Дитя стихии

               


  Химия – великая наука. О веществах, их свойствах и превращениях друг в друга. Ведь мы окружены веществами. Все на земле (да и в космосе) состоит из различных веществ. И люди не исключение, ходячие конгломераты этих самых веществ.
  Одним из свойств любого вещества является способность окисляться под действием кислорода воздуха. Одни вещества стойки к окислению, другие – нет. В некоторых случаях окисление какого-либо вещества, или группы веществ, сопровождается выделением раскаленных продуктов реакции, то есть, попросту говоря, огнем. 
  Огонь. Видимая часть процесса горения. Он дарит свет и тепло, уют, чувство защищенности. На нем готовят еду. Возле огня сушат промокшие вещи. Греют озябшие руки. Им любуются. Его созерцают. Ночью по нему ориентируются. На него надеются. Он друг и товарищ, защитник и помощник.
  Однако бывает, что огонь выходит из-под контроля человека. Тогда из друга он превращается во врага, безжалостного и неумолимого. Он сжигает леса, мосты, корабли, заводы, фабрики и, подчас, целые города. Ветер – главный помощник огня. Процесс горения протекает значительно интенсивнее при дующем ветре.
  Есть несколько способов потушить огонь, главное – знать, что горит. Тушением возгораний занимаются пожарные. Это профессионалы, которые повадки огня знают на зубок. Как правило, огнеборцы посвящают своему делу всю жизнь. Не так-то просто научиться противостоять огненной стихии. 
  Бывает, что с рождения человека огонь влюбляется в него и преследует (может, правильнее сказать «сопровождает») до самой кончины, которая, чаще всего, бывает эпической. Иногда огонь забирает его к себе, но не как жертву, не как обгоревший, обугленный труп, а как своего властелина, полноправного хозяина, и тот пребывает в огненной стихии, изредка выступая в качестве ее разумного воплощения. 
  Впрочем, такое бывает крайне редко.
 
  Когда-то известный бард Кукин в шестьдесят четвертом году написал популярную песню «Еду я», в которой были такие строки: а я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги. Не менее известный певец Лоза изменил строки песни, напрочь перечеркнув содержащуюся в них романтику и приземлив до шкурно-бытового уровня: а я еду, а я еду за деньгами, за туманом едут только дураки.  Впрочем, некоторая толика правды содержится в версии Лозы: частенько люди устраиваются на работу по вахте или в геологическую, либо археологическую экспедицию не потому, что любят ночевать в палатках и готовить еду на костре, а потому, что тяготы и лишения хорошо оплачиваются. 
  До сих пор не знаю, что привело в бригаду строителей, обосновавшуюся в десятке километров от монгольской границы, Саню Жарова, паренька, жившего до этого в каком-то небольшом поселке равнинного Алтайского края: то ли романтика, то ли деньги. Наша бригада занималась строительством животноводческого комплекса неподалеку от Олоноя. Это было небольшое поселение, половина жителей которого были этническими алтайцами, четверть – русскими, еще четверть – немцами, затерянное среди горных вершин, крутых перевалов и торопливых горных речек. В Олоное не было ни телефона, ни телеграфа, ни вышек сотовой связи. Новости с Большой земли приходили только с водителями грузовиков, привозящими строительные материалы, да газетами двухнедельной давности, которые доставлял два раза в месяц видавший виды бесстрашный УАЗик. Иногда УАЗик ломался, и тогда газеты привозил верхом на лошади пожилой алтаец. Он привязывал поводья к коновязи возле почты, заходил к начальнику отделения, тоже алтайцу, и они садились пить зеленый чай с молоком и солью и играли в нарды до тех пор, пока луна не начинала серебрить белки на вершинах. На следующий день после утреннего чая, длящегося столь же долго, почтальон седлал коня и пускался в обратный путь. За встречу ни тот, ни другой не раскрывали рта, словно дали обет молчания.
