Портрет типичного советского переводчика: стукача и плагиатора
1. С женой сходили на лекцию-семинар-концерт заезжей знаменитости -- редактора "Иностранной литературы" Левенгука. Семинар назывался "Техника художественного перевода с английского языка". Проводить такой семинар в Барнауле, где нет ни издательств, выпускающих иностранную литературу, ни журналов -- все равно что открывать мореходную школу в горном ауле. Правда, мы выпускаем алтайских и наших немецких писателей, но они успешно сами себя переводят на русский язык, а часто даже и не переводят, а с самого начала пишут на русском.
Жена сказала, что так-то она так, но этот Левенгук перевел для "Иностранной литературы" главу из Джойса.
-- Ты читала?
-- Нет. Но ведь, -- многозначительным голосом подчеркнула она, -- Джойса.
Лектором Левенгук показал себя неплохим: юморным и задорным. Его лекция как модная песенка легко катилась по аудитории без мыслей и рекомендаций, которые хоть как-то можно было приляпать к практической работе переводчика. Дважды два четыре, руки мой перед едой, будь вежлив со старшими и не обижай младших, переводчик должен быть не рабом, а соперником автора, хороший переводчик никогда не буквалист, перевод должен быть прежде всего фактом родной литературы -- балаболил он битый час. Все это верно, но все это уже писали Маршак, К. Чуковский и на все один и тот же лад повторяли сотни попугаев. Столько идиотов научилось говорить правильные слова, что уже становится стыдно, когда тебе тоже нужно их сказать. Я поэтому в подобных случаях стараюсь молчать.
Но едва пошли практические вопросы и разборы, как сразу поплыла знаменитость. И сразу пошел в атаку, чтобы прикрыть свою дырявую задницу. Больше всего от него досталось молодым людям, которые лезут в переводчики, не обладая минимальной культурой и вкусом. Под смех филологинь и училок, составлявших в зале большинство, Левенгук привел примеры вопиющего безвкусия. В том числе
-- "Стайки пердучих пигалиц мельтешат кругом да трещат о политике, в которой они понимают как моя задница".
Ха-ха-ха.
-- А что же здесь безвкусного? -- спросил кто-то. -- Мне кажется очень выразительно и емко.
-- Вам кажется это выразительно? -- с попыткой выразить голосом едкую иронию спросил Левенгук. -- Да будет вам известно, что Джойс, которого так перевел этот переводчик, был одним из самых высокообразованных и культурных писателей, когда-либо писавших на английском, и он просто не мог себе позволить такую пошлятину.
-- Вам надо смотреть поменьше советских сериалов об английских джентльменах, а читать английских писателей. Возможно, вы бы подкорректировали свое мнение об их высококультурных авторах, -- не унимался вопрошант.
-- Писатель -- это не учитель хороших манер, -- взял голос еще один из слушателей, -- писатель -- это собиратель оригинальных слов и выражений, которые он находит, где вам и не снилось. Возьмите хотя бы Шукшина...
-- От Шукшина портянками несет, -- перебил Левенгук.
А вот этого делать не следовало. Прокололся заезжий фокусник. В зале поднялась буря возмущения, волну которой разгоняло несколько человек, в том числе и я. И хотя большинство наших баб разделяло подобное мнение о Шукшине, но Шукшин уже тогда как Пушкин для русской литературы, для алтайской становился нашим всем, и вякать против него в Барнауле, было ссать против ветра.
Левенгук быстро уловил ситуацию, трусливо промямлил, что вопросов, похоже, больше нет, и как Остап с Васюкинского шахматного турнира быстро ретировался. Правда, одноглазого, который бы возглавил погоню, среди нас не нашлось.
Наши писатели плохо знают иностранную литературу, настолько плохо, что вообще ее не знают. Хотя собрания сочинений Шекспира, Гете, Мопассана, а в последнее время Хемингуэя и Скотта Фицджеральда красуются у каждого в книжных шкафах, такие же девственные и чистые, как будто из типографии минуя книготорг сразу попали к писателям. И вина за это незнание во многом ложится на профессиональных переводчиков, которым отдали переводы на откуп и которые совершенно не обладают ни чувством русского языка, ни стиля. Ни дать ни взять школьные училки, которые только и умеют, что расставлять запятые и исправлять орфографические ошибки.
Лучше обстоит дело с переводами авторов социалистического лагеря и наших национальных литератур. Здесь к этому делу привлекают писателей и поэтов. Я сам переводил монголов и казахов. Хорошая подработка и знакомишься совершенно с другой культурой. Особенно мне понравилась работать с Косыгиным, корякским однофамильцев нашего Предсовмина.
Он, как и водится, прислал мне подстрочник, а я уже вертел его и так и эдак. Потом мы два раза встречались в Москве, и довольно плотно работали над текстом по моим вопросам. Этим переводом я могу гордиться. Жаль только, что дело подпарчивает идеология. Там где о тундре, об оленях, Косыгин пишет здорово, а как доходит до социалистического соревнования, так сплошная агитка.
2. Был такой у университете бессменный завкафедрой русского языка и литературы Эдуард Фомич Морозов. И хотя ни в русском языке, ни в литературе, любой, что русской, что не русской способностями не отличался, но кафедру сколотил крепкую, так что под конец жизни пробился профессором Торезовского института иностранных языков.
