Рождение слов, сложенные в стих, как и зачатие дитя, всегда требуют к себе участие двух влюблённых партнёров: непосредственно творца и его Музы. Такие отношения всегда очень горячи, доведённые до температуры вырывающийся из жерла разбушевавшегося вулканы лавы, и сопровождаются пробуждением невероятной палитры эмоций - для поэта они словно кровь в венах, стремящаяся к сердцу. Остаётся лишь окунуть перо в чернильницу и нанести певучую мысль на бумагу. На первый сторонний взгляд может показаться, что всё это творческое созидание немудрено, да вот на деле всё иначе. Совладать с обуянный капризами характером Музы не каждому под силу.
Поэт грязно бранился, швырялся в свою Музу скомканными листами бумаги и всё пытался ухватить ту за белое крылышко, на что тут же получал уверенный отпор пяткой прямо в лоб. Сердитая Муза никак не желала смиловаться над беднягой. Он к ней уже и так, и этак, и цветы дарил, и на коленях ползал, причитая в молитвах, и пытался проявить холодное мужское безразличие - всё безрезультатно. Не было больше сил. Пустота в душе, как и на девственно чистых строчках тетради. Не выдержал Поэт. Пошёл грубым напором в атаку!
- За что же ты меня изводишь? - вопросил он, когда понял, что силой здесь проблему не решить, да и шишки на лбу уже, аки рога бесовские.
- Да смотреть мне тошно на тебя и то, как твои труды съедают! - Отвечала Муза тонкими сладким голосочком. - Листы сакральных книг марают! Люди сидят на продавленных диванах, средь чёрствых крошек слов своих, и после яств жирными руками за лист бумаги, где есть автора душа … Ой, не могу я больше. Погибаю.
- Ну брось. Не все же так себя ведут!
- Всё больше! Ясны очи, но сердце в слепоте.
- И что же делать нам тогда? Всё бросить? Сдаться, да? Ведь так нельзя! Нет, себя я гением не считаю. Не будет строф моих и ладно - мир не рухнет. Но есть те, на кого хочу ровняться, и без них уж точно скудно всё духовное богатство! И если б все они когда-то унынию поддались, бросив чернило и перо, то что тогда?
- Дремучая пустота! - Заключила Муза, отчего Поэту стало совсем не по себе, и та продолжила. - Пусть увядает фантазия. Пусть каменеют сердца. Пусть дети останутся не с сказкой, где учат добру, а со склоками в паутине всемирного безумия - там всех научат жизни. Пусть любовь останется не воспета и зарыты в грязном белье разврата. Так всем и надо!
Поэт притих, помолчал с несколько минут, поразмыслил.
- Нет, так нельзя. Злая ты. И раз не хочешь помогать - не надо. Но я так жить не собираюсь.
Поэт одел пальто, шарф на шею повязал, в руки взял излюбленную шляпу - банально, но куда уж без неё. Прихватил тетрадь со старыми стихами. Он ушёл, громко хлопнув дверью, и медленно пошёл по золотой осенней улице небольшого городка, где в заваленном опавшей листвой парке стал читать стихи. Просто устроился под деревом на лавочке, открыл свою тетрадь со старыми стихами и принялся вслух зачитывать их.
Прохожие поначалу посматривали на Поэта, как на шутливого дурака, скромно хихикая в ладошку. Фотографировали так, чтобы тот не заметил этого, и редко кто надолго останавливался, чтобы его послушать. Тогда он читал стихи ветру, солнцу и луне. Читал стихи дождю, что без устали аплодировал, стуча каплями об уличную плитку - весьма прекрасный слушатель. Но вдруг, со временем, вокруг Поэта собралась столь желанная для него привередливая публика. Люди всё больше проникались и меньше посмеивались. А сам Поэт постепенно разгорался. Спустя месяц он уже не просто просиживал в одиночестве на лавочке, а по-настоящему выступал перед собравшимися людьми, эмоционально жестикулируя. Его слушали. Аплодировали, смеялись, когда он шутил. Его по достоинству ценили.
Он так бы и читал стихи, но однажды к концу дня его ноги вдруг подкосились. Дождь, как уже говорилось, прекрасный добрый слушатель. Вот только под его овациями Поэт вымокал до нитки, потому и заболел.
- Неужели всё так закончиться и я больше не смогу написать ничего нового… - Подумалось ему, когда он рухнул наземь. - Неужели моя Муза так и останется дома одна. Останется наедине со своей обидой. Как жаль… Жаль, что она не видит сколько людей искренне меня слушали и то, как они искренне чувствовали. Во что она превратиться дома одна? А ведь это была и моя обида тоже. Это я так думал и отравил её… Это я…
- Но ты не сдался! - Тонкий знакомый голосок послышался в Голове Поэта. - И не поддался. А теперь, мой друг, пора нам отдохнуть. Завтра будет день. И пусть перо, ведомое твоей рукой, снова заскрипит о лист бумаги