(Начало: http://www.proza.ru/2019/11/16/1101)
Юлий Юрьевич Замоскворецкий сидел за столиком в углу ресторана «Царская охота» на своем «хозяйском» месте. Взгляд его недвижно застыл на раскрытой папке меню. Сзади уже минут пятнадцать, как солдат на часах, стоял вытянувшийся по стойке смирно официант, ожидая заказа. Юлия Юрьевича тревожить не стоило.
Войдя, Влас чуть не присвистнул. «Да, — подумал он, — российский сервис шагнул вперед. Отдаленно «Русскую избу» или ресторан «Загородный» напоминает, но в том-то и дело, что отдаленно».
Сразу при входе в зал ресторана стояла в половину человеческого роста корзина с сочными красными яблоками. Интерьер был действительно отделан под царские хоромы. По стенам висели портреты царей, княжеские охотничьи трофеи и еще много всего.
Власа встретил метрдотель, одетый в русскую национальную одежду: красный кафтан, атласные шаровары и шитые золотом сафьяновые сапожки. Нересторанный вид Власа вызвал у метрдотеля опасения. Он слегка поклонился вошедшему и с напряжением в голосе спросил:
— Заказывали?
— Нет, не заказывал. Поужинать можно?
— У нас цены высокие.
— Догадываюсь, — невозмутимо ответил Влас.
Метрдотель подозвал официанта. Тот провел Власа к свободному столику, услужливо отодвинул стул с высокой резной спинкой, подал меню и ушел. Влас сделал вид, что изучает меню, а сам исподлобья разглядывал посетителей ресторана. Народу было не очень много, почти половина столиков пустовала. По залу шнырял вертлявый и разговорчивый человек, одетый под повара. Он рекламировал посетителям фирменные блюда. В основном за столиками ужинали парочки, и только за ширмой всерьез пировала веселая компания. Оттуда доносились возгласы тамады:
— Сергей Сергеевич известен всей стране как человек кристальной честности. Не случайно он в числе тех, кто держит на своих плечах производство любимой народом водки «Кристалл»! Так выпьем же этот кристальный напиток за кристально чистого человека, Сергея Сергеевича!
— Ура-а-а!!! — заревел в ответ хор нетрезвых голосов.
«Дзинь-динь-динь», — зазвенели бокалы.
«Вот он!» — Власа обдало жаром. За столиком в углу сидел Замоскворецкий.
Влас, не долго думая, встал и, как бы прогуливаясь и осматривая ресторан, стал приближаться к столику Замоскворецкого. Пока он шел, в его сознании далеким колокольчиком прозвучали слова Василисы: «И туда, где нет любви, вложи любовь и получишь любовь».
— Здравствуйте, — тихим, но уверенным голосом сказал Влас и сразу же ощутил пронзающий взгляд официанта, готового кинуться на него при любом «неловком» движении.
Замоскворецкий поднял глаза.
— Можно с вами поговорить?
Хозяин «Царской охоты» моментально вышел из оцепенения:
— Кто послал? — с некоторым любопытством спросил он.
— Гость, — ответил Влас и добавил, — и Василиса.
— Какой гость и какая Василиса?
— Гость к вам на улице перед Домом моды подходил, а Василису у Кати-Гретхен убили.
Влас почувствовал за своей спиной чье-то назойливое присутствие, но оборачиваться не стал.
— Садись, — кивнул Замоскворецкий Власу, — а вы уйдите, сволочи, — прикрикнул он на телохранителя и официанта. — Лучше бы поесть принесли, чем тут ворон считать. Тащите быстро мне и этому парню.
Влас сел.
— А ты что, тот самый Василисин дружок, что ли? — прищурился Замоскворецкий.
— Тот самый.
Вдруг Влас неожиданно для самого себя спросил:
— А что вам Гость у Дома моды говорил?
Замоскворецкий оторопел.
— Что говорил? Странный он человек… Кто он такой? Я когда к Дому моды подъехал, у меня каприз был. Вот, думаю, не пойду к началу просмотра. Пусть ждут, сволочи. Все равно без меня не начнут. Ну и стал по улице гулять. А тут этот… Я сперва подумал, что он сам из моделей, прикид у него прикольный. Но вдруг он мне говорит: «Иди внутрь, тебе угрожает опасность». Я ему: «Что врешь, псих?! Чем докажешь?» А он так спокойно и главное прямо в точку: «Со вчерашнего дня тебя мучает одна и та же мысль: что дальше?» Меня аж пробрало и, может быть, первый раз в жизни я по-настоящему сдрейфил. Ведь и точно меня эта поганая мысль мучила, сильно мучила.