  Бригада была небольшая, двадцать человек. Мы жили в пяти домиках-вагончиках, непонятно как очутившихся в гористой местности: грузовики заползали на перевалы с большим трудом, причем наполовину разгруженные, им не под силу было затащить наверх тяжелые бытовки на резиновом ходу. Верно, это была последняя стоянка трейлеров: несмотря на каменистую почву, колеса утонули в грунте по ступицы. Местные вороны положили глаз на вагончики и терпеливо ждали, когда люди покинут их, чтобы вселиться и отметить новоселье, упоенно склевав издохшую неподалеку лошадь.
  От вагончиков до Олоноя было около двух километров. Дорога проходила по ровной местности: строительство удобнее и дешевле вести на равнине. Почва была жирная, практически чернозем, которому, в общем-то, неоткуда взяться в горах, но там был именно чернозем. Стоило пройти дождю, как простой поход в деревню превращался в экстремальное путешествие, потому что пройти по грязи было много сложнее, чем зимой по гололеду.
  Наша бригада работала аккордно: закончили объект – получили деньги. Впрочем, аванс нам выдали сразу по прибытию на место: на что-то надо жить. Иногда – в связи с погодными условиями или по другой причине – материалы не завозились, и тогда мы бездельничали. Народ в бригаде был простой и развлекаться без работы предпочитал проверенным способом: пил водку.
  В первый раз мы выпили через три недели после начала строительства. Был вынужденный выходной, потому что не привезли раствор. Скинулись, сходили в Олоной за горькой. Еле отбились от алтайцев, влюбленных, словно детишки в конфеты, в крепкий алкоголь, и безобразно ведущих себя в пьяном состоянии.
  Во время пьянки моим соседом за столом оказался Саня Жаров. На водку он был некрепким и захмелел с первого стакана. Видимо, чем-то ему понравилось мое соседство, а может, поддав, ко всем испытывал симпатию, только Саня начал рассказывать всю свою жизнь с самого начала. Впрочем, он изредка прерывался, теряя нить, и только очередная рюмка возвращала на место соскочившую в свободный полет мысль.
  - Знаешь, мать родила меня во время пожара, - сказал он, со значением заглянув в глаза, что делают пьяные люди, когда хотят привлечь внимание к чему-то, по их мнению, очень важному. – Представляешь, все вокруг полыхает, а у нее, бедняжки, роды принимают. Говорят: тужься, тужься! А она от страха ничего не понимает. Врач как заорет на нее: ты что, хочешь, чтобы мы все здесь погибли?! А ну быстро рожай! Та испугалась, непонятно, кого больше: врача или пожара, и тут же родила.
  Как только я появился на свет, нас вместе с матерью под белые ручки – и на каталку. Еле успели вывезти. Доски с потолка падают, все трещит, огонь бушует, дышать нечем, вовсю старается красный петух, а мы несемся на каталке, будто на соревнованиях по бобслею. Но повезло, пощадил нас огонь. Так что акушер меня по заднице шлепнул только на улице. До этого некогда было легкие запускать. Вот так вот (должен заметить, что Саня постоянно вставлял в речь выражение «вот так вот», практически после каждого предложения, а я, для краткости, не буду портить повествование словосочетанием-паразитом).
  Роддом сгорел, нас с матерью в другой поместили, в соседнем районе. Пробыли там три дня, и этот загорелся. Прямо напасть какая-то! Опять нас еле спасли. По полной программе: вызвали пожарных, те выдвинули лестницы, залезли в палату, схватили нас – и тикать. Мать – тогда совсем молодая была – даже заикаться начала. Правда, года через три заикание прошло. Когда я чуть в чан с кипятком не свалился. Впрочем, это неважно.
  К тому времени водка уже закончилась. Кинули жребий, кому идти в магазин. Выпало нам с Саней.
