только до моста через местную речушку. И рухнули с четырехметровой высоты, сбив перила, у самого берега. Машина тут же вспыхнула, бензиновый бак взорвался. И практически почти все пассажиры погибли. Исключение составил лишь следователь прокуратуры Юрий Павлович Бакулин. Его по счастливой случайности, как он сам потом говорил, выбросило из машины еще при падении. Он отделался лишь тяжелыми ушибами. И еще, благодаря своей сообразительности, он постарался, не теряя ни секунды, подальше отбежать от упавшей машины. Потому возникший пожар и взрыв его никак не зацепили. И еще, как объяснял сам Бакулин, он и спасся потому, что сидел на коленях у Николая Петровича Шумского. Потому и выпал из машины.
В этом, собственно, и заключалась суть следующей баталии Варвары Семеновны в ее хождениях по инстанциям. Следствие по делу этой страшной аварии велось так, что все в ней запутанное, так до конца и не распуталось. В Семеновске все говорили, потому, что в ней были замешаны люди из правоохранительных органов.
Юрий Павлович Бакулин сначала даже пытался отмежеваться от этого дела. Якобы его в машине тогда не было. Не ехал он в этой сомнительной компании на сахарный завод. Но основательно разбитое лицо и рассказы тех, кто видел отъезжающих от прокурорского гаража, подпортили его алиби. Пришлось отказаться от этой дутой версии. В результате в следственных документах он был записан лишь как находившийся тогда в трезвом состоянии. В трезвые попала и Галина Садовская. Естественно, их ближайшим родственникам, которым полагалось, были начислены соответствующие пенсии.
Только вот у Николая Петрович Шумского, по твердому убеждению Варвары Семеновны, в этом плане не все было сделано по закону. Она почти целый год воевала за справедливость. И кое в чем добилась своего. В местных правоохранительных органах, в райкоме партии и в райисполкоме хорошо знали пробивную силу супруги судьи Шумского. Но все-таки сама Шумская так и осталась в убеждении, что с ней обошлись несправедливо.
Николай Михайлович ощущал, что нынешняя прогулка у него не задалась. И решил уже было возвратиться домой. Но как только он выглянул из-за угла соседнего дома, так тут же и отпрянул. У крыльца его подъезда по-прежнему прогуливалась Шумская. Надо же. И больные ноги ей не помеха. Видать, приняла непоколебимое решение дождаться его и все-таки ознакомить его со списком покойников в кардиологическом отделении за время ее в нем пребывания. Нет. Придется, видно, еще погулять. Не будет же Варвара Семеновна ходить туда-сюда у его дома до самых сумерек.
И он снова отправился за детский садик. Что же ее заставляет обязательно рассказать свою эпопею в кардиологическом отделении? Клевцов задал себе этот вопрос. И сразу же понял: ответ ему давно известен. Он и сам за собой замечает: с каждым прожитым им годом становится все меньше тех, кто с ним о чем-нибудь хотел бы поговорить. Даже о самом незначительном. О погоде, например. Не только поговорить. С ним уже очень редко кто и здоровается. Куда-то подевались знакомые люди. Одних по возрасту и из-за болезней отвезли на кладбище. Другие переехали жить к своим детям, которые обосновались далеко от Семеновска. Третьи растворились в неведомом пространстве по неизвестным для Николая Михайловича причинам.
Но, слава Богу, Клевцов по этой причине пока не страдает. К своей старости он почему-то не испытывал муки от одиночества. Всю жизнь ему пришлось работать с людьми. Ему никогда не доводилось страдать от одиночества. А были и такие времена, когда он уходил в отпуск и на отдыхе просто блаженствовал, когда рядом с ним не хлопотали люди. В отпуске он с рассветом уезжал с удочками на колхозные пруды и торчал там до наступления темноты. Рыбаком он был никудышным. Крайне редко возвращался к родственникам, у которых проводил отпуск, с каким-никаким уловом. Чаще – без единого мизинчикова карасика. Но довольный и счастливый проведенным в одиночестве днем.