Его сын -- Пантелеймон Эдуардыч или Лимон Эдуардыч, а то и просто Дуардыч -- как яблонька от яблоньки пошел той же стезей, и хотя способностями отличался гораздо большими, чем папаня -- английский он знал просто превосходно -- по жизни ничего не добился, и лишь благодаря папиной протекции устроился переводчиком то ли в издательство иностранной литературы, то в журнал с таким же названием, а может и туда и туда.
Раз в два-три года он приезжает на Алтай и обязательно наведывается к нам в универ, к Климу, с которым он учился вместе в школе и на первом курсе универа. Так что ничего удивительного, что я застал московского гостя у Клима не было. Разговор зашел об Издательстве иностранной литературы.
-- Объясни мне, пожалуйста, старику, который 26 самых плодотворных лет своей жизни отпахал редактором по разным издательствам, что это за такая профессия "переводчик издательства"? Если мне не изменяет моя лысеющая память...
-- Седеющая, -- взглянув на меня, поправил Лимон.
-- Это волосы у меня седеют, а клетки из памяти выпадают... значит, если изменяет, но как жена, никогда не до конца, то в издательстве работают редакторы, а переводчики -- это те же авторы, которые приносят или присылают в издательство переводы, а издательство их издает или мотивированно отказывает в публикации.
-- Вы немного отстали от жизни, -- улыбнулся Лимон, он же Дуардыч. -- Это раньше так было. Переводчики с улицы и сейчас присылают или приносят свои рукописи в издательство. Но их даже никто и не думает рассматривают. У нас заготовлены на этот случай стереотипные ответы: "Ваш перевод нас не заинтересовал" или "В связи с перегруженностью редакционного портфеля, прием новых рукописей временно прекращен". Это если рукописи приходят по почте, или гораздо чаще электронной почте. А если переводчик приносит свой перевод сам, то у нас приемная с охранником, если кто будет качать права. Рукопись принимается под расписку, а далее следует тот же самый стереотипный ответ.
-- Ужасно, -- вставила свое мнение молоденькая журналистка.
-- Согласен. Человек работал, и уж на мотивированный отказ в крайнем случае он вправе рассчитывать. Я всегда отвечал, по возможности обстоятельно, и по крайней мере читал рукопись от первой до последней буквы.
-- А теперь не читаешь? (на ты к Дуардычу обращались мы с Климом, на вы молодые сотрудники редакции).
-- После того как наша погоняла дала мне втык...
-- Погоняла?
-- Ну завредакции... нет. "Что у тебя много времени и мало работы, хочешь быть лучше других? Мы не благотворительная организация. Вот у нас есть стандартные ответы, их и катай, а не хочешь, можешь и вообще не отвечать -- наш хозяин по этой части либерал. Я и так тебя с твоими фокусами всю дорогу выгораживаю. И только потому, что мы вместе учились. Но не могу же я это делать все время".
-- Но если переводчиков вы отшиваете, то что же вы издаете?
-- Не всех и не всякого переводчика. Мы, как и все вокруг, коммерческая структура. Мы только голытьбу отшиваем, а если переводчики приносит с собой деньги, то он желанный гость и товарищ.
-- Есть и такие переводчики.
-- Есть. И даже такие, которые издают свои переводы на последние деньги, лишь бы донести свой труд до читателя. Таким моя уважуха. Но таких очень мало, и на них издательству не прожить.
-- А на ком же вы живете?
-- А возьмите любую книгу или журнальную публикацию иностранного автора. Там обязательно стоит фамилия переводчика. И если вы интересуетесь иностранной литературой, то вы обратите, что этих фамилий не так уж и много. Это и есть профессиональные переводчики, с которыми мы и работаем.
-- И они приносят деньги?
-- Именно так. И хорошие деньги.
-- Но если они профессиональные переводчики, то чем они зарабатывают деньги, если не переводами?
Дуардыч от удовольствия аж рассмеялся.
-- Вот и видно, что вы в провинции живете устаревшими понятиями. Все эти переводчики работают профессорами и доцентами в престижных вузах, чаще всего в моем родном Торезовском. На свои переводы они получают гранты. Вот с этими грантами и текстами, которые нужно перевести, они и приходят к нам в издательство. А вот мы -- штатные издательские переводчики -- эти книги и переводим.
-- Выходит переводчики просто халявщики?
-- Ну я бы так не сказал. Мы не халавщики, мы как Леня Голубков: мы партнеры. Во-первых, они определяют линию перевода: главным образом, как переводить термины и транскрибировать имена собственные. А во-вторых, они получают гранты. А драчка за них идет знатная. Чтобы получить грант -- нужно воевать и воевать: тут ни на какие переводы времени не остается. Не получай они грантов -- не было бы переводов, а у нас штатных переводчиков не было бы ни денег, ни работы. Так что мы держимся за них двумя руками. Ну и воюем если надо.
-- И воевать надо?
-- А как же иначе. Ведь все эти переводчики профессора и деканы, а значит страшные жопы: постоянно норовят на халяву проскользнуть. Чаще всего привлекают к переводам разных там студентов или аспирантов, либо тырят свои переводы из Инета, где их выставляют те самые дикие переводчики, которых мы отшиваем из издательств. И все для того, чтобы нам меньше платить. Тут уж не зевай -- доказывай что, перевод, который они приносят с собой, гроша ломаного не стоит, и без профессиональной, то бишь нашей правки, для печати не годится. Впрочем, наша погоняла баба хоть куда. Сама она из деревни, тупая как валенок: помню мы ее всем курсом тянули, потому что была такой тихой, некрасивой, безответной, и притом старалась, наверное, по 24 часа в сутки. Как ни придешь в общагу ли, в библиотеку, она все чего-нибудь да зубрит. Зато сейчас она за наши интересы кому хочешь пасть порвет, и все эти фокусы у профессиональных -- мы их называем титульными переводчиками: найти негров на стороне да подешевле -- ею пресекаются на корню.