  Метрах в двухстах от деревни нам навстречу попалась молодая мамаша, тянувшая за собой, словно буксир, мальчугана лет семи. Тот надрывался в истерике. Лицо его было залито слезами. Мамаша увещевала его вести себя хорошо, не плакать, но тот закусил удила и рыдал так, будто сломалась любимая игрушка, а остальные игрушки отобрали родители.
  Когда мы поравнялись, мамаша бросила на нас умоляющий взгляд, словно говорила: «Он хороший мальчик, просто сейчас не в духе. Не могли вы чем-нибудь помочь, чтобы он прекратил истерику?»
  Саня вытянул руку вперед, остановив мамашу, подошел к мальчику, наклонился к самому уху и что-то сказал. Тотчас мальчик успокоился и замолчал, а мы пошли дальше.
  Мы купили спиртное и повернули обратно. Вышли из магазина и не успели сделать и нескольких шагов, как нам наперерез бросилась та самая молодая мамаша.
  - Вот вы где, а я вас по всей деревне ищу, - взахлеб затараторила она, - вы не местные, куда могли пойти, бог его знает, но скорее всего, за водкой. Вот я и побежала к Захарченкам, они гонят, увидела, что вас нет, и рванула к магазину. Что вы такое с сыном-то сделали?  Как вы ушли, я, конечно, обрадовалась, что истерика кончилась, потянула за собой, а он стоит, как вкопанный. И ни на что не реагирует. Говорю: сынок, сынок, очнись! А ему как об стенку горох: стоит, молчит и даже, кажется, и не дышит. Помогите! Спасите сына! Ведь это вы его превратили в бессловесного истукана!
  Мальчик стоял на том же месте, в котором Саня шепнул ему несколько слов. Невидящий взгляд его смотрел в пустоту. Мой товарищ подошел к пареньку, снова наклонился к самому уху и что-то негромко сказал. Мальчик моргнул несколько раз, словно пришел в себя после обморока, взгляд его стал осмысленным. Мать, увидев, что сын в сознании, тотчас схватила его руку и потащила обратно в деревню, напоследок с опаской посмотрев на Саню.
  Метров сто мы прошли в молчании.
  - Саня, что ты мальчишке сказал, чтобы он успокоился?
  Тот невозмутимо-спокойно, как иной раз ведет себя мертвецки пьяный человек, ответил:
  - Сказал, чтобы спал.
  - А когда вернулись, что сказал?
  - Чтобы проснулся.
  - И все?
  - Да.
  Мы вернулись в вагончик, и пьянка продолжилась. 
  Вскоре Саня напился до невменяемости. Какое-то время он тихо сидел за столом, потом вдруг встал, опрокинув стул, и вышел на улицу. Я отправился вслед за ним, потому что опасался, что он может что-нибудь отчебучить: от пьяного всего можно ожидать. Он опустил голову и стал исподлобья смотреть на что-то, видное лишь ему одному. Потом глубоко и сильно задышал, надувая щеки, будто штангист перед взятием очередного веса.  А затем выставил руки вперед, упершись во что-то невидимое ладонями, и начал толкать, вовсю пыхтя и отдуваясь. И странное дело: угол между его телом и землей составлял около тридцати градусов, а он не при этом не падал! Такого просто не могло быть! Пьяный строитель, попирающий законы природы! У меня создалось впечатление, будто он толкал какой-то громоздкий предмет, который существовал в реальности, только был невидим. Саня толкал и толкал этот предмет, каблуки его взрывали землю, он всхлипывал и постанывал, но продолжал толкать. Вскоре он выбился из сил, упал прямо там, где стоял, и тут же заснул. Я взвалил его на плечо (Саня был сухощавым пареньком и весил не более мешка с мукой), отнес в вагончик и уложил на койку. 
  - Опять Саня со стеной боролся, - прокомментировал Санино поведение крепкий белобрысый мужик по прозвищу Зураб, хотя на грузина ничуть не был похож, наблюдавший представление, устроенное Саней, из окна. – Как напьется вусмерть, постоянно со стеной борется. Толкает ее, иногда бьет, пинает. Костяшки, бывает, до крови разбивает. О воздух. Мерещится ему по пьяни что-то. Неспокойный он.