— Простите, я ваше имя забыл.
— Жан, ну в смысле Юлий.
— Дорогой Юлий… Мне трудно говорить об этом, но, видно, необходимо. В тот вечер у Дома моды я должен был вас убить за Василису. И убил бы, я ведь уже прицелился, но…
— Но что?!
— Но Он…
Замоскворецкий нервно рассмеялся.
— Так кто же этот «он»?
— Он… — Влас растерялся, не зная, как объяснить, чтобы Замоскворецкий понял. — Он — Гость камеры смертников. Он за нас пострадал. Ему нас жалко. Ему и вас очень жалко, и Он не хотел, чтобы я вас убил. Он сказал, что у вас душа ребенка.
Замоскворецкий переменился в лице, нервно полез в карман, достал из портсигара сигарету, хотел было закурить, но вместо этого изломал ее, швырнул в сторону и гаркнул:
— Нам сегодня жрать принесут?! — А потом тихо сказал, обращаясь к Власу: — Хотел бы я тебе верить, парень… Но разве такое бывает?
Им принесли: «Суп грибной в горшочке», «Раков в мешке», «Медовый сбитень» и еще всякую всячину, — все по старинным русским рецептам. Влас отвык от ресторанной еды, а тут еще приготовлено было с фантазией. Например, грибной суп подали в съедобном горшочке, сделанном из румяного белого хлеба, из коего предварительно вырезали мякиш.
— Ешь, не стесняйся, — подбодрил Власа Замоскворецкий, видя, что тот мнется, — а у меня аппетита нет… Ни аппетита, ни настроения. Раз ты друг Того Странного в балахоне, значит должен что-то в духовном соображать.
Объясни, почему мне так плохо.
Влас оторвался от супа:
— А что с вами?
— Со мной?.. Ну слушай, раз спросил. Такая вот история. Был я пацаном, легкой атлетикой занимался в «Динамо». Когда афганская война грянула, сам в Афган попросился. Знаешь, почему?
—?
— Смешно сказать, потому что хотелось собой пожертвовать ради других… А пришлось жертвовать другими. Да еще как жертвовать. До сих пор остановиться не могу. Я в разведбате служил. Сначала, правда, кто-то меня от невинной крови огораживал. Бог, наверно. В бою я само собой убивал, но чтобы детей, баб, стариков или безоружных — такого не было. Помню, пошли мы на задание и на обратном пути ранним утром уперлись в кишлак. А каждый кишлак — это душманская крепость. Он в ущелье стоял, никак его не обойти, а нас время поджимало, да и погоня могла быть. Я первым шел, а приказ такой: первый все живое на своем пути отстреливает из снайперской винтовки с глушаком. Смотрю: стоит дед передо мной в чалме и в халате. Я поерзал, дед-то не виноват, но приказ есть приказ, — выстрелил раз, другой, третий, а дед только ойкает, но не падает. Я аж покраснел, в разведбате цель с первого выстрела накрывать положено, а он стоит и не падает. Тогда я сиганул, деда заломал, нож к горлу. Он худой оказался, как скелет, потому халат на нем, как на огородном чучеле болтался. Вот и получилось, что я три раза в халат попал, а тело не зацепил. Дед нас по-тихому через кишлак провел, и мы его в живых оставили. Поблагодарил я Бога, что невинную кровь не пролил. В другой раз ночью подняли нас по тревоге и повезли на спецзадание, а задание простое — пленных духов расстреливать. Разведбат на это обычно не привлекали, а тут вышло исключение. Мы расстрелы считали сволочной работой, но на войне как на войне. Отъехали от лагеря, остановились у откоса, с грузовика попрыгали и сразу же без общей команды каждый должен был «своего» духа шлепнуть. На душе тошно, но я стреляю — осечка, второй раз стреляю — вторая осечка. Ты знаешь, что такое две осечки в разведбате?! Двух осечек не может быть, потому что не может быть никогда: оружие чищенное-перечищенное. Тут меня друган выручил, увидел, что я в замешательстве, и хлопнул моего духа. Мы обратно в грузовик и на всех парах домой. Вот такие, брат, дела. Опять отвел меня Бог от невинной крови. А потом… — Замоскворецкий замолчал.