-- Ну и проблема. Да у нас сейчас издательств пруд пруди, только свистни, что хочешь издадут, только деньги плати.
-- Так-то оно так, но кто же даст гранты на издание перевода в каком-нибудь издательстве Лимбаха? Здесь нужен определенный бренд, а мы еще с советских времен травим нашего читателя импортной литературой.
-- Я вот одного не могу понять, -- задумчиво сказала журналистка, еще совсем зеленая, как будет видно из вопроса, -- а вам не обидно? Вот вы переводите, переводите, получаете за это, может даже не плохо, а под переводом стоит другое имя?
Мы аж чуть со стульев не попадали со смеха, а Дуардыч ласково посмотрел на девушку и объяснил, как объясняют родители неразумным детям:
-- Наша работа чисто техническая. Мы должны переводить строго по правилам. Если что-нибудь выбивается из грамматических правил русского языка, как они изложены в Розентале, или импортному слову подобрано значение, которого нет в академически признанных Миллере, Ганшиной, Рахманове, то наша погоняла -- а она все правила вызубрила досконально -- тут же набрасывается: "Ты что тут своевольничаешь? У нас солидное издательство, а не шарашкина контора. Мы должны держать культурную марку нашего издательства на высоте достижений русской культуры, а не лаяться тут понимаешь матюгальниками, будто мы и не издательство вовсе. а то ли зона, то ли телестудия". Да я наоборот, рад этой анонимности. Стоять в одном ряду с нашими авторитетными переводчиками мне просто
3. Как не послушаешь, как их раньше называли, мастеров искусств, так услышишь жалостные стоны, как их притеснял и мешал им творчески резвиться при Советской власти, идеологические ежовые рукавицы. А по-моему, так они просто зажрались. Ничего в жизни тяжелее пера или дирижерской палочки в руках не держали и при этом сладко ели и долго спали, а теперь еще и, как любимая кошка иногда, еще и пытаются царапнуть руку им дающую. Некрасиво, очень некрасиво они поступают. Ну так иначе и не пробились бы они в мастера искусств. Локтями нужно было пихаться ой-ей-ей и, наверное, нет такого, кто бы добился славы и успеха без подхалимажа и доносов на своих товарищей.
Нет, для больших талантов весь этот идеологический контроль -- сказка для новобранцев. Идеологические рамки были и достаточно жесткие, только не было тех, кому они могли бы помешать, ибо их отлавливали на ранней стадии, порой жестоко и подло, и рассаживали по не очень приятным местам.
А вот что действительно мешало творчеству, так это бюрократизация и централизация всех сфер жизни, и искусства в том числе. Как пример, возьму переводчиков. В свое время была идея создать Союз переводчиков наподобие Союза писателей или композиторов и загнать в это стойло, всех, кто дает возможность импортным авторам говорить на родных языках народов СССР.
Маршак эту идею провалил, но провалил по форме, а не по факту. Вся переводная литература могла издаваться только в журнале "Иностранная литература" или в Издательстве иностранной литературы. Все. А там были собраны переводчики, которые образовали замкнутую касту без какой-либо возможности проникнуть в нее со стороны. Таким образом поэты и писатели, которые и являются естественными проводниками иностранного влияния на родную литературу были от нее отсечены как топором.
Это имело положительным аспект. В том смысле, что с этих профессиональных переводчиков требовали знания языка, и всякие неправильности и ошибки сурово карались, вплоть до отречения от должности и ссылки на педагогические соловки, сиречь в школу. "Не можешь переводить, учи иностранному языку детишек в школах".
Но минусовая составляющая далеко перевешала этот аспект. Все эти переводчики, были способны максимум на оттарабанивание правил грамматики иностранного языка и пользование словарями (но не их составление: за все время Советской власти так ни одного оригинального словаря и не появилось, а лишь переиздавались и корректировались классические дореволюционные и довоенные, составленные теми же уцелевшими от эмиграции и вырубки дореволюционными профессорами).
Что же касается поэтической выдумки и фантазии, которые переводчику прозы нужны также, как и поэзии, то здесь был полный швах. Ну не попадали в эту среду талантливые в языковом отношении люди, а если и попадали, то за 5 лет обучения в институтах в них этот талант выжигали начисто. Канцеляристы, а не писатели. Оттого и писали Диккенс, Бальзак и Хемингуэй все на одно лицо грамотным языком школьных сочинений.
Любопытный эпизод рассказали мне в разное время сразу два человека: Арвидас Сабонис (не путать со знаменитым баскетболистом) и Алишер Мирзаев. А переводили они оба на свои литовский и узбекский языки один Сарояна, другой Хемингуэя.