  - Как это – о воздух костяшки разбивает?
  - Черт его знает, как. Вот так! Разбивает, факт. Говорю тебе фактически.
  - Сам-то он что говорит по этому поводу?
  - А ты у него, мил человек, и спроси, если так интересно. В чужую душу не лезу, неправильно это. 
  На следующий день после работы мы с Саней сели покурить возле вагончика: внутри курить запрещалось. Сане было нехорошо, это было заметно невооруженным взглядом.
  - Давай похмелимся, - предложил я.
  - Не, - с дрожью в голосе ответил он, - знаю я эти опохмелки. Завтра еще хуже будет. Переболею сегодня, и все. Хорошо бы в баню сходить, помогает. Пропотеешь, как следует, и спишь со спокойной душой. А на утро – человек человеком.
  - Саня, ты вчера, как перебрал, толкал что-то невидимое.
  - А-а, - сказал он равнодушно. – Бывает. Как перепью, так начинает стена мерещиться, огненная. Будто идет на меня, сжечь хочет. А отступать некуда. Вот и приходится ее отталкивать. Причем огонь интересный: твердый. Прикинь, твердый огонь! Фигня полная! И руки не обжигает, холодный. Но полыхает по полной программе. Иногда страшно становится. Что сожрет он меня. Прямо чувствую, что сожрет. С каждым разом он все ближе и ближе. Меньше и меньше пространства оставляет. А за мной-то, сзади – пропасть. Впереди стена, которая сожрать норовит, сзади – бездна. Отличный расклад!
  - Бросай бухать. Ведь стена только по пьяни мерещится, так?
  - Так, да не так. Во сне тоже, бывает, борюсь с ней.
  - Ты сомнамбула?
  - Чего-чего? Я тебя не оскорблял, фильтруй базар.
  - Сомнамбула – это лунатик. Человек, который во сне может ходить с закрытыми глазами и что-нибудь делать, например, пить или есть.
  - А, лунатик, так бы и сказал. Завернул: сомнамбула! Слово непонятное – значит, обидное. Да, пожалуй, лунатик. Иногда просыпаюсь не в кровати. И помню только, как со стеной боролся. Потом все тело болит, будто в одиночку вагон угля разгрузил. Получается, что по-настоящему борюсь, коль мышцы устают.
  - А что с мальцом вчера сделал? Как его успокоил?
  - Черт его знает… Бывает настроение такое особое, волшебное, тогда все-все меня слушается. Захочу – человек на дерево полезет, захочу – молния в скалу ударит. Вчера как раз такое настроение было, потому что было хорошо: лето, горы, вечер, дорога.
  - Айда материал разгружать. Машина пришла.
  Подошедший бригадир махнул рукой, прервав разговор, и мы отправились вслед за ним.
  В конце работы, сдав честь по чести объект комиссии, бригада решила отметить завершение строительства. Скинулись, взяли водки и устроили грандиозную пьянку. Потом взяли еще. Деревенские, видя, что бригада пьет, пришли в лагерь с надеждой, что их угостят. Разумеется, взяли с собой закуску: сало, квас, соления, фрукты-овощи. Их пригласили к столу. Водка быстро кончилась, сходили за самогонкой.
  Пьянка проходила в одном из вагончиков. Неизвестно, почему, но только ближе к полуночи вагончик загорелся. Да так споро, что еле успели выскочить из него. Вагончик был деревянным, только обшитым миллиметровыми стальными листами, поэтому запылал, как пионерский костер. Мы тушили его водой, но вскоре вода кончилась.
  - ****ь! У меня там документы! – вдруг крикнул пьяный Саня и бросился внутрь.
  - Стой! Куда! – заорал благим матом бригадир и схватил Саню за рукав, но тот вывернулся и заскочил в вагончик.