— Что потом? — Влас совершенно забыл про суп и с интересом смотрел на рассказчика.
— Потом, видно, Бог устал меня от невинной крови спасать. Вернее Он мне выбор дал, и я по трусости выбрал… Короче нарвались мы как-то на душманский секрет; завязался бой на высокогорной равнине. Красиво и жутко! Цветы там, травы пестрые. А смерть косит под корень и людей, и травы. Половину ребят мы тогда потеряли, но духов перебили. Когда бой кончился, вдруг метрах в пяти от меня, встает из травы парень. Голубоглазый такой, кожа белая, волосы длинные черные, повязка на лбу, одет по-духовски. Я так и не знаю до сих пор, афганец он был или наш, русский, на их стороне воевавший. Такие там были. Откуда он только в этой траве взялся рядом со мной? Видно у него патроны кончились. Встал он из травы, улыбается и молча на меня прет. Без оружия! Ты когда-нибудь видел такое? — Замоскворецкий от напряжения привстал и перегнулся через стол к Власу, так что тот почувствовал горячее дыхание собеседника. — Молчишь? Вот и я не видел. Идет без оружия и улыбается. Тут я не выдержал, нервы сдали, и разрядил автомат ему в грудь. Потом подошел, долго смотрел на его белое, молодое лицо. У меня такое чувство было, что убит не он, а я. Закрыл я глаза его голубые. И всё. Потерял смысл жизни. Теперь ничего понять не могу. Лью кровь повинную и невинную, русскую и нерусскую. Знал бы ты, сколько на мне… А передо мной все тот парень стоит, с голубыми глазами, и улыбается. Дурно мне! Понимаешь? Сплошной отстой.
— Слушайте, Юлий, уходить вам надо от этих дел.
— Смеешься? От этих дел живым не уходят. Если стая волков увидит, что вожак ослабел, она его растерзает и нового вожака выберет. А у стаи на слабаков нюх острый. Потому я даже вида слабости показать не имею права, иначе сразу начнется жестокая и кровавая охота…
— Значит, боитесь?
— И не то чтобы боюсь, а просто не представляю себе, чем буду заниматься, если выйду из игры.
— Не представляете, но хотите выйти?
Замоскворецкий помедлил с ответом.
— Хочу, — прошептал он. — Ей Богу, хочу.
— Если у вас есть силы верить, то верьте, что Бог вас уже услышал. А занятие для такого, как вы, есть подходящее: вы победили всю Москву, теперь попробуйте победить самого себя… победить духовно. Я идти должен, меня ждут. Уверен, что Господь вас не оставит. Только не отчаивайтесь. Извините, такой вопрос: у меня с собой ни копейки, можно я к машине быстренько сбегаю, у друга одолжу?
— Пустое. Иди спокойно. Я тебя угощаю, ты же мой гость.
«Гость», — гулким эхом отозвалось в сознании Власа.
— Благодарю. До свидания, — Влас встал и направился к выходу.
— Стой, — неожиданно скомандовал Замоскворецкий.
Влас замер.
— Не хотел я тебе говорить, но скажу. Тут один тип тебя заказал. Требовал у меня твоей крови, — Замоскворецкий усмехнулся. — Угадай, что я ему ответил?
У Власа внутри похолодело.
— Не знаю.
— Я ему отказал! Нелегко мне этот отказ дался. Сомневался я. Но после той странной встречи с твоим другом, у Дома моды, почему-то решился и отказал. Всё. Иди!
У выхода швейцар, указывая на корзину, предложил Власу:
— Берите яблочки, это бесплатно.
— Да я наелся уже. Спасибо, — еле слышно ответил Влас.
После ухода Власа Замоскворецкий вновь понурил голову. К нему подошел вертлявый официант, одетый под повара. Он держал в руках поднос с двумя чашечками ароматного дымящегося кофе.
— Юлий Юрьевич, — заверещал фальцетом повар, — это наш фирменный кофе, специально для вас и вашего гостя.
— Гость уже ушел, а я не хочу.
— Юлий Юрьевич, как же можно? Это чудесный неповторимый кофе, а главное, полезный. Не забывайте, его вам сам доктор Князев рекомендовал.