А переводить их было непросто, хотя писали американцы и на уровне знаний средней школы (как должны были знать имеющие аттестат, но как, конечно, они и не думали знать). Сароян тот шпарил в основном простыми предложениями с очень редкими сложными, но каждый раз к сказуемому прицеплял всякую модальщину: would, could, may be. Смысл предложния от этого не менялся, но этакий легкий флерок мягкого юмора как прозрачная паутина накрывал ткань рассказа. "Он типа сказал", "мне вроде как бы повезло", "и вот поднялся какой-то ветер" -- ну примерно так я бы продемонстрировал грубо и приблизительно его стиль на русском языке.
А Хемингуэй тот шпарил рублеными фразами: "я прийти; завтра", "погода класс, тихая". Благо английский язык благодаря независимым инфинитивам и т. п. позволяет эту рубленость не выводить за рамки хорошего литературного языка. Любая из хемингуэевских фраз не выпирала бы из прозы ни Свифт, ни Теккерея, ни Голсуорси. Но если у них таких рубленых предложений встретишь одно на 20, а то и 30, то у Хемингуэя их чуть ли не половина, ну может треть. Это и придает ему своеобразие: "мужик сказал, как отрезал".
И надо же такому случиться, что обоих на русский переводил один и тот же переводчик Левенгук. Он потом еще и Джойса 8 главу пересказал. И каждый раз этот перевод был пусть толковым, но худосочным пересказом, что сошло бы для приключенческого жанра, где главное события, но было совершенно неприемлемо для прозы, где сюжетом едва пахнет, а главное стиль.
И вот Алишер и Арвидас на чем свет кляли Левенгука, показывая довольно-таки высокий уровень владения ненормативной лексикой русского языка.
-- Вам-то что до его переводов?
-- Ну да. На литовский и узбекский можно переводить только тех иностранных авторов, которые переведены на русский.
-- Так вы переводите по-своему.
-- Ага, попереводи тут. Редактор он что будет сверять твой перевод что ли с английским текстом? Как бы не так. Сядет и будет строка в строку глядеть, как у нас на узбекском и литовском и как у Левенгука на русском. Запятая, двоеточие в сторону -- и втык.
Уже в 1990-е годы я видел дискуссию переводчиков, где брызгал слюной как раз Левенгук. И, конечно, жаловался на идеологический контроль, который, оказывается, и этого хмыря сковывал по рукам и ногам.
-- А сейчас что мешает переводчику?
И Левенгук не моргнув глазом отрезал:
-- Маленькая зарплата.
Можно подумать, что если бы ему платили больше, то у него бы и талант сразу прорезался.
4. С Левенгуком я познакомился в конце 1970-х гг, когда учился в Литературном институте. Я тогда самостоятельно освоил немецкий язык. Вы понимаете, о чем я говорю. Хотя немецкий я изучал в школе и институте, и неизменная пятерка должна была бы громко вопить о моих успехах, но уровень преподавания в Союзе у нас был такой, что она ровно ни о чем не говорила.
И изучив язык по учебникам и книгам, я жаждал подсовершенствоваться на практике, то есть поупражняться в приобретенных знаниях на живых носителях языка. Литературный институт такую возможность как бы давал. Наш Горьковский институт тогда был побратимом аналогичного ГДР-вского Бехеровского, и немцы постоянно вертелись в коридорах и сквере при институте.
Пару раз я пытался завести с ними знакомство, но к едва начавшемуся знакомству тут же присоединялся молодой вертлявый человек, и ловко вмешивался в беседу никому не давая вставить слова. Немцы поговорив 5-10 минут тактично, сославшись на занятость удалялись.
А потом наш преподаватель немецкого языка Эдуард Иванович Иванов как-то остановил меня послед занятий и очень серьезно предупредил меня, что если я не хочу неприятностей, то не стоит пытаться завязывать с немцами знакомства. То есть даже эти мимолетные беседы стали известны институтскому руководству.
Этот молодой вертлявый человек и был Левенгук, который, как я узнал, то ли учился, то ли преподавал на курсах переводчиков при Институте. Был ли он стукачом или нет, я не знаю, но, как оказалось для меня впервые, контакты с иностранцами даже из дружественной ГДР в Союзе были под жестким контролем со стороны начальства.
Вообще довольно любопытная была ситуация. В Литинституте учились представители из многих стран соцлагеря. С монголом мой друг даже жил в одной комнате общежития, и я постоянно якшался в попойках с представителями монгольской диаспоры. Так же спокойно и без проблем разговаривал с болгарами, кубинцами и даже, как это ни покажется невероятным, с югославами (тогда мы их не делили на сербов или хорватов). А вот общение с немцами, даже из дружественной ГДР, и, как потом оказалось, с венграми, с чехословаками и с румынами было под строгим контролем и резко пресекалось.
Так сказать, друзья по соцлагерю делились на надежных и на не очень.
5. И вновь я посетил тот прелестный уголок земли, где многие вечера провожу я незаметно. Кафе "Три журавля" у нас, смею сказать, в Новосибирске, недалеко от оперного театра, где собирается местная богема, и где цены как в заводской столовке, а готовят несравненно вкуснее и можно выпить. Правда спиртное приносить с собой и не выставлять на стол.
С ходу увидел, что за одним столиком в одиночестве (потому что посматривает по сторонам) скучает Юдалевич, алтайский писатель.
-- Марк Иосифович, как творческие планы.
-- Да уже вторую недель только один творческий план: добраться до письменного стола и засесть за роман. И никак не удается. Вот уже второй день в Новосибирске: и в "Сибогнях" был и в "Красном факеле" бодался -- они мою пьесу ставят, а тут еще нужно в отделение "Науки" заглянуть по кляузе Левенгука.