  И только Саня оказался внутри, как раздался взрыв, и нас отбросило волной прочь.
  Впоследствии, разбираясь в причине возгорания и последовавшим за ним взрывом, комиссия пришла к выводу, что причиной было неосторожное обращение с огнем, а взрыв произошел потому, что в вагончике находился двадцатисемилитровый баллон с пропан-бутановой смесью. Все отрицали тот факт, что кто-то курил в вагончике, потому что большинство строителей были некурящими и дымить в помещении не разрешали. Газовые баллоны хранились на улице в сарайчике, сделанном из вбитых в землю уголков и натянутой между ними сетки-рабицы. Готовили еду на улице по навесом, так что баллону взяться в вагончике было неоткуда. Кстати, разорванного баллона так и не нашли, как и Саниных останков…
  В конце концов, дело закрыли, бригаду отпустили по домам.
  Мы с Зурабом возвращались в Бийск на одной машине. Дорогой разговорились.
  - Знаешь, что мне кажется, - поделился своими предположениями Зураб, когда мы обсуждали причину пожара. – Это огонь все подстроил. Сам огонь. Так он захотел. В вагончике никто не курил и с огнем не баловался. И баллона там не было, я-то знаю. Я, признаться, ждал, что Саня как-то так кончит: сгорит заживо или задохнется от дыма. Огонь его пометил. И забрал к себе. Он всех забирает, кого по каким-то причинам считает своим. Саня тебе рассказывал, как он родился?
  - Да.
  - Вот видишь! Помечен был с рождения. Если б победил стену, тогда, вероятно огонь его бы отпустил, освободил, но не смог Саня огненную стену одолеть. Позвала, прижала она его и сожрала. Жаль! Хороший парень был.
  - Поэтому и Саниных костей не нашли?
  - Конечно. Огонь его целиком забрал. Кстати, знаешь, почему взрыв был? Просто это знак нам всем, что теперь Саня у огня, или в огне, или сам теперь огонь, не знаю, как правильно выразиться.
  - Как думаешь, где он сейчас?
  - В огне, или у огня, или сам огонь. Где горит, там и Саня.
  Остаток пути до Бийска проделали молча. Каждый думал о своем.
  Прошло пятнадцать лет. Всю жизнь я мечтал жить в своем доме: во-первых, нет соседей, во-вторых, вышел из дома, и вот он, огород, своя земля, в-третьих, не люблю бетон, в-четвертых, воздух чистый… Полным-полно плюсов. Есть и минусы, как без них, но плюсов больше.
  И вот, наконец, выполнив очень выгодный заказ, я смог позволить себе купить участок в эко-поселке и за два года построить двухэтажный деревянный дом. Поселок был небольшой, около тридцати дворов. И от города расположился не очень далеко. В общем, повезло.
  Однажды соседи, живущие с нами на одной улице, пригласили в гости на встречу Нового года: наши дети дружили. В полночь выпили по фужеру шампанского, и жена увела детей домой спать. Мы с соседом сели у камина и стали болтать о всякой всячине, запивая речи коньяком и закусывая лимоном. В час вышли во двор и стали пускать петарды. Потом выпили еще коньяка, и я почувствовал, что нужно перевести тело в горизонтальное положение, о чем и сказал соседу. Домой идти было недалеко, но сосед настоял, чтобы я остался. Постелил кровать в комнате для гостей, и я, улегшись, сразу заснул.
  Мне приснился ад. Настоящий, ортодоксальный: грешники, поджариваемые на вертелах, грешники, которых варят в огромных котлах то ли в расплавленной сере, то ли в нефти, то ли в пальмовом масле, и черти, подкладывающие дрова и машущие гигантскими опахалами, чтобы пламя было жарче. В аду нечем было дышать, воняло чем-то ужасным, и я судорожно хватал ртом воздух, пока не пробудился.