— Ну давай сюда твой кофе, — Замоскворецкий поморщился и залпом выпил всю чашку, как лекарство.
Повар как-то нервно улыбнулся и быстро ушел.
Через три-четыре минуты Замоскворецкий почувствовал озноб, а потом сразу жар, в глазах его стало двоиться. «Заболел я, что ли? Или отравили сволочи?», — судорожно думал он.
Как бы из тумана перед Замоскворецким возникли два черных силуэта в масках. Он все понял, но было слишком поздно, да и ноги не слушались.
— Эх ты повар, повар, — только и прошептал он.
Четыре глухих хлопка из двух стволов, сверлящая боль, пороховая дымка и крики женщин были последним, что слышал и видел Замоскворецкий перед тем, как мир заволокла непроглядная тьма.
* * *
Отряд воинов тяжело проскакал через деревушку. Встретив на окраине бабу с коромыслом, воевода Путша остановил всадников.
— До Альты далече? — грозно рыкнул он.
Перепуганная баба замахала рукой в сторону леса:
— По просеке погоняйте, тамо и Альта-река.
— Ату! Ату! — отрывисто крикнул Путша, пришпоривая красавца-коня.
Отряд, громыхая оружием и кольчугами, поскакал к лесу.
На Альте было тихо. Ни ветерка, ни облачка. Мягкое утреннее солнце ласкало землю и воду. По откосам реки в ложбинах розовели заросли стройного иван-чая. Скрывшись в ветвях ивы, напевала иволга. Недалеко от воды на лужайке, окаймленной лесом, красовался расписной княжеский шатер. А дальше по лесу видны были следы от многочисленных шатров. Восьмитысячная дружина сняла шатры еще вчера и ушла за Альту. Причиной ухода послужил отказ князя Бориса силой взять отцовский престол, для чего требовалось убить старшего брата Святополка.
Князь Борис Владимирович сидел у шатра на походном топчане и грустно смотрел на неподвижные темные воды Альты. У его ног в траве лежал родовой меч в красивых ножнах, усыпанных драгоценными каменьями.
«Русские реки медленно текут, — думал думу князь. — Отец наш Владимир святое дело на Руси почал, да по всему видно, не скоро еще русичи в разум истины приидут. Воно они что надумали и мне присоветовали — Святополка убить. Чую, отводит меня Бог от того, чтобы с народом этим тягаться: тянуть его ко честному Евангелию. А и Святополк, братец дорогой, лютует, смерть отца нашего скрывает. Почто? Мы ли с Глебом его княжескую власть восхитить хотим? Мы бы опорой ему были, ради памяти отца нашего, ради братолюбия, ради блага земли русской… Значит, иная у нас доля. Верные люди сказывают, что Святополк нашей крови ищет. Неужто правда? Не верится».
— Георгий! Сокол мой! — громко воззвал князь, сложив ладони трубой. Из повозки, стоявшей за шатром, выскочил заспанный отрок и помчался на зов любимого князя. На шее мальчика заиграла сотнею солнечных лучей золотая гривна, подарок князя.
— Георгиушка, сгоняй к реке. Поп Андрей давеча умываться побрел, да что-то нет его и нет. Поторопи, а то утреню мы добре пропели, а ноне литургию править пора.
— Княже, княже, гляди! — Георгий замахал рукой в сторону леса. Из-за леса вылетела черная воронья стая. Птицы громко хлопали крыльями и противно каркали. Стая низко пролетела над шатром, на минуту закрыв собой солнце.
— Беги, малый, беги до реки! Зови попа, да не оглядывайся по сторонам!
Спустя малое время князь, священник и отрок молились в шатре. Князь читал «Час шестый»:
— «…Речет Господеви: Заступник мой еси, и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна. Плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися. Оружием обыдет тя истина Его, не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго…».
Только князь кончил «Час шестый» и священник воздел руки, в готовности начать литургию, как послышался приближающийся топот многих коней. Князь приоткрыл завесу, выглянул, но тут же отдернул руку и плотно закрыл завесу.
Поп Андрей недоуменно посмотрел на князя:
— Что прикажешь, светлый князь? Начинать ли?