-- А кто это? Редактор "Иностранной литературы" и наш главный советский переводчик.
-- И что же он кляузничает.
-- А я вам расскажу, -- Марк Иосифович с удовольствием даже не дожидаясь приглашения приступает к рассказу: любит он поговорить, очень любит. Многие его даже избегают из-за этого, хотя человек он редкой доброжелательности, особенно в творческой среде.
-- Дело это завелось вот уже три года назад. Я тогда написал пьесу "Трое в лодке, не считая собаки", которую назвал "Три 'старых' холостых джентльмена". Пьесу написал не для профессионального театра, а для самодеятельного бийских студентов. Пьеса получилась отличная, веселая, озорная. Не мне, конечно, как автору ее хвалить. Но весь Бийск смеялся над нею, а на каком-то Всесоюзном конкурсе самодеятельных театров она даже заняла второе место, а должна бы первое. Ибо победу отдали какой-то патриотической дребедени, и, как водится, московского театра. И этот то успех и подгадил нам. Мы еще и домой вернуться не успели, а из ВААП (Всесоюзное общество охраны авторских прав) приходит запрос на нарушение нами авторских прав.
-- От родственников Джерома К. Джерома?
-- Нет у нас в Союзе ваши правила не действуют. От переводчика, этого самого Левенгука. У нас автор, после того как его издали, не волен решать, печататься ему где, инсценироваться, экранизироваться ли, но может сильно надавить на то, что его произведение искажено. Вот на это Левенгук и жаловался.
-- Помилуйте, -- возражали мы, -- да мы и не знали про этот перевод, мы сами переводили, что нам нужно.
-- Незнание не освобождает от ответственности. Зачем переводить то, что уже переведено?
-- Но в литературе существуют разные переводы одного и того же произведения на тот или иной язык. Те же "Трое в лодке" не вы первый перевели на русский. Есть прекрасный перевод Салье.
-- В литературе существует только один настоящий перевод -- адекватный. Остальные только приближение к нему. И как только этот перевод появился, остальные становятся лишними.
-- Вы хотите сказать, что именно ваш перевод адекватный? А может, как раз наш.
-- Простите, я главный редактор "Иностранной литературе" и глава отделения переводчиков при Союзе писателей. А простите, пожалуйста, кто такие вы?
-- По крайней мере, перевод у нас другой.
Короче, полгода тянулась эта канитель, и в конце концов ВААП признал то, что было ясно с самого начала: никакого отношения моя пьеса к этому переводу не имеет.
-- Получилась, -- сказал я, -- весьма плодотворная творческая дискуссия.
Марк Юдалевич даже фыркнул. Творческие дискуссии были между Тургеневым, Островским, Львом Толстым, Чеховым... А в Советском Союзе все эти литературные, научные и творческие дискуссии носят чисто шкурный характер. Одни пытаются пробиться в литературу, другие, особенно московские писатели, наоборот расставляют локти, чтобы никого не подпустить к кормушке. И тут все средства хороши, все аргументы, даже самые дурацкие. Тот же Левенгук в другой дискуссии утверждал, что перевод это такой же творческий акт, как и написание оригинальной вещи. И как не может быть двух одинаковых писателей, так не может быть двух одинаковых переводчиков. Его точка зрения целиком определялась тем, что выгодно в данный момент в подковерной борьбы за хлебные места.
-- Ну хорошо, что хорошо кончилось.
-- Так ведь отнюдь не кончилось. В том то и штука. За свои гонорары они -- Юдалевич кивнул неопределенно в сторону Москвы -- готовы грызться до конца. Вот и Левенгук написал в Министерство культуры. Только теперь его доводы были другими: какое право мы имели ставить пьесу, которой нет в рекомендованном репертуаре.
-- Каком таком рекомендованном репертуаре?
-- Понимаешь, старик, считается, что режиссер ставит пьесы, руководствуясь какими-то своими творческими планами, идеями. В известной мере это так. Но он должен при этом выбирать либо только те пьесы, которые уже рекомендованы Министерством культуры для постановки, либо предлагать свои. Но свои пьесы министерство должно предварительно рассмотреть и утвердить. Без такого утверждения ставить пьесу нельзя. Мы же не обращались в Министерство культуры, поскольку я писал пьесу для самодеятельного, а не профессионального театра.
-- Выходит, самодеятельному театру Министерство культуры не указ?
-- А вот здесь оказалось, что как и во многих случаях, никаких четких инструкций нет. У нас масса писаных, а еще больше неписанных правил, и как вести себя никто не знает. С одной стороны, Министерство культуры ответственно за все, что ставится в нашей стране. С другой стороны, самодеятельные театры находятся на балансе какого-нибудь предприятия или учреждения и подчиняются ему. Наш театр был при машиностроительном техникуме, хотя большинство артистов и были студентам. И мы с полным правом настаивали, что наша пьеса была учебной и поставлена в рамках выполнения образовательных программ. У нас даже было добро на эту пьесу от крайобраза, а значит, и от Министерства образования. Вот Минкульт и крутился: и умыть руки нельзя и лезть в чужую епархию и ссориться с Минобразом тоже не след. Так они полтора года и промурыжили нас: ни да ни нет. И в конце концов спустили дело на тормоза. Много нам помог тогда Иван Федорович Марченко, парторг котельного.