Но не все же такие бирюковатые люди. У них в конторе работал шофером Михаил Иванович Рябоконь. Когда он возил по району сотрудников их конторы, от него слова сказать не захватишь. Иногда дело доходило до возможной аварии. Рябоконь до того увлекался своими воспоминаниям, что отрывал руки от баранки руля. И машина уходила на встречную полосу, или в кювет:
– Михал Ваныч! Да что же ты? Так мы с тобой долго не протянем.
– Ничего. Я же вывернул вовремя.
И снова продолжал свой рассказ.
Пришло время. Рябоконь ушел на пенсию. Вскорости его жена встала из-за стола и внезапно рухнула на пол. Оказалось, оторвался тромб. И остался Михаил Иванович жить в своем просторном доме в полном одиночестве. Женщина по соседству за определенную плату готовила ему обеды и убирала в доме. Но с ней много не побеседуешь. Как управится, так и спешит домой. Они с мужем еще пока в силе. Держат полное всякой живностью домашнее хозяйство.
Рябоконь и сам бы не против какую-нибудь живност во дворе держать. Но к моменту ухода на пенсию у него появилась глаукома. Болезнь развивалась стремительно. И вот он уже даже в своем доме с трудом ориентируется на ощупь. Какая тут живность. Себя бы держать в нужном приличии.
Муж соседки настроил ему телефон так, что Михаил Иванович научился по нему звонить близким знакомым. Раз в неделю он непременно звонил и Клевцову. И непременно жаловался. Михаил Иванович в хорошую погоду выходил за ворота своего дома и садился на скамейку в надежде найти собеседника. Сначала соседи с ним усаживались поговорить. Потом, видать, соседям рассказывать новости слепому соседу надоело. А от него ничего нового, или интересного уже не услышишь. Что можно узнать от человека, сиднем сидящего сутками в четырех стенах?
Вот и стали соседи, когда подходили к усадьбе Рябоконя, переходить на другую сторону улицы. Михаил Иванович вскоре усвоил особенности их походки. Окликал, когда слышал их шаги. Сначала соседи отзывались на зов. Потом, молча, стали проходить мимо. Вот и жаловался Рябоконь Клевцову на свое вынужденное безмолвие. А так человеку хотелось выговориться, повспоминать о прошлом, пожаловаться на свою одинокую судьбу в старости. Некому стало жаловаться. Не нужен он теперь никому.
Николай Михайлович и сам стал за собой замечать, что его иногда потянет позвонить тем, с кем раньше работал. Таких к его уходу на пенсию было человек семь. Сначала телефонная болтовня длилась часами. И сам Клевцов, и его телефонные собеседники имели столько тем, что и не оторвешься от телефонной трубки. Потом, со временем, темы как-то сами собой исчезали. Да и покидали этот беспокойный и грешный мир его бывшие соратники. Годы и болезни забирали их в могилы. Осталось в живых только трое. Казалось бы, надо им еще теснее общаться, поддерживать друг друга. А созвонишься – говорить оказывается не о чем. Вот такие гримасы судьбы приключаются к старости.
И Николай Михайлович вдруг стал совершенно по иному смотреть на Варвару Семеновну Шумскую. Да, она всю жизнь была довольно скандальной женщиной. Все добивалась справедливости. И далеко не всегда обоснованно. Ну и что из того? Бывало и так, что воевала женщина вполне справедливо.
Была Варвара Семеновна довольно словоохотливой. Иногда ее рассказ оказывался настолько подробен и длинен в деталях, что всякая охота слушать пропадала. Слабость, конечно. Но не такая уж нетерпимая. Теперь и вовсе. Одинокая женщина. Только и осталось человеку, что поговорить вволю. Больше никакого общения.
«Нет. Зря я с ней так» – подумал Николай Михайлович о себе. Надо пойти к своему дому и дать Варваре Семеновне высказаться. Но когда Клевцов вышел из-за угла соседнего дома, он Шумскую уже не увидел. Видать, надоело ей ходить в одиночестве. Поняла, наверное, что Клевцов ее выслушивать до конца не захотел. От этой мысли Николаю Михайловичу стала стыдно и неуютно.