Вместо ответа князь встал на колени. Лицо его было спокойно, но по щекам текли струйки слез. Он перекрестился двумя перстами и обратился к иконе Спаса:
— Господи Исусе Христе, Ты явился на земле, изволил добровольно взойти на крест и принял страдания за грехи наши. Сподоби и меня пострадать смиренно. Слава Тебе, Господи, что призываешь меня принять горькую смерть из-за зависти и пострадать за любовь. Ибо я не хотел искать великого княжения себе.
Священник, чувствуя дрожь в ногах, подошел к князю. Перекрестил его напрестольным серебряным крестом и, собрав всю силу воли, промолвил с умилением:
— Милый господин наш дорогой, какой благодати сподобляешься ты, ибо не противишься брату своему ради любви Христовой, хоть и много воинов имел ты у себя.
Князь облобызал честной крест и, не поднимаясь с колен, сказал:
— Отче Андрее, начинай литургию. Они ведь русские. Авось, тебя, иерея Божия, не тронут. Будешь мне свидетелем перед людьми и на Страшном суде Христовом! И вот тебе мой последний приказ: не смей прерывать святой службы, даже если меня убивать почнут.
Священник вернулся к походному престолу и голосом, полным слез, возгласил:
— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веко-о-ов. А-а-ами-и-инь.
В этот момент завесу шатра разрубили. У входа возникли воевода Путша, воины Талец и Елович Ляшко. За их спинами виднелись многочисленные конники Святополка.
Увидев, что в шатре совершается богослужение, Путша на мгновенье опешил. Сглотнув горькую слюну, он шагнул в шатер и, отшвырнув в сторону отрока Георгия, без объяснений, пырнул коротким копьем князя в спину. Князь Борис вздрогнул и тихо застонал. Талец и Елович тоже нанесли копьями по одному удару в спину князя, но както нерешительно. Князь со стоном повалился на живот.
Поп Андрей до ломоты стиснул руки, чтобы не обернуться. Его пересохшее горло отказывалось произносить нужные звуки, и все же он не остановил службы.
Неожиданно из угла шатра поднялся отрок Георгий. Он ухватился за ноги стонущего князя, причитая:
— Не оставлю тебя, господин. Где тебя убили поганые нехристи, пусть убьют и меня!
Озверевший Путша схватил мальчонку за шиворот и поволок из шатра. За ним поспешили Талец и Елович.
Швырнув Георгия под конские копыта, Путша заревел:
— Топтать супостата! Вот он, лютый враг великого князя нашего Святополка!
Несколько всадников прогнали коней по отроку. Тот два раза пронзительно крикнул, так что у многих пробежали мурашки, и стих от удара по голове конским копытом. Он лежал, разметавшись по сырой земле. Лицо его обильно залила кровь, и оно стало алым.
Путша достал из голенища большой нож и несколько раз всадил его по рукоять в грудь отрока. Юное тело вздрогнуло в смертельной агонии. Затем воевода хладнокровно перерезал отроку горло и стал отпиливать голову. Докончив свое дело, он со страшной улыбкой снял липкую от крови золотую гривну, обтер ее о траву и кинул в походную сумку.
Многие воины Путши отворотились, чтобы не видеть убийства ребенка. Молодого воина Ростислава, боярского сына, вырвало. Это вызвало шутки бывалых дружинников.
Неожиданно для всех из шатра выполз на четвереньках князь Борис. На лице его были написаны боль и испуг.
Путша заорал на Тальца и Еловича, оказавшихся ближе других к князю:
— Чего смотрите?! Выполняйте приказ великого князя! Кончайте Бориса!
Князь поднял умоляющий взор на дружинников и сказал:
— Братья мои милые и любимые. Погодите немного, дайте мне помолиться Богу моему.
Все замерли.
Князь воздел очи к небу и, заливаясь слезами, молился:
— Господи Боже милостивый, благодарю Тебя, что освободил меня от прельщений жития сего. Ради Тебя я не противлюсь брату моему и потому умираю сегодня. Не поставь ему в вину убийства сего, а мою душу приими с миром.
Закончив молитву, князь обратил истомленное лицо к убийцам и сказал:
— Теперь, братья, приступите и окончите повеленное вам, и да будет мир брату моему и вам, братья.
Слова князя произвели на воинов столь сильное впечатление, что никто не смел поднять на него руку. Даже Путша стушевался и, стараясь не встретиться взглядом с князем, приказал:
— Уходим.