-- На правах секретаря райкома, -- улыбнулся я. -- Знаком с таким. Замечательный человек.
-- Да если бы все партийные у нас начальники были такими, многих бы глупостей удалось избежать, которые еще доведут нашу страну до перестройки. А уж куда вывезет та и предвидеть невозможно. Попомните мои слова.
-- Да, но как заводской парторг мог повлиять на Министерство культуры?
-- Личных контактов у нас пока еще никто не отменял, а Иван Федорович до завода работал в отделе образования в Новосибирском обкоме. Да и техникум курировался по давней традиции котельным заводом, который был единственным промышленным предприятием в Бийске.
-- Я, наверное, вас утомил своим рассказом. Скажу только, что Левенгук так и не успокоился. И до сих пишет и пишет. А я отвечаю и отвечаю. Вот опять написал в Минобраз: де мы использовали в пьесе рассказы Джерома, которые не были изданы в нашей стране. После решения ВААП, Минкульта и разрешения крайобраза шансов у этой кляузы никаких. Тем более, что эти рассказы хотя и не издавались на русском и переведены нами непосредственно с английского, однако взяты из книги, выпущенной "Радугой", то есть отечественным издательством литературы на иностранных языках.
-- Зачем же он тогда пишет?
-- О! Отвечать-то нам все равно приходится. И если не удалось укусить, надо хоть крови попортить. Только такие, писатели, ученые, артисты, увы, и процветают у нас в стране. Вся жизнь их проходит в постоянной борьбе. Тот же Левенгук перевел за всю свою жизнь пару книг, да и то таким деревянным языком, что и читать невозможно. Больше же он занят составлением антологий, административной работой, ну и борьбой за свое место у корыта.
6. О своей работе удаленным редактором -- если можно так назвать род подобной деятельности -- мне поведал Илья. Работал он в одном интернет-издании. Называть которое нет смысла, ибо они возникают, гибнут, а скорее перерождаются пачками. Так то, в котором работал Илья за 4 года сменило 3 названия и 3-х хозяев. Занимался он там тем, что писал рецензии, а больше отзывы, письма читателей, комменты на всякие книги. Классику и современные, отечественные и зарубежные, беллетристику и non-fiction. Эти рецензии потом размещались в разных журналах, газетах, а по большей части в интернет-изданиях. Велись блоги, общались в социальных сетях, тусовались на форумах. Рецензии положительные и отрицательные в строгой пропорции 5 к 1, но так чтобы не те ни другие не вредили продвижению книги, а вернее ее рекламе.
Сами рецензии и отзывы присылались по e-mail'у из головной конторы, иногда в готовом виде, а чаще в виде указания, за что нужно похвалить, поругать книгу или обратить внимание: 1-2 ключевых момента. Кто присылал, кто определял характер и содержание рецензии, Илья не знал. Он даже не знал того, кто присылал ему задание. Раз в год он виделся с коллегами, когда их собирали на кустовые тренинги или мастер-классы в Новосибирске. Тренинги состояли из "лекций" "экспертов" без фамилии и отчества, а только имени, и дискуссий. Лекции состояли в накачивании слушателей предложениями-слоганами, которые потом должны были повторяться в рецензиях:
"Книга Х. так переполняем меня. что невозможно не поделиться впечатлениями от прочитанного"
"Среди множества книг, которые хранятся на прилавках книжных магазинов, довольно сложно выбрать именно то, что подойдет по душе (варианты "будет близко ко внутренним переживаниям", "оставит неизгладимый отпечаток")
"Про Х. я раньше слышал от знакомых ("читал еще в школе", "книга случайно попалась мне в нашей библиотеке", "увидел экранизацию по телевизору")
"Книга тронула до глубины души"
"После прочтения я полностью поменял свое мировоззрение ("изменил credo на жизнь", "обрел новый стимул в жизни", "получил мощный позитивный заряд")
"Х. великий писатель, который подарил миру чудесные книги, от которых мир меняется к лучшему"
"Слог великолепен ("каждая слово как Жучка знает свое место", "описания потрясающие", "диалоги неизгладимы", "характеры как живые и даже крылышками машут")"
"в издательстве Ad marginem (Эксмо, Питер, Лимбахта) книга вышла в прекрасном оформлении ("с замечательными иллюстрациями", "удобном для чтения формате", "красивом переплете")
Дискуссии же состояли в том, чтобы втянув редактором в разговор выявить людей неблагонадежных, т. е. не "обладающих позитивным взглядом на мир" и вычистить их из издательских рядов.
Встреча с Морозовым, переводчиком из "Зарубежной литературы", пролила дополнительный свет ясности на издательский процесс на современном этапе его развития.
Илья как-то упомянул, что он продвигал биографии Левенгука из ЖЗЛ. Стерна, Киплинга, Шекспира, Моэма и между иными Уайльда.
-- Писучий гад, -- заметил я.
-- Так ведь я как раз и писал многие из этих биографий, -- заметил Дуардыч. -- Участвовал в написании, -- тут же поправился он. -- Особенно Уайльда. Треть книги принадлежит мне.
-- Вот уж не думал, что редакторы "Зарубежной литературы" переводят за переводчиков, но еще и пишут за авторов книги.
-- Бывает и такое. Но что касается Уайльда, то его биография в исполнении Левенгука -- это никакая не оригинальная вещь, а голимый перевод книги Эллистона, который он делал по условиям гранта с каким-то английским университетом.