  Ад снился не случайно: комната была объята пламенем. Огонь, треща и гудя, словно органные трубы, в сатанинском веселье пожирал стены, охватив их целиком, снизу доверху, лишь та стена, возле которой стояла кровать, пока оставалась нетронутой. К двери невозможно было подойти: жар не давал сделать это, отталкивая прочь. Я обмотался одеялом и попробовал пробиться к окну, чтобы высадить его и выпрыгнуть на улицу, но тщетно: хищное пламя накинулось на меня, и я отступил. Все пути к спасению были отрезаны. Огонь со страшной силой вбирал в себя воздух, и я понял, что если сейчас же не выберусь из комнаты, то просто погибну. 
  И тут я увидел, как в огне между стенами и потолком, который готов вот-вот рухнуть, мечется призрачная человеческая фигура, состоящая из языков пламени. Сначала я подумал, что это хозяин, но понял, что это вообще не человек: в огне, в самом его пекле, выжить невозможно, будь у тебя хоть сто жизней. Однако фигура чувствовала себя вполне комфортно и продолжала носиться, словно не замечала ужасного жара, а игралась в какую-то жуткую игру. Движения фигуры были смутно знакомы, будто я когда-то знал ее. По виду фигура напоминала худощавого, невысокого парня. В огне. Черт возьми! Это же Саня!
  - Саня, это ты? – вскричал я. 
  Фигура мгновенно остановилась. Повернула голову в мою сторону. Шагнула из огня. Щелкнула пальцами. Тотчас огненное светопреставление застыло, будто время остановилось. Огонь замер, словно собака, которой хозяин скомандовал: лежать! Подошла ко мне (странно, но я не чувствовал жара, исходящего от объятой пламенем фигуры) и стала рисовать рукою состоящие из огня слова.
  - Кто ты?
  - Мы вместе работали на Алтае, на стройке, помнишь? Тогда ты и исчез. Все решили, что погиб: вломился в горящий вагончик. И он взорвался, как только ты оказался внутри. Останков твоих не нашли, совсем ничего, даже косточек.
  Фигура мелко заколыхалась, и мне показалось, что она смеется. 
  - Отец позвал меня. Пришлось подчиниться.
  - Так ты выжил тогда?
  - И да, и нет. Я жив, но не живой.
  - Как это?
  - Я принадлежу огню, ибо я его сын. Огонь породил меня, и теперь я и сам огонь. Вот уже пятнадцать лет. Об огне нельзя сказать, что он живой, хотя ест и движется, и нельзя сказать, что мертвый, хоть и умирает. Просто непременный атрибут этого мира, этой Вселенной, имеющий разум и управляемый силой, известной под именем Судьба.
  - Огонь управляется Судьбой?
  - Да. Иначе быть не может. Теперь иди. Тебя не должно быть в это время в этом месте. Вычислители что-то напутали. Поэтому ты будешь жить. Иди. Огонь не причинит тебя вреда.
  Я пошел к двери, но остановился.
  - Постой! Как же так? У соседа трое маленьких детей, ты их уничтожишь?
  - Нет. Дети в безопасности. Мать вовремя проснулась и вывела их.
  - Но где сосед будет жить?
  Фигура снова заколыхалась.
  - Если не сгорит дом, тогда вся семья погибнет в авиакатастрофе, которая обязательно произойдет, когда они полетят отдыхать за границу. Тебя больше устраивает такой финал? Все, ступай.
  - Понятно, Судьбу не обманешь. Скажи, как я умру? И скоро ли?
  - Знаю одно: огонь не будет причиной твоей смерти. Иди!
  В лицо дохнуло жаром.
  Поняв, что могу доиграться, и вообще нечего испытывать терпение сына огня, я быстрым шагом покинул дом. Как только оказался на улице на безопасном расстоянии от пожара, стены дома сложились внутрь, рухнула крыша, и в холодное ночное небо взметнулся гигантский сноп искр. Не знаю, показалось мне, или нет, но вместе с искрами в небо мгновенно, словно молния, скользнула фигура огненного человека, которую сразу поглотила темнота.