Между тем князь с минуты на минуту слабел, истекая кровью. Его завернули в ковер и положили на повозку. Два воина, заворачивавшие и укладывавшие князя, перевязали его раны, разорвав свои нижние рубахи на бинты. Отряд с обозом тронулся в обратную дорогу. Где-то на половине пути им встретились два конных варяга, предусмотрительно посланные Святополком проверить, как будет исполнен приказ. Узнав, что князь Борис еще жив и даже восклоняет голову, а русские дружинники отказываются его добивать, один из варягов нанес князю смертельный удар мечом в сердце.
Спустя несколько дней боярский сын Ростислав, истово крестясь и озираясь по сторонам, рассказывал отцу, что после удара варяга видел легкую, как тополиный пух, душу князя Бориса, возносящуюся на небеса.
* * *
— Что кушать изволишь, княже?
— Не шибко я есть хочу. Ярославов гонец всю охоту отбил.
Повар поклонился в пояс:
— А я-то для тебя, господин мой, старался. Почитай от зари не спал. Суп грибной в хлебном горшке состряпал, да раков в мешке, да кисель с млеком. А прикажешь, так и сбитень согрею с заморскими травами.
— Спаси тя Бог за заботу, Торчин. Иди собирайся, мы скоро выходим. Как ладью приготовят, так в путь. А стряпни твоей доброй я в дороге отведаю, коли оголодаю.
Через полчаса князь Глеб тяжело дремал на устланной коврами высокой корме. Расписные борта княжеской ладьи радугой отражались в теплых водах реки Смядыни. На красивом лице молодого князя мерцала скорбь. Сквозь дрему князю мерещились голоса, то Святополка: «Иди сюда скорее, брат Глеб, отец очень нездоров и зовет тебя», то Ярослава: «Не ходи, брат, отец уже умер, а брат твой Борис убит Святополком».
А еще и слепой гусляр своим заунывным пением тоску наводил:
Кому повем мою печаль?
Кому меня на свете жаль?
Родила меня мамонька,
а ныне она старенька.
Долина, долинушка,
раздолье широкое.
Болит моя спинушка,
чужбина — неволюшка.
Из-за лесу, лесу темного,
из-за поля, поля мертвого,
понагрянет буря грозная,
со дождями, со морозами.
Кому повем печаль мою?
Кому о горе пропою?..
— Просыпайся, просыпайся, князь! — крикнул в ухо Глебу седой воин. — Чую недоброе дело. Зри, нас ладья Горясера, дружинника Святополкова, нагоняет. С добром ли?
Князь очнулся и оглянулся назад:
— Отчего ж не с добром? С добром. Я ожидаю принять от них целование. И не вздумайте мечи обнажать. Не обижайте братьев.
Когда ладьи поравнялись, воины Горясера зацепили княжескую ладью багром за уключины, подтянули к себе и стали прыгать в нее, держа в руках обнаженные мечи, блиставшие, как родниковая вода. Гребцы князя помертвели от страха и выпустили из рук весла.
Князь Глеб встал во весь рост на корме и обратился к пришельцам:
— Не троньте меня, братья мои дорогие. Я не сделал вам ничего злого. Какую обиду я нанес брату моему Святополку или вам? Если есть обида, то ведите меня к брату и господину моему, я не стану противиться. Пощадите юность мою. Если хотите, вот я, князь, буду вашим рабом.
Лица убийц, словно окаменели. Воцарилось долгое и тягостное молчание. Потом Горясер усталым голосом спросил своих воинов:
— Чего ждете?
Услышав такой вопрос, князь Глеб пал ниц и крикнул:
— Приступайте же, окаянные, и кончайте то, зачем посланы!
Горясер зло посмотрел на князя:
— Сейчас проверим, кто окаяннее: мы или твои холопы? А ну, повар, держи меч! Тебе, небось, живность всякую резать привычно. А мы привыкли с врагом на равных ходить. Нам безоружных юнцов резать несподручно. Ну-ка, давай, не трусь, сослужи последнюю службу своему князю.
Повар Торчин принял в дрожащие руки тяжелый меч. Пошатываясь, он взобрался на корму, подошел к князю Глебу и, как во сне, не ударил, а словно уронил меч на белую княжескую шею с голубой пульсирующей жилкой…
Багряное солнце садилось. Ладьи причалили к берегу. Из прибрежных камышей, дико охая, вылетела черная птица.