--Другими словами, плагиат. Рисковый мужик этот Левенгук. С тем культом авторского права, на котором они помешаны там на Западе, он нехило рисковал.
-- А я думаю, -- задумчиво бросил свою каплю в наш разговор Клим, -- что не такие уж там на Западе лохи, да и Левенгук далеко не наивный человек, чтобы так подставляться. Скорее всего они просто хотели подкупить его этой подачкой.
-- А смысл? Я думаю, Левенгук давно уже продался всем, кому только можно и как только можно было продаться. Был он и комсомольским активистом, был демократом, а теперь смотря по обстоятельствам либерал и патриот -- где, как и когда сподручнее.
-- Э-э, не скажите. Это нас покупать смысла нет. Мы люди подневольные. Нужно переводить Уайльда или Стерна за Левенгука, я перевожу, а откажусь вмиг потеряю работу, которую в Москве не так-то легко и найти, как кажется вам провинциалам. А Левенгук главред "Зарубежной литературы", глава Союза переводчиков, профессор кафедры английской литературы престижного университета. Его-то как раз есть смысл подкупать.
-- Я думаю, -- опять вылез Клим, -- дело здесь не столько в подкупе, сколько в том, чтобы через таких левенгуков проводить у нас либеральные идеи, те самые пресловутые западные ценности. Вот что ты, например. знаешь об Уайльде? -- обратился он к Дуардычу.
-- Да то же, что и все. Гомосексуалист, эпатировал публику своими парадоксами, блистал в английских аристократических салонах...
-- А то что он был сторонником социализма, правда не научного, а как его называл Ленин "социализма чувства"?
-- Да что-то такое в книге Эллисона упоминается, но где-то вскользь, в примечаниях.
-- А то что он не переваривал европейского империализма, о чем он хотя и не высказывался напрямую, но постоянно касался в своих рецензиях, статьях. То что он критиковал буржуазный строй?
-- Да об этом я как-то не слышал.
-- Что он наконец был очень тонким аналитиком, теоретиком литературы, автором блестящих статей о Шекспире, Библии, античной литературе...
Дуардыч только почесал затылок:
-- Да мы тут переводили скоропалительно, нужно за полтора месяца было сдать книгу: особенно читать ее было некогда.
-- А каков тираж этой биографии? -- взял слово я. -- Наверное 1000, много 2000. Стоит ли ради этого подкупать Левенгука? Не значило бы это палить пушкой по воробьям?
-- А вот здесь я с вами не соглашусь, -- снова Дуардыч. -- Вы забыли его статус. По условиям гранта он должен был не только издать книгу, но и создать семинар по Уайльду в университете, включить главу о нем в курс лекций об английской литературе. И именно в соответствии с книгой Эллисона. А кроме того, с чего мы и начали разговор, способствовать продвижению книгу через журналы, а более через Интернет. Так что о социализме Уайльда, его антибуржуазности, аналитике внимательные читатели может что и выцапают из книги, то уж о его гомосексуализме и эпатажности будут знать все, кто даже и не читал и читать не собирается Уайльда.
-- Вот так Гейропа и побеждает нас на идеологическом фронте и внедряет свои гомосексуальные и мультикультурные ценности в наше сознание
-- А что вы еще и рецензии и отзывы пишете? -- не унимался я на своем пункте.
-- Мало. Раньше писали больше. А сейчас в основном пользуемся услугами разных там специальных фирм по продвижении книжной продукции, вроде той, о которой вы рассказали. Но темы рецензий и характер отзывов мы передаем им сами. А мы, составляя их, обязаны учитывать рекомендации грантодателя.
Вот так я и понял, откуда растут ноги у тех рецензий, которые накарябывает Илья.
7. И грех, и смех с этим Левенгуком.
Был у нас студент -- балкарин по национальности с трудно выговариваемыми именем и фамилией, которые мы сократили до прозвища его великого земляка -- Алим Кешоков. Алим был добродушным и веселым парнем, охочим и сам до шуток, и на нас не обижался. Обыкновенно нацмены плохо владели русским языком. Алим же Кешоков любил наш язык и был образованнее многих из нас, особенно понаехавших тут из российской глубинки.
Мало того, он буквально горел иностранными языкам. Тогда он взялся переводить с английского, а не с Маршака, как обычно делали национальные переводчики, Бернса.
По поводу этого перевода Левенгук буквально исходил на гавно, хотя и в вежливой форме иронии.
-- У вас замечательный поэт разговаривает языком конюхов и колхозников.
-- Так он и был колхозником, фермером то бишь, -- только пожал плечами Алим, для которого авторитет Левенгука уже не многого значил.
-- Фермером по происхождению, но в поэзии он был подлинным аристократом. Недаром он вращался в высшем эдинбургском обществе. И вообще ваш перевод не соответствует стилю XVIII века. И никто меня не убедит, что поэт галантного века мог писать грубо и неизящною
-- Ну да, -- не унимался Алим. А говорил он всегда медленно, взвешивая каждое слово, но излагал свои мысли будь здоров: мысль четко и однозначно. Я вот вам процитирую одну его эпиграмму:
No more of your titled acquaintances boast,
Nor of the gay groups you have seen;
A crab louse is but a crab louse at last,
Tho' stack to the ____________ of a Queen
A crab louse -- , если я не ошибаюсь в русском языке, значит "мандовошка", тогда ______________ -- п____.
-- И что это доказывает? -- пожал плечами Левенгук. -- Что свинья везде грязь найдет?
Это не помешало ему много лет спустя в ходе дискуссии о работе переводчика сослаться именно на эту эпиграмму в подтверждение его мысли о том, как советская цензура вставляла палки в колеса даже лучшим отечественным переводчикам.
8. Марк Иосифович за свою некороткую жизнь написал массу переводных пьес.
-- А почему вас не устраивают существующие переводы?
-- Всякую пьесу нужно приспособить к возможностям и особенностям конкретного театра. Ну а кроме того, наши переводчики не знаю как уж иностранным, но русским не владеют совершенно. Персонажи разговаривают у них, как в разговорниках: для обучения, может, и полезно, но ни для чтения ни для сцены невыносимо.
-- Вы, наверное знаете очень много языков.
-- Совсем не знаю. Во время войны работал при штабе, приходилось допрашивать языков, так что разговорным немецким немного владею. По крайней мере, регулярно слушаю наше краевое радио на немецком, а вот печатный текст совершенно не способен воспринимать.
-- Как же вы тогда переводите?
-- А я и не перевожу, я скорее пишу пьесу на русском языке по мотивам оригинала.
-- Не могу себе этого представить чисто технически.
-- Пьесы, как правило, выбирает театр, поэтому переводить приходится не то, что хочешь, а то что нужно театру. Когда пьеса выбрана, я ее читаю, сначала бегло, чтобы понять сюжет, расстановку персонажей, а потом уже внимательно, с карандашом в руках, мысленно примеряя, как та или иная сцена будет выглядеть у нас на театре и как ту или иную реплику произнесут актеры.
-- Интересно.
-- Потом привлекаю переводчика, как правило из нашего педа. С английским мой давний сотрудник декан факультета иностранных языков Курлянд, Эдуард Ефимович -- Обыкновенно мы вдвоем и переводим.
-- Как Ильф с Петровым?
-- Пишу чаще всего я сам, а он смотрит слова в словарях: у него их целая куча. Иногда этого достаточно: предложение я уже составляю сам. Иногда же он обращает внимание на синтаксическую конструкцию. У него есть целая шпаргалка по переводу, составленная на его факультете как учебное пособие студенту.
Марк Иосифович вынул переплетенную довольно объемистую папку, похожую на диплом или курсовую работу.
-- Вот она: там все правила английского языка. Эдуард Ефимович, между нами, вы этого в своем интервью не пишите, постоянно путается в тонкостях русского языка. Английский, я думаю, он знает не лучше. Поэтому без подсказки он ни гу-гу. Вот так встречается трудное предложение, Эдуард Ефимович открывает тетрадь, и -- Марк Иосифович начинает воспроизводить своего персонажа: "Why should I have felt any different?" Что у нас здесь? Так понятно глагол should + перфектная форма инфинитива. -- Марк Иосифович листает шпаргалку. И как мы его переводим? Ага? -- Марк Иосифович читает по шпаргалке "whу с сочетанием should и последующей формой инфинитива следует переводить личной формой глагола в изъявительном наклонении настоящего или прошедшего времени". "Понятно", -- Марк Иосифович смотрит на меня поверх очков и тут же отвечает сам: "Все понятно. 'Мои чувства к вам были тютелька в тютельку как ваши ко мне'".
-- Да так долго придется переводить!
-- Да, работа небыстрая, хотя обыкновенно автор редко разнообразит свои синтаксические приемы, и к началу второго акта, я, даже не зная английского, уже в курсе, что, как и чем нужно переводить. А потом я прихожу домой, все это откладываю в сторону и пишу пьесу так, как она сложилась у меня в голове, больше думая о том, как это прозвучит со сцены, чем о том, что там стоит в оригинале.
-- А зачем вам тогда вообще нужен такой помощник?
-- Ну во-первых, когда мы так работаем я пытаюсь нащупать какие-то детали, может даже намеки, которые мне сразу подскажут нужный тон пьесы или персонажа. И тогда уже ничто не мешает, даже оригинал, полету воображения. А, во-вторых... А во-вторых, Курлянд декан солидного факультета, член разных там комиссий по иностранному языку в Минобразе. Так что когда его имя стоит как сопереводчика или консультанта ни одна крыса и не сунется нас кусать.
-- Не понял.
-- Ну вот, когда мы перевели Джерома -- а я писал с подстрочника, сделанного самими ребятами, -- этот Левенгук нас затрахал. Однажды он прислал в Минобраз письмо, где страниц на 20 привел примеров из нашего перевода, и к каждому примеру кляузу, что наш перевод не соответствует рекомендациям официально утвержденного учебного пособия.
-- И как вас наказали?
-- Никак. Если не считать наказанием то, что нам пришлось отвечать на каждый пункт этой белиберды, да еще приводить основания, почему мы отошли от официально рекомендуемых способов перевода.
-- А это возможно?
-- Возможно. Ведь даже в самих рекомендациях указывается, -- Марк Иосифович снова процитировал: "В зависимости от контекста можно использовать и другие непрямые способы перевода". Вот мы и доказывали, что контекст позволяет переводить по-иному. Ну а когда на переводе стоит фамилия Курлянда тут уж кляузникам приходится засунуть язык в тряпочку.