— Сирин. Сирин, — зашептались воины, испуганно переглядываясь.
Люди Горясера выволокли тело князя Глеба из ладьи, бросили его в пустынном месте между двух колод и поспешили уплыть. А над пустырем тем загорелось неземное свечение, и послышался то ли колокольный звон, то ли пение ангельское…
* * *
Замоскворецкому казалось, что он смотрит кино о жизни и страданиях князей Бориса и Глеба; смотрит как бы с другого берега реки, через туман… Видел он торжественный крестный ход, переносящий с пустыря святые останки князя Глеба, кумач развевающихся хоругвей, золото окладов и серебро крестов, слышал трубный бас дьякона. И неожиданно среди толпы хоругвеносцев приметил заплаканное лицо Торчина, повара-убийцы.
— Эх ты, повар, повар, — прошептал Замоскворецкий и открыл глаза. Видение исчезло и воцарилась мгла.
Он попробовал шевельнуть рукой, но не тут-то было, руку что-то сдерживало.
«Господи, помилуй! — взмолился про себя Замоскворецкий. — Что я, в аду, что ли? Или в гробу? Холодина какая. А ну, пусти!», — он дернул, что было силы, правой рукой и разорвал полиэтиленовый покров.
— Понакрутили, — ворчал Замоскворецкий, освобождаясь от пленки.
Резкая и неожиданная боль в левом плече заставила его на минуту остановиться.
При попытке сесть Замоскворецкий ударился головой о низкий железный потолок. «Кажется меня в контейнер запихнули… Где тут выход-то? А если шибануть?».
Вернувшись в горизонтальное положение, Замоскворецкий собрался с силами и, согнув колени, ударил двумя ногами в стенку. По счастливой случайности, стенка оказалось дверцей и с хрустом распахнулась.
Вынырнув на пол вперед ногами, Замоскворецкий огляделся и сообразил, что находится в морге. Прямоугольное подвальное помещение без окон, со множеством морозильных камер, освещалось тусклой белесой лампой.
Вид Замоскворецкого был жалок: почти голый, с обрывками полиэтилена и засохшими пятнами крови по всему телу. Волосы на голове слиплись в сплошной кровавый колтун. Плечо, правая щека и шея сильно болели. Ощупав себя, Замоскворецкий удовлетворенно заключил: «Тоже мне, ворошиловские стрелки! Мазилы! Из четырех выстрелов только два попадания. Да и то, кровищи напустили, а убить не убили. Так. Левое плечо навылет. Ерунда. Главное, кость и сухожилия не задеты и кровь почти не течет. Еще бы она текла на таком морозе! А вот с головой невероятно повезло! Просто чудо какое-то. Специально захочешь, — не сделаешь. Пуля вошла в правую щеку, прошла под кожей и вышла из шеи под ухом. Дело ясное, меня спасла кровь: вся голова залита! Кажется, третья пуля все же по макушке черканула, но эта царапина только накровавила, а так она не считается. Наверно, подумали, что раны смертельные, да и бросили в морозильник подыхать. Только от чего тут подыхать?! От таких ранений не подыхают. Нет, здесь что-то не так. Тут что-то особенное. А может, они меня спрятали и еще придут?..».
За дверью послышались шаркающие шаги. Замоскворецкий машинально рванулся в угол, но запутался в обрывках полиэтилена и, потеряв от слабости равновесие, с грохотом растянулся на бетонном полу.
Дверь отворилась. На пороге появился старик Архипыч с церковной свечой в руках.
— Ну что, воскрес уже?! Вылупился? — радостно спросил он у притаившегося на полу Замоскворецкого. — Вставай, сынок, хватит по полу-то валяться. Пойдем. Я как раз воду согрел. Умоешься. Полечим тебя. В чистенькое оденешься. У меня рубашечка новая беленькая есть, покойничья. Подымайся.
— Тебя кто послал? — простонал с пола Замоскворецкий.
— Я сам собой посланный. Глаз у меня наметанный. Как взглянул на тебя давеча, так и понял, что ты еще тепленький, хоть по документам и труп. Только с твоими провожатыми распрощался и сразу сюды, к тебе на выручку, а ты, вишь, какой бойкий, без акушеров вылупился.
(Продолжение: http://www.proza.ru/2020/01/01/1100)